Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

24

Денежные реформы Павлова в самом начале 1991 года, за два месяца до референдума по сохранению СССР, и позже дефолт при Гайдаре обернулись для населения страны массовым бедствием, став катастрофой для миллионов людей.

— И что теперь? Брать раскладушку и подаваться к Лиде на постой? — отчаянно, будто разговаривая сама с собой, спросила Юлька.

— Две, — отозвался Вячеслав, не поворачивая головы в сторону жены. Он сидел на диванчике, глядя в раскрытую книгу, но ничего не видя на страницах.

— Что две?

— Две, говорю, раскладушки.

— Хочешь сказать, что уходишь от меня? Бросаешь, да? — Юльку можно понять, исходя из чисто женской психологии. Остаться одной в такое смутное время. Это равносильно катастрофе! Это рушится мир, надвигается армагеддон применительно к масштабам одной семьи.

— Опять двадцать пять. Пора сменить пластинку. Заело её, что ли? Как не в духе, так начинаешь, извиняюсь за каламбур, плести словесные разводы про разводы. Я про то, что на одной раскладушке мы у Лиды не поместимся.

— Слова-то какие умные. Каламбур… Зубы заговариваешь?

— А ты что подумала, глупенькая?

— Что-что. Сам знаешь что…

— Ну, вот. Вбила же себе в голову? Самое, конечно, время о ерунде такой думать.

— Ты считаешь семейные дела ерундой?

— Я так не считаю. Я считаю, что сейчас надо думать о главном. В семейных делах у нас полный порядок. Куда же я без тебя? — Вячеслав обнял жену. Та прижалась щекой к его плечу.

— Ну, выкрутились же, когда при первой реформе? Что-нибудь придумаем и теперь, — попыталась Юлька успокоить мужа.

— Что здесь можно придумать? Как бы квартиру пришлось не заложить, — отозвался тот, словно читая её мысли о финансовой ситуации, в которой они оказались. Теперь для них обоих это стало главной больной проблемой. Более того, если сказать, что это проблема, значит, ничего не сказать… — Да, — продолжил он, как бы говоря самому себе, — Не каждый гражданин способен ограбить банк, но банк может ограбить каждого.

— Славик?

— Что?

— Я иногда задумываюсь, может быть, не стоило тебе уходить из армии? Ведь служат же люди?

— Служат. Недавно с командиром своим встретился

— Каким командиром? Ты не рассказывал.

— Как-то повода не было. Теперь есть, раз ты о службе разговор завела.

— Я не хотела тебя обидеть.

— А чего обижаться? Сам принял решение, сам написал рапорт на увольнение. Какие тут могут быть обиды? В училище тоже никто на аркане не тянул. Человек во всём должен спрашивать только с самого себя, самому себе задавать вопросы и самому на них отвечать. И каждый из окружающих, наверное, живёт или должен жить по такому принципу. Так что, какие, Юля, обиды?

— Ну, хорошо-хорошо! Что за встреча с командиром?

— Случайно на железнодорожной станции столкнулся с ним. Подполковник Самойлов. Командир танкового полка, в котором я служил в Германии.

— Он теперь служит здесь?

— Обожди! Не перебивай! Служит… На рефрижераторе с мороженой рыбой!

— Как?

— Я тебе говорил, что все наши войска из-за границы вывели? В том числе и Германии?

— Да, конечно.

— Ну, вот и весь ответ! Кто-то из офицеров сам ушёл из армии, кто-то, как Самойлов, попал под сокращение. В общем, тысячи ребят в погонах остались не у дел. Кинули их и забыли… Плевать хотели на них с высокой кремлёвской колокольни…

— Ой, Славик! — Юлька присела на кухонный стульчик у обеденного столика. — Что-то мне нехорошо… То ли поумнела, то ли подурнела я в последнее время… Вот бьёмся-бьёмся мы с тобой, и всё, как рыба об лёд! Не так я себе представляла нашу жизнь! Не так! Думала, что надо чуть-чуть потерпеть, и всё наладится. А что наладиться, если чувствуешь ведь, что-то не то творится в стране. Топчемся-топчемся. Цены растут! А бизнесу какая поддержка? Мне уже начинает казаться, что, если нет наворованных денег или имущества, так по-честному никакой бизнес и не построить. Слава, может, пора спуститься с небес на землю, а? Как ты думаешь? Чего молчишь? Ответь мне что-нибудь, а?! Успокой… Ты же всегда раньше говорил: «Что-нибудь придумаем»? Придумалки закончились, да?

Вячеслав стоял у окна, глядя через стекло на противоположную сторону улицы. В ржавых железных контейнерах для бытового мусора рылись бомжи.

«Может, и среди них кто-то из наших?» — вдруг подумалось в тему Вячеславу, и он отвернулся от окна. Юлька сидела на стуле, положив руки на коленки и отрешённо склонив голову. Вячеслав подошёл, обнял жену за голову.

— И ребёночка не родили, — Юлька подняла лицо, в глазах блеснули капельки слезинок, — и не родим уже, — добавила она дрожащим голосом. Всхлипнув, опустила лицо, вытирая глаза рукавом халатика.

Вячеслав пытался что-нибудь сказать, но не мог найти нужных слов. А, может быть, в таких случаях они и не нужны? Он молчал и нежно гладил жену по шелковистым волосам, чувствуя печальное ощущение какой-то невозвратности, беспомощности и по-мужски потаённого угрызения совести.

Строить дальше карьеру военного капитан Вячеслав Шмель не захотел. Оставалось найти своё место под солнцем. Ещё со службы он знал о той породе людей, которые при определённых условиях могут извлечь выгоду даже из того худшего, что преподносит им жизнь… Одними из таких можно считать цеховиков, уникальном и неоднозначном явлении советской эпохи. Среди них встречались как подпольные производители, дельцы-махинаторы, так и просто люди с предпринимательской жилкой, не желавшие в обществе официального равенства жить на одну зарплату и научившиеся извлекать прибыль из незаконной — на то время — деятельности.

Когда не стало СССР, некоторые цеховики, больше молодые, перестроились и стали работать по новым правилам, но очень богатыми не стали. Видимо, не хватало жёсткости, потому что подпольный бизнес в СССР жил без конкуренции, а в 90-е конкуренты часто просто убивали друг друга… Кстати, будто специально про них сказано, что от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Когда Вячеслав и Юлька начинали заниматься предпринимательской деятельностью, то вели речь и об этом виде бизнеса. Время прошло, и как-то Вячеслав вернулся к этой теме.

— Даже цеховики оказались в растерянности в новых условиях рыночной, теперь уже легализованной, экономики.

— Стоп, Славик, не совсем понятно, можешь как-то поподробнее объяснить ход своих мыслей?

— Могу. Тем, кто занимался теневой экономикой, в том числе, в первую очередь, цеховикам сейчас необходимо срочно переориентироваться, настала острая необходимость срочной перезагрузки. Впереди открываются большие возможности. Резкий переход от социализма — сначала брежневского развитого, затем горбачёвского перестроечного — к капитализму породит некий гибрид.

— Почему гибрид?

— А ты веришь тому, что капитализм у нас сразу появится, скажем так, с человеческим лицом? Так быстро не бывает, сама знаешь, что бывает быстро.

— Знаю. Быстро только кошки родятся.

— Вот именно, в каком-то смысле. В этом гибридном состоянии сколько будем находится, неизвестно и неведомо никому.

— Какой же ты у меня умный!

— Юля, ситуация очень серьёзная. Та страна, что была, улетела в тар-тарары. Новая представляет непонятно какой гибрид. И лапши на уши теперь так много, что ушей не хватает.

— И что делать?

— Что делать-что делать…

— Ну, мы-то с тобой, кажется, не бедствуем.

— Но от сумы…

— Тьфу-тьфу-тьфу, не вздумай продолжать эту дурацкую фразу, эту идиотскую поговорку или пословицу.

— Пословицу.

— Ой, да какая разница! Всё равно дурацкая, Славик, — Юлия прильнула к мужу. — Ты лучше скажи.

— Чего сказать?

— Ты меня любишь?

— Ну, Юль! Я о серьёзном.

— А я нет, да?

— Ну, ты же знаешь.

— Что знаю?

— Что люблю. Зачем спрашивать? Даже как-то семейно-неэтично. Легче стало?

— Представь, что да, — Юлия сделала обиженный вид и убрала руки с груди мужа.

— Зачем спросила-то вдруг?

— Во-первых, не вдруг, а во-вторых, я же говорю, что ты у меня такой умненький.

— Смеёшься?

— Нисколечко. Найдёшь вот такую же умненькую, и бросишь меня.

— Глупенькая ты, моя дурочка! — теперь Славик попытался обнять жену.

— Вот именно, дурочка. Я же говорю…

— Ну, ты же понимаешь, что я в хорошем смысле.

— В хорошем. Всё у тебя, Славик, в хорошем смысле.

— Ты о чём?

— В последнее время в хорошем смысле мы кидаемся с одного дела на другое.

— Ты сожалеешь о фарце?

— Нет, понятно, что это вчерашний день, растаявший прошлогодний снег, сигаретный дым в позапрошлую новогоднюю ночь.

— Расклад по цеховикам ты только что услышала. Они еще продержаться чуть-чуть и все. Это не перспектива. Это, как ты только что выразилась, тоже уходит в прошлое.

— И какие могут быть варианты?

— Ещё не знаю. Дай подумать, а мыслишки есть.

— Поделишься?

— Рано. Говорю же надо подумать.

— Ладно, думай. Эх, как всё некстати. Эти реформы, дефолты. Новые российские госзнаки, будь они неладны. Славик, скоро потребуются деньги и на лечение папе.

— Я помню.

— Врачи здесь не берутся. Осколок близко от сердца.

— Может, попробовать ещё раз в Москве.

— Уже пробовали. Посмотрели снимки и отказались брать на себя ответственность. Сам, что ли не знаешь?

— Да, знаю я, знаю. Эх, в Москве бы его показать!

— Что?

— В центральном, говорю, госпитале Министерства обороны отца показать.

— Но он ведь, наверное, только для военных?

— Для военных, — Славик о чём-то задумался. Стиснул зубы. Шевельнулись на скулах желваки. Такое было признаком, если он задумывался о чём-то очень важном и, к сожалению, непробивном или труднорешаемом, то кожа натягивалась на скулах, по ним начинали кататься бугорки.

— Да, но ведь папа — ветеран войны! У него два ордена Славы! Вот ведь и по телевизору недавно, правда, только кусочек передачи застала. Так кто-то, то ли депутат, то кто из какой администрации говорил о том, какая большая работа ведётся по оказанию помощи ветеранам Великой Отечественной войны.

— На словах наш чиновник — Лев Толстой, а на деле — хрен простой!

— Но я серьёзно!

— Мне тоже не до шуток. Да, знаю я, всё знаю. Но это центральный госпиталь. После Афганистана была передышка, а сейчас знаешь, какой там наплыв после событий на Северном Кавказе?

— Славик, но что-то делать надо?

— Надо, Юля, надо… Дай мне зажигалку.

— А ты мне сигаретку.

— Ты ведь обещала, что бросишь курить?

— Да, ладно. После таких разговоров…

— Это не отговорка. Если так рассуждать, то с проблемами, которые клубком сегодня у большинства людей, можно и закуриться, и запиться. Или ещё круче, как у Высоцкого, уколоться и забыться? Лида же не курит? А ты зачем втянулась?

— Лида всегда у нас умничает.

— Ну, ты это зря, конечно, сказала.

Юльке вдруг стало неловко за свои слова о старшей сестре.

— Да, ты прав. Не подумав, ляпнула.

— Это хорошо, что ещё родители не знают. Особенно дед. Ему ещё тебя сейчас насчёт курения воспитывать!

— Всё-всё-всё, Славик, не надо мне никакой сигаретки, — замахала руками Юлька.

— Резко расхотелось?!

— Расхотелось!..

Цеховиками в СССР называли подпольных производителей остродефицитных модных и качественных товаров — обуви, одежды, мебели, продуктов питания и прочего. Первопричиной появления цеховиков стали плановая экономика и дефицит. В Советском Союзе Госплан чётко регламентировал, что и в каких количествах нужно производить. Так что рядовому человеку волей-неволей приходилось носить пальто горохового цвета на ватине, причём непременно с плюшевым воротником, брюки со стрелками, ботинки с восемью дырочками для шнурков. Дефицит стал печальной реальностью советской эпохи, но в то же время именно ему обязана своим существованием каста подпольных производителей. Модные

Модные плащи и водолазки, сумки и шарфы, бельё и скатерти, удобная красивая обувь — выпуск и распространение всех этих товаров могли быть поставлены на поток в считанные месяцы. В начале семидесятых годов произошёл расцвет подпольного бизнеса в СССР. При той стадии развития социалистического строя, когда он был беспомощен и пассивен, стали возникать маленькие и большие «левые» производственные цеха.

Главными предпосылками возникновения теневой экономики были тотальный дефицит, послуживший причиной производить и продавать огромный перечень товаров. Появился спрос. Продукция советской теневой экономики обладала более высоким качеством по сравнению с основной массой товаров и услуг. Советскому человеку предлагалось купить то, что «нельзя купить в магазине» — будь то недоступный импорт или продукты домашнего производства. Цены на теневые товары и услуги были, как правило, выше. В неё включалась надбавка за качество и риск. Советская теневая экономика подпитывалась вынужденными сбережениями граждан, готовых платить за дефицит более высокую цену. Советская теневая экономика была основана, прежде всего, на прямом использовании государственных ресурсов для частных нужд, иными словами, на регулярном приворовывании у государства. Однако при этом они продолжали усердно притворяться наёмными тружениками, работающими на общее благо.

До 70-х годов люди пользовались сетчатыми «авоськами» и матерчатыми кошёлками. Но в конце 70-х вошли в моду пластиковые пакеты. Их было две или три разновидности. Самые популярные были — с красивой женской попкой в джинсах. Стоили они три рубля. Продавались на рынках. В них носили не только продукты. Студентки и школьницы старших классов таскали в них учебники и тетрадки. Это был особый шик. Пакеты эти берегли, старались не перегружать, чтоб не порвались и аккуратно стирали, если запачкались. Так вот — эти пакеты делали «цеховики». Неизвестно, как звали того, кто это придумал, организовал производство и сбыт, но можно быть уверенным — это был человек неординарный. Он сумел заработать большие деньги, ну и что с того? Он ведь их с риском для жизни заработал. Советская промышленность таких пакетов не выпускала, значит, их вообще не должно было существовать. А они, несмотря ни на что, были.

А теперь — о «спекулянтах». Наверное, их бы не было, если бы советская лёгкая промышленность могла бы удовлетворить спрос. Но она, увы, этого не могла. Именно поэтому и появились те, кто торговал джинсами, кофточками, маечками, трусиками и прочей тряпичной ерундой.

Глядя на пустые полки магазинов на родине и наблюдая грустные взоры сограждан после гарнизонной обеспеченности на службе в Германии, Вячеслав Шмель ловил себя на мысли о том, что неплохо и, наверное, прибыльно заниматься поставкой каких-никаких, но продуктов? Эта мысль со всей очевидностью её серьёзности пришла ему однажды в голову глубокой ночью. И пропал сон, и варианты начали строиться как солдаты в шеренгу один за другим в его голове, которая находилась на плечах как-никак военного тыловика-хозяйственника. СССР не стало, прошли месяцы, насыщения рынка продуктами питания в новой демократической России пока не наблюдалось, за исключением, может быть, вброса зарубежной шоколадной продукции в виде «Сникерсов», «Марсов» и «Баунти»… Хотя и этому люди были уже рады, хотя бы потому, что можно теперь хоть чем-то порадовать ребятишек, изголодавшихся по сладким вкусняшкам…

С распадом Советского Союза люди в стране вдруг охладели к модной одежде. Элементарно нет продовольствия. Пустые, шаром покати, полки в магазинах. Введена талонная система, вообще такое ощущение, что страна пережила большую войну, душевное потрясение даже больше, чем в Великую Отечественную. Тогда хоть все знали: всё для фронта, всё для победы. Талоны и карточки были в разных странах, особенно в период военных действий. Во время Первой Мировой войны распределение продовольствия было введено в ряде воюющих европейских государств, и даже в США. После революционных событий 1917 года и в период гражданской войны талонная система накрыла всю страну. В период Второй Мировой войны продовольственные карточки были во всех европейских странах, а также в США, Канаде, Новой Зеландии, Австралии, Японии, Индии, Турции, Алжире, Тунисе. Карточная система на продовольственные и промышленные товары была введена и в СССР.

В конце 80-х, начале 90-х талонная система вводилась в раздираемом политическими страстями Советском Союзе с целью регулирования товаропотребления, обеспечения малоимущих слоёв населения необходимыми продуктами и бытовыми средствами. В магазинах абсолютно ничего не было. Пустые прилавки были слегка прикрыты лаврушкой, солью, содой и чем-то ещё практически несъедобным. К перечисленному ассортименту можно было добавить берёзовый сок и солёные арбузы в трёхлитровых банках да консервированную морскую капусту, стройными рядами заполнявшую полки от низа до верха.

Всё, что не предусмотрено было талонной системой, «выбрасывалось в продажу» и купить что-нибудь можно было только отстояв огромные очереди. Но не у всех было время и силы, чтобы толкаться целыми днями в очередях, и талонная система помогала людям элементарно с голоду не помереть. Многие семьи выживали только благодаря этим талонам, огородам в сельской местности или дачным участкам в городе и умению из ничего изобретать что-то. С конца 80-х годов в СССР были введены талоны на продукты, а затем на ряд и других товаров первой необходимости. Это масло, мясо и мясные продукты, сахар, чай, макаронные и кондитерские изделия, хозяйственное и туалетное мыло, стиральный порошок, табак и алкоголь.