Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

3

Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…

Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.

Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…

Вилли не спешит. Здесь не Байкал, однако, по привычке, почти профессиональной, на ремешке через плечо висела камера. Взявшись за холодные поручни, он высунул вихрастую голову. Глянул вправо, влево. Напротив вагона две замызганные мокрые собачонки злобно делили брошенный людьми объедок. Снимать на камеру тут, конечно, нечего. Какая-то очередная «дыра». Так отозвался об этой станции один из русских пассажиров в соседнем купе, оставляя под подушкой свою «мыльницу». Ею он наснимал вчера много кадров о «священном море». Больше, надо понимать, никаких достопримечательностей не ожидается.

— А сколько будем стоять? — спросила одна тётка-пассажирка другую.

— Объявили, что стоянка двадцать минут.

— Ещё успеете затариться! Свежак! — счастливо улыбаясь, успокоил их высокий костлявый дядька в майке и заношенном, закатанном до колен, трико. В тапочках на босу ногу он спешил, тяжело дыша с похмелья, к своему вагону. Обеими руками почти с нежностью прижимал к себе матерчатую сумку, доверху заполненную жестяными баночками с пивом.

Ступив на кованые ступени подножки, Вилли спрыгнул на перрон. Ступил в сторону, угодив в склизкую мазутную лужицу. Откуда она здесь взялась?..

…Пожилой мужчина, примостившись на бетонном выступе у основания металлического ограждения, рассматривал немногочисленных пассажиров. Видимо, многие в поезде ещё смотрели утренние сны, да и погода не располагала. Гляди, и снова заморосит. На фанерном ящичке, который он оставлял на хранение в дежурном отделении линейной милиции, разложены овощи с огорода. Никто не подходит. Точнее, некому. Наверное, в поезде проснулись только самые страждующие пассажиры… Тянется очередь у киоска. Страну захлестнул пивной бум. После великой засухи россияне ненасытно утоляют жажду. Теперь наступила мода на диковинные для русского человека чипсы и фисташки. Варёная картошка и свежие огурцы под пиво не годятся.

Вилли медленно двигался вдоль вагона, стараясь не смотреть в сторону киоска. Там бойко шла оживлённая распродажа. Будто напоминая о себе, тянула ремешком плечо видеокамера. тяжестью увесистая камера. Надо что-нибудь снять.

Крупный план — здание вокзала с названием сибирской станции. Дальний план — перрон с разноцветными фигурками пассажиров. Вагоны с надписью «Москва-Владивосток». Невдалеке железнодорожный виадук. Снять бы с его высоты общим планом, да времени до отправления совсем мало остаётся. Если бы пораньше выйти и сразу подняться по ступенькам на виадук. А теперь не успеть. Жаль.

В объектив попался старик. Он продаёт что-то. Вилли взял крупным планом. В бумажных, из газет, кульках отварной картофель, рядом горкой наложены огурцы, пучки зелёного лука. На лацкане пиджака выцветшие наградные колодки. На голове тёплая кепка.

«Вот уж кому делать нечего с утра пораньше. Глянь-ка, кино снимает. И за пивом не торопится. И одет не по-русски. Короткие штаны, рубашка вся в карманчиках. Длинный козырёк. Какой-то иностранец, но точно, это не русский», — подумал пожилой мужчина, увидев странного молодого человека с голыми до колен ногами. Подошла знакомая проводница и за нею подтянулись две женщины-пассажирки.

— Здрасти, дед!

— Доброе утро!

— Картошечки возьму, огурцов и луку. Напарница проснётся, хоть позавтракаем по-человечески домашним.

Рассчитавшись, проводница медленно направилась к своему вагону, старательно обходя лужи.

Две женщины-пассажирки взялись торговаться, недовольные, по их мнению, ценами. Особенно на лук, который «сам по себе растёт на грядке», за ним не надо такого ухода, как за картошкой и огурцами. Не надо сажать, полоть, окучивать и копать.

— Ну, тогда берите лук так, — ответил им Василий, в душе опасаясь, что покупательницы из вредности не купят ничего, а до следующего пассажирского поезда придётся ещё полдня ждать.

— Нам даром не надо, — недовольно буркнула одна из них.

На перроне раздался визг. Собачонка из вагона кинулась, наверное, с переполненной в собачьей душе радостью к двум местным четвероногим бродяжкам. А за нею поспешила и дама в шуршащем халате, которая, проснувшись, сообразила, что Лизоньку срочно надо хорошенько выгулять, пользуясь большой стоянкой.

— Куда? А ну назад! Не приближайся к ним, они тебя заразят!

Местные бродяжки радость соплеменницы-пассажирки поняли по-своему и дружно атаковали чужачку громким тявканьем, оскалив засаленные неухоженные мордочки, отчаянно защищая свой халявный завтрак.

Дама, запыхавшись, поймала непослушную беглянку. Прижав её к груди, принялась ругать четвероногих хозяек грязного перрона:

— А ну, пошли вон, пока я вас не потоптала! Развели тут, понимаете, целую псарню! Приличным людям шагу не ступить! И животным приличным тоже! — Последние фразы, видимо, прозвучали в адрес местного железнодорожного начальства, поскольку дама с откровенным недружелюбием посмотрела на серое обшарпанное здание вокзала.

К Василию подошёл дежурный милиционер. С интересом оглянулся на возмущённую дамочку, покрутил пальцем у виска и спросил:

— Дядь Вась, огурчик одолжи?

— Бери, какой понравится. Опять карамельками закусываете?

— Не говори, — согласился милиционер, выбирая огурчик. — Когда ящик занесёшь, с нами дёрнешь? Мы оставим.

— Да нет, спасибо, — отказался Василий. — Не оставляйте. Возьми и лучку.

— Как тёть Ань?

— Прихворнула маленько.

— Бывает… Ладно, дядь Вась, пацаны ждут, — милиционер направился в сторону «дежурки». — У деда свежая картошка и зелень, помогите расторговаться! — на ходу громко обратился он по-свойски к пассажирам, спешащим с пивом от заветного киоска к своим вагонам.

И, действительно, многие поняли, что одним пивом да фисташками сыт не будешь. Так что в оставшиеся минуты до отправления поезда все припасы у Василия мигом раскупили.

— Сдачи, дед, не надо, — отмахивались мужики, глядя на орденские колодки, — убери свою мелочь!

«Внимание!!! С первого пути отправляется скорый поезд „Москва-Владивосток“! Будьте осторожны!» — известил пассажиров громкоговорящий металлический голос из динамика вокзала.

— Хлебнёшь? — мужчина, который вчера вернулся из вагона-ресторана с крашеной девахой, оторвал ото рта баночку с пивом, протёр дырку ладонью и протянул Вилли, когда все вошли в вагон и мимо окошек медленно поплыли станционные постройки. — Видел тебя вчера. Подругу-то где потерял?

— Какую подругу?

— Ладно, проехали. Шарабан-то болит?

— Это как?

— Опохмелись, полегчает.

— Спасибо! У нас не принято опохмеляться. Мне бы кофе…

— Ну, как знаешь, — мужчина поднёс баночку к своим губам и жадно сделал два глотка. — Чашечку кофе, ванну, — пробормотал он и направился в своё купе.

Вилли медленно приходил в себя, но голова раскалывалась. Рядом оказался дядя Лёха. Отвернув край матраса, присел сбоку. Участливо посмотрел на парня, спросил:

— Что? Худо?

Вилли мотнул головой и стал нашаривать взади себя на сетчатой полочке аккуратно сложенное вафельное полотенце, намереваясь сходить в туалет и смочить лицо холодной водой.

— Не то слово? — добавил к предыдущему вопросу дядя Лёха. — Может, примешь капель пять?

Вилли отрицательно покачал головой из стороны в сторону.

— Ну, ты смотри. Если что, мы на месте, — дядя Лёха встал, расправил угол постели, ещё раз глянул на парня. — Надумаешь, подходи…

— Гитлер капут? — спросил Толян.

— Вроде того, но ещё не капитуляция…

— Значит, жить будет. Слабоватая нация.

— Наливай.

— Может, пивка для начала?

— Северное сияние хочешь? Пивко оставим на потом. Кто знает, где ещё придется затариться.

— Скоро Амурская область. В Архаре пивзавод нехилый. Стопудово подкатят пивко свежее к поезду.

— Во-первых, до Архары еще нескоро. Во-вторых, не факт, что пивзавод твой там ещё работает. Всё кругом развалили. Целую страну кончили. Кстати, когда на вахту ехали, что-то я в Архаре, большая же станция, пива не видел?

— Так, ночью же проезжали?

— Точно ночью.

— А откуда про пивзавод знаешь?

— Приходилось раньше, после армии, гостить в Архаре у родни. Тётки там мои жили. Пиво разливное было классное.

— Ну, вспомнил, когда это было. Я так, Толян, понимаю, рынок наш российский теперь одним импортом завален. Вот, смотри, баночка наша? Не наша. Баварское пиво. Кстати, надо бы предложить немцу-то? Сродни ему этот напиток.

— Ему уже предлагали, отказался.

— Кто?

— Чудак, который вчера из ресторана чувиху привёл в наш вагон.

— А-а.

— Привёл, а сам храпака задал. Чудак, говорю же.

— В общем, прорвало этот импорт, — раскладывая купленные на перроне овощи, продолжал свою тему, будто его заклинило, дядя Лёха.

— И тебя, Лёха, прорвало. Вроде, с похмелья, а такой словесный понос, — Толян потряс полупустой бутылкой «Рояля».

— Наливай. Помаленьку только, — дядя Лёха при виде спирта закашлялся.

Толян, морщась, плеснул в стаканы со словами: — Закусь знатная. Такую зелень люблю с превеликим аппетитом. Кажись, перебрали вчера. Баба ещё эта.

— Вроде, ничего из себя.

— Разве что в голодный год…

— Видел, Толян, какая жизнь пошла? Фронтовик продаёт овощи, — хрустнув огурцом, сказал, как бы между прочим, но обращаясь к товарищу, дядя Лёха.

— И что? Значит, урожай хороший.

— Я не про то.

— А про что? — прожёвывая хлеб с зелёным лучком, удивился Толян.

— От хорошей жизни, что ли? В Германии ветераны тоже на перроне торгуют, чтобы к пенсии приварок был?

— А ты иди и спроси у этого немца молодого.

— Оно мне надо? В дебри лезть? Ещё политики не хватало…

— Тогда не базарь.

— Давай ещё по капельке?

— Давай.

— Мальчики, чаю не желаете? — заглянула в купе полная проводница.

— Желаем. И даже с превеликим аппетитом.

— Кто бы сомневался.

— Нам нравится ход ваших мыслей, — почему-то сумничал Толян.

— Покрепче? — уточнила она.

— Три в одном, то есть, два пакетика и сахар, — опять сумничал Толян.

— Вот это понимаю, — подмигнув товарищу, когда проводница ушла за чаем, дядя Лёха изобразил руками что-то округлое перед собой, чуть не смахнув свой стакан.

— Да уж, — облизнув губы, согласился Толян, макая огрызок огурца в соль, насыпанную на бумажку.

— Ну что, дядь Вась, всё распродал?

— Распродал, — махнул тот рукой, убирая в уголок пустой фанерный ящик, который он всегда оставлял в «дежурке». — Надо ближе к обеду выносить продукты к поездам, но сегодня хотел с утречка. Удачно и попутка попалась. После обеда дома другие дела.

— Может, хлопнешь?

— Нет. Домой пора. Как раз автобус скоро.

— Тоже сейчас смену сдавать и по домам. А чаю стакан?

— Чаю можно, — глянув на именные часы, что вручали нынешней весной фронтовикам в связи с 50-летием Победы, согласился Василий.

Компания из трёх милиционеров — дежурная смена — потеснилась за маленьким облезлым деревянным столиком, который притулился в соседней крохотной комнатёнке «для приёма пищи».

Резко зазвонил телефон на пульте дежурного.

— Тс-с! — старший смены — лейтенант — взял трубку. Остальные — прапорщик и младший сержант — примолкли, пока тот докладывал начальству что-то по ситуации в прошедшую ночную смену. На старенькой электроплитке закипел чайник. Один из милиционеров выдернул из розетки перемотанную синей изолентой вилку.

— Дядь Вась, сахару нет. Вот конфетки, хлеб.

— Спасибо, ребята.

К столу от дежурного пульта вернулся лейтенант.

— Ориентировка поступила. Поездная кража. Надо передать по смене.

Со стороны обезьянника, который размерами метра полтора на полтора, раздался стук по железной решётке.

— Достал бузить! — не успев присесть за стол, крикнул недовольно лейтенант. — Что? Опять приспичило?

— Нет! — раздался из обезьянника хриплый голос. — Мужики, будьте людьми! Трубы горят!

— И что?

— Плесните глоток!

— Ты что там? Совсем оборзел?!

— Мужики!.. Поимейте жалость! Сами, что ли в таком состоянии не бываете?

— Совсем рамсы попутал?! — возмутились милиционеры.

Из обезьянника в коридорчике повторился стук, громко и настойчиво.

— Мужики! Помру, на вас тяжкий грех останется! — хрипло ругался задержанный. — Я же вас вчера спонсировал!! Причём со всей щедростью!! Имейте совесть!

— Ну, однако, совсем достал! — беззлобно выругался прапорщик и предложил, обращаясь к лейтенанту:

— Сергееич, может, плеснуть ему? Всё равно отпускать будем, пока смену не сдали.

— Цедни ему полстакана и пускай катится, — поморщился лейтенант.