Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

15

Начало 1980-х годов.

— А кто это? — удивлённо спросила Юлька у сестры.

— Ты о ком?

— О парнях, которые зашли в подъезд.

— Это фарцовщики.

— Кто? Первый раз такое слово слышу.

— Фарцовщики. Точнее, спекулянты. Перекупают шмотки и перепродают с наценкой, — пояснила сестра.

— А что за шмотки?

— Самое модное из одежды. Современное. Стильное. То, чего не купишь в магазине.

— Где сами-то берут?

— Дома расскажу, бежим, наш автобус!

Схватившись за руки, сёстры поспешили к остановке. Когда добрались до общежития, Юлька первым делом кинулась в туалет.

— И как вы в городе терпите без уборных, когда приспичит?

— Меньше надо было газировки лопать из автомата. А то хочу ещё с сиропом, хочу ещё без сиропа! — передразнила Лида.

— Парни, вроде, нормальные, — невзначай обронила за обедом Юлька.

— Ты о чём?

— Не о чём, а о ком!

— Без разницы мне.

— Я об этих, как их, фарцовщиках.

— Нашла, кого хвалить!

— А чего сразу психовать?!

— Кто психует?

— Ты!

— Из-за кого? — старшая сестра помешивала ложкой свежесваренные пельмени в горячем бульоне. — Из-за этих молодых барыг?

— Так сразу и барыги.

— А кто они? Натуральные спекулянты.

— Добро же людям делают.

— Какое? Последние копейки выманивают за красивые шмотки?

— У кого последние?

— У тех же студентов, таких вот дурех, как ты…

— Студенты, что? Не люди? И что сразу дурёхи? Красиво одеваться не хотят? Приезжают из своих деревень как «фёклы».

— Ешь давай. Пельмени стынут. Ешь, пока горячее.

— Не зима, поди, на улице. Без горячих пельменей жарко.

— Всё равно ешь. Подождут твои фарцовщики, — Лида сменила тон на миролюбивый.

— Они такие же мои, как и твои.

«Острая на язычок стала. Взрослой себя воображает», — подумала Лида, выдерживая дипломатическую паузу.

— С хлебом ешь, — протянула она младшей сестре ломтик.

— Домашние пельмени вкуснее.

— От домашних придётся отвыкать и привыкать к городским, в пачках. Всё же лучше, чем рожки и вермишель.

— Причём здесь рожки?

— Притом, что это основная еда студентов.

— Понятно, — вздохнула Юлька. — Хотя и не совсем. Знакомые девки говорили, что с хлеба на воду приходится перебиваться.

— Конечно, если все деньги на кафешки да на аттракционы в городском парке тратить. Приедут из деревни, глазёнки нараспашку. Соблазнов в городе хватает. И город деньги любит…

— Будто сама не такая была, — съязвила Юлька.

— Была, не спорю, — отставляя пустую тарелку, согласилась Лида. — Поначалу была, но потом голову в руки взяла, мозги на место поставила. Ну, что? Чай наливать?

— Наливай. Только не горячий, — стукнула Юлька ложкой по опустевшей тарелке.

— Чем же я его тебе разбавлю? Ничего, подождёшь, пока остынет. Не больно, куда бежать.

Сёстры молча пили чай.

— Ну, как тебе город? — поинтересовалась Лида.

— Нормалёк. Только суетно. Движения много.

— Движения много, — повторила Лида. — Ты ещё в больших городах не бывала.

— А ты бывала!?

— Нет, конечно.

— Откуда тогда знаешь?

— Девчонки в цехе рассказывали. Они два года назад ездили в Москву по турпутёвке. Пробыли там с неделю. Впечатлений море привезли! А какие в Москве магазины! Закачаешься! В музеях много чего посмотрели, даже на ВДНХ, представляешь, были! Даже в мавзолее Ленина!

— Здоровско! — воскликнула Юлька. — И что, Ленина видели?!

— Ну, конечно! Если в мавзолее были. Там такая очередь! И чтобы в руках никаких сумок и даже сумочек. Милиция наблюдает. Девчонки говорили, что к вечеру после московских улиц, после асфальта ног не чувствовали, пока до гостиницы добирались. В гостинице первым делом совали ноги под холодную воду. И ещё, рассказывали, что в городе дышать было нечем. Там, в Подмосковье, как раз торфяники сильно горели…

— Да, здоровски, — повторяла Юлька, широко раскрыв глаза. — Представляю, как там люди живут! Наверное, в магазинах всё, чего душе угодно?! Девчонки, наверное, накупили себе всякой всячины?

— Конечно, насколько деньги позволяли. Бюстгальтеров первым делом набрали. В общаге показывали. Там такая красота! Все обзавидовались. Пожалели, что денег не дали и не заказали. Как-то даже в голову не пришло.

— Класс!!! — произнесла почти со стоном Юлька. Она откинулась на спинку стула. — Хочу в Москву. Хочу, Лида, в Москву!

— Ну, да, почти как в пьесе Чехова.

— Какой пьесе?

— У Чехова Антона Павловича есть пьеса «Чайка», там тоже героиня примерно так говорит.

— Так это в пьесе, там всё писателем напридумано, а тут в жи-з-ни, — нараспев протянув последнее слово, мечтательно отозвалась Юлька.

— Ладно, мечтать не вредно. Будем работать, подкопим денег, глядишь, и тоже по турпутёвке махнём. Чем мы хуже тех девчонок, правда ведь?

— Конечно, правда, но когда ещё накопим?

— Но ведь будет же и на нашей улице праздник?!

— Будет, — согласилась Юлька, — будет, когда старухами станем. Извините — подвиньтесь. Мне такая перспектива не радует. Мне сейчас праздника хочется.

— Дурёшка ты ещё у меня несмышленая, — Лида обняла сестру и крепко прижала к себе.

— Я младшая, мне прощается, — Юлька в ответ чмокнула Лиду в щёку.

…Назавтра Юлька проснулась с мыслью, что для городской жизни её гардероб оставляет желать лучшего. Но выход есть. Она думала о ребятах-фарцовщиках, которых они вчера видели. Но с какой стороны с этим вопросом подойти-подобраться к старшей сестре — большой вопрос. Вчерашний разговор показал, что Лида не совсем дружелюбно относится к полуподпольной продаже современных шмоток, точнее, к полуподпольным покупкам. А это значит, что если обратиться к ней с такой просьбой, то в итоге возможен полный облом. А такой исход Юльку не устраивал.

Ситуацию осложняло то, что по приезду домой в деревню нечем даже будет похвастаться перед подружками. Здесь тот самый случай, когда встречают по одёжке. Вторую часть поговорки она во внимание не брала. Давайте вспомним, какой была мода в 70-е годы. С формой всё было понятно: покупали, что было, длину делали по моде. Мода диктовала мини и супер-мини.

Где-то в середине 70-х годов вошёл в моду новый материал: кримплен. Его непросто было купить, хорошие расцветки «доставались» по блату. Девушки догоняли кримпленовые юбки-четырёхклинки, длиной до щиколотки. Это было очень круто! В это время появилось много синтетических тканей: химическая промышленность переживала бум. Тогда же все начали одеваться в брюки-клёш. Чем шире клёш, тем моднее. Вообще стиль одежды варьировался от молодёжного до романтического: множество оборок, воланов, широкие юбки. Очень полюбились водолазки, которые можно было надевать под сарафаны, носить с юбкой или брюками.

Поскольку в магазинах можно было купить только унылые однообразные типовые изделия отечественной лёгкой промышленности, те, кто мог, доставал модные вещи по блату. Многие покупали у фарцовщиков. Тогда пошла повальная мода на джинсы, которых в магазинах не было совсем. С рук приличные «фирменные» джинсы можно было купить за 200–250 рублей. Это хорошая месячная зарплата. Те, у кого не было ни той, ни другой возможности, увлеклись рукоделием. В областном городе было несколько ателье индивидуального пошива. Проблемой было достать модные журналы, придумать модный фасон. Дефицит побуждал к настоящему творчеству. А ещё многие девушки посещали курсы кройки и шитья. В школе у девочек были уроки домоводства, на которых они учились шить и готовить. В это время в моде были и натуральные ткани: ситец, лён, сатин.

«Приеду, и будто в городе не была. В той же кофтёнке, в том же платьишке. Что девки подумают?» — грустно размышляла Юлька, сидя на краешке скрипучей раскладушки. Деревянная с потёртыми спинками казённая кровать сестры аккуратно заправлена. На прикроватной тумбочке будильник отражал солнечные лучи. Их блики скакали по стенке оттого, что шторки слегка трепетало тёплым ветерком, залетавшим сквозь приоткрытую форточку.

На кухонном столике прижата сахарницей записка.

— Завтракай и готовься к экзаменам, — прочитала вслух Юлька и положила в рот кусочек рафинада.

Вернулась в комнату. Вынула из дорожной сумки кофточку, которую мама Аня заставила взять на случай, если пойдут дожди или станет ветрено. Юлька нащупала предусмотрительно зашитые за подкладку деньги.

«На самый-самый случай. Распорешь, когда нужно станет», — напутствовала мама перед дорогой в Читу.

Какой такой самый-самый случай, не уточнялось. В этом просто кроется мамина забота.

— Может, это тот самый-самый случай наступил? — проговорила вслух Юлька, рисуя в уме дальнейший план действий под кодовым названием «Даёшь джинсовку и батник». Для реализации плана требовалось самое малое — убедить сестру. Вообще-то, и дел-то всего: съездить в центр города и побывать на барахолке, где, по словам самой же Лиды, тусуются фарцовщики. Прошлый раз сёстры увидели их совершенно случайно. Чтобы срезать путь, пошли двориками «пятиэтажек». У детской песочницы чуть не столкнулись с парнями. Те, заметив въезжающий между домами милицейский «уазик», шмыгнули в ближайший подъезд.

«Если боятся милиции, значит, не такое уж безопасное это занятие?» — раздумывала Юлька, расчёсывая волосы упругой Лидиной массажкой. Долго приглядывалась к своему отражению в зеркале на стенке.

«А может, еще и покраситься? Или причёску поменять? Постричься и сделать химку. Ну, тогда Лидка точно прибьёт…»

Узнав о том, что модные вещи можно купить у фарцовщиков, Юлька стала просить Лиду съездить на барахолку. Та восприняла просьбу спокойно, пояснив: — Ладно, съездим, посмотрим, что попадётся, что приглянётся.

Это извечно сидящее в советском человеке, который идёт в магазин «что-нибудь» купить или купить «что будет». Иностранцы по этому поводу страшно удивлялись, не понимая, как можно идти в магазин, не зная конкретно, что необходимо купить? Так же и с длинными очередями к открытию торговых точек, когда человек, спросив крайнего, интересовался: «А что дают»? Получив вполне исчерпывающий ответ: «Не знаю, все стоят, наверное, что-то обещают выбросить», человек терпеливо оставался ждать, поясняя то же самое очередному крайнему в очереди.

Городская барахолка напоминала муравейник. Выходной день. Барахолка или вещевой рынок представлял огороженную территорию под открытым небом, где одни продавали, а другие покупали. Всё лежало на стихийно организованных лотках из газеты, расстеленной прямо на земле. С одной стороны дружно в ряд стояли продавцы, а с другой шла вереница людей. Кто покупал, а кто глазел. Разнопёстрая толчея по территории рынка. Продавали всё, что только может прийти в голову. От ржавых гвоздей до хрусталя. Можно найти старые книги и журналы, поношенную одежду, грампластинки, пуговицы, запонки, значки, детские игрушки и ёлочные украшения, фарфор, самовары, утюги, картины, статуэтки, бижутерия и прочие красивые безделушки.

Публика в толчее разношёрстная, но больше молодёжь.

«Понятное дело, студенты», — сообразила Юлька, с интересом глядя по сторонам.

Сегодня мало кто знает историю происхождения словосочетания «блошиный рынок», хотя коллекционеры или просто увлечённые люди именно туда отправляются на поиски желаемой вещицы, которую в обычных магазинах вряд ли найдёшь. Это место, где можно продать или купить давно сделанные вещи, называют ещё «толкучкой» или барахолкой. Само понятие появилось во Франции в XIX веке, когда у одной из стен Парижа образовался стихийный рынок, ставший, по сути, сборищем старьёвщиков. «Блошиным» рынок назвали из-за насекомых, массово селившихся в продаваемых ими вещах. Часто в связи с этим вспоминают старинную французскую пословицу: кто засыпает с собаками, утром просыпается с блохами. И, хотя, эта поговорка означает, что недобрые поступки провоцируют нежелательные последствия, взаимосвязь с ней «блошиного рынка» прослеживается через буквальный перевод: заразиться можно чем угодно, включая собиранием и продажей старых вещей, а не только блохами. Если же присмотреться к людям, перебирающим на толкучках разные древности, может показаться, что они заняты выискиванием блох.

В конце прошлого века любая барахолка предлагала подержанные вещи. И если хорошо покопаться, можно было отыскать что-нибудь раритетное, даже антикварное. Вообще, подобные места зачастую являются полуспонтанным мероприятием, куда зачастую приходят не столько для покупки, сколько для неторопливого общения. Однако стоит быть осторожным, поскольку большие блошиные рынки — это ещё и место «работы» различного рода шулеров, карманников, мелких воришек, стремящихся проверить купленных «блох» на вшивость.

Купить можно было всё, что было запрещено советским людям. Фирменные виниловые американские, канадские, английские, немецкие пластинки, которые в магазине «Мелодия» не продавались. Стоили как одна зарплата от шестидесяти до ста двадцати рублей. Фирменные американские джинсы, которых сейчас и в помине не осталось, потому что всё делают в Китае. Но не обходилось и без мошенничества. Кидалы накалывали с фирменными дисками. Переклеивали пятаки с фирменных запиленных дисков на советские новые диски, купленные за два рубля.

На стационарных столах торговали в основном ношенными вещами. Фирменные вещи обычно торговались в процессе движения-брожения в толпе. Отдельную «тучу» образовывали торговцы и менялы дисков, то есть грампластинок. Купить на туче можно было всё, ну или почти все. Конечно, далеко не только жвачку и сигареты. Джинсы за 220–250 рублей, при зарплате инженера в 120 рублей, спортивный костюм «Адидас» примерно за ту же цену, кроссовки по 120–150, «батники», то сеть джинсовые рубашки за 130–150, пластинки с записями разных «забугорных» групп и отдельных исполнителей; просто каталог.

Девушки ехали туда за сапогами, чаще — финскими, какими-нибудь шарфиками и кофточками, а парни — за кроссовками, джинсами и спортивными костюмами. Кстати, надеть спортивный костюм и ходить в нем повсюду, включая дискотеки и вузы, не возбранялось и девушкам. Напротив, это было очень круто. Девушка в костюме «Адидас» в конце 1980-х считалась самой что ни на есть первой модницей. Далеко не все это поощряли, «кто носит фирму „Адидас“, завтра родину продаст» — поговоркой было довольно распространённой. Торговля заграничными вещами был просто сродни преступлению. Тех, кто торговал, могли запросто отчислить из вуза.

Студенческие патрули из числа особо правильных комсомольцев периодически шерстили ряды торговцев совместно с сотрудниками милиции. Хотя какая это была торговля — человек продавал одну, максимум две-три вещи в день, «наваривал» при этом свои сто рублей и был безмерно счастлив. Происходило это примерно так: на огромной территории рынка, под открытым небом выстраивались торговцы, чаще обычные студенты, плотными рядами, в руках держали кто сапоги, кто джинсы, покупатели при этом обходили ряды и выбирали товар. Мерили тут же, не отходя от точки, даже в лютый мороз и дождь. Можно было выторговать рублей десять-пятнадцать…

— Рот не развевай, — предупредила Лида, крепко держа сестру за руку.

— Маленькая, что ли? — выдернула та ладошку.

— Нет большая! Видишь, сколько народу?

— Ну?!

— Не отрывайся от меня. Иди рядом.

— Ладно. Куда я денусь?

— И будь особенно внимательной.

— Ладно!

Бойкие, на вид вертлявые, парни — каждому не старше семнадцати-восемнадцати лет — шустро предлагали что-то окружившим их заинтересованным лицам. Вынимали из матерчатых сумок полиэтиленовые шуршащие пакеты. Показывали вещи, прикрывая собой остальное содержимое своими спинами от посторонних глаз. Беспрестанно с долей беспокойства оглядываясь назад и, зыркая по сторонам, вели оживлённый диалог с ребятами и девушками, которые заинтересованно перетаптывались перед ними, перешёптывались и тоже не без доли напряжения оглядывались по сторонам. Такие держат под контролем ситуацию и особо внимательны к окружающей обстановке. Ребята что-то суетливо показывали друг другу. Чернявый в футболке с «Бони-М» и джинсах-варёнках. Торс обтянут модными подтяжками тёмно-синего цвета. Второй в приталенной расписной крупными цветами ярко-красной рубашке и слегка расклешённых брюках с горизонтальными вырезами для карманов.

Девушки не сразу решились подойти поближе. Постояли минутку-две в сторонке, пытаясь вникнуть в смысл диалога молодых фарцовщиков с очередным покупателем. Он удалился и Юлька решилась. Подойдя сбоку, она как заговорщик-конспиратор, оглянулась и, изобразив улыбку, обратилась с вопросом сразу к обоим парням:

— Привет, ребята! Чего имеем?

— А чего хотим? — не ответив на приветствие, спросил чернявый.

Юлька скользнула глазами по варёнкам чернявого, вспомнив, что подружка Светка ездила в прошлом году с родителями гостить к родне в Трускавец и привезла оттуда джинсы. Потом долго объясняла, что это варёнки. Самые крутые и ходовые сейчас по стране джинсы. Название похоже на фамилию белогвардейского генерала… Кажется, Врангеля…

— Чего хотим? — переспросила Юлька. — Мы многого хотим.

— На многое и башлей немало трэба, — чернявый заинтересованно смотрел на девушку.

— Что нам надо? Что нам надо? — повторяла Юлька, не зная, как перейти к конкретному разговору.

— Ну, не шоколада ведь? — сострил чернявый, подмигнув напарнику. — Что, девочки, изволите?

— Так, мальчики, — вступила в разговор старшая сестра. — А что есть?

— Товар на исходе. Остались батники и джинсовки. Будем смотреть?

— Да, пожалуйста, — кивнула Лида, не отрывая взгляда от пакета. — Джинсовку бы вот на неё.

— Без вопросов, — чернявый деловито скользнул намётанным взглядом по Юлькиной фигуре, задержался на секунду-две глазами на правильных очертаниях девичьей груди. — Вот могу предложить! Её размер! — парень вынул из пакета синюю джинсовку, мгновенно развернул-свернул и убрал обратно.

— Сколько? — почти одновременно спросили сёстры.

— Трёшка.

— Сколько-сколько? — переспросила Лида.

— Тридцатник, — пояснил чернявый.

— А батник? — дрогнувшим голосом спросила Юлька.

— Четвертак. Можно со скидкой.

— Сколько?

— Двадцатник.

— Ой, сразу две вещи дорого.

— Тогда можете взять хотя бы одну. Говорю же, могу уступить со скидкой.

— А на джинсовку тоже можно со скидкой? — неуверенно поинтересовалась Юлька, глядя то на продавца, то на сестру, то на продавца, то на сестру.

— Нет, не можно. Скорее думайте, а? — нетерпеливо заторопил чернявый. И уже обратился к своему напарнику: — Надо точку менять. Хмырь один неподалёку толчётся. Точняк, мент. Не оглядывайся, — одёрнул он напарника, когда тот стал крутить головой.

— Что, Юля?

— И то, и то охота, — со вздохом пожала та плечами. — А батник не покажете?

Чернявый молча вынул из пакета модную рубашку цвета морской волны в запечатанной прозрачной упаковке.

— Размер? — уточнила Лида.

— Естественно, на неё, — кивнул фарцовщик на Юльку.

— Что? Берём, Юля?

— Берём-берём, — обрадовалась та.

Лида достала из кошелька две десятки.

— Приходите за джинсовкой!

— Хорошо.

Не успели девушки убрать вещь в сумку, как парней, словно корова языком слизнула.

— Шустрые малые, — удивилась Юлька, глядя по сторонам. Туда-сюда рядом шевелилась, словно перетекая по тесному пятачку барахолки, толпа людей. Действительно, за фарцовщиками кто-то следил. Чернявый оказался прав. Рядом с девушками выросла долговязая фигура парня лет двадцати пяти. Прыщеватое белесое, как у поганки, лицо. Рыжие секущиеся волосы. Не глядя на девушек, «хмырь» вертел головой на тонкой шее, пытливо всматриваясь в толпу, словно вдруг потерял кого-то.

— Пошли уже, — Лида подтолкнула сестру, и они стали выбираться из общей барахоловской толчеи…

Пока ехали на медленном автобусе домой, младшая сестра вся истомилась.

— Клёво, Лида! Нет, ну ты посмотри, посмотри! Вот бы джинсовка как по цвету подошла бы, а, Лид? — гляделась на себя в зеркало Юлька. — В самую пору батничек пришёлся. Я тебя люблю, — в умилении Юлька поцеловала рубашку. — Не обманул чернявый.

Обновка и, правда, хороша. Батник в самую меру. Приталенный. Как раз к Юлькиной фигуре, рельефно подчёркивая острую девичью грудь. Сидел как будто специально сшитый по её меркам. Юлька то расстегнёт две пуговки, то застегнёт, оставляя одну. И так, и этак на себя посмотрит, поворачиваясь то одним боком, то другим, то прямо, что говорится, то в анфас.

— Умеют же где-то делать вещи! — восхищалась обновкой счастливая Юлька, крутясь перед зеркалом и не отрывая глаз от зеркального отражения себя любимой. — В следующий раз джинсовку или джинсы глянем, ага же, Лид?! Ага, Лида?!

— Ага-ага, — та подошла сзади, невольно залюбовалась младшей сестрой, ощупывая ее плечи. — Дороговато, конечно, но ты ведь не отвяжешься.

— Не переживай! Деньги ведь есть! Мама дала на самый-самый крайний случай. У меня в кофточке зашиты.

— И этот самый случай наступил, да? — улыбнулась Лида, обнимая сестрёнку.

— Наступил, наступил, как я тебя люблю!

— Не подлизывайся. Иди мыть руки. Сегодня на обед у нас яичница.

— Ага. Как я обожаю яичницу! С самого детства.

— Хохлаток-то сколько дома осталось?

— Ровно десяток.

— Раньше, больше держали.

— С кормёжкой туго становится. Дроблёнки не хватает. Когда колхоз был, её не считали, мешками на машине привозили…

— Да уж, довели деревню, — согласилась Лида. — Батник повесь аккуратно на плечики. После погладим. Мой утюг перегорел, надо на этаже попросить.

— Нет, я сейчас хочу погладить. Куда сбегать-то за утюгом? В какую комнату?

— Вот ведь нетерпячка! Так-то не мешало бы его простирнуть сначала?

— Да, ладно, вещь ведь запакована была.

— Сиди уже. Сама схожу за утюгом. Вот чай только дай допить.

…Ночью Юлька не могла уснуть. Одно мучение. Лида давно посапывала. Младшая сестра, лёжа на боку на своей раскладушке, долго смотрела на окошко. За ним из-за неисправности противно подмигивал уличный светильник на фонарном бетонной столбе.

«Хоть бы скорее перегорел, что ли», — злилась она от бессонницы на мигающий светильник. Повернулась, скрипнув пружинами раскладушки, спиной к окну. Сон не шёл, хоть овечек считай, хоть баранов.

Фарцовщики. Что за слово такое? Одно понятно, что иностранное. Непонятно то, что оно обозначает? Следуя логике, то есть тому, что в школах теперь в основном изучают английский, значит, скорее всего, и это слово имеет английское происхождение? Перед внутренним взором постепенно одолеваемой сном Юльки прокручивался калейдоскоп событий прошедшего дня. Муторная езда в переполненном потными и злыми пассажирами автобусе в центр города. Горячий асфальт городских улиц в синеватой раскалённой дымке от полуденного солнца. Муравейник городской барахолки, что располагалась за старой церковью…

… — Лид? — первым делом утром Юлька обратилась к сестре.

— Что?

— У тебя случайно англо-русского словаря нет?

— Случайно нет. Тебе зачем?

— Надо. Ты же когда-то в пединститут поступала. Может, случайно завалялся?

— Случайно не завалялся. Выбросила в своё время все учебники в мусорку. Толком объясни, зачем тебе вдруг словарь понадобился?

— Посмотреть, что обозначает слово фарцовщик.

— Я тебе и так скажу.

— Ух, ты! — Юлька подпрыгнула как на пружине, так что раскладушка отозвалась страшным сухим скрипом.

— Производное от английских слов for sell, что означает «для продаж».

— Лида, какая ты у нас молодчина, умничка! — воскликнула Юлька. — И ты до сих пор сидишь на своём комбинате?

— А где я должна сидеть?

— Да ты такая, ты такая! — у Юльки не находилось слов. — Вон как по-английски шпрехаешь.

— Ну и что с того? В институт идти поздно. Ровесницы давно пооканчивали…

— Нет, ну это, — не могла успокоиться, охваченная гордостью за умницу-сестру Юлька. — Прям без словаря сразу бац и перевела! Для продаж, для продаж. А как? Ну, я забыла.

— For sell.

— Фор сэл, фор сэл. Надо запомнить.

— Ты, никак сама загорелась этим делом? Даже и не помышляй. Выбрось из головы. Тебе сейчас об учёбе надо думать.

— Ладно. Чего там думать. Училище не университет.

— Но о перспективе надо не забывать. Образование никому ещё не помешало…

— Мне бы твои знания, тогда, конечно, можно было и помечтать.

— Знания — дело наживное. Бери учебники и сиди.

— Сиди и насиживай геморрой на попу, да? В школе не зубрила, а теперь — извините-подвиньтесь…

— По-твоему, все, кто хорошо учится в школе — все зубрилы? И я тоже?

— Ты нет. Ты особый случай. Ну, не обижайся. Я сгоряча ляпнула, не подумав, — Юлька сорвалась с раскладушки и в ночной сорочке подбежала к сестре и чмокнула её в щёку.

— Опять подлизываешься? Одевайся. С твоими сказками сегодня на работу опоздаю. После завтрака вымой посуду и сделай влажную уборку.

— Вымою и сделаю, мой повелитель! — думая опять о чём-то своём, крикнула вдогонку Юлька, застёгивая пуговки ситцевого халатика, сшитого мамой Анной накануне отъезда из дома в Читу…

…Чтобы купить дефицит, который зачастую выкладывали на прилавок внезапно, как говорили — «выбросили», необходимо было отстоять очередь, а то и несколько очередей за каждым видом товара отдельно. Многие люди на подобный случай всегда носили с собой специальную сетку-авоську «на авось», так как пластиковых пакетов в продаже в продуктовых магазинах не было и сами эти пакеты были дефицитным товаром.

Это была целая наука — стоять в очереди. Нужно было многое предусмотреть и рассчитать. Любая мелочь могла стоить потери места. Где стоять? Когда стоять? И даже в чём стоять — одежда и внешний вид приобрели особое значение после того, как в Москве стали продавать товары только москвичам, по предъявлении прописки. Очереди за дефицитным товаром могли достигать огромных размеров. В 1940 году, когда в провинции уже было невозможно что-либо купить, очереди в Москве достигали восьми тысяч человек, несмотря на ограничения по въезду в столицу.

Нечто подобное наблюдалось и на закате СССР. Люди изобретали множество способов, дабы избежать многодневных изнуряющих стояний в очередях, которые к тому же не гарантировали покупки товара. В магазин, например, можно было прорваться с помощью грубой физической силы. Места в очереди продавались, цена зависела от того, насколько близко к голове очереди находилось место, насколько дефицитен был товар. Имелась даже поговорка «Если хорошо постоять в очереди, то можно и не работать», можно было и нанять «стояльщика», который отстаивал бы очередь за вас. На товары длительного пользования также «записывались в очередь». Существовали определённые дни записи и, чтобы попасть в список, люди вставали в очередь с вечера, посменно с родственниками выстаивая ночь, чтобы с утра к началу записи оказаться как можно ближе к началу списка. Причём запись была непонятного свойства: помимо отметки в магазине нужно ещё было в определённые дни приходить отмечаться у непонятных инициативных людей, чтобы не быть вычеркнутым из списка. Чтобы не забыть трёх-четырёхзначный номер во время переклички, его записывали ручкой на ладони.

Когда дефицит становится постоянным и нарастает, государство вынуждено вводить нормирование распределения товаров. В СССР одним из вариантов такого нормирования была карточная система или «талоны». Помимо введения этой системы в военное и послевоенное время, в СССР такое распределение существовало и в мирные годы, в частности в конце 1980-х, в отдельных регионах на некоторые продукты.

Антиалкогольная кампания 1985 года привела к тотальному дефициту крепких алкогольных напитков и креплёных вин, для приобретения которых во многих регионах вводились талоны. Например, одна бутылка водки и две бутылки вина в месяц на человека.

Распространялся по талонам и ассортимент промтоваров — от мыла, стирального порошка и спичек до галош, женского белья, водки.

В Советском Союзе всё сильнее ощущалось влияние Запада. Не в последнюю очередь это касалось моды. Советские граждане, долгое время лишённые возможности следовать последним мировым тенденциям, теперь отстаивали в огромных очередях, чтобы втридорога купить зарубежную одежду или обувь, с которой в союзных республиках было особенно тяжело.

Почувствовав некоторую свободу, и женщины, и мужчины в период хрущёвской «оттепели», а потом и в брежневские времена стали экспериментировать со всеми доступными стилями, то примеряя образ хиппи, то щеголяя в узких брюках и белых рубашках. В то же время довольно распространенным стал и «русский стиль». И в СССР и в мире 70-е запомнились как десятилетие «дурного вкуса», что, впрочем, не помешало им стать одним из самых ярких периодов моды. Джинсы любой ценой. Два слова, неизменно ассоциировавшиеся с модой того периода — «дефицит» и «блат». Привезённые из-за рубежа вещи можно было купить в одном из магазинов «Берёзка» или в сотой секции ГУМа — однако эти места были открыты лишь для чиновников и партийных деятелей. Иностранцы, продавая одежду, увозили из России икру и золотые украшения. В особом почёте были финские сапоги, которые в Советском Союзе меняли на водку. Самыми популярными журналами мод в СССР по-прежнему оставались «Силуэт» и «Ригас модес», однако в это десятилетие в Союзе стали появляться и иностранные издания, а вместе с ними пластинки с записями популярных исполнителей и западные фильмы.

Вместе с фильмом «Лихорадка субботнего вечера» с Джоном Траволтой в Советский Союз пришла мода на клешёные брюки и джинсы, ставшие знаковой вещью десятилетия. Джинсы были самым модным, самым желанным и в то же время самым недоступным предметом одежды. У фарцовщиков или на чёрном рынке можно было купить модели, привезённые из Югославии, Болгарии и Греции, однако верхом мечтаний каждого советского модника оставались фирменные американские. За удовольствие носить джинсы многие были готовы не только отстоять в очереди, но и отдать месячную зарплату — разные модели стоили от 120 до 160 рублей. Кроме брюк из джинсовой ткани шили прямые юбки с разрезом, сарафаны и батники — все это точно так же можно было купить только у фарцовщиков. Однако часто случалось так, что, даже заплатив за заграничный товар три цены, покупатель оставался ни с чем: советские «предприниматели», стремясь заработать, часто в упаковке вместо готовой к носке вещи отдавали клиенту только одну штанину. Если же покупателю повезло, и джинсы оказывались целыми, вещь часто не подходила по размеру: молодым людям приходилось в обновке садиться в горячую ванную, чтобы ткань «облепила тело». Впрочем, обманывали фарцовщики и своих зарубежных клиентов, подсовывая им вместо денег «куклу» — пачку, где настоящими были только верхняя и нижняя купюры.

Желанными заграничными вещами кроме джинсов были сапоги-чулки, водолазка или свитер-лапша и портфель-«дипломат». За любой из этих обновок советские граждане готовы были переплачивать — импортные вещи считались символами престижа.

Стандарты женской красоты в Советском Союзе долгое время формировались под воздействием политической и особенно экономической обстановки, а не модных канонов. Именно по этой причине в Европе и США советские женщины долгое время считались слишком толстыми и безвкусно одетыми.

После революции 1917-го молодой Советский Союз на добрый десяток лет погрузился в разруху и голод. Людям элементарно нечего было есть, поэтому о моде и красоте думать было недосуг. Когда в благополучных капиталистических странах дамы, благодаря феминизму, получили право работать и стали стройнее ввиду более подвижного образа жизни, советские женщины исхудали из-за голода. Наконец было покончено с расстрелами кулаков и более-менее восстановлена экономика.

В Советском государстве на долгие годы воцарилась мода на здоровую крестьянскую полноту. Советская гражданка должна была иметь цветущий вид, мощные руки и ноги и по-матерински крупные бедра. Ей нужно было много сил, чтобы работать у станка, в колхозе и рожать при этом здоровое потомство на благо Советской Родины. Худоба в Советском Союзе воспринималась как признак болезни и считалась некрасивой. Если передовицу производства отправляли на отдых в санаторий, и она возвращалась оттуда с тремя-четырьмя лишними килограммами, задача медучреждения считалась выполненной. Мужчины млели от пышногрудых аппетитных колхозниц с честными, открытыми лицами. Советскому Союзу удалось наконец откормить своих женщин, и те стали понемногу поглядывать на запад. В 30-ые годы и за границей была мода на пышек, так что по поводу веса отечественные красотки не комплексовали. Зато они подсмотрели у своих зарубежных соперниц моду на блондинок. С этого момента эталоном красоты стала женщина, похожая на мегапопулярную в СССР актрису Любовь Орлову. Советские дамы овладели нехитрым искусством обесцвечивать локоны с помощью перекиси водорода и стали одна за другой превращаться в красавиц блондинок. Мужчины шутили: «Ничто не красит женщину так, как перекись водорода».

Наслаждаться модными веяниями советским женщинам пришлось очень недолго. Грянула война, и всем стало не до окрашивания. В послевоенное десятилетие повторилась та же ситуация, что и после революции. Разруха и голод сделал женщин худыми и измождёнными. Нарастить хоть пару лишних килограммов на талии было крайне сложно. Спустя десятилетие в стране опять воцарился культ крепкого рабоче-крестьянского тела.

В 60-70-х в Советском Союзе стали появляться и стройные девушки. Такими красотками восхищались мужчины, но женщины им не подражали. Стройность в СССР была совсем не обязательной. Кардинальная ломка стереотипов произошла в 80-х. В стране стал продаваться журнал «Burda-Moden», который принёс с собой новые стандарты. В 1988-ом в Москве прошёл первый в Союзе конкурс красоты. С этого момента страну захлестнула гонка за стройностью. Эталоном красоты стала высокая, изящная и длинноногая красотка — полная противоположность женщине, которая воспевалась советской пропагандой в прошлые годы.