Танки возвращаются в бой

* * *

Моей основной базой по-прежнему оставался 1-й Донской танковый корпус. Лишь изредка, выполняя поручения генерала Соломатина, я ненадолго выезжал в другие корпуса и фронтовые ремонтные части. Но где бы я ни был, чем бы ни занимался, все время интересовался «моим корпусом» и спешил поскорее вернуться «домой».

После боев за Минск корпус был выведен в резерв фронта — ему дали передышку привести себя в порядок. И сделали это очень своевременно: все сроки обслуживания машин давно истекли и неисправности по техническим причинам стали настоящим бедствием. На отдых, «баню» и техническое обслуживание командование выделило три дня. Помывшись, побрившись и отоспавшись несколько часов, ремонтники снова засучили рукава.

В районе Лоша, где сосредоточился корпус, я встретил капитана Грушева. Усталый, измотанный, с воспаленными от бессонных ночей глазами, Юрий Игнатьевич с трудом ходил от машины к машине и что-то ворчал.

— Чем недовольны? — спросил я. — Затрудняетесь поставить диагноз своим пациентам? У всех одна болезнь — старость, износ.

— В том-то и беда, товарищ полковник. В машине вроде все на месте, а хандрит. Прежде чем лечить, надо определить болезнь, а это не так просто. То ли дело когда видишь, что в танке разбит мотор или негодна ходовая часть. Заменил — и в бой. А тут надо предварительно каждый болт, каждый палец проверить. Сколько времени зря пропадает...

— Где же все-таки наибольший износ?

— Главным образом — в ходовой.

— А внутри?

— Системы управления и механизмы выключения главного фрикциона с их «слезками».

— Как держатся ремонтники?

— Руки поотбивали, расшивая и сшивая гусеницы. Еле на ногах держатся. Один молодой слесарь, из пополнения, не выдюжил и заснул возле машины...

— А вы, наверное, сразу его разбудили?

— Нет, пожалели, конечно. Дали подремать часа два. Но и разбудить парня было не просто — тормошили, трясли, хоть бы что.

— И вам, товарищ Грушев, не мешало бы передохнуть.

— Я уже втянулся. Да мне и отлучаться нельзя...

— Это почему?

— А кто диагнозы будет ставить? Бегут ко мне, как к доктору, с любой подозрительной деталью. Техников я оставил на сборном пункте, а сюда приехал с тремя бригадами. Вот и приходится мотаться... Видите, опять ко мне бегут...

За двое суток ремонтники вместе с экипажами все же привели в порядок всю материальную часть, и 7 июля, когда корпус получил новую боевую задачу, в строю находилось 80 боеспособных танков и самоходок.

И снова — бои, бои, бои...

8 июля корпус овладел переправами через реки шара и Зельва в районе Кабаки. На берегу, у самой воды, накатывавшейся на сапоги, стоял техник из 15-й бригады Кочин. Он стянул с головы шлем, размахивал им, подавая кому-то сигналы, и поминутно вытирал рукавом комбинезона мокрый лоб.

Я разговорился с Кочиным.

— Как ваш народ работает? Все ли на ногах?

Кочин широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами, выделявшимися на черном от грязи и масла лице.

— Грех жаловаться, товарищ полковник. Как говорят одесситы, на большой палец.

Он выразительно вытянул большой палец правой руки и показал на двух танкистов, «заправлявшихся» свиной тушенкой.

— Вот образец солдатской дружбы. Неразлучная пара. Вместе пьют, едят, вместе и под огонь идут.

— Кто такие?

— Техник Рудик и механик-регулировщик старшина Чулков. У переправы восстанавливали танки прямо на поле боя.

— Как же они поспевали за боевыми порядками? На тягаче?

— Пешком. Взвод лейтенанта Безлеткина пошел в атаку. Одна машина почему-то остановилась. Гитлеровцы, конечно, воспользовались и стали бить по ней. Все заволокло разрывами. Рудик и Чулков выбежали из укрытия и бросились к танку. Один вскочил на надмоторную броню, другой кинулся к люку механика. Рвутся снаряды, встают черные столбы земли и дыма, а друзья работают. И что вы думаете? Через несколько минут загудел мотор, танк снова пошел... Да что говорить! Эти ребята в одном бою выручили четыре машины. Об этом вся бригада знает.

— А начальство их не забывает?

— Каждый награжден дважды. На наше начальство жаловаться не приходится. Ремонтников ценят.

Да, теперь строевые командиры в полной мере стали понимать, как нужны им ремонтники и в тылу, и в бою. Сообщение техника Кочина лишний раз подтвердило это...

После боев за Слоним танковый корпус Панова фактически закончил боевые действия. Только одна бригада полковника Шульгина, пополняясь за счет ремонта, продолжала бои. Ремонтные подразделения теперь остановились у Слонима. Они развернулись на окраине города и прибуксировали сюда свыше 30 танков. Работа спорилась по-фронтовому, и Шульгин, получая машину за машиной, удовлетворенно приговаривал:

— Живем, братцы, живем!..

Объем работ значительно увеличился. Кроме боевых повреждений почти в каждой машине обнаруживались износившиеся детали. А некоторые танки, как выяснилось, остановились только из-за износа ходовой части, поломки шестерен коробок передач и других технических неисправностей. Теперь уже действительно до слез замучили «слезки»: одной вышлифовкой лунок нельзя было восстановить механизм выключения, пришлось подбирать увеличенные шарики и по их размерам перешлифовывать все лунки.

Помню слесаря-монтажника младшего сержанта Алексея Ванченко. Он долго и внимательно рассматривал лунку кольца подвижной чашки выключения, ковырял ее ногтем, а потом обернулся к своему соседу:

— Глянь, Василь! Лунка не только вдавлена, а даже шелушится. Инженеры говорят, что это вроде металл устал...

«Железо стареет, и сталь устает. В прах рассыпается камень» — вспомнились мне читанные где-то стихотворные строки.

В редкие свободные минуты я вел сам с собой безмолвный диалог. Мне, инженеру, иногда казалось, что в войсках да и в тылу труд ремонтников на фронте считают слишком будничным. Поэтому диалог, к которому я постоянно возвращался, выглядел примерно так:

— Броситься с гранатой на вражеский танк — героизм?

— Героизм.

— Закрыть своим телом пышущую огнем амбразуру вражеского дота — героизм?

— Героизм.

— Стоять сутки за сутками у станка, чтобы дать фронту больше снарядов и мин — героизм?

— Героизм, во всяком случае — трудовой подвиг.

— А восстанавливать на поле боя, зачастую под вражеским огнем, в зимнюю стужу или в иссушающий зной танки и самоходки, десятки, сотни танков — героизм?

— Пожалуй, да... Героизм...

— Почему — пожалуй? Это подвиг, это героизм без всяких оговорок...

И тут я начинал доказывать невидимому собеседнику, что на войте ценится любой героический поступок воина. Уничтожает ли он фашистских автоматчиков, подрывает ли вражеские машины, приволакивает ли из разведки «языка» — все это видно и заметно. Но когда ремонтник ползет под огнем к подбитому танку и восстанавливает гусеницу или мотор, буксирует машину с поля боя и, недосыпая, недоедая, вдали от глаз строевых командиров «лечит» агрегаты, это относится к числу заурядных дел. Слишком, мол, все буднично. Не случайно даже военные корреспонденты мало интересовались тем, что, допустим, бригадир с четырьмя помощниками быстро восстановили и вернули в строй 40–50 машин. А уж если и проявляли какой-то интерес к делам ремонтников, то не считали нужным проконсультироваться со знающими людьми и попадали впросак.

Так случилось, например, с маститым писателем Алексеем Толстым. В новелле «Семеро чумазых» (Рассказы Ивана Сударева) он описал, как ремонтники восстанавливали танк KB и из всякого хлама собрали для него... карбюратор, пробитый ствол пушки забили стальной пробкой, а заусеницы удаляли выстрелом. Прочитав это, танкисты и ремонтники долго смеялись. Ведь у KB карбюратора-то никогда и не было...

Пусть правильно поймет меня читатель. Мне хочется воздать должное скромным «работягам», которые тоже были солдатами и самоотверженно выполняли свой воинский долг. Они заслужили это. На труд военных инженеров, техников, эвакуаторов, ремонтников я всегда смотрел как на непрерывный подвиг. Именно это и побудило меня взяться за перо.