Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

21

О том, что оккупационные воинские части уходят, население Германии узнало из горячих информационных теленовостей. Два глобальных события произошли в стране в течение нескольких месяцев одного года. Первое — снос стены, второе — постепенное свёртывание сил Группировки советских войск. Многие люди, особенно старшего поколения, находились под впечатлением. Генрих не мог отделаться от навязчивых воспоминаний событий полувековой давности.

…В Сталинграде он — рядовой связист пехотного полка, несмотря на свою молодость, кажется, начал понимать неизбежную обречённость, как личную, так и общую, для всего его подразделения, для всех, кто оказался в этом адском котле, кипевшем огнём и гибелью однополчан.

— Эту страну невозможно победить, — с трудом разжимая скованные от пронзительного ледяного ветра челюсти, произнёс обер-лейтенант, отрывая от измазанного сажей лица бинокль. Он посмотрел на окружавших его изморённых холодом и голодом, но ещё более оборванных и грязных, с закопчёнными, обросшими щетиной лицами подчинённых и снова поднёс бинокль к переносице. В окуляры хорошо видны две русские баржи, подогнанные к обрывистому берегу с помощью буксира, дымившего огромной трубой. С обеих барж по деревянным сходням вытекал поток людей в полосатых халатах и тюбетейках. Обер-лейтенант с сожалением, а, может, с облегчением вспомнил, что отправить домой письмо теперь не представится возможным. Командование запретило писать и отказало в доставке писем рядовому составу и младшим чинам, вплоть до капитана. Причиной послужило то, что большинство сообщали родным и близким о своём ужасном здесь положении, тем самым деморализуя себя и создавая нежелательное общественное мнение среди мирного населения Германии по поводу положения дел на Восточном фронте в целом, и в районе Сталинграда, в частности. Поэтому — теперь никаких писем, только воля к победе способна помочь выжить в сложившейся обстановке и разгромить русских, овладеть городом-символом большевиков.

«Английский историк Б. Лиддел Гарт писал, что победа была достигнута, прежде всего, мужеством и стойкостью русского солдата, его способностью выносить тяготы и непрерывные бои в условиях, которые прикончили бы любую западную армию.

Сталинградская битва показала, что русские усвоили уроки немцев и сумели перенять их военную доктрину. Причем впервые в мировой военной истории это произошло в ходе самой войны.

Фашистский Рейх создал блицкриг как новую агрессивную доктрину, а танковый кулак во взаимодействии с авиацией и пехотой стал новым видом оружия. И вермахт был в шаге от мирового господства, если бы его не остановила Красная Армия. Её подвиг тем выше, что она сумела это сделать в ходе ведущейся против страны войны, выдержав удар нового оружия, а затем и уничтожив с его же помощью агрессора.

Почему мы говорим, что Красная Армия уничтожила фашизм его же оружием? Потому что идея блицкрига, танковых и моторизованных клиньев, пробивающих фронт противника на большую глубину и окружающих его, уже была известна советским военным теоретикам — они называли это «теорией глубокого боя и операции». Основы новой теории разрабатывались почти шесть лет (1929–1935). Была создана официальная «Инструкция по глубокому бою», утверждённая наркомом обороны СССР 9 марта 1935 г. Более того, теория глубокого боя и операции проигрывалась на крупных армейских маневрах 1935–1937 годов, а также частично применялась в боях на Хасане и Халхин-Голе.

Но вермахт имел огромное преимущество в том, что практически опробовал блицкриг в ходе войн против Польши и Франции, а наши полководцы могли освоить всю сложнейшую военно-организационную систему взаимодействия при глубокой операции лишь теоретически.

С наступлением лета 1942 года немцы восстановились и психологически, и военно-технически. Надо отдать им должное — оправившись от шока поражения под Москвой, они мобилизовались до предела и осуществили очередной, крайне эффективный блицкриг. Настолько эффективный, что советские войска вновь стали терпеть тяжёлые поражения.

Наиболее яркий пример. Когда танковая армия Гота в составе 800 танков прорвалась к Дону, Жуков бросил ей навстречу пять танковых корпусов, более тысячи танков. Но Гот уклонился от боя, заслонившись от контрудара пехотными дивизиями. А русские танковые корпуса вновь вступили в бой по отдельности, без поддержки авиации. Управление многими частями было потеряно. В итоге контрнаступление захлебнулось, а стратегическая инициатива перешла к врагу — он выбирал, где и как нанести удар, какие силы и средства для этого применить.

Однако у Сталинграда немецкие танковые армии были остановлены — советские войска втянули их в затяжные бои, которые продолжались с августа по ноябрь.

Германское командование поначалу считало сталинградское направление вспомогательным, а кавказское — главным. Но постепенно оно меняло свои взгляды и всё больше усиливало сталинградскую группировку за счёт кавказской. Если в середине июля в наступлении на Волге участвовало 14 дивизий, то к концу сентября их число выросло до 81 дивизии. Здесь вновь образовался один из сильнейших немецких ударных клиньев, созданных за время Второй мировой войны.

Сталинградское направление превратилось в центр борьбы и для советского командования, которое после битвы под Москвой сначала планировало широкое летнее наступление почти на всём советско-германском фронте с целью разгрома вермахта и выхода на западную границу СССР. Однако расчёты оказались неверны, а противник явно недооценен.

Таким образом, каждая из сторон волей или неволей изменила свои планы на войну и силой обстоятельств была вынуждена сойтись с противником именно под Сталинградом. Здесь настал момент истины, момент проверки силы духа, а не только силы оружия.

Сражение под Сталинградом делится на две части — оборонительную и наступательную.

Адъютант генерал-фельдмаршала Паулюса писал: «Ничего подобного мы никогда не видели. Советские войска сражались за каждую пядь земли, население Сталинграда проявляло исключительное мужество и взялось за оружие». Русский дух выдержал противоборство с немецким духом. Теперь дело было за русским умением побеждать.

К ноябрю Жуков подготовил новый танковый удар. 19 ноября шесть корпусов, около тысячи танков, прорвали немецкий фронт севернее и южнее Сталинграда, за четыре дня прошли 150 км и соединились в районе Калача. В кольце окружения оказалось более 300 тысяч солдат армии Паулюса. Танковая армия Гота рванулась на подмогу, но в 40 километрах от Сталинграда, на реке Мышкова, немецкий танковый клин был встречен русскими танками и пехотой. Армия Гота была отброшена.

Это был первый русский блицкриг, исполненный по всем правилам немецкой школы. В дальнейшем удары Красной Армии только нарастали. Немцы окончательно потеряли стратегическую инициативу.

Сталинградская битва показала, что русские усвоили уроки немцев и сумели перенять их военную доктрину. Причём впервые в мировой военной истории это произошло в ходе самой войны».

Нельзя назвать русскую зиму 1942—1943 годов экстремально морозной, но для истощённого человека борьба с холодом и ветром при отсутствии в степи топлива обречена на поражение. Ватных комплектов обмундирования хватало не всем. Вымирание контингента с лихвой удовлетворяло потребность в тёплой одежде, снимаемой с трупов. Однако использование вещей покойников способствовало распространению вшей.

А много столетий назад тоже была зима. Войско Александра Македонского, дошедшее до Сибири, замерзало. Воевать с морозами Александр не умел. Войско его бежало, подобно тому, как бежала армия Наполеона из якобы побеждённой Москвы. Даже потери у них были совершенно одинаковыми. Наполеон на острове Святой Елены жаловался: «Я рассчитывал, что буду сражаться с людьми, что разобью русскую армию. Но я не смог победить морозы, голод, смерть». Нечто подобное можно ассоциировать и с положением армии Паулюса под Сталинградом в ноябре-декабре 1942 года.

В сравнении с Hugo Boss в Москве работали заводы по выпуску оборонной продукции. «Трёхгорная мануфактура», «Красная роза», «Парижская коммуна» производили ткани для обмундирования, шинельное сукно, парашютный шёлк, армейскую обувь.

Однажды немецкие снабженцы вместо еды сбросили в контейнере женские норковые шубы запертым в «кровавом котле» частям.

— Пусть заберут всё! — бился в диком истеричном хохоте, охваченный истерикой, обезумевший майор-тыловик в Управлении вещевого снабжения. — Да помогут нашим доблестным рыцарям сладкие воспоминания о фрау и фройлен сокрушить неистовых большевиков!!!

А «доблестные рыцари», закутавшись в шинели, снятые с погибших, и прижавшись друг к другу, чтобы как-то согреться, в минуты затишья от обстрелов русских, пытались не думать о еде, которая навязчиво грезилась в воспоминаниях. Обед: какао, приготовленное на молоке, хрустящие хлебцы, сливочное масло, гороховый суп, жареная телятина, пакетик сыра, кусочек сахара, изюм и каждому по десять сигарет. Ужин: чай и пудинг, хлеб и яблочное повидло, гуляш, сыр, по 20 египетских сигарет. После ужина можно было развлечься картёжной игрой в «скат». Слышался ужасающий рокот, возвращая немцев в реальную действительность. Рокот нарастал, летели ракеты после залпа русских «катюш». Надо зарываться подальше в щебень и песок, прятаться в дверные проёмы за оплавленные кирпичные стены…

…Судя по письму, полученному старым Янселем и его женой Луизой от внука Гельмута, которого мобилизовали на Восточный фронт в конце августа 42-го, он сразу же угодил в самое пекло — в Сталинград. Старики не знали и не могли знать или даже догадываться, что в Сталинграде уже не первый месяц воюет приятель, правда, постарше на два года Гельмута — Генрих. Племянник известного фабриканта из компании Hugo Boss… Уж если тот не смог уберечь от отправки на войну своего племянника, то, что могли сделать старый Янсель со своей старой Луизой? Да, Генрих Беккер был племянником фабриканта Ройзена Рейнера, который в канун Нового 1941 года получил отказ на пошив тёплого верхнего обмундирования для сухопутных частей германской армии. Эта информация не была даже засекречена. Потому люди, входившие в окружение Рейнера, догадывались, что возможная скорая военная кампания на восток продлится совсем недолго, уложившись в тёплое время года. Но прошло около полутора лет, и на фабрику посыпались заявки, обязывающие в предельно сжатые сроки выпустить большие партии зимнего обмундирования. Что бы это значило? Господин Рейнер неглупый человек. Это значило, что германские войска основательно увязли на Восточном фронте. Видимо, в планах вермахта что-то пошло не так. Поэтому, как скоро вернётся племянник домой, предположить невозможно. Рейнер считал себя реалистом: и вернётся ли вообще? Но эту мысль он всячески гнал из головы. Шёл ноябрь 1942 года. От Генриха давно нет писем, и это особенно удручало. Правда, делопроизводитель конторы Рейнера получил на днях весточку, неведомо какими путями дошедшую из русского Сталинграда, от своего младшего брата. Тот сообщал: «Мы надеялись, что до Рождества вернёмся в Германию, что Сталинград в наших руках. Какое великое заблуждение! Этот город превратил нас в толпу бесчувственных мертвецов! Сталинград — это ад! Русские не похожи на людей, они сделаны из железа, они не знают усталости, не ведают страха. Матросы на лютом морозе идут в атаку в тельняшках. Физически и духовно один русский солдат сильнее целой нашей роты… На улице страшный холод. Русская зима вступает в свои права. Солдаты плохо одеты. Мы носим в этот ужасный мороз пилотки и всё обмундирование у нас летнее. Каждый день приносит нам большие жертвы. Я думаю, что каждый немецкий солдат найдёт здесь себе могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесённые снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно. Нам осталось пройти до Волги всего один километр, но мы никак не можем его пройти. Мы воюем за этот километр дольше, чем за всю Францию, но русские стоят, словно каменные глыбы».

— Бедный мальчик! — сокрушалась старая Луиза, зябко кутаясь в тёплую шаль. — В России сейчас такие ужасные морозы, а наш малыш, с его постоянными насморками, так восприимчив к простудам. Что же ты молчишь, Янсель?! — Она с надеждой смотрела на мужа, но что она могла услышать в ответ?

Тот же младший брат делопроизводителя ещё полгода назад делился со своим старшим братом впечатлениями совсем другого толка: «Грязь, нищета и убогость жизни в русских деревнях. Сарай выглядит невероятно. Навоз лежит высотой 20–30 сантиметров без соломы, как болото. В этом стоит скот. Мужчины все бородатые, с обвязанными тряпьём до икр ногами или босые. Они выглядят хуже, чем оборванцы. Женщины так же. Песчаные дороги, гнилые мосты, покрытые соломой деревянные дома, широкие поля и болота. Одинаковые деревни, одинаковые песчаные дороги, одинаковые поля и такие же одинаковые люди».

Чтобы прокормиться, Левон Янсель по-прежнему занимался индивидуальными заказами на пошив офицерских мундиров. После каждого завершения такой работы, он, скрытно от посторонних глаз, тщательно умывал руки, как врач после осмотра пациента.

— Левон, ты не можешь мне объяснить, почему так быстро тает печатка свежего мыла? — удивлялась Луиза, выходя из ванной комнаты. Мокрые волосы укутаны полотенцем.

Муж пожимал плечами и отвечал нейтрально: — Качество мыла ухудшилось. Эрзац становится нормой во всём, дорогая…

— Но я покупала это мыло в лавке у фрау Монике. А там, как ты знаешь, умеют держать марку товара при всех сегодняшних трудностях. Ведь так? — ещё больше удивлялась Луиза.

— Может быть, может быть, — скороговоркой отвечал Янсель. — Тебе лучше знать, дорогая. Ты чаще, чем я, ходишь к фрау Монике. — Взяв белый мелок, он склонился, над раскройным столом.

Луиза ещё с полминуты смотрела с недоумением на сгорбленную спину мужа и, не дождавшись других объяснений, выходила из мастерской. Услышав, как скрипнула дверь, старый мастер распрямился, положил мелок на краешек стола.

— Ох, уж эти женщины! Иногда они слишком много понимают, а иногда абсолютно ничего. Или наоборот! Или делают только вид? Впрочем, не суть важно, — бормотал Янсель, принимаясь за работу.

В сентябре 1942 года газета «Deutshe Aldgemeine Zeitung» сообщала, что в борьбе за Сталинград русские понесли огромные потери. Гражданское население эвакуируют. Германской армии удалось захватить большую территорию и проникнуть внутрь города. Каждая улица и каждый дом должны быть завоёваны.

Однако фашистская пропаганда, освещая ход борьбы под Сталинградом, была вынуждена сменить свой оптимистический тон уже через месяц. Начиная с октября немецкие газеты стали писать об «упорном сопротивлении русских» и трудностях на Восточном фронте». Но о том, что впоследствии открылось в найденных на месте боёв неотправленных письмах, конечно же, а газетах не печаталось…

«…Оснащённые самым современным оружием, русские наносят нам жесточайшие удары. Это яснее всего проявляется в боях за Сталинград. Здесь мы должны в тяжёлых боях завоёвывать каждый метр земли и приносить большие жертвы, так как русский сражается упорно и ожесточённо, до последнего вздоха…»

«…Когда мы пришли в Сталинград, нас было 140 человек, а к 1 сентября, после двухнедельных боёв, осталось только 16. Все остальные ранены и убиты. У нас нет ни одного офицера, и командование подразделением вынужден был взять на себя унтер-офицер. Из Сталинграда ежедневно вывозится в тыл до тысячи раненых. Как ты видишь, потери у нас немалые…»

«…Днём из-за укрытий показываться нельзя, иначе тебя подстрелят, как собаку. У русского острый и меткий глаз. Нас было когда-то 180 человек, осталось только 7»

«…Если бы вы имели представление о том, как быстро растёт лес крестов! Каждый день погибает много солдат, и часто думаешь: когда придёт твоя очередь? Старых солдат почти совсем не осталось…»

«…Да, здесь никто не уйдёт от своей судьбы. Самое ужасное, что приходится безропотно ждать, пока наступит твой час. Либо санитарным поездом на родину, либо немедленной и страшной смертью в потусторонний мир. Лишь немногие счастливцы благополучно переживут войну на фронте под Сталинградом…»

«… В ротах насчитывается едва по 30 человек. Ничего подобного мы ещё не переживали. К сожалению, всего я вам написать не могу. Если судьба позволит, то я вам когда-нибудь об этом расскажу. Сталинград — могила для немецких солдат. Число солдатских кладбищ растёт…»

«…2 декабря. Снег, только снег. Питание пакостное. Мы всё время голодны. 6 декабря. Порции ещё сокращены… 8 декабря. С едой становится всё плачевней. Одна буханка хлеба на семь человек. Теперь придётся перейти на лошадей»

«…12 декабря. Погода становится всё хуже. Одежда замерзает на теле. Три дня не ели, не спали»

«…26 декабря. Сегодня ради праздника сварили кошку. После обеда нас невероятно обстреливали русские самолёты. А немецких самолётов не видно ни одного. Это ли называется превосходством в воздухе? Наша рота потеряла половину своего состава. Русские танки разъезжают по нашей позиции, самолёты атакуют нас. У нас убитые и раненые. Это просто неописуемый ужас…»

«…Как чудесно могли бы мы жить, если не было этой проклятой войны! А теперь приходится скитаться по этой ужасной России, и ради чего? Когда я об этом думаю, я готов выть от досады и ярости…»

«…Часто задаёшь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появляться у немца. Но я спасаюсь мыслями о том, что о подобных вещах думают 90 процентов сражающихся в России солдат».

«…15 января. Фронт за последние дни рухнул. Всё брошено на произвол судьбы. Никто не знает, где находится его полк, его рота, каждый предоставлен самому себе. Снабжение остается по-прежнему скверным, так что момент разгрома оттянуть нельзя. В последние дни бывает так: нас атакуют шесть или девять „СБ-2“ или „Ил-2“ с двумя-тремя истребителями. Не успеют исчезнуть, как выплывают следующие и низвергают на нас свои бомбы. На каждой машине по две-три тяжёлые бомбы. Эта музыка слышится постоянно. Ночью как будто должно бы быть спокойней, но гуденье не прекращается. Русские летают иногда на высоте 50–60 м, наших зениток не слышно. Боеприпасы израсходованы полностью. Проезжая через пригород Сталинграда Гумрак, я видел толпу наших отступающих солдат, они плетутся в самых разнообразных мундирах, намотав на себя всевозможные предметы одежды, лишь бы согреться. Вдруг один солдат падает в снег, другие равнодушно проходят мимо. Комментарии излишни! 18 января. … В Гумраке вдоль дороги и на полях, в блиндажах и около блиндажей лежат умершие от голода, и затем замёрзшие немецкие солдаты…»

«…В нашем батальоне только за последние два дня мы потеряли убитыми, ранеными и обмороженными 60 человек, свыше 30 человек убежало, боеприпасов оставалось только до вечера, солдаты три дня совершенно не ели, у многих из них обморожены ноги. Перед нами встал вопрос: что делать? 10 января утром мы читали листовку, в которой был напечатан ультиматум. Это не могло не повлиять на наше решение. Мы решили сдаться в плен, чтобы тем самым спасти жизнь нашим солдатам…»

«…Все на батарее — 49 человек — читали советскую листовку-ультиматум. По окончании чтения я сказал товарищам, что мы люди обречённые и что ультиматум, предъявленный Паулюсу — это спасательный круг, брошенный нам великодушным противником…»

«…Я прочёл ультиматум, и жгучая злоба на наших генералов вскипела во мне. Они, по-видимому, решили окончательно угробить нас в этом чёртовом месте. Пусть генералы и офицеры сами воюют. С меня довольно. Я сыт войной по горло…»

Третьего февраля 1943 года берлинское радио передало официальное сообщение: «Сражение за Сталинград закончилось. Верная своему долгу сражаться до последнего вздоха, 6-я армия под образцовым руководством фельдмаршала Паулюса была побеждена в неблагоприятно сложившихся условиях превосходящими силами противника.

В первый и последний раз в Третьем Рейхе был объявлен траур. Сделано это было для того, чтобы придать величественности предполагаемому «подвигу» 6-й армии, но вызвало совершенно обратный эффект. Рядовые немцы осознали, что элита немецкого вермахта, непобедимость которого прославляли нацистские вожди, полностью уничтожена на берегах Волги.

Германия стала понимать: наступает время платить по счетам, и эта расплата за всё содеянное будет по-настоящему страшной.

Старый Янсель и его верная и любящая мужа Луиза не знали, что и думать о своём приятеле Шмидте. Янсель несколько раз ходил по его адресу, но двери мастерской были заперты, и соседи по жилью давно его не видели. И куда мог подеваться посреди белого дня этот плут Шмидт, солёных анекдотов которого так не хватало теперь Янселю, как не хватало и общения за кружкой пива и колодой раскинутых в игре карт. Словом, никто толком ничего не мог пояснить.

…По нелепой, но жестокой случайности Шмидт попал под облаву после акции местных антифашистов, расклеивших листовки о том, что нацисты терпят поражение в России под Сталинградом, что большая группировка фашистских войск окружена и разгромлена и многие тысячи немцев оказались пленёнными. Ничего не подозревающий старый Шмидт тихонько брёл по тротуару вдоль мостовой улицы, неся подмышкой отрез мануфактуры. Он возвращался из торговой лавки к себе домой, в свою мастерскую, мечтая поскорее добраться и заварить двойной кофе. Напиток — эрзац и, чтобы хотя бы испытать вкус, приходилось заваривать двойную порцию. В силу обстоятельств, связанных с продуктовым обеспечением города приходилось выбирать: либо растягивать пачку на полмесяца, но довольствоваться мутным варевом безо всякого удовольствия, либо опустошить пачку за несколько дней, но порадовать себя хотя бы таким напитком в надежде, что скоро всё кончится, наступит мир, и всё встанет на свои прежние места. Идущие навстречу Шмидту прохожие вдруг куда-то побежали, всколыхнулась беспорядком вся улица. Фыркнули моторами и затормозили внезапно приехавшие грузовики, из которых горохом посыпались солдаты, грохоча коваными сапогами по мощёной камнем скользкой после недавнего тёплого и совсем мирного дождика мостовой. Злобно и хрипло залаяли овчарки, натягивая длинные поводки, которые солдаты наматывали на левую руку, а правой придерживали рукоятки воронёных «шмайсеров».

Позже в концлагере, за сутки до газовой камеры, Шмидт увидит сквозь двойной ряд колючей проволоки издали высокую фигуру своего постоянного и давнего клиента Кёльгера, приехавшим сюда, должно быть, по своим делам. Обессиленный от недоедания старый Шмидт с некоторой надеждой смотрел обречённо на фуражку Кёльгера, мелькнувшую спасительным маячком среди сопровождавших его эсэсовцев. И у них тоже были такие же фуражки с высокой тульей, и Шмидту даже показалось, что все эти фуражки — его, известного старого мастера — работа. Он вспомнил давнишний приход приятеля Янселя, который, наверное, со своей Луизой потеряли его, и теперь они даже предполагать не могут и не могут догадываться, что он — Шмидт — в концлагере, и выхода отсюда, наверное, уже нет. И Кёльгер больше не сможет сделать ему выгодный персональный заказ… А Кёльгер вдруг обернулся, и Шмидт, у которого подкосились коленки, почувствовал, что их взгляды встретились… И в глубине сознания мелькнула у несчастного спасительная надежда… Но высокие тулья других фуражек из свиты заслонили лицо Кёльгера, и бедняга Шмидт навсегда потерял его из виду…

…Когда в город вступили части Красной армии, Янсель и Луиза уже не могли слышать, как в закрытую изнутри дверь их квартиры стучала, сжав ладошку в кулачок, фрау Монике. Она громко и радостно сообщала страдающим последнюю зиму от голода и холода приятелям, что на центральной площади русские бесплатно раздают горячую кашу и хлеб. Дверь никто не открыл. Уже несколько дней закутанные в тряпки Янсель и Луиза, крепко обнявшись, лежали лицом друг к другу бездыханные в своей ледяной постели…