Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

36

С возрастом люди перестают делать годами привычные вещи, придерживаться годами выработанных стереотипов. Например, старики перестают ставить Новогоднюю ёлку. Объясняется как бы тем, что дети давно выросли и разъехались. Другое дело, если внуки ещё малые и живут рядом или приезжают на новогодние праздники к деду-бабке.

— Баба Аня, будем зимой у вас дома ёлку наряжать? — спрашивала внучка Василиса, гостившая летом в деревне.

— Будем, обязательно будем! Какой праздник новогодний без ёлочки? — отвечала бабушка.

— А почему в прошлом году, когда мы приехали, у вас ёлочки не было?

— Ты неожиданно приехала, не собиравшись, поэтому мы с дедушкой и не поставили.

— А мама говорит, что раньше вы всегда её приносили из лесу и ставили. И мама с тётей Юлей её наряжали. Я даже знаю, где игрушки хранятся.

— Где?

— На антресолях. В большой коробке.

— Лапонька ты моя! Всё-то ты знаешь.

— Конечно, знаю! Я ведь не чужая. Почему прошлой зимой-то не было ёлки? — продолжала настаивать на своём вопросе маленькая Василиса.

— Ноги у дедушки тогда болели, вот и не сходил в лес, — первое, что пришло в голову, сказала бабушка.

— А теперь, когда зимой приеду, ноги не будут болеть?

— Не будут-не будут! — убедительно ответила баба Аня, обнимая внучку.

— И дед Мороз с подарками ночью придёт и под ёлочку положит?

— А как же? Конечно, придёт. Придёт и под ёлочку положит. Ты только обязательно приезжай.

— Приеду, обязательно приеду.

— Только бы у мамы с папой планы не изменились, — вздохнула Анна.

— Не изменятся, — уверенно ответила внучка.

— Точно, не изменятся?

— Точно. У нас даже и подарок приготовлен. Целый огромный цветной телевизор! Мама с тётей Юлей купили. Ой, — Василиса прижала ладонь к губам.

— Что?

— Я кажется, проговорилась. Мне же мама строго наказывала, чтобы не говорила вам раньше времени о телевизоре.

— А мы ничего и не скажем. Будто никто ничего не говорил.

— А ты меня, бабушка, не выдашь маме?

— Нет, родненькая моя, не выдам.

— И дедушке не расскажешь.

— Нет.

— Пусть будет сюрприз, как мама говорит?

— Пусть сюрприз, а пока тайна…

«Недопонимание российской стороной значения выхода восточной части страны, по сути, на океанское побережье, не совсем объяснимо самой логикой мышления. Западная часть упирается, понятно, в Европу, а восточная, она открывает, если вдуматься, громадные и заманчивые перспективы для развития экономики России. А что мы имеем в действительности? Эти жалкие рефрижераторные составы с мороженой рыбой?» — так размышлял Самойлов, убеждаясь в своей правоте всё больше с каждой своей поездкой во Владивосток. Теперь уже в качестве экспедитора. Пошёл на повышение, спасибо хозяину. — Если взялись строить капитализм, так научитесь сначала грамотно хозяйствовать. А то ведь в понимании большинства новая, выражаясь высоким слогом, экономическая фармация представляется лишь в личном набивании собственного кошелька, в обогащении собственной персоны. То, что по кускам, как пирог, народное хозяйство бывшего Советского Союза растаскивается олигархами, ещё ничего не значит. Вернее, оно значит только одно, что будущее всего лишь за личной обеспеченностью этой самой кучки олигархов. Но это никак не обозначает процветание экономики и и повышение благосостояния населения страны…»

Об этом они разговаривали недавно с бывшим сослуживцем по Группе советских войск в Германии Вячеславом Шмелём. По словам сослуживца, у которого в частной собственности несколько бутиков в городе, особой перспективы тот не видит. Точнее, совсем не видит никакой перспективы. Денег у населения кот наплакал. Покупательская способность на очень низком уровне. Если продуктовые киоски ещё как-то имеют рентабельность и прибыль, то от одежды одни убытки.

— Тесть мой — Василий Васильевич — всё чаще намекает, что пора делом заняться, — признался в беседе как-то Вячеслав Самойлову, когда им удалось собраться на рыбалку. Спиртное не брали. Сидя с удочками на бережку речки, разговаривали о том, о сём на трезвую голову. На хмельную голову всегда планов море и проблемы все становятся пустяшными… А тема разговора была серьёзная. Она касалась дальнейших жизненных шагов. Точнее, выживания в этом перевернувшемся с ног на голову мире… В армию возврата нет. Предпринимательство, на которое когда-то сделал ставку капитан Шмель, по его же собственному признанию, себя не оправдало. Подполковник Самойлов стал грузчиком, затем экспедитором, но душевного успокоения, к сожалению, не обрёл, хотя некоторые знакомые удивлялись, мол, чего бывшему полкану не нравится? Ездил бы себе во Владик, мутил бы с хозяином по части поставок мороженой рыбы…

Что касается дела, то, конечно же, Василий всегда имел ввиду сельское хозяйство. Сам всю жизнь провёл за рычагами трактора и баранкой комбайна. На возражения, что, мол, теперь Советского Союза нет и речи об этом, то есть о колхозах и совхозах быть не может, отвечал, что кто-то ведь должен кормить. Хлеб, мясо, молоко — всё это за границей не купишь, надо своё производить. Живя на земле, надо землёю и жить. Ну, а неудачные эксперименты фермеров? Так это надо ещё посмотреть, какие люди берутся за это новое для российского населения дело?

— Если не пьяница, не прохиндей, не лентяй, а думающий человек, трудолюбивый и хозяйственный, понимающий, что о больших барышах мечтать не приходится, то ведь неужто ничего не получится? Да, здесь всегда считалась зона рискованного земледелия, но тогда и результаты больше радуют! — приводил свои доводы Василий. — Объединяться вам, ребятки, надо, — повторял он Вячеславу. — Гоша, мне кажется, надёжный парень. Кого-то из товарищей или хороших знакомых можно пригласить. Ведь есть же такие, Слава?

— Есть, — кивал тот. — Тоже бывший военный.

— Военный — это хорошо. Знаешь ведь моё уважение к военным?

— Знаю.

— А кто это?

— Из местных? Из города?

— Не совсем. Вернее, так объясню. Служили вместе в Германии. В танковом полку, которым этот знакомый и командовал.

— А где встретились?

— Здесь, в городе, пересеклись. Когда выводили войска из Германии, он попал под сокращение. Зовут его Михаил Васильевич Самойлов.

— Полковник, раз командир полка?

— Нет. Подполковник. Полковника не успел получить. Но перспективы были очень крутые. Академию закончил. Полк держал отличным по всем итогам проверок… В Афгане воевал.

— Да ты, что?! — оживился Василий. — И такого человека под сокращение? О чём генералы думали? Едрит их в корень!

— Дело не в генералах, дело в политике, большой и непонятной, мутной политике, — отвечал Вячеслав тестю.

— Ну, так что, Слава? Какое будет решение? Объединяться с надёжными ребятами и браться за серьёзные дела или дальше торговать?

— Дайте подумать, Василий Васильевич! — предложил зять про себя размышляя о том, что, как решится вопрос по лечению тестя, так, действительно, надо завязывать с бизнесом и строить ближайшие новые планы. А что? Почему бы не попробовать? Тем более, под сельскохозяйственное производство государство начало выделять субсидии. Гоша и Самойлов, кажется, не против. Никуда не денется и Валера. Пофилософствует, правда, да согласится… А сестра у него молодчина. Золотой человек…

— Ну, подумайте-покумекайте, — после долгой паузы ответил Василий.

Разговор с Василием о возможности прооперироваться в Германии решили начать издалека. Родные знали о характере деда, который при одном упоминании о Германии мог заартачиться и тогда все договорённости могли оказаться напрасными. Как, мол, так? Немцы хотели его убить в Сталинграде, они же и предлагают теперь, спустя полвека, его спасти? Правда, Василий должен понимать и, наверное, понимает, что убить хотели не немцы, а фашисты…

Да, российские кардиохирурги проводят подобные операции в столичных институтах. Но такой вариант получается гораздо сложнее того, который предлагает Фонд российско-немецкой дружбы. Переводчица Катерина специально хлопотала о решении вопроса по направлению на госпитализацию одного из ветеранов из России в германскую клинику. Общая хирургия в Германии ориентирована, прежде всего, на проведении щадящих малокровных операций. В этом немецкие врачи достигли больших высот за счёт своего новаторства и наличия современнейшей медицинской аппаратуры, которая позволяет проводить сложнейшие операции довольно успешно. Предлагаемая Василию Федотову клиника оборудована высокотехнологическими и современными приборами и аппаратами. Персонал клиники обладает высокой квалификацией. Комплексный подход к хирургическому лечению, включающий диагностику и послеоперационное восстановление, использование инновационных медицинских разработок и методов уменьшает срок реабилитации даже тем, кто переносит операции очень тяжело, в частности, пожилым людям.

Красноречивый факт: примерно каждая шестая операция по пересадке сердца в мире выполняется в одной из клиник Германии. Разумеется, это вовсе не значит, что немцы так часто обращаются к кардиохирургам. Такая статистика складывается в основном за счёт иностранцев. С каждым годом всё больше людей едут за хирургической помощью именно в Германию, ожидая, что в этой стране хирургическую помощь им окажут лучше, чем на родине.

С директором клиники кардиологии в Лейпциге, доктором медицины Клаусом Кантом Генрих был знаком ещё с тех пор, когда довелось проектировать здание этой клиники. Правда, в ту пору Клаус был ещё никому неизвестным рядовым хирургом. И клиника ещё была не нынешним суперсовременным медицинским учреждением, услугами которой теперь широко пользуются пациенты из разных стран, а обыкновенной муниципальной больницей.

Клаус Кант значительно моложе Генриха. День, когда в город вошли части Красной Армии, девятилетний мальчишка запомнил на всю жизнь. На центральной площади города русские солдаты развернули походные полевые кухни. Из жестяных труб густо повалил дым, и вскоре над площадью, словно волнами стали расходиться вкусные запахи пшённой каши и жареного сала. На зелёных плащ-палатках, расстеленных рядом с дымящимися кухнями, горками насыпаны буханки чёрного хлеба. И первыми, сначала несмело и с опаской, к площади потянулись ребятишки. Сначала малые, затем постарше, а за ними и взрослые — взрослые и старики. Русские солдаты у полевых кухонь — повара — надели белые фартуки и, улыбаясь, махали горожанам большими железными черпаками, приглашая к еде. Выстроилась пёстрая очередь оборванных ребятишек, жадно глотающих солдатскую кашу из котелков. Клаус принёс измождённой от голода матери и младшим сестрёнкам бидончик горячей каши и целую буханку душистого хлеба. Отец Клауса погиб на Восточном фронте ещё осенью 41-го…

Когда Василию представилась возможность поехать в Германию на операцию, на его пути возникли такие бюрократические препоны, что ветеран уже пожалел, что согласился. Он столкнулся с проблемами, которые за рубежом и яйца выеденного не стоят, но в российском пространстве приобретают невиданные размеры. Например, получение загранпаспорта или пакета необходимых справок и медицинского заключения от врачей.

И всюду волокита, томительное ожидание, хотя время у педантичных немцев не ждёт, поскольку нужно поспеть в клинику на обследование в строго определённые сроки. Тем более, что всю финансовую часть, включая проезд туда и обратно, немецкая сторона в лице Фонда берёт на себя…

Чиновничий произвол, волокита, равнодушие, переходящее в хамство и даже пусть не прямое, но косвенное оскорбление а, порой, и чёрная зависть — всё это отняло у Василия неисчислимо нервных клеток…

Больница больницей, но, оказывается, и там негласно предусмотрены закутки для курения.

— Воевали с ними, а теперь лечиться к ним собрались ехать? Что за бред? — рассуждал, затягиваясь до самых лёгких кислой сигаретой и, выпуская через нос едкий вонючий дым, рассуждал один из докторов районного масштаба. Худой такой фигурой, видно, много курит.

— И за какие, собственно, заслуги? — вторил ему коллега. Этот пониже ростом. Белый халат оттопыривался пивным животиком.

— Видно, блат имеется?

— Какой блат у деревенского старика? Ты ещё скажи — мохнатая рука у него где-то. Тебе жалко, что ли? Подвернулась возможность, пусть съездит.

— Подвернулась, — усмехнулся худой. — Такие вещи, как лечение за границей, просто так не подворачиваются.

— На то пошло, здесь-то ему ничем не можем помочь, так ведь? — снисходительно заметил второй врач.

— Нет, не можем.

— А почему?

— Сам знаешь, что ни оборудования, ни должного уровня условий. Времена какие… Последнее бы сохранить. Того гляди, нас здесь, в районе, посокращают.

— Ну, это совсем ни в какие ворота, — возразил товарищ товарищу и полез в карман халата за второй сигаретой.

— Ещё те возможны ворота! Вон в деревнях фельдшерско-акушерские пункты позакрывали и никого не спросили. Ни наших с тобой коллег, ни население. Скоро рожать начнут как раньше, в банях под лавкой.

— Насчёт нас ты сплюнь или вон постучи по подоконнику, — ответил врач с брюшком, вынимая из своего второго кармана и спички.

— Там нас пациенты, поди, перематерили?!

— Да, ладно! Давай ещё по одной сигаретке. Пациенты в лес не убегут.

— Что, Анна, все справки-то собрали? — спросила Дуся прямо с порога.

— Проходи, садись, — пригласила та соседку, пододвигая стул. Присела и сами: — Ой, кажись, все. Устали от этого собирания. Ладно, военком помог. Хороший мужик. Душевный. Василию понравился, когда ещё орден вручал.

— Мир не без добрых людей… А сам-то где?

— В магазин пошёл. Хлеба купить да сахару и растительного масла.

— Растительное масло быстро расходуется. Незаметно бутылки летят. То в салат надо, то картошки поджарить.

— Всё быстро летит. Вроде, с пенсии много чего наберёшь, глядь, а уж пусто.

— Это верно, — согласилась Дуся. — Как настроение-то у деда?

— Известно как. Не на свадьбу ехать.

— Поначалу, кажись, упирался?

— Неожиданно как-то всё свалилось. А куда деться? Раз появилась возможность — грех отказываться. Сейчас откажись, потом казнить себя?

— И я того же мнения. Мой толкует, что, мол, это ещё повезло Василию. Надо ехать, пока совсем не престарел. Васильич-то ещё молодцом держится. Мой вон почти на десять лет моложе, а что-то хандрить начал. Как на пенсию пошёл, так и захандрил. Летом хоть огороды, покосы, а зимой что? Печку натопили, обед и ужин сварили, поели и телевизор. Мне хоть варка, стирка, уборка, а ему что? Диван да телевизор. Дрова привезёт, переколет и в поленницу сложит Андрейка.

— Не собирается жениться?

— Кто?

— Андрейка, конечно, не дед же.

— А-а. Нет. Говорит, что на мой век девок хватит. Да и где их путных найти-то?

— Ну уж так и не найти. Райцентр вон большой.

— Большой-то большой, так ведь и там непросто выбрать. Это не рубаху в магазине. Есть деваха, конечно, Андрейка у нас видный. Заработок неплохой на железной дороге. Но не торопится. Куды торопится? Наживётся ещё.

— Тоже верно, Дуся.

— Значит, скоро поедет? Одна будешь хозяйничать?

— Одна, — вздохнула Анна.

— К нам почаще приходи и я проведывать буду, чтоб тебе не скучно было в четырёх-то стенах.

— Какая скукота? Утро-вечер, утро-вечер… Бегут деньки друг за дружкою.

— Бегут, Анна, бегут. Жизнь пробежала, не заметили. — Дуся помолчала и как бы между прочим заметила:

— Денег, конечно, много надо на такое дело. Говорят, операции за границей шибко дорогие.

— Немцы обещали помочь.

— Немцы?

— Ну, да, германская сторона. Фонд у них там какой-то, как называется, не выговоришь, обещал проплатить.

— Это хорошо, если так. Если не обманут…

— Как же, Дуся обманут, если, все бумаги уж оформлены. Собирать начну отца.

— Поди, не один же Васильич-то поедет?

— Нет. Положен сопровождающий.

— Нешто, кто из врачей?

— Нет, не из врачей, из родственников.

— И кто же?

— Зять Вячеслав поедет.

— Ну, с ним-то надёжно ехать. Военный всё-таки. Так, Анна, обожди, он, кажись, в Германии и служил?

— Служил.

— Так, ему там всё знакомо?

— Всё ни всё, но так-то должно быть знакомо.

— И по-немецки, поди, умеет говорить?

— Умеет. Не совсем, вроде, хорошо, но Юлька говорила, что умеет.

— Это самое главное. Не заблудятся. Кажись, дверь в сенях стукнула? Васильич идёт из магазина? Ладно, побегу я, Анна.

— Куда, соседка, заторопилась? — спросил Василий, заходя на кухню. — Я конфет купил. Чаевать будем.

— Да вот маленько проведала Анну. Бежать надо. Скоро мой полдничать запросит.

— Всё-то Дусе интересно, — слегка поворчала Анна после ухода соседки. — Всё-то надо знать. Любопытная шибко.

— Как же не интересно? Без любопытства здесь никак. Ты не сердись на неё. Уеду, будет с кем хоть словом перемолвиться. Евдокия соседка хорошая.

— Я и не говорю, что плохая… С чего ты взял?

— Нервы, мать, это нервы.

— Куды ж без них, этих нервов, когда здесь такие события?..

Всякий раз, садясь после ужина вечером за печатную машинку, Генрих всё чаще задумывался о смысле своих воспоминаний и рассуждений, переносимых на чистый лист бумаги. После встречи с Катериной, рассказавшей ему об открытии Центров по развитию российско-немецких дружеских отношений, он почувствовал прилив творческих сил. Вдруг осознанно понял и пришёл к убеждению, что его, в частном порядке, работа над печатным словом тоже как бы вносит свою лепту в общее дело по укреплению связей между немцами и русскими. Хотя бы для начала в плане развития и укрепления культурных связей. Одновременно с этим Генрих пришёл к мысли об оказании какой-то, может быть, медицинской помощи русским ветеранам. Об этом вскользь намекнула в разговоре и Катерина, отметив проблематичность в лечении у себя на родине. Речь идёт прежде всего о дорогостоящих недоступных хирургических операциях, в которых до сих пор нуждаются многие из фронтовиков, имеющих серьёзные ранения, полученные ими в молодые годы, и с этими ранениями сумевшие дожить до преклонного возраста.

Ветераны и те, и другие, и проигравшие солдаты вермахта, и победители — бойцы Советской Армии — ровесники. И сегодня, если разобраться, их объединяет гораздо большее, чем тогда, в цветущем 45-м. Старость, подступившие болезни, а ещё — как это ни странно — прошлое. Пусть и по разные стороны фронта.

Некоторые из моих знакомых спрашивают: «Зачем ты хочешь помочь ветерану из России? Ведь ты воевал против?» И тогда я вспомнил про плен и про тех людей, которые протягивали нам, бывшим врагам, кусок чёрного хлеба. Тем, что я ещё живу, я обязан русским. И, кстати, русский язык я выучил в советском лагере военнопленных. Да, лагерь. Это было такое облегчение после сталинградского ада. Никогда не забыть, как местные жители подкармливали пленных. И такое бывало — подходили простые люди и протягивали кто сухарь, кто варёную картофелину. Злобы и ненависти не было. Мы были такие же безусые мальчишки, как и их не пришедшие с фронта сыновья. Наверное, благодаря этим добрым людям я жив до сих пор.

Размышляя о собственной судьбе, Генрих считал, что за всё, что выпало на долю его молодости, когда он был мобилизован и надел военную форму связиста, им оплачено по высоким счетам сполна. Высшие силы вынесли-таки суровый приговор. Умерла от малокровия жена, так и не сумев родить ребёнка. Почти вся семья Генриха погибла под бомбёжкой. Осталась племянница, но и она ушла из жизни в достаточно ещё молодом возрасте, оставив маленького Вилли… Дядя Ройзен остался жить на территории Федеративной Республики Германии. Упокоился в середине 60-х.