Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

5

Когда Василий вернулся из райцентра домой, на кухне пахло свежей квашнёй.

— Всё-таки не утерпела, поднялась? — с укором спросил, присаживаясь на скрипучий табурет, отодвинув его от стола.

— Все бока отлежала. Хворь, вроде, прошла. Стряпанного захотелось.

— С чем пирожки-то?

— С говяжьей печенью. Держала кусочек в морозильнике. Думала, может, кто из девок погостить приедет, — вздохнула Анна. Помолчав, добавила: — Но, видно, некогда им по гостям разъезжаться. Заработались в городе. Не до мамкиных пирожков.

— Ладно, мать. Чего по мелочам расстраиваться? Закрутились они там. Понятное дело. Город теперь все равно, что один большой колхоз. Проблем выше крыши. Держи вот, — Василий бережно разгладил мятые купюры и положил их на краешек кухонного стола.

— И на том спасибо! — бабка понесла деньги в комнату. Убрала в потёртый кожаный кошелёк. Его подарила младшая дочка Юля. Возвращалась с мужем из Приморья. Ездили по делам. Заехали к родителям. Отец приболел. По словам врача, который проводил обследование, вероятно, сдвинулся осколок в груди. А насчёт кошелька старшая дочь Лида позже пошутила, мол, было бы, что в нём держать.

— Ну, отец, ты скажешь, — усмехнулась бабка, вернувшись на кухню. — Тоже мне. Сравнил колхоз с городом.

— А что? Такие же в городе люди. Из одного теста, — подметил Василий, глядя на стряпню. — Тоже, поди, забот полон рот.

— Деревенские заботы не сравнить с городскими. Воду с дровами принеси, печи истопи, скотину накорми. А прежде надо сена накосить, тех же дров заготовить. Огород вспахать, засеять, убрать.

— Ну, ты, бабка, разошлась. Ладно. Кстати, о заботах. Может, печку растопить? — спросил Василий. — После дождя сырость. Газ-то кончился. На чём будешь жарить?

— На электроплитке. Ты лучше банькой займись… А насчёт городских условий я права. Вода там из крана льётся. Хочешь — холодная, хочешь — горячая. Батареи греют. Туалет тёплый…

— Как говорит молодёжь, мечтать не вредно. Стайку надо вычистить. Утром до автобуса не успел.

— Отдохнул бы сначала.

— На перроне насиделся.

— Первые пирожки спекутся, крикну чаевать.

— Ладно.

Василий ушёл на улицу. Раскатывая тесто, Анна вновь обращалась мыслями к младшей дочери.

«И чего мне Юлька сегодня на ум упала? Уж не случилось ли там чего? А чего случится? Живут хорошо. Всё у них есть. На моря каждый год катаются. Одно худо — деток бог не дал…»

Василий направился в коровью стайку, вычистить настил от накопившегося за ночь навоза. Задержался взглядом на куче чурок. Давно бы надо расколоть, да бабка сдерживает. Мол, успеется, потом приберутся дрова. Не больно завтра зима-то.

— Что, дядя Вася, уже вернулся? Скатал в город? — За штакетную ограду держался опухший лицом сосед Петруха. Роста маленького, телом худосочный мужичок. Относился к типу людей возраста непонятного. То ли человеку под тридцать, то ли уже все сорок. По обросшим щетиной впалым скулам давно скучает бритва.

— Скатал.

По натуре своей Петруха покладистый и смирный. Про таких говорят — безобидный, но за словом в карман не полезет. Когда надо было «включать опохмеляторы», он шёл к соседу дяде Васе. Тот, если имелось, не отказывал. Знал, что с выпитым стопариком у Петрухи не появится агрессивность, которая зачастую теперь наблюдалась у мужиков. Раньше, выпив, человек становился добрее. Сейчас наоборот. Каждая стопка прибавляла градус непонятной злости. Почему так? Из чего её теперь гонят? Водку-то?

— Нормалёк? Весь овощной товар разобрали?

— Весь.

— Значит, удачно поторговал? — издалека, как всегда, начинал Петруха.

— Чего хотел-то?

— Сам знаешь.

— Нет, не знаю, — притворился Василий.

— Веруха спирт привезла.

— Уже попробовал?

— Попробуешь у неё. Не даёт в долг, — Петруха выжидательно помолчал и добавил, — а мне бы только голову поправить…

— Чего это вдруг? Вроде, Верка никому не отказывает.

— Выходит, что мне отказывает.

— Почему?

— Обиделась. Я её позавчера матюкнул не по делу.

— Как же такого маху-то дал? На тебя это, вроде, непохоже. Не подумавши брякнул?

— Не подумавши, — согласился Петруха. — Спроси меня, дурака. С похмелья был. Не знаю теперь, с какой стороны к ней подрулить. Вредная эта Верка! А всё потому, что мужика нет. В смысле, постоянного. Вот я и ляпнул не по теме. Короче, придурок я самый натуральный.

— Да, действительно, не по теме ляпнул.

— Пытался сегодня подкатиться…

— И что Верка?

— Сказала, чтобы вон пошёл!

Сосед смурно поколупал пальцем ржавую шляпку гвоздика в почерневшей от времени штакетинке и несмело спросил: — Выручишь, дядя Вася?

— Нет, даже не проси, — решительно отрезал тот, будучи готов к такому вопросу.

— А может, это, дядя Вася? — мелькнула у соседа спасительная мысль. Он в надежде предложил вариант: — Может, сам попросишь у Верухи? Тебе она не откажет, а? А я потом с тобой рассчитаюсь.

— Да чем ты рассчитаешься?

— Да вон у тебя дрова лежат неколотые… Ты же знаешь, что я безотказный. Давеча, когда ты шибко разболелся…

— Ладно, тимуровец, проходи.

— Ага, — сосед посветлел лицом и юркнул в раскрытые ворота. — Но в дом не пойду, теть Аня усечёт. Может, лучше в баню?

— Иди. Сейчас принесу.

Сосед прошмыгнул по тропинке к баньке.

Василий обошёл поленницу и вынул в нужном месте заметное полено. Достал початую бутылку водки. По пути к баньке сорвал на парнике огурец и с грядки несколько пёрышек зелёного лука.

— Я всегда знал, что ты, дядя Вася, настоящий друг!

— Да, ладно тебе, — усмехнулся Василий, отвинчивая пробку.

— А у меня и стакашик имеется, — сосед, как фокусник, вынул, будто из воздуха, гранёную стопку. — А чего же сам? — участливо спросил Василия.

— Я не буду. Лечись.

— Для гостей, что ли, в поленнице замыкано?

— Вроде того.

— Ага! — хрустел Петруха свежим огурцом. Вкусно хрустел. То ли от водки, то ли от закуски.

Оба молчали. Темы для разговора не находилось.

— Ещё налить?

— Что я совсем, что ли? Оставь себе на после бани. Разве только, плесни ещё на хлопок.

— Давай!

— Ага!

Прошло несколько минут.

— Ну, ступай, а то бабка застукает. Сам её знаешь.

— Знаю, дядя Вася. А Юльку вашу надо было драть по заднице, пока малой была! Как так?! Она, поди, думает, родители по два века будут жить! Вот про старшую ничего плохого не скажешь! Молодец баба! Я б на ней женился, кабы она, — Петруха закашлялся. Долго отхаркивался, признаваясь, что надо бросать курить.

— Кабы она за тебя пошла?! — усмехнулся Василий.

— А почему бы и нет? Что я, совсем пропащий? По молодости-то всё путём было. После армии сразу стал зарабатывать, мотоцикл «Минск» купил. Ты же помнишь? Мотоцикл-то?

— Помню. Разбил ты его по пьянке…

— Это потом всё пошло наперекосяк. Бабы заразы все. Ладно, маманя жива-здорова. Она не даст пропасть…

— Пора тебе за голову взяться. Как-то пореже на пробку наступать. Глядишь, и наладится жизнь. И матери бы в радость… А ведь каким комбайнёром был! Премии получал…

— Где теперь те комбайны и премии? Оттого и пить приходится, чтобы бардака не видеть. Сволочи там все на верхах! Капиталисты грёбаные. Никто о народе не думает. Ни хрена эта жизнь не налаживается. Только разлаживается, — Петруху теперь тянуло поговорить. Уже и тема подпирала — политика. Но Василию надо заниматься своими делами, а не слушать бредни.

— Иди-ка, Петро, домой. Иди, а то Анна моя сейчас нагрянет. Получим оба по шее. Ступай. Не подводи меня.

— Ладно, всё. Я уже в пути. Потом договорим.

— Договорим-договорим…

…Сосед ушёл, а у Василия что-то защемило на сердце. Так бывает. Разбередит прохожий человек душу и удалится потихоньку, а ты продолжай терзаться мыслями, печалясь тем, о чём напомнил, пусть и невзначай, не специально, тот случайный собеседник…

Василий дочистил стайку. Направился к крыльцу. Ещё с веранды вкусно пахло жареным.

— Первая сковородка отпыхается, можешь чаевать, — предложила она.

— Подожду тебя.

— Ладно.

— Пойду пока дровишек для баньки приготовлю.

Нащипав лучину, присел Василий на лавку. Полегчало Анне — это хорошо. На душе посветлело. Чем старше становился Василий, тем чаще задумывался о том, как быстро всё-таки проходит у человека жизнь. В молодости никому об этом и в голову не приходит. Годы бегут будто наперегонки. И чем старше человек, тем быстрее, стремительно приближая старость. Время движется медленно, но года пробегают быстро. Как стремительно время летит! Одна из поразительных ошибок человеческого сознания, свидетельствующих о какой-то, просто потрясающей болезни, присутствующей в нас — это мы забываем решительно, что живём мы — миг.

Спросите 30-летнего, 50-летнего, 80-летнего, 100-летнего: «Как вы смотрите на прошедшую жизнь?» Все отвечают одинаково: «Всё прошло как сон».

Неужели трудно отсюда сделать вывод, что если так прошли наши 30, 50, сколько угодно лет, точно так же, как мы не увидели прошедших лет, проскочат и эти остальные. И что же дальше? Зачем же я живу? Всё пролетает как миг, как мгновение. Сейчас, кажется, я живу этим моментом. Но всё пролетает… Всё в реку забвения погружается, как говорили древние греки.

И самое удивительное, что нас настолько захлёстывает обыденная жизнь, непрерывные дела, суета, общение, события, что мы даже забываем о самом главном вопросе жизни: «Зачем я живу?» Единственный вопрос, который выпадает из сознания человека — он совсем забывает подумать: «А для чего я живу?», если эта жизнь пролетает как миг…

…После Победы многие, полные сил, фронтовики строили жильё своими руками. Зачастую напару с молодой женой. Самый распространённый вариант или самостроевский проект, так называемая «засыпнушка». Основу самодельной избушки составлял дощатый остов, наполненный утрамбованными опилками, смешанными со шлаком. У иных ветеранов такие жилища простояли по сорок и более лет. В самостроевских домишках рождались, вырастали и улетали из родного гнезда дети, протекали зрелые годы и наступала неотвратимая старость…

Обещанное государством улучшенное жильё оставалось пока только на бумаге.

«Доживёт ли бабка до тёплого с унитазом туалета?» — размышлял Василий, вспоминая, как бывал в гостях у Лиды. Она успела получить благоустроенную «однушку» перед самым закрытием комбината. И как всё цепляется одно за другим? Диву даёшься. Причём производство лопается одновременно в разных местах, а если и не лопается, то постепенно сходит на нет. Государственное племенное овцеводческое хозяйство в районе встало на колени. Некуда сбывать шерсть. Её цена теперь ниже цены пакли. Государству теперь не нужна шерсть. Сказалась и невостребованность сукна и шерстяных тканей для пошива шинелей для Российской армии. Она вдруг отказалась от этого вида зимнего форменного обмундирования. Шинели заменили холодными куртками на рыбьем меху.

Отсутствие средств на оплату государственного оборонного заказа больно ударило по камвольно-суконному комбинату, на котором трудилась Лида и одно время Юлька. Больно ударило — не то слово. Что называется, прямо под дых заполучил весь коллектив. Без разницы, кто передовик, а кто шаляй-валяй. Всем сполна выдана путёвка в безработицу. Как говорится, конец подкрался незаметно. Василий приезжал к Лиде и видел, что осталось от былого красавца-комбината — гордости всей области. Останки промышленных корпусов, частью разобранных, частью разграбленных, теперь пустых и никчемных, напоминали Сталинград 1942 года… «Это в мирное-то время? А в Великую Отечественную войну в чистом поле на Урале вырастали заводы оборонной промышленности» — Василий начинал ощущать осколок в груди. Одно время себя успокаивал, что, может быть, оно и к лучшему, что Лида не стала учительницей? Нищета образования, искажение фактов истории. Какие духовные ценности нести детям? Как сеять разумное, доброе, вечное? Двойные стандарты захлестнули страну. Учителям не платили по нескольку месяцев. Доходило до того, что местные торгаши-барыги договаривались с местной административной властью и та, довольная выходом из положения и тем, что учителя не забастуют и смирятся, расплачивались со школами в счёт долгов по зарплате просроченными продуктами…

Василий размышлял: «Хорошо, что Лида работает не в бюджетной сфере, а в производственной, где не должно быть задержек по зарплате».

Но время показало, что всё может быть в этой стране дерьмократии, как нередко называли её в некоторых смелых печатных изданиях горячие журналисты, которые сами вскоре оказывались не у дел, становясь неугодными для прикормленных коррупцией чиновников.

Одно хоть радовало отца, что Юлька держится на плаву. Может быть, верно сориентировалась в своё время, когда убежала из ткачих, ещё до развала комбината. Затем в её жизни появился Славик. Парень видный, правда, старше Юльки. Офицер. Служил в Германии, затем здесь, в Забайкалье. Хотя специальность военная не ахти какая — тыловик. И фамилия — специально искать, не сыщешь — Шмель. Ладно, любовь зла, хотя младшей дочери Василий зла никак не желал, просто присказка такая на ум пришла, когда речь замужества коснулась. Военная гордость сменилась меркантильными интересами. Нередко люди, носившие вчера погоны, становились обыкновенными барахольщиками, особенно те, кто служил за границей…

Когда со Славиком познакомились ближе, Василию понравился будущий зять. Много любопытного рассказывал о Германии. Василию, конечно же, интересно. Как там живут побеждённые? До Германии Василий ведь не дошёл. Закончился в Сталинграде боевой путь старшего сержанта Федотова.

Славик рассказывал, что немцы не пьют стаканами спиртное. Первые блюда — супы — там не распространены. Хлеб не кусают, а отщипывают рукой. Считая на пальцах, их не сгибают, а разгибают, предварительно сжав в кулак, по мере счёта.

Славик родом с запада. Там и срочную служил. В танковых войсках. Перед дембелем взял и поступил в высшее военное училище тыла. Окончил с отличием. Имея красный диплом, попросился служить в Группу советских войск в Германии. Так он рассказывал будущему тестю Василию за праздничным ужином, которым родители Юльки встретили будущего зятя. Впрочем, молодые уже полгода жили вместе. Дело оставалось за штампиком, как они сами сказали. Но то, что союз бракосочетания должен быть оформлен по всем правилам, они считали правильным, не признавая так называемого входящего в моду гражданского брака. Вот за это Василий даже зауважал Славика. Особого уважения, конечно, в глазах особенно бабы Анны, имели и капитанские погоны зятя. Офицер! Как это звучало гордо, когда она рассказывала о Юльке и её делах своим деревенским подругам. Соседка Дуся тогда восхищённо мечтала: «Вот Андрейка вырастет, тоже пойдёт в офицеры!»

— Теперь-то что? Где проживают? — допытывалась любопытная Дуся.

— Пока в его офицерском общежитии в гарнизоне. А потом квартиру-малосемейку обещали.

— А в каких чинах зять-то?

— В больших. Капитан.

— Это я знаю. Я спрашиваю, много людей-то у него в подчинении? Многими солдатами командует?

— Многими. Целый полк танкистов у него.

— Ой, батюшки! Только, кажись, полком полковники командуют…

— Ну, не совсем полк, но полк.

— Как это?

— Вячеслав заместитель полковника. Вот.

— А… Теперь понятно.

— А какая фамилия будет у Юльки-то?

— Шмель.

— Какая-какая?

— Шмель. Такая фамилия.

— Чего? А! — Дуся хотела хохотнуть, но вовремя одёрнула себя и потёрла, будто вспотела, лицо фартуком.

— Редкая фамилия.

— Западная. Родом из Саратовской области.

— Далеко от Забайкалья, — вздохнула, посетовав подруге, Дуся.

— Далековато, — согласилась Анна.

— И родители есть? То есть живы?

— А как же, конечно, живы.

— Юльку ещё не возил знакомить?

— Нет.

— Свадьба-то была?

— А как же? Всё честь по чести, — слукавила Анна, не объясняясь про то, что штампика в паспорте пока не поставлено.

— Что-то вы не ездили с дедом? Я бы корову-то вашу подоила и за хозяйством по-соседски приглядела.

— Нет, свадьба в гарнизоне была. Офицерская, молодёжная. Куды мы с Василием поедем?

— А гарнизон-то в Чите?

— Нет. В степях. Далеко. Сначала на поезде, потом на машине надо ехать. Я и говорю тебе, вон куда добираться?

— Понятно, — мотнула головой Дуся, видимо, исчерпав весь запас вопросов и получив достаточно полную для первого раза информацию. — Может, чаевать будешь?

— Нет, пойду я, — заторопилась Анна, про себя обрадовавшись тому, что расспросы соседки наконец закончились…

Но вслед Анна ещё услышала: — Глядишь, и скоро нянчить кого-нибудь будете?

— Дело молодое, не без этого, — согласно отозвалась она, открывая дверь из кухни на веранду.

— Счастливая Юлька, ничего не скажешь, — делилась вечером за ужином своему деду тётя Дуся. — Особенно и не взяла ничем, не больно какая и образованная, а вот не обробела, такого жениха прихватила.

— Ну, — отозвался дед, цепляя вилкой из тарелки варёную картофелину.

— Везёт же девке. Не успела толком в городе прижиться, и глянь, такого принца привезла. Давеча видела в окно. Бравый парень. Погоны, фуражка с кокардой. При большой должности. Анна говорит, замещает полковника.

— Ну, — снова повторил дед, цепляя вилкой ломтик солёного огурца и откусывая хлеб. — Ты бы ещё сказанула — генерала.

— Ну да ну, какой ты?!

— Тебе-то чего? Самой, что ли пора подоспела жениха выбирать? Так опоздала маленько. Лет на пятьдесят…

— Да ну тебя! Андрейка школу кончит, пускай тоже на офицера учится. Там и форма, и паёк, и невест на выбор.

— Ага, все тридцать три удовольствия, — съязвил дед.

— А что?

— Пускай сначала школу закончит. В армии отслужит. Потом выбирает, кем ему быть.

— В армии отслужит, ба-ба-ба, ба-ба-ба, — передразнила тётя Дуся мужа. — Потом в деревне навоз ворочать, как мы с тобой, да?

— Кому-то надо и в деревне.

— Ага. Мы наишачились. Дочь тоже коровам хвосты крутит, зять больше под машиной лежит, ремонтирует старую рухлядь, потом и Андрейке то ж? Ага. Рассудил, старый!

— И чего раскипятилась? С чего Федотовых зять на ум упал?

— Говорить-то хоть что можно. Сам видишь, что молодёжь старается уехать из деревни.

— Я о том, что если внук захочет, пускай тоже едет в город поступает учиться. Сама знаешь, как он хорошо в механизмах соображает. Мотоцикл мой уж сколь разов разбирал-перебирал? Пускай на инженера учится. А тебе офицеры, говорю же, на ум упали.

— И что плохого?

— А то, что глупая ты курица, мать. Про Афганистан-то хоть слышала?

— И чего? По телевизору говорят.

— Говорят. Который год говорят.

— И что? Оказывают интернациональную помощь народу. Продукты туда возят. Там дома строят.

— Воюют там, мать.

— Батюшки! А про это в телевизоре ничего нет… А ты откуда знаешь?

— Оттуда!.. Налей лучше чаю, — протянул он бабке свою любимую фаянсовую кружку с ярким рисунком и золотым ободком. — Поменьше бы свои сериалы смотрела.

— Воюют, погляди-ка. Надо бы у Анны-то спросить, что зять-то рассказывает?

— Да ничего он не рассказывает. Нельзя им рассказывать, — принимая горячую кружку, пояснил дед. — И ты с языком не лезь. Всё тебе любопытно.

— Вот воюют. А ты, в армии послужит. Не пущу Андрейку в армию. И Светке накажу.

— Ага, послушает тебя военкомат. Знал бы, ничего тебе не говорил.

— И не говори больше.

— И не буду. Дай спокойно хоть чаю допить…

— Пей, я у тебя кружку не отбираю. Возьми карамельки. Чего пустой швыркать?

— Не хочу карамельки. Последние зубы поломать.

— А ты в чай положи.

— Не хочу лишний раз сладкого. Зубы теперь лечить — одна беда. Где на них деньги возьмёшь?

— У меня у самой зубы не лучше твоих.

— Вот я и втолковываю тебе, что последние надо беречь.

— Чего уж теперь об этом толковать? Я с конфеткой буду чаевать.