Тайны Римского двора

ГЛАВА XXII ИЕЗУИТЫ

Таким образом, Ноемия, собирая материалы, которые представлялись её наблюдательности, продолжала с замечательной настойчивостью своё дело и приготовляла евреям средства для продолжения финансовой блокады Рима, ввиду полной нищеты папского престола.

В пылу своих изысканий девушка, казалось, забыла обо всем, что прямо не относилось к её двойной цели: спасти своих братьев, которых подавляло настоящее, и спасти Паоло, которому угрожало будущее.

Она почти забыла о тех, кто окружал её первые шаги в Риме. Что сделалось с этим дерзким фатом, племянником монсеньора, который так подло осмелился оскорбить женщину в саду Пинчио? И где этот ехидный прелат Памфилио, в планы которого она наконец проникла?

Ноемия, казалось, забыла даже о своём семействе, за исключением глубокоуважаемого отца.

Погруженная всецело в вихрь мыслей, которые тревожили её ум, она питала в себе тихое и благодарное воспоминание к добрым и преданным друзьям. Искренне и крепко преданная своим дочерним обязанностям и также этой глубокой любви, которые были для неё дороже жизни, она ждала, чтобы обстоятельства снова свели её с этими различными личностями, судьба которых была ей не известна.

Ноемия, до которой никакие новые искушения не дошли, жила в спокойствии и тишине, занятая своими изысканиями, как вдруг внезапное волнение нарушило это спокойствие.

За молодой еврейкой следила развращённая женщина, синьора Нальди, которая заменила, не уничтожив совершенно, страшную и прекрасную донну Олимпию.

Мы помним, как она один момент, покорённая редкой красотой и обаянием Ноемии, почувствовала к девушке удивительную для себя самой привязанность, с которой и не пробовала бороться. Утомлённая отсрочками, которые дочь Бен-Иакова постоянно испрашивала, прежде чем приступить к выполнению возложенного на неё плана, синьора наконец заметила, что она попалась в ловушку ловкой выжидательной системы; многоопытная матрона стала следить за Ноемией и убедилась, что еврейка тайно собирала разные документы, которые передавала куда-то. Синьора Нальди сумела воспользоваться этим открытием, и с помощью шпионства, которое так развито в Риме, ей удалось перехватить кое-что из переписки Ноемии; вооружённая этим документом, она поспешила к монсеньору Памфилио.

Она его нашла в порыве бешенства, который омрачал одновременно его ум и чувства; он только что узнал, что Стефан, его племянник, бросился, как он выражался, в огненную печь возмутившихся провинций. Один из членов коллегии сообщил ему эту новость, о которой говорил весь Квиринал, приписывая это опасное решение племянника чрезмерной строгости дяди.

Таким образом, Памфилио видел, как Стефан, которого ему наконец удалось пристроить на дипломатическую стезю, разрушил ещё раз все его надежды и погрузил его в новые хлопоты. Эта штука племянника угрожала собственному его положению и могла ускорить падение уже колеблющегося фаворита.

Синьора Нальди была также очень разгневана, как она это называла, неблагодарностью Ноемии. Она рассказала монсеньору всё, что узнала; она его убедила, что пора бросить систему уловок, которые не приводили ни к какому результату. Затем поведала ему истину происхождения Ноемии.

Это открытие заставило вскочить Памфилио, которого приковывала к креслу подагра; он начал упрекать синьору, что она так долго держала втайне от него секрет такой важности, от которого зависело их счастье. Разговор между двумя интриганами, которые смешивали свои личные неудовольствия в общем гневе, продолжался долго и оживлённо.

Приняли в конце концов решение показать кардиналу Фердинанду тот отрывок переписки Ноемии, который синьора Нальди имела в руках; они надеялись, что кардинал возмутится и примет участие в их планах мести и наказания.

Молодой кардинал отказался участвовать в этом деле, но обещал ничего не делать, что бы могло освободить Ноемию от наказания, которое она, по его мнению, вполне заслужила; он, впрочем, оставил за собой право остановить их действия, если они зайдут слишком далеко в отношении молодой еврейки. Его взгляд так убедительно подтверждал слова, что Памфилио и Нальди поняли, что Ноемия может избегнуть их рук, и потому решились действовать скорее.

На другой день после этого свидания еврейка появилась перед синьорой и Памфилио в гостиной донны Олимпии.

Место, куда была приведена Ноемия, не предвещало ничего хорошего. Мебель и стены были обиты чёрным бархатом, все украшения убраны, остался только аналой с большим распятием из слоновой кости, которое резко выделялось на тёмном фоне. Два чёрных кресла и такого же цвета табурет составляли всё убранство комнаты.

Дневной свет не проникал в это мрачное убежище, освещённое слабым мерцанием двух свечей красного воска.

Синьора была в костюме вдохновенной прорицательницы, костюме, изобретённом ею, когда она собиралась сделаться жрицей совершенно нового культа. Этот костюм состоял из длинной белой туники античного фасона; руки и грудь достойной дамы были обнажены, украшения составляли тяжёлые золотые браслеты, застёжки, широкое железное колье; зубчатая диадема из того же металла, красуясь на её серебристых волосах, довершала убранство; отцветшие бледные щёки, тонкие сжатые губы, впалый лоб, костлявая грудь и худоба рук придавали ей мало привлекательности.

Как быстро постарела донна Олимпия, так гордившаяся некогда своей красотой!

Монсеньор Памфилио не нашёл другого средства сохранить торжественность, как закрыть руками своё столь не величественное лицо. Он, видимо, был подавлен и, казалось, гнулся под бременем, слишком тяжёлым для него.

Во взгляде донны Олимпии светилась злоба и какое-то сатанинское выражение.

Когда явилась Ноемия и её глаза, освоившись с темнотой, стали различать предметы, девушке показались жалки эти люди, думавшие испугать её этой смешной фантасмагорией, и, сравнивая их дряхлость со своей цветущей молодостью, она посмотрела на них с глубоким состраданием.

Синьора Нальди попробовала говорить, но гнев, казалось, сдавил ей горло. Ноемия улыбалась, видя её усилия... и наконец сказала с сочувствием:

— Придите в себя, сударыня.

Спокойный тон, которым были сказаны эти слова, казалось, увеличил раздражение синьоры; она не сдержала досаду, которую чувствовала, видя спокойствие Ноемии перед тем, что должно было внушить ей страх.

— Она бравирует! — вскричала она. — Неосторожная! Ты разве не знаешь, еврейка, что, если я захочу твоей погибели, у меня в руках есть доказательства твоих сношений с врагами религии и я могу предать тебя в руки светской власти или суду инквизиции!

В этом месте, приготовленном, как казалось, для священнодействия, слово это прозвучало зловеще.

— Я знаю, — с достоинством отвечала Ноемия, — что нахожусь в вашей власти. Когда отец Сальви вёл меня к вам, он не знал, что вы — бывшая донна Олимпия, знаменитая графиня де Серраваль; а я, я знала это и, однако, приближаясь к вам, не дрожала, синьора Нальди.

— Дерзкая мадианитка! — закричал Памфилио, который до тех пор только делал разные жесты, соответствовавшие словам синьоры.

— Вы, значит, забыли все мои благодеяния? — прибавила синьора, голос которой сделался гораздо мягче.

— Я помню всё, что вы сделали для меня; но мне в то же время невозможно забыть и то, что вы хотели из меня сделать.

— Что значат эти слова?

— Синьора, не будем продолжать свидания, одинаково тягостного для нас обеих. Я знаю всё, что вы можете сделать со мной, разлучённой с моим семейством, еврейкой, отверженной и проклятой, слабой и одинокой; но я знаю также нечто находящееся вне вашей власти, это — моё сердце, которое, несмотря на ваше желание, не отступится от своих верований и привязанностей.

— Напишите одно только слово вашему отцу, и это слово спасёт вас. Вместе с тем вы окажете огромную услугу двору, за которую вас ожидает в будущем блестящая награда. Может быть, ваши соотечественники будут обязаны вашему простому поступку своим спасением и общественным положением, предметами всех их желаний, которых они ещё никаким образом не могли достигнуть.

Лицо Ноемии осветилось небесным блеском, взгляд заискрился божественным огнём, она вдохновенным голосом медленно произнесла:

— Я готова, синьора, как Эсфирь, бороться с Агасферами и Аманами, чтобы спасти народ, избранный Богом, и, как она, я готова скорее умереть, нежели отказаться от порученного мне святого дела. Я вверила себя благости и могуществу Бога отцов моих, мощные руки которого сумеют оградить и спасти меня.

— Так я вижу в вас всё то же упрямство.

— Христиане добиваются наших сокровищ; вы от меня требуете богатства моего отца; но что же вы ему предлагаете взамен?

Мёртвая тишина была ответом на предложенный вопрос.

— Я вам это скажу! — воскликнула Ноемия голосом, становившимся всё грознее и грознее. — После того как вы похитите хитростью или силой то золото, которым владеют дети Авраама, Исаака и Иакова и которое вам так необходимо теперь, после того как вы ограбите евреев, вы их выгоните, как негодное стадо, и деньгами, у них низко похищенными, вы уплатите наёмщикам, приказав им избавить вас от данных вами обещаний. Эти евреи, на которых вы смотрите как на павшую и глупую расу, очень ясно понимают ваши планы; они знают, что это золото — предмет вашей жадности, единственная их защита против вашей ненасытной жестокости. Вы можете истребить их всех, но ни один из них не предаст тайну, которая привела бы вас к обладанию этими богатствами.

— Трепещи, проклятая, ты богохульствуешь!

— Я взываю к Богу Всемогущему.

— Никто не спасёт вас, если вы будете продолжать противиться нашим желаниям.

— Един Бог велик.

Произнеся эти слова, Ноемия исчезла, и удивление слушающих было так велико, что никто не подумал удержать её. Она быстро побежала в свою комнату; не взяв ничего из подарков синьоры Нальди, она оставила даже драгоценности и наряды, купленные на собственные деньги; она взяла с собой только одну вещь — записку, полученную от Паоло перед его отправлением в провинции. Она положила её на сердце и почувствовала себя сильнее.

Молодая еврейка возвратилась в еврейский квартал, где друг отца принял её, как горячо любимую дочь.

После того как Ноемия вышла из гостиной синьоры, какая-то таинственная личность, совершенно скрытая складками широкого горного плаща, вышла через дверь, замаскированную в стене, там, где она не покрывалась тёмной драпировкой.

Тут произошёл долгий разговор между синьорой, монсеньором и незнакомцем, и когда последний их покинул, оба они, казалось, оправились от смущения, в которое их поверг ответ Ноемии.

Через несколько дней после этого свидания в Риме распространился слух об аресте еврейской девушки, красота которой наделала столько шуму и которую синьора Нальди представляла всюду под именем гречанки с островов архипелага.

Говорили также об обширном заговоре евреев против святейшего престола; и в высоте процентов, назначенных еврейскими банкирами при последнем займе, римские злые языки видели доказательство соучастия.

Спустя неделю после своего бегства Ноемия, возвращаясь в жидовский квартал, была выслежена тремя неизвестными, схвачена и посажена в карету. Ей собирались завязать глаза, когда ей вдруг показалось, что в начальнике этой экспедиции она узнает человека, который говорил со Стефаном, когда тот бросился на неё в саду Пинчио, и ту же личность, которая следила за ней и передала письмо Бен-Иакову.

Это был действительно наш старый знакомец Карло, который принял начальство над похищением, чтобы услужить монсеньору Памфилио.

Ноемия на всякий случай произнесла имя Стефана.

Карло удержал своих сотоварищей, которые собирались связать руки и завязать глаза пленнице, и приказал обращаться с ней как можно почтительнее.

Сопровождаемая этой шайкой, Ноемия прибыла в монастырь в честь посещения Божией Матерью Елизаветы (la Visitation), который, как почти все монастыри, патронируемые Святой Марией, управлялся патерами и находился в ведении иезуитской коллегии.

Таким образом, еврейка попала в руки ассоциации, могущество и силу которой она видела всюду.

Ноемию сначала подвергли строгому уединению, но в скором времени надзор ослаб. Как только её заключение сделалось свободнее, она должна была принять одного французского священника, друга отца Сальви и Жюля, о мужестве и добродетели которого она много слышала от них. Его звали Виллье. Старость настигла его незаметно. Атлетическое сложение, благородная фигура, седые волосы придавали ему величие, простоту и красоту первоначального, неиспорченного типа. Он соединял в себе знаки патриаршего, пророческого и апостольского достоинства. Вся его жизнь протекла в миссионерских трудах у отдалённых язычников.

Он верил горячо и искренне; его труды были чисты и плодотворны. Полученный им свыше сильный и живой дар слова он неустанно посвящал проповеди, не останавливаясь перед угрожавшими ему опасностями.

Аббат Виллье пришёл от имени отца Сальви; он старался утешить молодую девушку.

— Дитя моё, — говорил он ей с добротой, — вам пришлось столкнуться с людьми в возрасте, в котором обыкновенно девушки беспечно проводят время у домашнего очага. Но Бог, без воли Которого ничего не совершается, даст вам, конечно, силу окончить борьбу, начатую с Его соизволения. Доверьтесь Ему. Когда опасность пройдёт, я постараюсь пролить в ваше сердце свет, которого недостаёт ему; но сегодня я пришёл, только чтобы разогнать ваши опасения. Ваши друзья наблюдают за вами. Их заботливость так же деятельна, как и преследования, которые вас огорчают. Дочь моя, будьте скромны, терпеливы и кротки в дни вашего несчастья.

Эти посещения небом посланного ей друга были большим утешением для Ноемии.

Аббат Виллье много путешествовал и любил рассказывать о малоизвестных ещё странах, которые посетил; в его рассказах нередко попадались слова иезуиты, иезуитская коллегия, и Ноемия всякий раз вздрагивала, слыша их; они с болью отзывались в её сердце.

В одно из своих частых посещений миссионер, стараясь по обыкновению вложить в душу молодой еврейки высокие истины христианской религии, увлёкся воспоминаниями и с радостью говорил о том, как своей проповедью он обратил в христианскую веру языческое население Японии, присовокупляя, что это внезапное обращение имело крайне благотворное влияние на народ, но не встретило одобрения со стороны иезуитов.

— Мой отец, — прервала его в этом месте Ноемия, — слова ваши трогают меня, мне кажется, что религия, внушающая такую высокую добродетель, такое милосердие, и должна быть истинной религией.

Слушая вас и отца Сальви, я убеждаюсь, что учение ваше исполнено любви и надежды, слушая других, я вижу противное тому, что вы проповедуете и обещаете мне.

Не судите меня слишком строго, батюшка, но если бы вы знали, что я видела!

Миссионер только глубоко вздохнул в ответ на эти слова девушки. Ноемия же, постепенно оживляясь, воскликнула:

— Преступление заняло у них место добродетели, добро заменилось злом, а там, где призывал их долг, они пороками освобождали себя от исполнения его. Я видела, как их примеры губили народ, как гордость и корыстолюбие развращали двор, как религия извращалась и, вместо того чтобы прославлять Бога, проклинала представителей Его на земле. Над всей этой путаницей божественных и общечеловеческих идей, над этим скопищем нечистот, над всеми бедствиями зловеще звучит одно слово: иезуиты, мрачное слово, с которым тесно связано понятие о несчастье, страданиях и стенаниях. Скажите мне, батюшка, что это за люди и чего хотят они, эти заклятые враги правды и света?

Аббат Виллье был подавлен, он сидел, закрыв руками лицо, и слёзы струились у него сквозь пальцы.

Наконец он встал и, проговорив: «До завтра», вышел.

На другой день Ноемия тщетно прождала его; ей объявили, что миссионер не будет более посещать её, и надзор за ней, сначала как будто ослабевший, сделался теперь ещё бдительнее и строже.

Но Ноемия, несмотря на своё заключение, вскоре дозналась о том, что ей необходимо было знать.

Все слухи, которые ходят в свете, все интриги имеют свободный доступ в монастыри и составляют здесь сюжет разговоров.

Женские монастыри пользуются тайным влиянием над делами церкви, и духовная власть нередко обращалась сюда за советом.

В то время, когда молодая еврейка начала проникать в тайны иезуитства, дело шло об одном французском после, который приехал в Рим с целью просить у святейшего престола позволения изгнать из Франции иезуитов, тайно втеревшихся в государство и компрометирующих своими кознями его законы и учреждения.

Монастырь, в котором заключена была Ноемия, часто посещали прелаты, монсеньоры, монахи разных орденов и другие духовные особы.

Общество собиралось обыкновенно в богатых, пышно убранных покоях игуменьи, женщины аристократического происхождения. Иезуиты наперерыв старались попасть туда. Прекрасная еврейка, бывшая предметом всех разговоров в Риме, возбуждала всеобщее любопытство, и все желали её видеть.

Чтобы удовлетворить желание своих гостей, игуменья просила Ноемию приходить к ней в часы, назначенные для приёма.

Молодая девушка делала вид, что противится роли, которую её хотят заставить играть; она заставляла просить себя и, чтобы вернее достигнуть своей предназначенной цели, она молча сидела под перекрёстным огнём разговоров, обличавших все тайны иезуитской политики в Риме и во Франции; эти государства с XIX столетия, то есть эпохи своего возрождения, были главным местом действий иезуитов.

После тщательного и строго снаряженного следствия папа Климент XIV издал в 1773 году знаменитую буллу Dornin us et Redemptor, в которой говорилось:

«По наитию Святого Духа, по долгу, повелевавшему нам поддерживать мир на лоне Церкви, мы, убедившись, что конгрегация иезуитов не в состоянии исполнять то назначение, для которого она была основана нашим предшественником Павлом III, побуждаемые ещё, кроме того, другими причинами, которые нравственность повелевает нам скрывать, мы, в силу той неограниченной власти, которою мы пользуемся в делах, касающихся религии, навсегда уничтожаем общество иезуитов, его должности и институты».

Не знаю, насколько это верно, но говорят, что первосвященник, прикладывая рыбацкий перстень внизу акта, будто бы сказал: «Я подписываю свой смертный приговор, но это долг моей совести».

Эта булла была тотчас же представлена сыщиками в иезуитские коллегии. Во избежание сопротивления со стороны иезуитов, папа тотчас же велел арестовать генерала ордена, Лоренцо Риччи, и его ассистентов: главного секретаря и прелатов Фора, Форестье и Готье, которые были заключены в замок Святого Ангела.

Некоторые историки утверждают, что папу Климента XIV отравили. У одной сабинки, преданной иезуитам, росло в саду финиковое дерево, дававшее плоды неимоверной величины; один из них, самый замечательный по своей красоте, был напитан ядом и в числе других подан к столу папе, который очень любил эти фрукты и съел его.

С этих пор у папы, обладавшего, по словам хроникёров, отменным здоровьем и всеми условиями, необходимыми для долгой жизни, сделалось воспаление в горле, 5элезнь, симптомы которой были смертельны.

Агония его длилась три месяца, в течение которых яд страшно потряс и разрушил этот крепкий организм. Папа скончался 22 сентября 1774 года в 7 часов утра.

В истории пап приводится депеша испанского посланника, в которой до мельчайших подробностей описывается анатомирование тела Климента XIV, подтвердившее, что папа был отравлен. Это описание возбуждает ужас.

Папа, говоря в своей булле 1773 года, что навсегда уничтожает орден иезуитов, не без основания так выразился. Иезуиты были изгнаны из всех христианских государств прежде, нежели Рим, который считался столицей католического мира, издал указ против них.

Венеция изгнала их в 1606-м, Богемия в 1618-м, Неаполь и Нидерланды в 1623-м, Россия в 1676-м, Франция в 1764-м, Испания в 1767-м, Португалия в 1769-м и, наконец, Рим в 1773-м. Этот последний удар их уничтожил.

Пий VI, наследовавший Клименту XIV, ничего не переменил в указах своего предшественника касательно иезуитов, ему нужны были только их богатства, которыми он и воспользовался.

Лев XVI возобновил и подтвердил парламентские эдикты, изгонявшие иезуитов из Франции. Но связь их с Римом не была ещё окончательно расторгнута. Во время папства Пия VI иезуиты пользовались правом основания своих заведений в России, Пруссии и Люттихе.

Образование есть способ, которым иезуиты втираются в государства, которые они хотят сделать себе подвластными. Прибирая к своим рукам юношество, иезуиты, сообразно своим планам, подготовляют себе будущее.

Пий VII по возвращении своём в Рим, и снова возведённый на папский престол, призывал иезуитов.

Сближение булл Климента XIV и Пия VII, из которых одна уничтожает, а другая восстанавливает орден иезуитов, показалось столь смешным Ноемии, что она, несмотря на всю серьёзность предмета, не в силах была воспротивиться желанию сопоставить одну другой, как в сцене между Паскино и Марфорио.

Климент XIV

По наитию Святого Духа, по долгу, повелевающему нам поддерживать мир на лоне Церкви...

Пий VII

Католический мир единогласно требует восстановления иезуитов ввиду громадных заслуг, оказанных этими апостолами во всех странах.

Климент XIV

Ввиду других причин, которые нравственность запрещает высказывать, мы уничтожаем...

Пий VII

Мы были бы глубоко виновны перед Богом, если бы среди опасностей христианской республики не воспользовались той помощью, которая посылается нам свыше, если бы, находясь в барке Святого Петра, в то время, когда буря готова уже поглотить её, пренебрегли опытными гребцами, готовыми спасти папство от гибели и смерти...

Климент XIV

В силу той неограниченной власти, которой мы пользуемся в делах, касающихся религии, мы навсегда уничтожаем общество иезуитов, его должности и институты.

Пий VII

Ввиду столь важных обстоятельств и в силу неограниченной апостольской власти, мы возвращаем в вечное владение иезуитам Российской Империи и Королевства Обеих Сицилий все права и привилегии, когда-то дарованные им, и даруем те же самые права и привилегии тем, которые находятся в наших духовных владениях.

Трудно было яснее и положительнее противопоставить подтверждение отрицанию.

Климент говорит: «Мы навсегда уничтожаем».

На что Пий отвечает: «Я восстановляю навеки».

«Я действую в силу моей верховной власти».

«Я же решаю в силу моего убеждения и неограниченной апостольской власти».

Когда игуменья в тот же вечер начала распространяться о непогрешимости папы, Ноемия разразилась таким неудержимым хохотом, что пришлось приписать нервному припадку эту уж слишком непочтительную весёлость.

Лев XII оказывал иезуитам необыкновенную благосклонность; он осыпал их дарами и привилегиями.

Чтобы привязать к себе генерала ордена, Людвига Фортиса, в котором он нуждался, папа отдал в вечное владение иезуитов римскую коллегию и церковь Святого Игнатия, ораторию отца Каравита, музей, библиотеку со всеми её принадлежностями, уступил школы и дал привилегию на общественное образование.

Слабоумный папа Пий VIII, который был главным духовником и префектом конгрегации Указатель, этого хвостика инквизиции, дебютировал антифилософической проповедью, которую заканчивал следующим воззванием к епископам:

«Многоуважаемые братии, эти софисты опасны, их надо преследовать, сочинения их отдать суду, их же самих предать инквизиторам и муками пробудить в них настоящую веру в Церковь Христову».

Понятно, что с подобными воззрениями этот первосвященник не был опасен для иезуитов, напротив, Григорий XVI, который иезуитам обязан своим возвышением, не упускал никогда удобного случая выказать им всю свою благодарность; неопровержимым доказательством этого служат его отношения к посольствам. Иезуиты, таким образом, прочно водворились в Риме. Они держат в своих руках бразды правления и имеют одиннадцать церквей — все они замечательны своим великолепием.

Общество Иисуса упрочило в Риме своё богатство на трёх основах. Иезуиты — это самые деятельные агенты внешней и советники внутренней политики; общество располагает всеми тайными средствами и господствует, таким образом, над двором, правительством и Церковью.

Кроме этого влияния в высших сферах, иезуиты пользуются ещё некоторой популярностью в народе. Образованием юношества они входят в близкие сношения с интересами семейств; позднее весь свет населяется их учениками.

Кому не известны театральная пышность их церквей, их блестящие funzioni. Поклонение Мадонне Марии, столь любимой народом, занимает первое место среди их празднеств. Орден состоит по большей части из людей просвещённых и требует от своих членов безусловного повиновения; каждый член, по выражению статутов, должен быть в его руках как труп, perinde ас cadaver. Способности, характер, наклонности, качества и недостатки, нравственность, словом, все интеллектуальные и материальные стороны индивидуума, принадлежащего обществу, подлежат тщательному изучению, которое для некоторых начинается с первых лет их жизни.

Точное, безоговорочное повиновение и неумолимая дисциплина располагают этими способностями, сообразуясь с нуждами и планами ассоциации.

Надо также сознаться, что иезуиты всегда с необыкновенною ловкостью умели расположить к безграничной преданности ум и сердце каждого члена так, что закон никогда не расходился с личной волей индивидуума.

Благодаря этой тактике иезуиты имели приверженцев во всех слоях общества. Сами они перебывали на всех ступенях общественного положения: они были профессорами, писателями, богословами, проповедниками, администраторами, дипломатами, миссионерами, светскими людьми, купцами и царями. Они покорили себе все страны; в Европе они в качестве поверенных королей всюду имеют доступ, вмешиваются во все дела. В Новом Свете, Индии, Китае и Японии то притеснители, то притесняемые, то купцы, то повара, они тем не менее первые знакомили нас с этими странами, которые они в одно и то же время просветили и опустошили. В Парагвае они царствовали!

Немудрено, что иезуиты, опутав весь свет громадной сетью интриг, вообразили, что им также легко удастся опутать и всю вселенную. Они умели подчиняться всем нравам, всякому учению и нередко придумывали особого рода нравственность, принципы, хулу или похвалы, смотря как того требовали обстоятельства.

У язычников они вступали в полюбовную сделку с идолопоклонством, для того чтобы расположить в свою пользу умы. Во всех своих действиях они прибегали к подобной тактике; отсюда проистекают эти отвратительные и чудовищные сделки со своей совестью.

Удивительно, каким образом иезуиты, столько раз изгоняемые из государств за свои мерзкие проделки и поучения, раз даже казнённые по приказанию папы, не истреблены ещё до сих пор окончательно. Каждую минуту они возрождаются с большей живучестью и упрямством. Это упорство, делающее их непреоборимыми, объясняется самой натурой их союза. Все воли так тесно слились в одну, что общество, будучи рассеянно, всё-таки никогда не погибнет, потому что не погибнет его принцип жизненности. Это то же, что душа, которая, пережив тело, расстаётся с ним и возносится к вечной жизни.

Нельзя не восторгаться тем непостижимым искусством, с которым учредитель ордена иезуитов обдумал и создал план его организации. Но уже этот самый восторг не должен ли пробудить в нас ненависть к обществу, которое прикрывает свои дурные поступки под самым святым из всех имён? Разве общественное негодование не имеет права потребовать у иезуитов отчёта в тех добрых делах, которые они не делали? Если бы все громадные средства, которыми располагали иезуиты, были пожертвованы ими на служение одной великой и полезной идее, то это был бы самый сильный рычаг для общественного блага и цивилизации народов. Иезуиты причинили столько же зла, сколько они могли бы принести добра, и это причина, почему все страны проклинают и будут вечно проклинать этот орден.

Из всего хорошего и действительно полезного, из всего, что могло только способствовать благосостоянию и развитию рода человеческого, иезуиты сделали бич и источник разных несчастий.

Потому проклятия народов должны до скончания века тяготеть над иезуитами.

Рим никогда вполне не отступался ещё от иезуитов; незначительные ссоры, недоразумения и несогласия разлучали их иногда, так как довольно трудно, чтобы два таких ярых честолюбия могли ужиться вместе. Повинуясь громким требованиям всей Европы, побуждаемый, кроме того, отвратительными парадоксами, которые иезуиты распространяли устно и письменно в народе, папа изгнал их. Этот удар уничтожил бы орден, если бы он со своей адской предусмотрительностью не позаботился положить в каждом соборе задатки, обеспечивающие его существование вперёд.

Не потому ли и Климент XIV умер несколько месяцев спустя, после того как подписал буллу, уничтожающую иезуитов?

В Риме всё покровительствовало возрождению иезуитов.

В начале нынешнего столетия папство, придя в упадок, всюду искало опоры; немудрено, что иезуитство, во время оно столь же могущественное и так же низко павшее, должно было возбудить его симпатию.

Рим и иезуитство были две развалины, взаимно поддерживающие друг друга.

Этот факт был столь очевиден, что Пий VII, не скрываясь, выражает его в булле, возвращающей иезуитам их права и привилегии. Когда папа, испуганный бурей, подобно ученикам, которых Иисус Христос упрекал в недостатке веры, говорит, «что море каждую минуту готово поглотить папство», то религия нисколько не была заинтересована в этом вопросе, — не барка Святого Петра нуждалась в спасении, а корабль светской власти.

Между Римом и иезуитами есть много схожего; коварство одной стороны прикрывает плутни другой: средства к достижению цели у них одинаковы. Это два авгура, которые не могут встретиться, без того чтоб не рассмеяться; это служит для них связью. Рим и иезуиты стремятся к одной цели, и, вместо того чтобы оспаривать друг у друга право неограниченного господства над вселенной, они делятся между собой.

Иезуиты, понимая критическое положение Рима, предложили ему свои услуги и все земные блага, как некогда дьявол, искушавший Спасителя. Рим, не ставивший себе в задачу следовать примеру последнего, согласился, обещая иезуитам, со своей стороны, протекцию в делах светских и духовных.

Контракт между Римом и иезуитами был взаимно обязующим не только по существу условий, но и вследствие самого порядка вещей. Интересы одного не могли страдать, чтобы это не отозвалось на интересах другого.

Эти ясные и точные заметки, которые так верно резюмировали переговоры, при которых Ноемия присутствовала, молчаливая и внимательная, давали ей объяснение того влияния, которое получили иезуиты над всеми тремя классами римского народа: над чернью, суеверию и набожному вкусу которой к религиозной торжественности они потворствовали; над двором, честолюбивые и жадные виды и страсти которого они активно поощряли; и над Церковью, которой они обещали власть. Проповедь, исповедь и народные школы увеличивали силу их влияния на дух массы. Богатства открывали им доступ в свете, всегда благосклонном к капиталу. Талейран у иезуитов заимствовал свой афоризм: «Надо прежде всего быть богатым».

Иезуиты первые в своих церквах начали исповедовать на всех языках. Все эти тайны, пришедшие из различных концов света, стекались в один центр, которым была иезуитская коллегия, это преддверие Ватикана, ножны того меча, рукоятка которого в Риме, а остриё везде.

Претензии же иезуитов относительно Франции гораздо труднее понять и объяснить.

Не безрассудное ли предприятие — заставить целый народ отступиться от выработанных им идей? Это всё равно что велеть водопаду подняться по откосу, с которого он падает, или реке течь по направлению к истоку; в течение более чем полстолетия все попытки подобного рода не имели успеха; но со стороны иезуитов это было безумие.

Прежде чем приступать к современным делам, необходимо заметить, что если иезуиты и оправились от всех своих поражений, то всё-таки они никогда не могли одержать решительной победы. Дело в том, что, несмотря на всю их ловкость, действуя постоянно в интересах своих страстей, они не могли удержаться от крайностей и преувеличений, которые возбуждают эти самые страсти. Эти люди, так ловко умеющие приобретать, не умели сохранять.

Провидение хотело, чтобы злые вдохновения были подвижны и чтобы одно добро было устойчиво.

После нравственного беспорядка и чувственной жизни во времена регентства, после скептицизма философской школы, наконец, после страшного переворота 1789 года возвращение к старому религиозному порядку было немыслимо. Каким это образом случилось, что столько людей стремилось к этому результату? Дело в том, что они принимали свои надежды за действительность и, вместо того чтобы посмотреть на общественное настроение, только останавливались на взглядах правительства.

Восстанавливая во Франции католицизм, Наполеон поддался скорее увлечению, нежели убеждению; увлечённый величием деяния, он придал восстановленному зданию более блеска, нежели прочности. Надо было воспользоваться таким редким случаем, чтобы написать на скрижалях истории прочные вольности, предоставить полную свободу совести, выбрать культ по старым традициям нации, но не возвышать его над другими и освободить от римской зависимости.

Император и его советники были обмануты хитростью папы и его кардиналов; эти так ловко перепутали мирское с духовным, они были так тонки и изворотливы, что неопытные французские богословы были разбиты и отступили. Наполеон, победитель и владыка Рима, был разбит Пием, побеждённым и пленённым.

Всё осталось в неизвестности относительно положения французских епископов; отсюда колебания в будущем и требования Рима; покидая крепость, глава ультрамонтанов оставил в ней своих союзников.

История показала, какие неприятности причинило это важное упущение при величии, а впоследствии при падении империи.

Один из полководцев Наполеона энергично выразил общественное неудовольствие при виде духовенства, которое вместе с призванной добрыми умами религией принесло злоупотребления, которые возмущали общество.

Папский легат объявил особенный юбилей по поводу восстановления католического вероисповедания; он присоединил при этом милость, дозволяя отпускать грехи покупкой индульгенций. Видя эту торговлю, маршал Ланн сказал: «Бонапарт погрузился в святую воду, он там и потонет».

Это было мнение всей Франции.

Начиная с 1804 года иезуиты подняли голову. И отсюда начинается эта продолжительная и слепая махинация, которая продолжается до нашего времени.

Иезуиты очень хорошо знают, что католический и римский догмат, который требует веры без всяких рассуждений, очень нравится сильным мира сего, всегда готовым стеснить свободу мысли. История очень хорошо доказала, что от атеизма до анархии один шаг, чтобы знатные не предпочитали молчание спорам и их опасностям.

Таким образом, иезуиты находят поддержку в правительствах, поддержку, в которой первые не сознаются, но, однако, получают. Они умели устраивать себе тайную помощь во всякое время и всяком месте.

15 августа 1804 года в бывшем здании Сульпицианского ордена, на улице Богоматери полей, № 28, несколько священников собрались вместе. Праздник Успения Пресвятой Богородицы и именины Наполеона совпадали в этот день. В этой церемонии участвовали священники, которым удалось избегнуть ударов революции. Между ними были аббат Фромен, товарищ Робеспьера по училищу Louis le Grand; захваченный в набор 1793 года и зачисленный в Дубский полк, снова вступив в семинарию Святого Сульпиция в 1801 году, он сбросил каску, чтобы надеть рясу; Л егри-Дюваль, предлагавший себя в исповедники Людовику XVI; аббат Оже, бывший генеральный викарий Булонской эпарии, принадлежащий к «малой церкви» города Лиона, первому расколу, который образовали против конкордата сульпицианцы, прикрываясь именем «отцов веры»; Эмери, бывший наставник Фромана и Оже; и, наконец, Гарнье, который заменял его в данное время, оба — первые установители духовного образования в семинарии Святого Сульпиция. Эти священнослужители были собраны в Париже, чтобы произвести пробу устройства домов, названных «малыми семинариями», домов, предназначенных для воспитания в одинаковых мыслях и в одинаковом направлении детей раннего возраста как предназначенных впоследствии на служение Церкви, так и долженствовавших остаться людьми светскими. Печальное смешение, которое впоследствии должно было дать и печальные результаты. В тот момент, когда глава государства отдавал духовенству развалившиеся остатки национальных имуществ для основания семинарий; когда «гений христианства» ввёл благочестие в моду и очистил нравы от принуждённого революционерного нечестия, в этот момент очень мало внимания обратили на основание обыкновенного воспитательного дома.

Это был ручеёк, ставший впоследствии громадной рекой.

В то время явился молодой человек, мечтающий на ниве воспитания юношества завоевать себе то первенствующее положение, которым отец Лашез пользовался при Людовике XIV благодаря влиянию исповедальни. Преданность этого молодого человека партии духовенства была безгранична; он был упрям тем упрямством ризницы, которое вошло в пословицу. Он был очень хорошо и даже блистательно образован, обладал отлично развитыми способностями ловкого интригана, редкими талантами устроителя и администратора, знал свет и вращался при дворе. Все потворствовали его желаниям, даже происхождение его, казалось, оправдывало их.

Аббат Лиотар родился в Версале, в комнатах маршальши де Таллар, и был предметом забот принца де Конде. В 1793 году реквизиция сделала из него защитника Мобежа; он служил в 3-м полку драгунов. Это неудивительно, ещё и в настоящее время можно найти между французскими епископами бывших солдат Республики, которая никогда, конечно, не предполагала приготовлять рекрутов для Церкви. Сподвижниками аббата в семинарии Святого Сульпиция были де Квелен и Фетрие. Тогда тоже процветали в монастыре Святого Фомы Акенсийского славные катехизации под председательством m-me де Санбюссе; всё доказывало развитие в духовенстве идеи возрождения и восстановления своего значения. Тогда поняли, что развалины бывших духовных школ могли быть восстановлены только при полном соединении всех оснований прежнего духовного образования. Дом воспитания, громадное учреждение, расположенное в большом отеле Траверсер в улице Богоматери полей, открылся под дирекцией аббатов Лиотара — сульпицианца, Фроманао — раториянца и Оже — иезуита.

Говорили, что благочестивая Франция аплодировала этой манифестации. Открытие школы сопровождалось, однако, и другого рода одобрениями, и теперь трудно понять, каким образом тогда не догадались, что это учреждение было постановлено не только против университета, но что система обучения, которой в нём держались, скорее иезуитская, чем религиозная, восстанавливала против самой империи, против оснований новой системы управления.

Западня не была замечена; но от 1804 года до 1825-го, в продолжение почти 22 лет, ничем не пренебрегали, чтобы опутать политические нравы сетью священнического образования.

Империя, несмотря на основание университета в 1808 году, оказала учреждению Лиотара снисхождение слишком большое, чтобы считать его безрасчётным.

Наполеон полагал, что он нуждается в воинственном духовенстве; он нападал на папу и на высших служителей церкви, но щадил аббатов и коварные школы, для того чтобы казаться проникнутым духом примирения.

Другой Дом воспитания, дополнявший дом аббата Лиотара, основал под дирекцией Бернара и Оже два пансиона для детей: один в Париже на улице д’Ассо, другой в Монруже, в поместье, которое служило при Реставрации местом развлечения для иезуитов. Людовик XVIII с самого начала своего царствования уже показал, как ему неприятна религиозная реакция; он видал зарождение революции 1789 года и сам принимал участие в её первоначальных ростках. Не отказывая духовенству в протекции и снисхождении, он не соглашался на требования, кои могли компрометировать популярность Реставрации. Но романический случай изменил это королевское решение, и Людовик XVIII не мог противостоять искательствам религиозной партии, самым ретивым агентом которой был аббат Лиотар.

Здесь история так близко соприкасается с романом, что трудно было бы поверить рассказу одного из собеседников во время монастырских бесед, если бы этот рассказ не был подтверждён неопровержимыми данными.

М-me де Жокур, свекровь графини дю Кайля, как статс-дама королевы, жила при дворе графини де Прованс во время эмиграции; умирая, она поручила свою невестку Людовику XVIII. В 1819 году возник разлад между графом дю Кайля и его супругой, и графиня, проиграв процесс против мужа, поставлена была в необходимость удалиться из Парижа вместе со своим сыном Уголино дю Кайля, слабеньким ребёнком не старше четырёх лет.

Известно, что графиня дю Кайля была в очень близких отношениях с Людовиком XVIII, несмотря на то что не прекращала своей дружбы с виконтом де Состен де ля Рошфуко. Пользуясь этим и зная виконта через его бывшего наставника Легри-Дюваля, аббат Лиотар и проник к фаворитке. Он был настолько ловок, что заставил кого-то предложить графине поместить её сына в маленькую семинарию в Термини близ Шартра, где аббат успел основать Дом воспитания, подобный дому на улице Богоматери полей. Мог ли Лиотар, воспитанный среди лиц, бывших при старинном дворе, не подозревать, что графиня дю Кайля, дочь бывшего генерального адвоката Талона, принимавшего как член парламента столь значительное участие в деле Фавраса, получила на хранение от своего отца бумаги, в которых соучастие Людовика XVIII, тогда ещё просто графа Правансальского, было ясно доказано, мог ли он этого не подозревать, — мы не знаем. Если же Лиотар как незаконнорождённый сын принца де Конде знал эти семейные дела, то легко мог предчувствовать счастливую судьбу графини. Людовик XVIII, находясь на троне, постарается всё сделать, дабы загладить все следы революционерных грехов своей молодости.

Что бы ни было, но юный Уголино дю Кайля, отданный на попечения аббата Бернье, которого шартрский епископ m-r де Латиль по просьбе графа д’Артуа приставил к нему в виде наставника, провёл три года, спрятанный в Термини, маленьком городке в Босе, в трёх лье от Артене к в шести от Орлеана, и никто не знал его убежища. Письма, писавшиеся с чисто отеческой любовью, автором коих был Лиотар, а передатчиком виконт де ля Рошфуко, извещали мать о состоянии здоровья её сына. В то время влияние на короля прекрасной бордоской фаворитки мадам П... уже прекратилось; и мадам де М... тоже потерпела полное поражение.

Людовик XVIII, вспомнив желание m-me де Жокур, извещённый о процессе графа дю Кайля, а может быть, заботясь также о наследстве, оставленном генеральным адвокатом Талоном, захотел познакомиться с дочерью последнего. В то же время происходило в собрании пэров (равных) сближение между сторонами старой правой и молодой правой, представителями которых были, с одной стороны, гг. де Шатобриан и де Монморанси, с другой — гг. де Дудовиль и де Пасторе. Лица, заинтересованные в этом деле, встречались без всякого принуждения как в отеле виконта де ля Рошфуко на улице Варенн, так и у m-me де Круази. Кстати, в гостиной последней m-me де Кайля и познакомилась впервые с аббатом Лиотаром, этим ловким священнослужителем, которого она знала только по услугам, оказанным ей и её сыну. Тем не менее аббат отвоевал себе уже довольно большое место в мыслях графини посредством всех прелестей одной из пленительнейших переписок, которая когда-либо велась.

М-mе де Кайля искренне призналась ему, что письма его были прочитываемы королём.

Наконец-то, иезуиты попали в кабинет государя! Это был громадный шаг, но он дорого обошёлся фаворитке. Мемуары того времени утверждают, что Людовик XVIII приказал графине сжечь при нём все бумаги процесса Фавраса[8]. Это можно назвать величайшей потерей для истории; зато король не мог ни в чём отказать женщине, давшей ему такое доказательство своей преданности. Он, само собой, заинтересовался сыном такой матери, а также и аббатом Лиотаром, который так устроил, что его попросили представить донесение о политическом состоянии государства. Таким образом, аббат попал в милость, и в виде пробы своего кредита он ввёл г-на де Карбьера в совет министров.

Король виделся каждую среду с графиней де Кайля, которая в свою очередь поддерживала то устно, то письменно постоянные сношения с Лиотаром. Никогда ничьё секретное влияние не было рассчитано с такой опытностью, верностью и постоянством.

Летом 1821 года графиня де Кайля, подражая знаменитым фавориткам древних Бурбонов, удалилась из Тюильри под тем предлогом, что она не была удостоена доверия, равного её преданности. Следуя советам аббата, графиня написала Людовику письмо на одиннадцати листах с целью устранить последние препятствия на дороге гг. де Вильеля и Карбьера к министерским портфелям. Это письмо долженствовало разрешить все сомнения монарха. Однако графиня, испугавшись сама своего поступка, не решалась просить ответа. Лиотар её почти насильно привёл в кабинет короля и сам со своей стороны написал де Вильелю, удалившемуся в Тулузу. Пятнадцать дней спустя вышел в свет приказ, передавший власть в руки иезуитскому министру.

Странно подумать, что этот аббат из своей комнаты через посредство женщины управлял судьбами Франции при короле столь положительном и проницательном, каким был Людовик XVIII. Он просит и получает для мсье Состен де ля Рошфуко место генерального управляющего отделом искусств, достигает уничтожения конкордата, учреждения должностей восьми духовных пэров, назначенных королевским приказом 31 октября 1822 года, и наконец основания министерства вероисповеданий, портфель которого вверяется, по его же просьбе, г-ну де Фрайсину, в котором иезуитскую реакцию возбудили беседы в семинарии Святого Сульпиция и которого призвали ввиду почти нескрываемой цели.

Сам мсье де Вильель не избежал смелого влияния, которое воплощал в себе Лиотар, и он должен был принять для управления в министерство финансов мсье де Ренневиля, только что выпущенного из иезуитского рассадника в Ахеле, де Вильель должен был подчиниться следующей инструкции:

«Нами вы возвышены, но не для вас, которого мы не знали, а для блага государства, служить которому мы вас посчитали достойным; конечно, только вашими делами вы и можете поддержать себя, но не думайте, что одному и без поддержки вам возможно будет удержаться у дел и творить добро. На кого же хотите вы опереться, если вы удаляете верных друзей короля. Пусть всякое чувство гордости и честолюбия исчезнет перед интересами монархии».

Это письмо перепечатано с документа неопровержимого, лежащего перед нашими глазами; это Мемуары аббата Лиотара, напечатанные им самим.

Мсье де Вильель думал, что он сделал довольно, показав эмигрантам часть безнаказанности, обещанной им впоследствии, и, видя, что дворяне и духовные осаждают власть, он отдёрнул лестницу. Согласие между им и иезуитами казалось порванным, когда началось царствование Карла X. Во время агонии Людовика XVIII графиня де Кайля попала ещё больше в милость; Жотар воспользовался этим, чтобы просить себе место в королевском университетском совете. Мсье де Фрайсину, раскусивший уже давно этого человека, воспротивился всеми силами распоряжению, долженствовавшему разрушить сам университет, и не допустил мсье Лиотара до занятия этого места. Решили, что довольно для торжества духовенства и того, что оно успело во времена Реставрации основать тридцать новых епархий и около шестидесяти духовных школ.

Борьба против королевского совета университета приняла тогда такой упорный характер, что администрация де Вильеля, несмотря на влияние иезуитов, молча одобрила решимость г-на де Фрайсину.

Графиня де Кайля, уязвлённая в своём самолюбии, заставила кораля назначить Лиотара наставником герцога Бордоского, между тем как дом на улице Богоматери полей, переустроенный в коллегию с полным курсом, был наименован коллегией Станислава. Это было необходимой уступкой униженному самолюбивому аббату. Лиотар был ошеломлён; он хотел придать большее распространение основной мысли этих частных училищ; тогда он сам удалился и представил, чтобы заменить себя, г-на Оже, иезуита. Епископ Гермонолиса понял внутренний смысл и последствия этого поступка, который он самым любезным образом одобрил.

Смерть Людовика XVIII ожидалась с нетерпением; как весьма энергично замечали, драма становилась достойной Ле-Телье, Малафады и даже самого Игнатия.

По случаю испанской войны Лиотар писал де ля Рошфуко: «С каждым полком приобретайте сокровище, тратьте золото, не жалея пороха; покупайте, покупайте!»

Он дал также следующий совет правительству:

«Издавайте официальный журнал в стиле политических новостей друга короля и религии. Он должен быть без желчи, без яду, без смыслу, одним словом, вполне бесцветный. В нём вы будете обнародовать, как и в “Jornal de Paris", изменения температуры, степень возвышения воды в реке, биржевой курс цены на хлеб, сахар и кофе, главнейшие назначения и увольнения, законы, интересующие большинство граждан, замечательнейшие события в Европе, для того чтобы оставалось известным, что султан Махмут ещё не повешен; уничтожьте все остальные политические журналы или уменьшите их число. Листки же с дурным направлением преследуйте до их полнейшего уничтожения.

Пользуясь людьми, подобными Фрайсину, Розану и т. п., вы будете держать в руках все классы общества, и вельможи, и дамы, посвящающие себя добрым делам, начиная с жаднейших и кончая самыми богатыми, все будут вам повиноваться. С помощью влияния на народ братьев христианских школ, достойных удивления девушек Святого Винцента де Поля, сестёр мудрости из Сент-Андре, вы приберёте к рукам и население в городах, и юношество в деревнях; всем вы дадите одинаковое направление. Все вам помогут распространить всюду, даже в самых низших слоях общества, преданность королю, подчинённость власти, смирение перед несчастьем и высшую философию, которая учит жить, довольствуясь даже самым низким положением, в которое Провидение нас поставило. Это главные черты хорошего управления».

Высшая философия, проповедником коей был аббат Лиотар, не приходилась по вкусу вожакам религиозной интриги. Гг. Фрайсину и де Латиль являлись одними из самых честолюбивых и ревностных деятелей. Г-н де Латиль, который только что начинал пробиваться в свет, не остался посторонним зрителем внезапных милостей, оказанных графом д’Артуа графине дю Кайля; в его-то епархии и был воспитан юный Уголино стараниями ревностного прелата. Иезуиты прибрали к рукам и брата короля. Г-н де Латиль в высшей степени был одарён всеми способностями интригана, кроме способности достигать цели. Во время последних моментов жизни короля, когда фаворитка должна была уступить духовнику своё место у изголовья умирающего, Людовик XVIII всё ещё старался сделать невозможным успех г-на де Латиля, вспыльчивости которого он сильно боялся.

Епископ Гермополисский, поддерживаемый де Вильелем, остался при министерстве. Со смертью короля графиня дю Кайля исчезла; мсье де Латиль заставил назначить наставником молодого принца г-на Тюрена, свою креатуру. Аббат Лиотар, не игравший теперь никакой роли, не занимавший даже места кюре, пал тяжело, но без шума.

Духовенство было сильно затронуто этой революцией при дворе, её приписали старой ненависти иезуитов к ораторянцам. Иезуиты ожидали возвышения их мессии де Поливьяка. Аббат Лиотар был уничтожен и стушевался перед двумя иезуитами — аббатом Оже, поставленным им же во главе коллегии Станислава, и де Латилем.

В то время между различными церковными обществами произошёл разлад, которым и воспользовалась либеральная партия.

Г-н Лиотар, обманутый своими же креатурами, мог тогда порадоваться мерам де Фрайсину, уничтожившего все малые семинарии. Иезуиты владели тогда восемью большими домами воспитания в полном цвете их развития. Эти дома, уничтоженные по распоряжению де Фрайсину, находились в Сент-Ахеле, Сент-Анне, Монморильоне, Бордо, Бильоме, Аахене, Форкалкье и Доле. Лиотар видел также, как разваливались и его учреждения, не менее процветающие и столь же многочисленные.

Злоба иезуитов не знала более пределов. Министерство 1828 года, представляемое в лице де Мартиньяка, являлось в самом непривлекательном свете; мечтали о возвышении Полиньяка.

За несколько времени до падения де Вильеля у аббата Лиотара спросили совета относительно назначения де Полиньяка, он ответил: «Всё очень хорошо, исключая Полиньяка, это новый человек, и он не должен быть посвящён в наши внутренние дела».

Фатальная рука иезуитов, испытав Рим, подталкивала королевскую власть. Год спустя, 9 августа 1829 года, князь де Полиньяк был назначен первым министром, а ещё год спустя, 9 августа 1830 года, Людовик-Филипп всходил на ступени трона, с которого трёхдневная революция столкнула Карла X, после того как этот государь подписал распоряжения, продиктованные иезуитами.

Народное волнение разогнало эти шайки так же быстро, как ветер разносит солому.

Иезуиты бросили все свои имения с той лёгкостью, которую даёт им в случае несчастья владение под чужим именем.

Дом в Монруже, бывший во время борьбы их главной квартирой, и коллегия в улице Севр были главными их учреждениями в Парижской провинции. Лионская провинция, вторая часть Франции, разделённой на две половины иезуитами, обладала также своими значительными учреждениями, в них иезуиты преподавали под именем «отцов веры» и соединялись в общества, прикрываясь именем лазаристов.

Увлечённые бурей 1830 года, иезуиты стянулись к Риму, откуда они наблюдали за прохождением облаков, влекомых ураганом революции.

Парижские происшествия, двойной разгром церкви и епископского дворца заставили их сперва отчаиваться, но потом явилась некоторая надежда — только действовать необходимо было с крайней осторожностью.

Предупредительность, с которой обратилось за согласием к Риму июльское правительство, им показалась хорошим предзнаменованием. Во время царствования старшей ветви они действовали открыто путём захвата, теперь же при младшей ветви они будут действовать вкрадчиво, осторожно; на следующий день после июльской революции, пока народ ещё волновался снаружи, внутрь Пале-Рояля уже проникли иезуиты. Они шагнули вперёд. Казимир Перье и Анкона их испугали немного, тогда они притаились и остановились на месте, не отступая.

Тут начинается новый ряд происшествий: иезуиты, заручившись симпатиями нескольких ханжей и вообще рассчитав, что их ожидает не худший приём при дворе, возвратились один за другим и без шума занялись завоеванием потерянных положений.

Самое главное, чего они всегда будут страстно желать, это положение во главе образования, этого фундамента общественной жизни.

Препятствия на пути этого нашествия были многочисленны и труднопреодолимы. Против иезуитов поднимался университет с его могучим единством, их отталкивало общественное мнение и всеобщая антипатия; законы королевства соединялись для этой борьбы с университетом и общественным мнением.

Иезуиты вообразили себе, что они могут преодолеть эти препятствия, пользуясь симпатией тех немногих, которые предполагают соединить гнёт религиозный с гнетом политическим; они опирались также на ненависть общую к ним и к правительству.

Во время Реставрации иезуиты требовали помощи от низшего духовенства; миссии в чужие земли, религиозные церемонии, проповеди, все церковные ухищрения были пущены в ход. Ничем не пренебрегли, даже явились чудеса, во главе которых поставлен был крест, явившийся в Мюнье — одном из тёмных уголков Пуату. При новом порядке вещей всё пошло иначе. Иезуиты обратились к лицам высшего духовенства, они убедили епископов в том, что народное образование и колоссальное здание университета скрывают в себе следы огромного заговора, цель которого уничтожить во Франции католическое исповедание, разрушить Церковь и разогнать паству священнослужителей.

Они оклеветали школы, институты, коллегии и академии, Сорбонну, нормальную школу и французскую коллегию, они достигли того, что во многих возбудили угрызения совести и опасения за счастье своего семейства; епископы же все восстали, как будто настали времена разрушения и несчастья, предсказанные пророками.

Епископы не угадали западни и все попались, увлекаемые, правда, священническим честолюбием и тем духом упрямства и неподчинения, свойственным духовенству, который всегда удалял это сословие от общения с правительством. Иезуиты отлично исследовали эти страсти, и Рим покровительствовал вражде французских прелатов.

Правительство, которое эти поддразнивания беспокоили более своим бесстыдством, чем сущностью самого дела, старалось держаться нейтралитета, склонявшегося, впрочем, в пользу духовенства; двор молчал. Низшее духовенство не вмешивалось в эти споры, выгодные только для пользы епископов, так как последние этим способом приобретали себе льготы и богатства, в которых они священникам отказывали.

Однако общественное мнение начало тревожиться, его инстинкты открыли ему присутствие пагубных наклонностей и приближение опасности. Иезуиты снова являлись под различными формами и прикрывались старинными именами, наконец один знаменитый процесс открыл или, скорее, доказал существование на улице Почт коллегии ордена, указал на все его операции, на его алчность и богатство; оказалась всё та же живучая, трудноуничтожаемая система.

В то время как епископы открыто поддерживали иезуитов и грозили в случае изгнания ордена принять его членов под кров своих дворцов, селения наводнялись мистическими изданиями, затемняющими ум и портящими сердце, и деревенские кюре не могли уже более побороть суеверия, которое поддерживало вредное для процветания добра, но столь удобное для дурных намерений невежество. Мир и мирские заботы затемняли древнюю чистоту веры.

Слышались голоса за приведение в действие законов, предписывающих леность по воскресеньям и праздникам.

Ничто не могло сравниться с дерзостью и смелостью церковной полемики и епископских посланий, разжигающих и без того общее пожарище.

Если и случалось, что правительство желало сдержать эти проступки, то рука его дрожала и слабела; епископат смеялся над наказаниями, честолюбивые искатели популярности поставили на вид правительству всё зло и указали на власть, необходимую для его уничтожения, власть, которую давали ему его же законы.

Правительству доказали, что эти законы сохранили всю свою силу. Преступление было очевидно.

Присутствие противозаконных обществ было доказано, и Франция узнала не без удивления, что она состояла во власти иезуитов, разделивших её на две провинции — Парижскую и Лионскую.

Узнали также, что всё сословие французских духовных с епископами во главе, повинуясь особым приказаниям, предполагало отказаться от повиновения правительству касательно значительнейших вопросов церковной дисциплины. Одно низшее духовенство не поддавалось столь пагубному влиянию. Ультрамонтанское влияние проглядывало во всем поведении администрации.

Находясь в таком положении, правительство, опутанное ярмом, которое оно само же на себя и наложило, не посмело действовать согласно своим убеждениям и спросило совета у Рима, каким образом приводить в исполнение законы в Париже. Развязка этой комедии занимала все умы в Риме, даже в стенах монастырей слышались об этом рассуждения. Посланник Франции прибыл в папский город, не зная сам, чего он пришёл просить. Сначала ему отказали в аудиенции у папы под предлогом, что цель его миссии не была достаточно разъяснена; потом его кормили завтраками, водили из канцелярии в канцелярию, им играло коварное папское управление, тратя на него все запасы своей хитрости, тонкости, острой иронии, и наконец его отослали к генералу иезуитов всё для того же: чтобы получить разрешение привести в исполнение французские законы. Генерал подтвердил, что не было препятствий к исполнению правосудия, и отослал французского посланника, затруднявшегося следующей дилеммой:

«Или вы имеете против нас законы, или вы их не имеете; если они у вас есть, то кто же думает вам помешать привести их в исполнение. Если же у вас их нет, то вы можете совершенно спокойно издать их. Это не может нас касаться».

Когда г-н Россе написал из Рима, все провозгласили победу. Одни говорили:

«Он всё получил...»

На что другие отвечали:

«Мы ничего не дали».

Иезуиты ложатся на землю, когда видят, что ветер гонит на них песок.

Смертоносный вихрь пролетает над ними, их не трогая, они тогда встают и продолжают своё шествие.

Симун дул с французской трибуны, иезуиты пропустили бич над собой и опять поднимутся. Из всего, бывшего для них столь неприятным, осталась пустота и загадка, никем не разгаданная; что это верно, доказывает прибытие в Париж отца провинциала Лионской провинции, приезжавшего разузнавать положение дел.

Дом на улице Почт очищен; поговаривали о значительных суммах, переведённых в векселях за границу. Запрещено иезуитам жить обществами во Франции. Но всё-таки связь ордена не порвалась, она только растянулась.

Во всем этом играет большую роль какая-то тайна — это тайна города Рима.

Иезуиты знают это, и мы это тоже знаем. Иезуиты не считают себя побеждёнными, и чтобы дать лучшее понятие о их богатствах, мы сочли нужным собрать все подробности этого рода в конце наших замечаний об этом ордене.

Различные учреждения общества Иисуса имеют следующие названия: коллегии, не владеющие ничем, в них живут отцы иезуиты, профессы ордена.

Резиденции, с меньшим значением, обладают правом владения имуществом.

Собственно дома, пробные учреждения в странах, куда иезуиты старались проникнуть.

Миссии — их образуют отдельные личности, посылаемые с целью исследовать положение дел и обязанные извещать генерала о малейших благоприятных обстоятельствах в пользу ордена. Миссии образуют мало-помалу с присоединением новых членов коллегию или школу общества, Дом послушников или резиденцию.

Семинарии, заведения со специальной целью богословского образования.

Членов же общества можно разделить на три большие категории: 1) священники и между ними профессы; 2) ученики и послушники и 3) братья, занятые домашними работами и заботами о материальном благосостоянии ордена.

В 1626 году, через 86 лет после своего основания, при своём шестом генерале Муцин Вителлесхи орден считал в Европе 29 своих провинций, а именно: 4 в Италии, 2 в Сицилии, 1 в Сардинии, 5 в Испании, 5 во Франции, 3 в Бельгии, 1 в Шотландии, 1 в Ирландии, 5 в Германии, 2 в Польше. Кроме своих Европейских владений, орден основал 5 резиденций в Азиатской Турции, 2 провинции в Восточной Индии, 1 на Филиппинских островах, 1 в Китае, 1 в Японии и 5 в Америке.

Эти провинции заключали в себе 803 учреждения в 1626 году, а в 1640 году их уже насчитывалось до 960 под следующими наименованиями: 26 коллегий, 222 резиденции, 51 послушничество, 48 семинарий, 542 школы и 71 миссия. Образование находилось почти везде с помощью коллегий в руках иезуитов.

У них было 108 училищ в Испании, 79 во Франции, 91 в Германии, 36 в Бельгии, 29 в Польше.

Число членов ордена достигало в 1626 году до 15 493 братьев, из которых 13 369 действовали в европейских провинциях. В Испании их жило 2962, в Германии — 2283, в Италии — 2256, во Франции — 2156, в Бельгии — 1841 и т. д.

В остальных частях света они были так размещены: 510 в Восточной Индии, 128 на Филиппинских островах, 30 в Китае, 140 в Японии, 1316 в Америке, Мексике, Новой Гренаде, Перу, Парагвае, Бразилии и Чили.

В 1710 году во владении ордена считалось 612 училищ, 157 пансионов, 59 послушничеств, 340 резиденций, 200 миссий, 80 коллегий и иезуиты преобладали в 80 университетах.

В 1749 году они имели уже 89 коллегий, 669 школ, 61 послушничество, 176 семинарий, 335 резиденций, 273 миссии. Число членов доходило до 22 589 братьев, из которых было 11 239 священников.

Мы не имеем столь полных данных относительно следующих лет. Во время уничтожения ордена в 1773 году папой Климентом XVI уничтожена и большая часть документов; уцелевшие же бумаги старательно скрыты в архивах римского двора.

Известно, что невзирая на папскую буллу орден продолжал открыто существовать в России.

i промежуток времени от смерти восемнадцатого генерала Лорана Риччи, умершего 22 ноября 1775 года, два года спустя по уничтожении ордена, и до назначения девятнадцатого генерала Фадея Бржозовского, занявшего своё место 2 сентября 1805 года, после издания восстановляющей буллы папы Пия VII, книги ордена насчитывают четырёх, следовавших один за другим, начальников с титулом «генеральных викариев Белоруссии».

Сорок лет тому назад иезуитский орден восстановлен официально. В первое время образ действий его отличался осторожной скрытностью; втихомолку вкрадывались иезуиты во все государства Европы, стараясь укорениться в них под чужими именами. В конце Реставрации они приободрились и начали действовать смелее, как вдруг революция 1830 года стала им поперёк дороги. Снова стушевался иезуитский орден, выжидая, чтобы миновала буря, но ненадолго — в настоящее время он уже открыто заявляет претензию на обладание всем, что принадлежало ему во времена его величия. Неудача, которую он претерпел во Франции, вследствие энергично выраженной народной воли, не в состоянии лишить его мужества и заставить отказаться от его планов. Борьба будет продолжаться — изменится только её внешняя форма. Следовательно, статистика сил иезуитов как во Франции, так и в других государствах не лишена интереса.

Орден не может уже более гордиться, как это было в XVII и XVIII столетиях, своими 44 провинциями, 960 учреждениями и 22 000 членов. Но могущество его растёт из года в год, всюду сеет он свои семена, надеясь, что со временем они принесут плоды.

В настоящее время в Европе и вне её у иезуитов существует 14 провинций: в Риме, на Сицилии, в Неаполе, Турине, Испании, Париже, Лионе, Бельгии, Англии, Австрии, Германии, Ирландии, Мэриленде и Миссури.

1 января 1838 года в этих провинциях было 173 учреждения и 3067 членов.

1 января 1841 года — 211 учреждений и 3565 членов.

1 января 1844 года — 233 учреждения и 4133 члена.

Итак, в течение шести лет орден увеличился 60 учреждениями и 1066 членами.

Затем в 1844 году число их стало возрастать ещё быстрее.

По сведениям, полученным в Риме, от 1 января 1844 по 1 января 1845 года в семи провинциях, а именно в Риме, на Сицилии, в Турине, Испании, Париже, Лионе и Бельгии, орден увеличился 394 членами. В последнее время число желающих стать членами иезуитского ордена возросло до такой степени, что генерал его, отец Ротоан, чтобы ослабить эту лихорадку пострижения, счёл нужным официально заявить в марте 1845 года об опасностях, которым подвергаются члены ордена.

Римская провинция насчитывала к 1 января 1841 года 601 иезуита, к 1 же января 1845 года число это возросло до 702, из которых 269 были священниками, 201 послушниками и 232 братьями. Генерал ордена живёт в Риме, там же сосредоточены главнейшие учреждения.

В Риме находится важнейший maison prof esse и училище, специально предназначенное для обучения священников для Германии. Затем существует ещё училище и коллегия, состоящая из 49 священников, 69 послушников и 42 братьев, дом собственно для послушников, где живут 8 священников, 58 послушников и 30 братьев, третьестепенный послушнический дом, благородный пансион, семинария, в которой готовятся миссионеры для общества распространения христианства.

Другие учреждения Римской провинции заключаются большей частью в училищах, где иезуиты стараются завладевать умами молодёжи. Таковы училища в Камерино, Фано, Фаенца, Феррентино, Ферраре, Фермо, Форли, Модене, Сполетте, Тиволи, Орвьето, Лоретто и Вероне.

С начала 1845 года они открыли одно училище в Венеции, другое в Парме и собираются преобразовать в училище Мальтийскую миссию. У них есть, кроме того, большой послушнический дом в Вероне и несколько резиденций в Галлоро, Гересциа и в некоторых других городах Италии.

В Сицилийской провинции, заключавшей в себе в 1841 году 251 иезуита, их теперь 272. Главнейшие учреждения этой провинции заключаются в коллегии, в послушническом доме и в большом Палермском училище. В этих трёх зданиях обитают 169 иезуитов, из которых 53 священника, 60 послушников и 56 братьев. У них есть, кроме того, благородное училище в Палермо, училища в Авкамо, Кальтанизетта, Мареала, Модика, Ното, Салеми (в этих городах большей частью от 15 000 до 20 000 жителей); есть резиденции в Термини, Трапани, Мазари; дом на горе Альбано и миссии в Альбании и на острове Сира.

В Неаполитанской провинции в 1841 году было 258 иезуитов, а в 1844 году — 279. Из их учреждений замечательны: большое училище в Неаполе, заключавшее 98 иезуитов, из которых 32 священника, 36 послушников и 30 братьев, послушнический дом в Сорренто, благородное училище в Неаполе, училища в Салерно, Беневенте и Лецце.

В Туринской провинции с 1 января 1841 года по 1 января 1845 года число иезуитов возросло с 379 до 428. У них есть в Турине благородное училище, ещё другое училище и пансион, где пребывает 81 иезуит, из которых 31 священник, 31 послушник и 19 братьев коллегии в Генуе, послушнические дома в Чиари и Кальяри, училища и пансионы в Аосте, Шамбери, Женеве, Кальяри, Ницце, Наваре, Сассари, С.-Ремо и Вогере. С 1845 года открыто ещё новое училище в Масса.

Учреждения в Испанской провинции пришли в упадок вследствие политических беспорядков, театром которых была эта страна. 1 января 1845 года 113 иезуитов рассеялись по Испании, в особенности в епархиях Толедской, Севильской, Пампелуиской и Валенекой, из которых было 50 священников, только 6 послушников и 57 братьев. 96 иезуитов, из которых 45 священников, 32 послушника и 19 братьев этой же провинции, разошлись по другим странам. У Испанской провинции есть резиденция и училище в Нивелде в Бельгии, резиденция в Эр во Франции.

В 1841 году у неё были в Буэнос-Айресе миссия, два училища и резиденция, включавшие 42 священников, 12 послушников и 14 братьев. Впоследствии эти учреждения были уничтожены. Есть ещё резиденции в Южной Америке, в Парагвае, Уругвае, Лаплате, Бразилии, Новой Гренаде и Чили. Важнейшие из них резиденция в Кордове, училище и послушнический дом в Боготе, заключающие 11 священников, 5 послушников и 6 братьев.

Парижская провинция состоит из Парижа и северной части Франции. В ней был на 1 января 1841 года 291 иезуит, а на 1 января 1845 года 420. В самом Париже у них были резиденция и семинария, заключающие 23 священника и 10 братьев; в С. Ашель послушнический дом и резиденция, где находились 15 священников, 20 послушников и 14 братьев; резиденции: в Анжере с 10 священниками и 3 братьями; в Страсбурге с 6 священниками и 2 братьями и в Бурге с 6 священниками и 3 братьями; в Кемпере с 6 священниками и 4 братьями; в Метце с 10 священниками и 3 братьями; в Нанте с 8 священниками и 4 братьями; в Ванне с 7 священниками и 3 братьями; в Лилле с 5 священниками и 2 братьями; в Мессе, близ Лана, с 6 священниками и 3 братьями; в Пуатье с 6 священниками и 2 братьями; в Руане с 6 священниками и 2 братьями. У них были в Лавале послушнический дом и семинария, заключавшие 77 иезуитов, из которых 28 священников, 36 послушников и 13 братьев.

В Иссенгейме, в Верхнерейнском департаменте, недавно основаны резиденция и послушнический дом, заключающие в себе с 1 января 1845 года 7 священников, 9 послушников и 12 братьев. Так как им запрещено открывать училища во Франции, они открыли его на самой её границе — в Брюгелетте в Бельгии. Это училище зависит от Французской провинции и заключает в себе 19 священников, 85 послушников и 11 братьев. 19 иезуитов Французской провинции находятся миссионерами в Канаде и 8 в Китае; она владеет, кроме того, двумя учреждениями в Северной Америке, где находятся 19 священников, 35 послушников и 11 братьев. Оба эти учреждения расположены в штате Кентукки, в городах С.-Мари и Луисвиль.

Лионская провинция простирается на всю Южную Францию. В ней было в 1841 году 290 иезуитов, а 1 января 1845 года — 446. В то время у неё были резиденции в Лионе с 18 священниками и 10 братьями; в Аахене с 6 священниками и 4 братьями; в Бордо с 8 священниками и 5 братьями; в Доле с 13 священниками, 13 послушниками и 9 братьями; в Гренобле с 6 священниками и 3 братьями; в Марселе с 8 священниками и 5 братьями. У них были также в Тулузе резиденция и послушнический дом с 16 священниками, 27 послушниками и 16 братьями; резиденция и третьестепенный послушнический дом в Лалувеске — с 7 священниками и 4 братьями; послушнический дом в Авиньоне с 13 священниками, 1 послушником и 4 братьями; резиденция и семинария в Вале с 25 священниками, 58 послушниками и 13 братьями. 39 иезуитов Лионской провинции, из которых 27 священников, 4 послушника и 18 братьев, находятся в Африке, 22 миссионера в Восточной Индии, 10 в Сирии, 6 на Мадагаскаре.

Бельгийская провинция одна из самых цветущих в настоящее время. В ней в 1841 году было 316 иезуитов, а в 1845-м — 472. Тронгикенский послушнический дом заключает в себе 129 иезуитов, из которых 13 священников, 80 послушников и 31 брат. У них есть училища в Алосте, Анвере, Гайде, Брюсселе, Люттихе, Лувене, Намюре, Турнее, Каттвике; резиденции в Брюгге, Куртрэ и Монсе; миссии в Амстердаме, Гааге, Нимесе, Дюссельдорфе и в штате Гватемала в Америке. Выше было сказано, что училище в Брюгелетте принадлежит Французской провинции, а училище в Нивелле — Испанской.

Английская провинция заключала в себе 140 иезуитов в 1841 году и 164 в 1844-м. У них было 33 различных учреждения. В Англии они действуют не так явно, как в других странах; так, их училища и резиденции носят большей частью не имена городов, где находятся, а имена святых. Таковы училища Святого Игнатия, Святой Алоизы, Святых Апостолов, Святой Марии, Святого Михаила, Святого Станислава, Святого Гуго, Святого Георга, Святого Евангелиста Иоанна, Святого Фомы Кентерберийского и т. п. Их главное учреждение — училище и семинария в Стонигерсте в Йоркшире, заключающие 20 священников, 26 послушников и 14 братьев. 20 миссионеров английской провинции находятся в Калькутте. Английское правительство покровительствует им наравне с миссионерами протестантскими из-за торговых выгод и в настоящее время даже помогает основать новое училище, специально предназначенное для Китая.

Провинция Австрии и Галиции заключала в себе в 1841 году 268 иезуитов, а в 1844-м — 310. Из их учреждений замечательны училище и послушнический дом в Старависе, училища в Линце, Инсбруке, Тарнополе, Незандске и благородное училище во Львове.

Германская провинция заключает в себе Швейцарию и слабые попытки подчинить своему влиянию, кроме Австрии, и остальную Германию. В 1841 году в этой провинции было 245 иезуитов, а в 1844-м — 273. Училище, послушнический дом и пансион в Фрибурге в Швейцарии заключают в себе 134 иезуита, из которых 44 священника, 66 послушников и 30 братьев. У них есть в Бриге, в Валлийском кантоне, училище, послушнический дом и пансион, заключающие 11 священников, 32 послушника и 17 братьев; училище в Виттене и Еставере в Швице. Междоусобная война открыла им ворота Люцерна. В 1841 году было несколько иезуитов в Баварии. В Дрездене духовником последнего короля Саксонского был иезуит, он скончался в начале июня 1845 года. В ожидании возобновления своего владычества в Германии иезуитский орден пользуется влиянием на неё посредством немецкого училища в Риме, готовящего священников специально для Германии, Венгрии и Швейцарии. С 1822 по 1842 год из этого училища вышло 125 священников в Германию и 64 в Швейцарию. Они составляют как бы авангард ордена и служат в его руках покорным орудием.

В вице-провинции Ирландской в 1841 году находилось 63 иезуита, а в 1844-м — 73. У них есть в Ирландии училища в Клонгоусе, Туилабее и Дублине. Недавно они основали ещё заведение в этом же самом городе.

Мэрилендская провинция заведует учреждениями ордена в Колумбии, Мэриленде, Массачусетсе и Пенсильвании. Важнейшие из них — училище и пансион в Джоржтоуне, в Колумбии, с 15 священниками, 13 послушниками, 26 братьями, и послушнический дом в Фредериктоуне в Мэриленде. В 1840 году они основали в Фредериктоуне училище и миссию. Остальные учреждения служат скорее точкой опоры для будущего или пунктами для наблюдения. Таковы в Колумбии послушнический дом и миссия в Александрии; в Мэриленде послушнические дома и миссии Святого Фомы, Ньютина, Святого Инигоса, Богемии, Святого Иосифа, Витемарша; в Массачусетсе училище и пансион Вигорно; в Пенсильвании послушнический дом и миссия в Филадельфии, Гошенгоппене и Коневаго. В 1841 году Мэрилендская провинция насчитывала 109 иезуитов, а в 1844-м — 121.

К вице-провинции Миссури принадлежат учреждения в Луизиане, Миссури, Огио, в Скалистых горах и соседних с ними местностях. У них есть училище и пансион Святого Людовика и училище Святого Карла в Луизиане; послушнический дом Святого Станислава в Миссури; училище и пансион в Цинциннати в Огио. В этих четырёх учреждениях находятся 107 иезуитов, из которых 29 священников, 37 послушников и 41 брат. Остальные учреждения суть не что иное, как небольшие миссии с одним или двумя отцами; самая замечательная из них миссия Скалистых гор, состоящая из 2 священников и 6 братьев. Число иезуитов в провинции Миссури, доходившее в 1841 году до 94, возросло в 1844 году до 139. Эти статистические сведения доказывают, что в последние годы иезуитский орден во всех провинциях постоянно действовал с успехом; всюду расширил он свои границы; всюду распространил или упрочил он своё могущество; но заметнее всего его успехи в провинциях Парижской и Лионской, и вышеуказанные данные далеко превосходят те сведения, которые достопочтенный отец Равиньян приводит в своём сочинении об иезуитах.

В наше время обращение язычников и еретиков не составляет уже главной цели ордена; у него уже нет, как это было два века тому назад, двух тысяч миссионеров в Индии, Японии и Америке; пропаганда в отдалённых странах представляет собой лишь спекуляцию, денежную сделку. В 1844 году общество для распространения христианства заплатило 326 092 фр. 32 ст. иезуитскому ордену за его 134 священников, 30 послушников и 61 брата, которых он удостоил посвятить миссиям среди неверующих. Поле битвы, избранное иезуитами XIX века, — это Европа; Европа, которая сбросила с себя иго папской власти и которую папская армия, как себя с гордостью величают иезуиты, желает новыми цепями приковать к подножию папского трона. Таково современное положение в свете иезуитов; в провинциях Франции почти ничто не изменилось. Отцы иезуиты разделены там на маленькие группы, но это не делает их малочисленнее, менее деятельными, менее богатыми, напротив, их кажущаяся слабость даёт повод правительству относиться снисходительнее к ним. Покидая Швейцарию, иезуиты обратили находившееся в этой стране имущество своё в капитал, положенный в банки в Биле, Цюрихе, С.-Галлене, Невшателе и Женеве. Швейцарские иезуиты разошлись по Люцерну, Испании и Португалии.

До выезда из Испании иезуитский орден обладал капиталом в 175 миллионов франков, который он сумел сохранить. Испания относится к ним довольно благосклонно; утверждают, что им доверяют там даже народное образование, только на известных условиях.

В Париже, на улице Почт, в доме иезуитского ордена, жили не только все принадлежащие к управлению этой провинции, но и многие другие члены. Отец Лорике был там настоятелем; всем известна слава этого иезуита как историка, так набожно исказившего современную историю. Отец Муарец был у них отцом-прокурором; оба они имели сподвижников, разделявших их труды и внешнюю ответственность.

Общая стоимость владений иезуитов во Франции равняется двум миллионам. Доходы их весьма значительны; одно училище в Брюгелетте, на границе Бельгии, принадлежащее Французской провинции, приносило 200 тысяч франков ежегодного дохода.

Иезуитам принадлежала рента в 200 тысяч франков в Австрии. Стоимость их проповедей ценили в 150 тысяч франков ежегодного дохода: милостыня давала столько же. К этому нужно прибавить доход, получаемый от торговли образами, ими самими выделываемыми.

Называли ещё другие второстепенные спекуляции.

«Прелаты, — говорит г-н Мишеле, — спекулируют на землях и постройках; лазаристы на рекрутских квитанциях и других предприятиях; преемники Святого Винцента Павла, директора наших сестёр милосердия, за своё милосердие награждены Богом капиталом в двадцать миллионов. Их настоящий генерал, тогда прокурор ордена, был прежде агентом лазаристов при винокуренном заводе. Процесс Аффенафа, товарища прокурора, показал обширность связей иезуитов. Известно, что он принадлежал к траппистам в Мельере и прибыл в Париж с рекомендацией этого ордена к ордену иезуитов. Значит, у монахов есть общая связь.

Что касается будущего иезуитов, которым придётся покинуть Францию, его трудно определить. Правила ордена требуют, чтоб они жили по крайней мере по трое вместе; если это правило может существовать, а мудрено полагать, чтоб это было невозможно, иезуиты объявили, что они готовы ограничить численность своих собраний согласно предписанию правительства. Таким образом, две французские провинции раздробились бы на множество отдельных домов, но число членов от этого не уменьшалось бы. Правильно ли истолкован смысл законов? Правда, что необходимость жить малочисленными группами представит значительные затруднения для искуса послушников.

До сих пор лишь небольшое число — 15 членов ордена перешло границы, и отец Равиньян заявил официально, что будущим постом он будет проповедовать в Париже. Лишь из одного своего местопребывания, из Ашеля в Пикардии, удалились иезуиты. У них есть непоколебимый девиз: “Sint, ut sunt, aut non sint”. — Пусть они будут таковы, как они есть, или пусть вовсе не существуют. К этому после заявления французского епископства в их пользу иезуиты прибавили: Nous maintiendrons! — Мы выдержим.

Говорят, что иезуиты смиренно просят министерство определить число отцов, которые могут жить вместе. Им приписывают намерение хитростью обойти закон; говорят, что своим помещениям они придают вид и название меблированных отелей. Ввиду этих затруднений преобладает следующее замечание: должно быть, действия французского правительства были связаны сильным влиянием, если оно допустило ход вещей до того, что страна спрашивает себя в настоящее время, как ей избавиться от иезуитов?

Несмотря на это благосостояние, иезуитский орден не перестаёт сожалеть о власти и роскоши, им утраченных. Мы уже видели, что власть, у них отнятая, простиралась на весь свет, который иезуиты разделили на провинции; это деление преобладало над всеми делениями на государства и народы, и иезуитский орден делал обязательной лишь одну национальность — национальность иезуитов. Целые страны повиновались им, их корабли плавали по всем морям, и рядом с каждым религиозным учреждением они заводили торговую контору. Торговля всегда составляла внешнюю силу иезуитов.

В 1773 году, когда булла Климента Гонганелли поразила иезуитов, они делились на 39 провинций, 84 коллегии, 669 училищ, 61 послушнический дом, 176 семинарий, 335 резиденций и 273 миссии. Личный состав ордена состоял из 22 819 членов, из числа которых 11 400 были священниками.

Между 23 генералами, стоявшими во главе иезуитского ордена, включая первого генерала, испанца Лойолу, и нынешнего генерала, голландца Ротоанна, мы не встречаем ни одного француза, большинство из них итальянцы. Папы же исключительно выбираются из римлян. Иезуиты, составляя отряд телохранителей святого престола, не упустили из виду ничего, что должно было теснее связать их с Римом.