Танки возвращаются в бой

* * *

На небольшой хуторок, расположенный юго-западнее Тидманнсдорфа, опустилась безлунная ночь. С трудом ориентируясь в темноте, я шел к домику Вольского и вел сам с собой безмолвный разговор:

«Как вели себя танки? Совсем неплохо. За двадцать восемь дней беспрерывных боев механики редко глушили моторы. Некоторые работали по пятнадцати-двадцати часов в сутки. Не мудрено, что двигатели стали тянуть слабее и при повышенных нагрузках оставляли за кормой шлейфы сизоватого дыма. Правда, иные моторы были заменены во время ремонта, но и эти отработали уже все сроки. Потрепалась ходовая часть. Нужны тщательный осмотр и регулировки. О чем просить командующего? Буду настаивать на полном втором техническом обслуживании, иначе машины встанут. Другого выхода нет».

У Вольского собрались Синенко, Заев и начальник штаба Сидорович. Они только что ознакомились с директивой командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армия И. Д. Черняховского, которому нас теперь подчинили.

— Легок на помине, — откликнулся на мое приветствие Вольский. — Сейчас технический бог точно скажет, чем мы располагаем сегодня и что будем иметь завтра.

— Пока мы располагаем еще одной флягой морской воды плюс сто пятьдесят пять танков и самоходок в строю. А завтра...

— Что завтра? — встревожился Вольский.

— Завтра крайне необходимо поколдовать над всей материальной частью, иначе встанем.

— Так уж и встанем?

— Если и не встанем, то окончательно запорем машины.

— Что ж, Галкин, изволь, — после небольшой паузы сказал командарм. — Одиннадцатое и первая половина двенадцатого — твои. Организуй все, что надо. Два дня все части оставим на месте, а тринадцатого они перейдут в район Тидманнсдорфа и Грос-Раутена. Четырнадцатого начнем доколачивать. Только не забудь подковать танки у Михайлова.

Василий Тимофеевич подошел к окну, прислушался и медленно, с горечью проговорил:

— Теплеет... С крыш начинает капать... Не везет нам, черт побери: второй раз выходим к морю, второй раз идем доколачивать и второй раз начинается распутица. А мне хотелось поспеть в Берлин.

— Сейчас распутица не так страшна, как под Мемелем. Здесь лучше почва и больше рокад, еще не испорченных гусеницами танков, — успокоил я.

— Чтобы поспеть к Берлину, нужно сейчас же просить танки у маршала Федоренко, — предложил генерал Синенко.

— Молчит наш шеф. Я уже закидывал удочку. Верно, вынашивает другие планы, — ответил Вольский и необычно грузно зашагал по комнате.

Состояние командарма все ухудшалось. В дни боев, когда обстановка требовала нечеловеческого напряжения всех сил, это не было заметно. А нынче он как-то сразу сдал. Заострились скулы. Под глазами полукругом легки отеки. На щеках ярко пылали пунцовые пятна.

Раньше, когда выпадала свободная минутка, Василий Тимофеевич делился своей радостью — письмами из дому. Глаза его загорались и теплели при упоминании о сыне, которому исполнился год.

— Растет Василий Васильевич, как после дождя, — с гордостью говорил он. — Велик будет!

Теперь поблекли знакомые всем нам искорки в глазах Василия Тимофеевича, пропали веселые, бодрые нотки в голосе, а походка стала вялой, старческой.

— Что творится с командармом? — спросил я Ожогина, зайдя в его комнату. — На нем лица нет. Давно ли наведывался врач?

— Врачи бывают каждый день, если он на месте. Только разве его поймаешь? Сегодня приходили и врач, и профессор, о чем-то долго советовались. Мне ничего не сказали, видно, дело плохо.

Здоровье Вольского очень беспокоило и Синенко, и Сидоровича. Максим Денисович посоветовался с медиками. В результате состоялся «тайный сговор»: как только армия начнет «доколачивать» окруженную группировку противника, уговорить Вольского поехать в Москву на консультацию.