Тайны Римского двора

Рим и Европа

Из четырёх пап, царствовавших с начала XIX столетия, первый из них — Пий VII правил дольше всех.

Избранный 4 марта 1800 года собором, поспешно созванным в Венеции по распоряжению первого корпуса Французской Республики, он умер 22 августа 1823 года, просидев на престоле более двадцати трёх лет. Десятилетние несчастья и смуты покорения Рима и превращение его из столицы государства в главный город французского департамента, пленение первосвященника, падение светской и унижение духовной власти, всё это, казалось, довершило крушение святейшего престола и во всей истории папства нет другой более бедственной несчастной страницы.

Лев XII, избранный 27 сентября 1823 года, скончавшийся 10 февраля 1829 года, правил не более шести лет, которые, однако, протекли тихо и спокойно для государства, несмотря на то что он выказывал большую строгость и суровость против неспокойных провинций.

Папство, поддерживаемое усердием верующих, находилось в состоянии вернуть всё, что потеряло. Тайное влияние, которое Пий VII успел к концу своей жизни приобрести подпольными путями на государей и политику, искусно поддерживалось и его преемником.

Лев XII закончил начатый подкоп, он зарядил мину, но не успел её взорвать. Только при Пие VIII разразились указы 1830 года, плод римской политики, которые должны были, пошатнув конституционные начала Франции, потрясти весь мир. Но неспособный первосвященник после краткой и слабой борьбы с обстоятельствами умер, процарствовав лишь с небольшим один год.

2 февраля 1831 года кардинал Мор-Копеллари из Беллуны был на шестьдесят шестом году от роду избран в папы. Теперь ему уже восемьдесят один год, и он правит более четырнадцати лет.

Оглянувшись на историю этих сорока пяти лет, можно легко определить характер, свойственный каждому из этих четырёх царствований.

Папство Пия VII есть эпоха борьбы и угнетения; не будь хитростей и мошенничества, которые так часто компрометировали священный характер первосвященства, в поведении Чиарамонти можно было бы видеть лишь терпеливую и энергичную борьбу; но коварство святейшей коллегии, советам и настояниям которой он слепо следовал, испортило всё дело. Как бы там ни было, а правление Пия VII может смело считаться одним из самых горестных между папствами первой половины этого столетия.

Отличительной чертой папства Льва XII было постоянное мрачное вероломство и свирепая ненависть ко всем началам независимости; коварные замыслы и козни окружают троны католических государей, подстрекаемых к деспотизму и тирании для доставления римской Церкви власти, которую она впоследствии обещала отдать в распоряжение ограниченной монархии.

Это царствие отличается коварством своих замыслов и поступков, оно готовило зло, выполнение которого пало на долю других.

Пий VIII воссел на престол, лишь для того чтобы умирать в папской порфире. Он ничего не понимал в тех несчастьях, от которых изнемогал. Это было козлище отпущения папства.

После него наступило время алчной, всепожирающей гидры.

Папство Григория XVI тянется четырнадцать лет и гнетёт Христову Церковь всею тяжестью своих самых отвратительных, гнусных страстей. Несправедливое господство, которого деятельнейшим представителем он является в настоящее время, всюду унижает христианский дух католических догматов и истин. Это разрушительное влияние простирается не только на Рим и на земли, подчинённые папскому игу, — оно яростно вторгается в дела всей Европы и с отвратительной настойчивостью целыми столетиями стремится к разрушению всемирной нравственности и цивилизации.

Мы вполне убеждены, что ещё никогда во все времена христианского мира эта дерзость не высказывалась столь очевидно и смело, как в настоящее царствование.

Эти пагубные и неблаговидные намерения отличаются невообразимой деятельностью, особенно в самое последнее время.

С каждым годом множатся несправедливости, бесчестные интриги, тайные, загадочные преступления, падает скромность и развиваются жестокие раздоры и кровожадные преследования.

Стоит бросить несколько взоров на разные стороны Европы в настоящее время, чтобы судить о всей величине зла, источник и лоно которого — Рим. Наша задача не была бы выполнена основательно, если бы не была написана эта глава, представляющая краткий обзор всего предыдущего; тут уже нет ни драмы, ни романа, потому что в ней мы соединили все самые поразительные выводы, вытекающие из современности. Руководимые не только многочисленными и тщательными наблюдениями, собранными с помощью хлопотливой и добросовестной работы, но и озаряемые светом истории последних дней, старались мы предупредить и предостеречь весь нравственный мир, общество всех народов, умы всех наций и всемирный прогресс и цивилизацию от угрожающей им опасности.

Такова цель этих последних строк, которые служат выводом и заключением труда и от которого немного отступают лишь для того, чтобы лучше обратить на него всеобщее внимание.

Чтобы оживить факты, документы и мнения, которыми мы обязаны прошлому, нам казалось полезным, удобным и необходимым придать им более живой интерес, объединив их с событиями, столь поразительными и яркими по их современному значению.

Восставая против римского фанатизма, мы должны были бы поостеречься, чтобы в других не возбудить таких же дурных, преступных страстей, как и те, против которых сами восстаём; но мы полагаем, что равнодушие и нерадение совсем не идут к современной мыслительной деятельности и цивилизации и что служить им ещё не значит подливать масло в огонь уже потухающей борьбы.

Своей неподвижностью Рим думает остановить ход духовного и материального прогресса; но именно прогрессу надлежит смять и разрушить эту преграду, которая становится на пути века, пытаясь повернуть вспять весь ход человеческого развития.

Под ногой этого исполина должно погибнуть пресмыкающееся, жалящее его пяту.

Тем, кто стал бы удивляться важности, приписываемой проискам, честолюбию и интригам этого духовного племени, по-видимому, без силы и власти, без могущества и значения, павшего с высоты, которой оно было достигло благодаря своим мошенничествам и обманам, лишённого всего, чем оно когда- то обладало, настолько же униженного, насколько разорённого, презираемого и ненавидимого; тем, которые думают, что мы придаём слишком большое значение тому, что хотим унизить, слишком превозносим ту самую власть, слабость которой хотим разоблачить, — им мы представим картину фактов и событий, совершающихся на глазах всего общества.

Может быть, взглянув на эту картину, которая бросает истинный свет на всё, что мы описываем, нам простят то самодовольство, которое невольно ощущается при виде положительных и очевидных подтверждений всего того, что мы сказали о Риме и о его опасных тенденциях. Тогда, может быть, станет понятно, что самый слабый, тщедушный враг усиливается и укрепляется в упорной борьбе и в частых настойчивых и постоянных нападениях.

Эта книга — история жестокой и продолжительной войны, которую ведёт Рим против человеческого разума и истины, часто нападающих врасплох на власть, основанную на ошибках и неразумии, на доверии и невежестве. В этой борьбе, факты которой, то религиозные, то политические, наводят до сих пор ещё заметное смятение на общественную жизнь народов; разве напрасно и бесполезно изучение её признаков и перипетий.

Мы думали, что в эпоху споров и рассуждений многое должно быть иначе и что не следует более принимать без критического исследования на веру бессмысленное подчинение, одинаково противное как достоинству совести, так и достоинству разума.

Мы дадим в этой главе место голосу общественного мнения и его современным интересам. Говоря о иезуитах, мы с самым трудолюбивым усердием собрали всё, что могло сделать осязательным посягательства этого постоянно жадного и завистливого торжества, для которого все средства становились законными; мы указали тактику и уловки этих неблагородных покушений, имевших целью подчинить власти Рима все части известного мира. В главе о доходах церковной казны рассказ о её чудовищных злоупотреблениях довёл нас до описания развития и усиления реформы, давшей начало торговле индульгенциями; здесь мы обозрели все страны, чтобы фактами подтвердить, что единственной причиной падения католического единства была распущенность папского Рима, и затем бросили взор на каждое европейское государство, чтобы в каждом отдельно определить опустошения, причинённые хотя бы и временным римским влиянием.

Этим тернистым путём, изрытым фактами, именами и числами, мы со ступеньки на ступеньку добрались до Римской области; но факты были поспешнее нас, и последние события в провинциях имеют такое важное значение, что невозможно опустить и пренебречь этими обстоятельствами, столь полными живейшего и потрясающего интереса.

Цель наша заполнить этот пробел и взглядом, брошенным на прошлые события, осветить пройденный путь, чтобы с большей уверенностью идти вперёд и дать тем, кто после нас примется за этот труд, возможность его продолжать.

История провинций мало ещё известна в настоящее время; итальянские журналы дают о них самое извращённое понятие; полицейский надзор всюду гнетёт и притесняет гласность, препятствуя разоблачению истины.

Что же касается тех, кто бегством спаслись от копий драгунов и карабинеров, арестов и тюремного заключения, то негодование их постоянно стесняется в попытках проявиться наружу. Рим выставил европейским государствам сопротивление их подданных как опасное возмущение, и безжалостная политика Австрии мечом прекратила восстание, предоставив Риму полную свободу проповедовать своё негодование к пролитию крови.

Риму недостаточно было казней, он клеветой стремился обесчестить имена своих жертв; жалобы и заявления законных прав выразились у притесняемых в воззвании к государям и народам Европы.

По нашему мнению, эти манифесты одно из самых верных доказательств восстания свободы против деспотизма.

Мы целиком приведём его здесь.

Папа Пий VII вскоре по своём восшествии на римский престол указом 1816 года выразил намерение основать в римских владениях образ правления, приспособленный к успехам цивилизации и подобный тому, который прежде господствовал в Италии; но свод гражданских законов, изданный вскоре после того, своими устарелыми постановлениями доказал, что общество всё ещё придерживается отсталых преданий нелестного прошлого и что римский двор не помышляет следовать советам Венского конгресса.

Духовенство было осыпано почестями и пользовалось множеством привилегий, светское же сословие было отстранено от всех мало-мальски важных государственных должностей.

Несмотря на все эти вопиющие несправедливости, общество крепилось и не смело гласно заявлять своих неудовольствий даже тогда, когда имело на то полную возможность, а именно в 1821—1822 гг., когда Неаполь и Турин сделали воззвание к свободе.

Едва австрийские войска успели усмирить восстание этих двух итальянских провинций и Рим вздохнул свободно после всех своих опасений, как двор, не желая принять во внимание спокойствие населения среди этого всеобщего брожения умов, учредил инквизицию с целью отомстить народу за все его тайные помыслы и желания; инквизиция эта породила ту страшную ненависть между партиями, которая вскоре должна была принести кровавые плоды.

Пий VII скончался в 1823 году, преемником стал Лев XII.

Папа этот, не знавший границ мерам, принимаемым им против приверженцев свободы, послал губернатором в Романью Риварола, который был там в одно и то же время и судьёй, и обвинителем; он по одному подозрению отправлял в ссылку или заключал в тюрьму, не принимая в соображение ни звание подсудимого, ни его лет, ни даже безупречную жизнь.

Новый папа, преследуя свободу общественного мнения, препятствовал также всеми силами успехам цивилизации; с этой целью он уничтожал суды в уездах и округах, покровительствовал инквизиции и восстановлял старые, отжившие привилегии средних веков. Он дал духовным лицам право разбирать дела и тяжбы мирян, ввёл в университеты и судебные места латинский язык; общественное образование и все гражданские благотворительные учреждения находились под непосредственной опекой священников.

Папе казалось, вероятно, что Риварол недостаточно притеснял романьольские провинции, и он для подкрепления дал ему экстраординарную комиссию, составленную из священников и чиновников; эта комиссия в течение нескольких лет так опустошила провинции, что память об этих бедствиях не изгладилась ещё и до сих пор.

Преемником Льва XII был Пий VIII, который, подобно своему предшественнику, ничего не делал, чтобы уменьшить общественные страдания. Незадолго до его смерти во Франции вспыхнула революция 1830 года, породившая смуты и во многих государствах Европы.

Население Римской области воспользовалось тем временем, пока престол был не занят, для того чтобы улучшить образ правления. Свободная власть от Болоньи и до самой столицы была низвергнута; она пала без сопротивления со стороны подданных. Правительство не в силах было бы подняться, если б Австрия со своими войсками не пришла ему на помощь. Но это государство, сдерживая народное волнение, присоединилось, однако, к Франции, Англии и Пруссии, чтобы побудить Григория XVI улучшить форму правления и тем обезопасить государство от новых смут. С этой целью представители четырёх корон составили 21 мая 1831 года дипломатическую ноту, в которой в числе других реформ предлагалось: допущение мирян ко всем гражданским административным и судебным должностям Церковной области; избрание представителями народа муниципальных советов, которые сами уже будут назначать провинциальные советы, эти же в свою очередь должны выбирать высшее правительство, которое должно иметь местом пребывания Рим и заведовать составлением росписи государственных военных и гражданских расходов и погашением государственных долгов.

Когда был обнародован этот весьма немаловажный политический документ, сердца папских подданных наполнились надеждой.

Сам первосвященник возвещал, что эти улучшения должны быть началом новой эры.

Но скоро лопнули все упования, потому что в изданном 5 июля эдикте не было упомянуто ни слова ни о муниципальных выборах, ни о верховном государственном совете, ни вообще даже о каком-либо учреждении, свойственном умеренной монархии. Однако австрийцы были ещё в Ломбардии, городская стража и охранение порядка были поручены гражданской милиции, организованной с утверждения и одобрения правительства, и повсюду царствовало полное спокойствие. Тогда сочли полезным сделать законную попытку: провинции послали в Рим депутации, составленные из самых образованных, почтенных и благонадёжных лиц, чтобы они испросили у государя-папы обещанные учреждения, которые должны были бы ввести правильные отношения между подданными и представителями управления. Но двор, который терпеть не мог городской гвардии, так же как и всяких других нововведений, как бы они ни были умеренны, и не думал удовлетворять этих прошений.

В это же самое время кардинал Альбани собрал в Римини шайку головорезов и с помощью их принялся водворять в провинциях прежний деспотизм. Тогда наступило время господства этого грубого и кровожадного отребья общества, величаемого папскими волонтёрами, и готового на убийство всякого человека, слывущего мало-мальски за либерала. Десять лет провинциями правили не святой отец, не Рим и не кардиналы, а это подлое и страшное учреждение. Военный полевой суд беспрерывно приводился в действие; вынося приговоры без соблюдения необходимых форм процесса и без защитников, они приговаривали беспрестанно множество народа к тюрьме, ссылке, смертной казни и лишению прав и имущества.

Следует ли удивляться, что против подобного отчаянного положения вещей можно было возмутиться? Нас упрекают в том, что мы требовали улучшений и реформ с оружием в руках? Но мы умоляем всех государей Европы и всех их советников понять, что нас к этому побудила крайняя необходимость и что у нас не было никакого законного пути и средства выразить наше желание, не имея никакого представительства, ни даже просто права обжалования; мы были доведены до такого положения, что всякое ходатайство и жалоба считались преступлением: оскорблением его величества. Наши стремления чисты, в наших видах одинаково сохранено достоинство апостольского престола, как и права родины и человечества.

Мы почитаем священную иерархию и всё духовенство, мы надеемся, что оно познает всю ту благородную цивилизацию, которая заключается в католицизме, и потому, чтобы наши требования не были истолкованы неправильным образом в Италии и в Европе, мы громогласно исповедуем наше уважение к верховному главенству папы как представителя всемирной Церкви безусловно и без всякого изъятия. Что же касается повиновения, которым мы обязаны ему, как светскому владыке, вот в чём заключается программа наших просьб и стремлений:

«Чтобы он даровал амнистии всем политическим преступникам от 1821 года и до настоящего времени.

Чтобы он дал нам свод гражданских и уголовных законов наподобие сводов других европейских государств, допустив вместе с тем гласность судопроизводства, суд присяжных и уничтожение конфискации и смертной казни по политическим преступлениям.

Чтобы духовные суды не имели никакого отношения к мирянам и чтобы эти не подчинялись духовной юрисдикции.

Чтобы государственные преступления рассматривались в обыкновенных судах и по общим формам обыкновенного судопроизводства.

Чтобы муниципальные советы избирались свободно самими гражданами и чтобы этот выбор шёл на утверждение государя; чтобы эти советы избирали советы провинциальные, а эти последние представляли выборные списки верховному главе, и он сам уже назначал из них состав верховного государственного совета. Чтобы этот верховный государственный совет имел наблюдение за государственными финансами и долгами, чтобы ему было предоставлено право окончательного решения в делах государственных доходов и расходов и право совещательного голоса во всех остальных делах.

Чтобы все военные и гражданские должности и чины предоставлены были исключительно мирянам.

Чтобы народное просвещение перестало состоять в ведении епископов и духовенства, с оставлением в их распоряжении духовных школ.

Чтобы цензура ограничилась наблюдением за оскорблением божества, католической религии, государя и частной жизни граждан.

Чтобы иностранные войска были уволены.

Чтобы была учреждена городская стража, обязанная следить за сохранением порядка и соблюдением закона.

Наконец, чтобы правительство ступило на путь улучшений, которых требует дух времени и которые уже совершены во всех остальных государствах Европы».

Этот документ драгоценен, потому что с точностью представляет состояние провинций и двора.

Мы уже выше упомянули о несчастном исходе последних действий в провинции.

Грустные результаты этой несправедливо одержанной папами победы над теми, которых он должен быть отцом, не замедлили оказаться.

Эмиграция романьольцев в Тоскану продолжается в весьма большем числе и, вероятно, ещё более усилится. Потому что преследования военной полевой комиссии, учреждённой в Романье под председательством полковника Фредди, не прекращаются. В числе эмигрирующих много дам, которые подвергались нередко личным угрозам и оскорблениям со стороны солдат в Романье и должны были спасаться в Тоскану. Комиссия не удовлетворяется следствиями и арестами, она наложила запрещение на имущество эмигрантов и непосредственно на земли графа Бельтрами, одного из богатейших жителей городка Баньокавалло. В числе арестованных в этом городе, говорят, находится известный адвокат Рубани.

Сам губернатор впал в немилость и был выслан в городок третьего разряда.

Несмотря на все эти строгости, власти в большем беспокойстве, и Романья, что называется, в осадном положении.

Пятеро предводителей последнего восстания были задержаны во Флоренции, с ними обходились с полным вниманием, хотя и заперли в Бельведерском форте.

Римский двор посылал несколько раз к великому герцогу Тосканы, требуя их выдачи. Но ему было отказано, и надеются, что флорентийское правительство будет твёрдым в своём благородном упорстве; однако арест этот довольно странный, потому что противоречит условиям, заключённым между графами Пази и Бельтрами, главами банд, с одной стороны, и капитаном Фердонелли, адъютантом главнокомандующего тосканскими войсками, с другой.

Согласно с этим условием инсургенты сложили оружие на тосканской территории в присутствии капитанов Фердонелли, Вангаччи и де Талента и затем все должны были сесть на корабли в Ливорно, чтобы под покровительством великого герцога отправиться за границу.

Разоружение было произведено в точности, и затем все инсургенты были отправлены в Ливорно, за исключением, однако, пяти предводителей, которых арестовали и посадили в тюрьму во Флоренции.

Французское правительство, недовольное событиями в Романье, с самого начала возмущения послало туда предложение, согласное с этой конвенцией, и радушно оказывало гостеприимство и убежище всем изгнанникам. Пока папское правительство не даст справедливого удовлетворения законным требованиям, которые мы изложили, и необходимых гарантий провинциям, до тех пор можно ежечасно ожидать и в гражданском, и в политическом строе постоянных возмущений в Романье и в смежных странах, где никогда нельзя будет поддержать и сохранить долгого полного спокойствия.

Однако папское правительство упорствует против всякой уступки и думает лишь о том, как усилить насильственные и стеснительные меры. В конгрегации кардиналов, председательствуемой кардиналом Ламбручини, государственным секретарём было постановлено сделать новый заём и нанять ещё два швейцарских полка, чтобы таким образом довести эти наёмные войска до десяти тысяч человек. Швейцарцы должны были заменить национальные войска во всех мало-мальски важных пунктах области.

Таким образом, осуществляются все меры, которые служат основой римских тайн XIX столетия.

Рим по-прежнему остаётся в своей неумолимой неподвижности, в своём безрассудном упорстве; он верен своим угрозам против просвещения, разума, справедливости, прогресса и цивилизации.

Положение современного немецкого католицизма, отделяющегося от господства римской Церкви, следующее:

23 октября, вечером, депутаты немецких католических общин, посланные в Берлин в синод из провинций Бранденбурга, Померании и Саксонии, держали предварительное совещание, на котором председателем бил избран советник Галли.

На следующий день, 24-го, в девять часов утра, произошло открытие синода, причём священник Браунер произнёс торжественную речь, в которой давал обоснование тому, что наша современная эпоха имеет право предпринять духовную реформу. «Необходимо, — говорил он, — отбросить в этом деле всякий эгоизм и лицемерие.

Вас соединил не случай, а могущественное требование духа времени, с помощью которого мы должны рассудить спор прошедшего с будущим. Надежда на духовные улучшения пробудилась в нас, и мы собрались сюда ради её осуществления. Говорят, что инициатива дела принадлежит молодому поколению, но среди нас много и седых голов, что служит верной гарантией серьёзности и успеха реформы. Нельзя полюбить искренне добродетель и истину, не послужив им и верой и правдой. Вся идея предпринятого дела заключается в этих простых и благородных словах. Немецкий католицизм, следовательно, не тщетная и сумасбродная попытка, против которой следует выставлять лишь насмешку и поругание.

Рим смеялся ведь сначала и над учением Лютера, потом к насмешкам он прибавил анафематства, но кто пренебрёг его злыми поруганиями, тот устоял и против его беснования.

Современные события покажут, что и теперь относительно Германии происходит нечто подобное».

Оратор кончил свою речь, призвав слушателей к согласному деятельному умственному труду без предубеждения и педантизма; затем он испросил Божие благословение на всё собрание.

После этого председатель подчеркнул всю необходимость для собрания сохранить, поддержать всю верность и серьёзность, подобающую началу подобного предприятия, и эти тёплые слова были встречены знаками живейшего сочувствия.

Депутатов было двадцать семь и из них пять духовных.

Девятнадцать общин имели здесь своих представителей: Берлин, Потсдам, Шпандау, Бранденбург, Гавень, Галль, Руппин, Гепетия, Штеттин, Франкфурт-на-Одере, Штольне, Котбус, Эрфурт, Нейраппия, Мембург, Зальцведер и Мюльгаузен.

При открытии заседания было постановлено, что для решения необходимо присутствие по крайней мере двух третей всех депутатов.

Затем председатель прочёл письмо аббата Ронга от 16 октября, в котором он выражает самые жаркие пожелания успеха вводимой новой системе.

Вслед за этим начались работы.

Основанием работ синода служили статуты синода бреславского и преимущественно постановления синода саксонских общин.

Председатель определил порядок трудов и прений, догматы были предметом долгих споров, было решено держаться первых тринадцати постановлений Лейпцигского собора, оставляя, однако, за собой право изменения их на всеобщем соборе.

Вторую часть работ составляли общее вероучение и обязанности духовенства. Председатель прочёл Бреславские статуты, начиная от 21-го до 31-го.

Тогда был поставлен следующий главный вопрос: какие дни года должны считаться праздничными у немецких католиков?

Председатель предложил: Рождество, Новый год, Пасху, Пятидесятницу и, одним словом, все табельные дни, установленные правительством.

Некоторые предложили уничтожить Вознесение как праздник, несогласный с принципом и направлением немецких католиков.

Присутствовавшие духовные были противного мнения, и все согласились, что следует держаться праздников, узаконенных и признаваемых государством.

Что же касается литургии, то спрашивалось, нужно ли было вводить повсюду литургию священника Шейнера? Общий голос был, что эта литургия должна быть введена, но только с некоторыми изменениями и исключениями.

Присутствовавшее духовенство воспользовалось этим и просило, чтобы в общей церковной молитве из фразы:

«Спаси Господи люди твоя» были выпущены слова «и особенно верных тебе» (католический текст молитвы). Собрание дало на это своё полное согласие.

Кроме всего этого, ещё решено было, что общая молитва будет читаться после проповеди.

Затем следовали вопросы касательно порядка богослужения. Спрашивалось, во-первых: совершать ли по воскресеньям богослужение или поучать юношество?

Предпочтение было отдано последнему.

Можно ли совершать богослужение в будни, как, например, накануне первого дня нового года? Это предложение было отменено.

Служить ли обедню каждый день в течение всей недели? Решение этого вопроса было отложено до будущего собора.

Что же касается церковного пения, то духовенству, присутствующему на соборе, поручено было составить полное собрание гимнов, с целью сделать из них надлежащий выбор.

Из украшений церкви и преимущественно алтаря была изгнана всякая роскошь.

Единственным украшением церкви должно быть простое распятие.

Затем обсуждался вопрос касательно проповеди.

Спрашивалось, должен ли всегда быть сюжетом проповеди какой-нибудь текст из Библии?

Синод отвечал утвердительно, но не стеснил свободы проповеди.

Чтение Евангелия и апостолов будет предварительно назначаться духовенством, синод же окончательно закрепит эти положения.

Требовалось также установить внешний обряд таинства причащения. После продолжительных прений решено наконец было назначить несколько дней в году для торжественного совершения этой церемонии. Кроме того, для правоверных проскомидия должна была совершаться каждое воскресенье. Никакой предварительной декларации для этого не требовалось; духовенство обязано было только условиться перед изданием статутов, в какой форме это должно быть сделано. Крещение должно совершаться в церкви, но ввиду каких-либо обстоятельств, препятствующих этому, оно может в порядке исключения совершаться и в частных домах. Священники обязаны установить обряды крещения.

Брак подлежит тем же условиям.

Больные будут посещаться по просьбе священника.

Всякая внешняя пышность исключалась из обряда погребения.

Все присутствующие на выносе должны идти пешком. Священник, если родные того пожелают, скажет речь и затем коротенькую молитву. Всякая музыка запрещена.

Особое внимание обращено на освящение церквей, которое должно было совершаться с большой пышностью. Прежнее значение слова «освящение» истреблялось. Обряды посвящения духовенства оставались те же. Рукоположение над посвящаемым совершается священником и затем двумя членами администрации.

Община, в которую поступает новопосвящённый, совершает по этому поводу торжественную обедню.

Таковы основные пункты, установленные иностранными синодами; нужно сознаться, что эти первоначальные положения добросовестны, правдивы и основаны на евангельской истине.

Затем следует организация и администрация духовных общин.

В этих столь важных и торжественных заявлениях римские католики видят только сеть недоброжелательств и злопамятство прусской монархии, которая смотрит на римско-католическую религию как на заклятого врага ныне царствующего дома.

Из этого мы видим также, что прусский король восстаёт против католичества потому только, что оно препятствует его плану скрепить свои владения исповеданием одной веры. Отсюда проистекла продолжительная борьба по поводу архиепископа колотского, этого прелата, которого Рим произвёл в мнимого мученика не столько с целью прославить его, сколько для того, чтобы надругаться над королевской властью, непоколебимость которой он не может выносить.

Из опасения столкнуться с просвещением и цивилизацией, которые оскорбляют и устрашают его, Рим постоянно во все времена держался одной тактики; он вмешивался в дела своих антагонистов и упрекал их в страстях и пороках, совершенно чуждых религиозным спорам.

В своей борьбе с Пруссией Рим снова прибегнул к этим проделкам, так как считал это государство местом развития нового учения.

Иезуиты распространяли эту клевету, дополняя её своими идеями и фантазиями.

Чтоб хорошенько понять положение германской страны, где в настоящее время свершается новая реформа, необходимо поставить рядом с прямыми и ясными понятиями, нами только что представленными, софистические доказательства иезуитства.

Эти люди, которые с таким искусством и даже нежностью проповедовали учение о клятвонарушении, так часто ими самими принимаемое, ставят прежде всего в вину императору, энергия которого их раздражает, то, что он не исполнил обещаний, данных Германией в 1814 году, в то время, когда растерявшиеся государи призывали народ к своей защите; к этому они ещё добавляют, что провинциям, познакомившимся с французскими учреждениями, должны были быть сделаны политические уступки.

Эти вышедшие из Рима обвинения суть именно те же, которые с бо́льшим ещё правом выдвигаются окровавленными и умирающими под швейцарскими штыками легатствами против первосвященства, неправедность которого они выставили перед лицом европейских государств.

Иезуиты напоминают королю прусскому день клятвы, данной им 22 мая 1814 года — дать прусскому народу представительную конституцию.

После такого возбуждения политических страстей незаконные и коварные прения проникают в область религии.

Прусский король представлен как человек, специально занимающийся полнейшим истреблением католицизма.

Мы первые заметили, что новое германское религиозное движение не было совершенно отделено от чувства политического освобождения, чувства, лежащего в основе всех германских надежд. Рим полагает, что эти либеральные расположения возбудили в Пруссии ревность к католической религии, которая и была знаком оппозиции власти.

Мы нисколько не удивлены изворотливости такого объяснения, римская хитрость нас уже к этому подготовила; но сами факты настолько сильно опровергли эти притязания, что всякий ответ и доказательства будут излишни.

Иезуиты вмешиваются в прения, лишь для того чтобы сделать их неясными и путаными.

Вместо того чтобы видеть в недавних обстоятельствах акт духовной свободы, с ревностной и искренней любовью к истине, они лишь усмотрели эксплуатацию страстей. Все победы над человеческим умом соединены общим звеном, но Рим решил никогда не признать очевидность этого предложения, подтверждённого опытом и свидетельством веков.

Вместо этих вполне ясных положений, представители римского плутовства и князья Церкви выдумали какую-то смесь и взаимное влияние рационализма, философизма и протестантизма, которые и должны были доказать, что германские народности отделились так явно от католицизма лишь по своей любви и рвению к Риму.

Насколько верно, что отрицание света ведёт к темноте и что, когда отвергают разум, впадают в бессмыслицы!

Рим, такой упрямый и жестокий в своих противодействиях прогрессу, Рим, столь постоянный в своей ненависти к цивилизации, когда дело идёт о его собственных областях, Рим, настолько озлобленный против новых понятий, что умеет их преследовать и открывать, в каких бы они ни являлись формах, — проповедует в Германии политическую свободу и принуждает народы требовать от королей исполнения их обещаний!

Эта двойная сторона римской политики, подавляющая внутри себя всё то, что она проповедует извне, одна из немалых причин всеобщего презрения, предметом которого она служит.

Этой вполне церковной мере германский католицизм противополагает лишь прямоту и честность своих намерений. Успехи и спокойствие, с которым он работает над своей новой организацией, для Рима и его защитников тяжкое поражение, окончательно открывающее их слабость и упадок.

Чтобы остановить этот порыв, столь роковой для гордости, преобладания и интересов понтификата, вызываются страшные призраки. То Россия, греческий схизм которой забывается на время, то Австрия, всегда благоприятствующая самодержавию власти, готовы обрушиться на несчастную Германию; если же и этого недостаточно, междоусобная война присоединится к ужасам двойного нашествия, чтобы исполнилась эта вечная угроза римского святилища: «Истребляй всё, — вот дух Церкви!»

Однако реформа XIX столетия охватывает постепенно всю Германию, распространяя всюду благодетельную ясность новых воззрений.

В народном движении всё имеет значение: Германия только что отыскала потомков Лютера в числе восьмидесяти человек для их чествования, и эта манифестация признается уже новым признаком отдаления от Рима и его власти.

В Швейцарии иезуитство водворяется через терроризм, разрушает союзный договор и действует заодно со всеми гнетущими и отсталыми идеями, стремящимися к разрушению гельветической народности. То, что Рим считает победой, — не более как бессодержательное, непрочное и не имеющее будущего событие.

Во Франции более, чем где-либо, ощутимы бедствия, произведённые римским господством. Страсти утратили всякое вдохновение и энергию, но зато отрицания и антипатии проникли в чувства народа и принципы французской национальности.

Пий VII, возвратившись в Рим, говорил, что во Франции всё дурно, и прибавлял: «Ничто не отстранит от нас сердца французов, считавшихся верными и послушными нашим предписаниям; но также ничто уже не возвратит нам тех, которые от нас отделились».

Эти слова более, чем когда-либо, справедливы в настоящее время.

Рассматривая Францию с религиозной точки зрения, мы заметим два совершенно отдельных направления. Одна часть населения следует преданиям веры предков и страны, другая ими пренебрегает и забывает их.

Эти два чувства живут рядом без столкновения и встречаются миролюбиво. Ненависть, злоба, самые споры на религиозные темы исчезли из наших нравов, и старинная вражда более не возобновится.

Это спокойствие мыслей есть одно из последствий той философии, которая подвергалась стольким нападкам. Прежде, когда фанатизм восставал против нечестия, когда с обеих сторон рассудок исчезал под гнетом страстей, война была жестока и оставила свои кровавые следы в летописях всех периодов нашей истории до XIX столетия. Мы раньше уже упоминали о том, кому следует приписать опустошение и мерзость, которые столько раз проникали в святилище, и кому Церковь обязана своими жесточайшими скорбями, — это её собственным ошибкам.

Чтобы с большей верностью прийти к окончательному выводу, который мы стараемся точно определить на этих последних страницах, необходимо быстро пробежать фазисы религиозного чувства во Франции с начала этого столетия.

Империя открывает церкви, возвращает существование богослужению, ставит правила сношений церкви с государством, восстановляет духовенство и придаёт как ему, так и богослужению неожиданное великолепие.

Та часть народа, склонности, привычки, воспитание и чувства которой сосредоточивались в исполнении религиозных уставов, находила всё, что могло удовлетворить её наклонностям, и находила с полнейшей безопасностью и спокойствием.

Те же, которых другие намерения удаляли от этого пути, жили вдали от священных предметов, и ничто также не нарушало спокойствия их раскола. Вера и неверие жили мирно.

И на воспитание, и на исполнение обрядов религия имела совершенно законное влияние. Франция не переставала объявлять себя католичкой; государство брало под своё покровительство официальные торжества; оно оказывало культу благосклонное внимание, и можно было подумать, что линия, которая должна была разделять столь различные между собой вещи, была настолько хорошо сдерживаема, что внутренняя гармония, долженствовавшая их соединять, была счастливо сохраняема.

И действительно, пока между императором и папой происходили раздоры, пока князья Церкви и прелаты ссорились с императорскими советниками, несогласия не проникали в большинство, которое принимало или отвергало предлагаемое правило, но не вмешивалось в спор.

Так как каждый свободно выбирал себе тот или другой путь и не видел принуждения в своих планах и действиях, то всюду господствовало полнейшее спокойствие, достойное великого народа.

Это положение обрисовывается с наивной правдой словами и замечаниями Пия VII.

Реставрация не поняла этого настроения умов во Франции; вместо того чтобы пристать к той или другой партии, она склонилась на сторону религии только затем, чтобы начать ожесточённую войну против тех, которые не разделяли её взглядов.

Известно, до какой степени дошли жестокость и безрассудство такого сумасбродства.

Скандал похорон девицы Рокур громко провозгласил нетерпимость.

Мы не хотим воспроизводить историю этого времени, которую уже пробежали; но верно то, что люди, которые столько обвиняли народ и нацию в нечестии, в то же время разбудили своей непонятной неосторожностью заснувшие страсти, объятия которых их самих задушили.

Под предлогом борьбы с равнодушием его посчитали как бы противным успеху и благосостоянию религии и авторитету её догматов, были возбуждены опасные волнения, которые надеялись победить и уничтожить, но они оказались неукротимыми.

Лицемерие одних, фанатизм других, невежество тех и гордость этих породили зло.

При таком положении дел естественно возбудились сильные и неодолимые раздражения, которые сами не просились наружу.

Не очевидно ли, что если бы тридцать лет тому назад духовенство и его сторонники поняли, что для алтаря не было на земле большего места, чем то, которое он уже занимал, что если бы они имели настолько здравого смысла, чтобы спокойно наслаждаться предоставленными им благами, то их нынешнее положение было бы гораздо спокойнее?

Незнание нравов, мыслей, желаний и мнения Франции заставило их мечтать о возврате навсегда исчезнувшего положения вещей; средства религии казались им наиболее удобными для достижения цели, и Рим возбудил жесточайшие нападения против того, что все были расположены уважать.

В 1830 году великий и страшный урок, показавший стольким людям тщетность их попыток, никого не образумил. Одни не поняли великодушия победителей, а эти, уступая быстрому раздражению, не заметили слабости тех, которые старались принудить их к чрезмерным излишествам.

Вместо того чтобы послушаться этих новых и торжественных предупреждений, ими воспользовались, чтобы попробовать ещё раз восстановить неоднократно разрушенное прошедшее.

Франция, по своей искренности и правдивости, не поверила этому непонятному упрямству; но факты не замедлили рассеять все сомнения.

Нравственное спокойствие, которое было удерживаемо в мыслях своих заботами о материальных выгодах, нашло сначала общее чувство неверующим и беспечным; под защитой такого положения дел зло сделало значительные шаги.

Неприятель имел многочисленные сведения благодаря секретному и таинственному союзу, существующему между всеми правительствами. Хотели подавить политическое освобождение и всё, что только насиловало мысль, вело к этой цели; между политическим и религиозным самодержавием был подписан тайный договор; мы также будем иметь случай сказать, какими лицемерными и тайными путями удалось проникнуть в заговор власти. Со стороны тех, которые благоприятствовали такому захвату власти, было и на этот раз полнейшее незнание французских идей. Но со стороны тех, кто вообразил себе, что настала минута всё захватить, было непонятное безумие. Иезуиты возвратили себе мало-помалу всё своё положение; административные снисхождения, стремление и управление официального образа действий — всё склонилось к набожности; и тайная благожелательность увеличивала доверие и силы тех, которые укреплялись в тени; здание восстанавливалось камень за камнем.

Нетерпение высшего духовенства выразилось невпопад; епископы, возбуждаемые и поддерживаемые коварными ласками и мистическим подражанием, открыто восстали против университета и возвышенного преподавания академических кафедр; уступая ультрамонтанским подстреканиям, они обвинили в неверии всех тех лиц, заведовавших народным образованием, которых они хотели изгнать, чтобы вверить ожидавшим этого иезуитам воспитание юношества и будущее страны.

Так как всё это происходило во время Реставрации, то страна, казалось, несерьёзно относилась к такому неожиданному вторжению; тогда, чтобы дать понять опасность, её известили свыше, и каждая семья с ужасом увидела гибель, угрожающую её детям и домашнему благу.

Общественное чувство отвечало с таким шумом на это воззвание, что его нельзя было не принять во внимание.

Замедления, увёртки и нерешительность часто повторялись, и результат мог быть неполон; но после того как общее чувство возвратилось к тому внушительному спокойствию, из которого его заставили так неловко выйти, оно привело в отчаяние тех, которые ещё рассчитывали на ошибки, легко порождаемые увлечением.

Иезуиты удалились медленно и как бы с сожалением из французской страны, столь вожделенной для них, с тех пор как они её потеряли; наконец, казалось, готовы они подчиниться приговору, поставленному против них всеобщей волей. Некоторые из предводителей подали сигнал к отступлению; их парижский миссионер, аббат Дюпанлу, который так напыщенно хвастался, что будет проповедовать в Париже во время нынешнего поста, — уехал.

Общественное мнение, по-видимому, вполне осознало свою силу; оно не волновалось и в особенности благоразумно воздерживалось от всего недостойного. Мы не задумываемся приписать этому воздержанию исход, который столько желаний хотели отдалить.

Иезуиты подготовили тысячи уловок, чтоб утвердиться среди нас, пренебрегая законами, их изгонявшими; теперь же они, кажется, отказались от этих средств.

Без сомнения, они удаляются, с сожалением покидая нас, и это свидетельствует об их отчаянии и утомлении.

Впрочем, не следует пренебрегать наблюдением над неприятелем, столь деятельным и быстрым ко всякому предприятию; малейшие обстоятельства могут возвратить, по-видимому, потерянные ими надежды.

Ныне под гнетом обстоятельств они, может быть, думают вместе с Пием VII, что религия ничего не может ни выиграть, ни проиграть во Франции; но их убеждения эластичны. Но епископство не разорвало уз, которые связывают его с ними: французские прелаты ездят в Рим, чтоб преклоняться перед генералом иезуитов.

Говорили о прибытии Ронжа во Францию; мы советуем ему, прежде чем предпринять это путешествие, припомнить аббата Шателя и его церковь.

Новая церковь, кажется, старается не только восстановить себя на развалинах римской Церкви, но хочет также отделиться и от протестантства.

Она говорит, что разрывает свою связь с Римом, так как там совесть и ум постоянно связаны, свободная мысль изгнана, наука умерщвлена или порабощена, законы человеческие царствуют там на месте законов свободы и божественной любви.

В протестантской Церкви две различные партии стоят друг против друга.

С одной стороны, небольшое число закоренелых склоняется на сторону Рима с его порабощением мысли, мёртвыми буквами и деспотической властью священников.

Они сильны только историческим основанием и покровительством, оказываемым им в некоторых политических кружках.

С другой стороны стоит огромное большинство пасторов и просвещённых мирян, стремящихся к свободе в протестантстве или в Евангелии властью Духа Святого.

За ними можно встретить бесчисленную массу равнодушных к христианству, которые сделались таковыми только потому, что догматы Церкви уже не согласуются более с успехами науки и времени.

Поймёт ли наконец Рим эти слова, слова фактов, очищенных от лжи и страстей.

Что же остаётся сделать Церкви, которая, взяв любовь своим краеугольным камнем, стремится стать действительно католической, то есть вселенской? Сначала нужно было бы заложить первый камень для престола мира, этого места сборища всех сект, разделённых с незапамятных времён, этого прибежища всех свобод, в котором должны осуществиться слова Писания: «И будет едино стадо и един пастырь».

Погружаясь в источник христианства, новая церковь старается согласовать между собой веру и науку.

Спаситель требовал от своих учеников только веру в Себя и в Бога.

Но ни Христос, ни апостолы ничем не формулировали символа веры; только с тех пор как изобрели формулу для учения Христа, — и началась война.

Принуждённая государством составить символ веры, вселенская Церковь выставила только небольшую часть его, которую каждый христианин может исповедовать. После Бреславской Коммуны Лейпцигский собор обнародовал этот символ, вся сила которого заключается в ясности, простоте и правде.

Немудрено, что все римские обскуранты начали нападать на него или отрицать как во Франции, так и в Германии.

Вы, все христиане, берегитесь отказываться от него.

Наша Церковь уничтожена — лишь только из нашего исповедования сделают новые колодки для человечества!

Но не думайте поэтому, что это исповедание веры вселенской Церкви. Нашей основой было и остаётся Евангелие.

Христос — краеугольный камень нашего здания; Он для нас образец добродетели, любви и свободы; но мы никогда не дозволим набрасывать тень на христианский тип тёмным сплетением схоластических тонкостей и увёрток.

Взгляните на голубое небо, усеянное звёздами, этот обширный храм, купол которого покрывает всех людей. Что из того, что необразованный человек видит в нём кристальный свод, учёный — целый океан газа или пустое пространство?.. Оно не менее прекрасно для всех! Все им любуются. Под ним люди воздвигают дворцы и хижины, города и сёла, смотря по нуждам места и времени.

Так смотрите и на наше простое исповедание, как на свод, простирающийся над всем христианством; всякое общество строит под ним своё здание веры по своим убеждениям и нуждам; но никто не должен присваивать себе права включать всё христианство в пространство, зачастую узкое, своей индивидуальной веры.

Этот документ составлен в Дрездене и Лейпциге.

Рим, никогда не видящий опасности, может относиться с презрением к таким демонстрациям, размер которых, однако, по своей ловкой политике, он не может не усмотреть. Протестанты, лучше поставленные для взгляда на вещи, — возмутились этим.

Протестантские священники, на которых возложены были евангельские дела, напечатали в «Cazette de Leipzig» настоятельное увещание последователям аугсбургского исповедания отвратить опасность.

Новая система растёт, увеличивается и занимает слишком много места в истории того времени, чтобы действительно заслужить набрасываемое на неё презрение.

Мы привели все эти документы во всей их простоте и без изменения выражений; нам кажется, что в откровенности и неправильности их языка можно найти следы живой и разнообразной энергии языка Лютера.

Это объявление названо «новым манифестом германской католической Церкви»; ему предпослано предварительное рассуждение, которое мы от него отделили, для того чтобы поставить его на то место, которое ему приличествует, так как оно составляет скорее заключение, чем предисловие:

«С тех пор как христианство, лучше устроенное, не имело больше нужды в борьбе за своё политическое существование, явились два раздельные мнения относительно божественности Христа, мнения, которые в продолжение многих веков составляли постоянный принцип всех войн политических и учёных. Одни видят в Христе Бога, ставшего человеком, и указывают на многие места в Священном писании, откидывая в сторону поэтически представленные и держась голой буквы. Другие видят в Христе только предсказанного Мессию, посланного Богом искупить свет своей любовью и преданностью к истине. Последние, как и первые, опираются на выдержки из Священного писания.

В продолжение всего времени, когда Рим приписывал себе непогрешимость, последнее мнение преследовалось отлучением и истреблением. Тысячи людей заплатили кровью за свои убеждения, целые народы сделались жертвой фанатической борьбы, громадные страны были разграблены и обращены в пустыни из-за божественности Христа. Тем не менее божественность эта не была доказана, так как истина не доказывается с помощью грубой силы.

Реформация, явившись прогрессом в том смысле, что она сломала могущество Рима, не могла отделаться от цепей римской веры и свои догматы провозгласила с той же строгостью в выражениях, судя по положению тогдашней цивилизации. Но как только протестантство получило права гражданства, среди него возникла та же борьба.

Само собой трудно с явным атеистом спорить о существовании Бога».

Мы, держась правдивости во всех наших определениях, полагаем, что это предисловие нового манифеста отнимает силу и власть, даваемую только сознанием, у всего, что за ним следует.

Оно заставляет бояться смешения понятия Реформации с понятием разрушения, и нельзя назвать исправлением и улучшением христианской религии столь непочтительное предложение системы, которая всё-таки является христианством, лишённым своей эссенции.

Вполне доверяя искренности этих ошибок, нельзя тем не менее не находить их пагубными для дела, желающего опереться на истину. Если будут настаивать на этих смелых уверениях, то можно заранее отчаяться в успехе нового учения; однако, к счастью, можно успокоиться ввиду более спокойных и более близких к истинному свету заявлений.

Иначе Рим нашёл бы для борьбы сильных помощников, в большинстве католических мнений и убеждений мы увидали бы тогда могущественный раскол, и все справедливые реформы, введения которых общественный разум может только требовать для борьбы с бессмысленным деспотизмом папства, были бы в опасности.

Дело, во всех отношениях достойное своего развитого, просвещённого и прогрессивного века, рисковало бы тогда своей репутацией, и лица, благодаря своей преступной поспешности потерявшие все выгоды своего положения, не могли бы себе их возвратить; столько есть ловких изворотов у противников их, если бы последние захотели помешать открытию нового спора.

Нам кажется, что, вместо того чтобы разбрасывать свои проповеди всюду и ослаблять их этим разбрасыванием, новая церковь должна действовать с внимательным сознанием порядка, согласно и осторожно. В таком же роде дан мудрый совет берлинским синодом, который предупреждает желающих участвовать в этом новом деле, что если они не будут действовать ввиду серьёзной цели серьёзными же путями, то они не могут надеяться ни на продолжительность, ни на крепость своего дела. Было бы желательно, чтобы собрание передовых людей этого движения было вскоре созвано для установления догматов во избежание беспорядочных и неверных увлечений и безумных идей.

Это уже было обещано, и тем более было нерасчётливо отдалять исполнение раз данного обещания; Рим со своими хитростями как будто уже проник в сокровенные тайны германского движения.

Разве не его интригам надо приписать беспорядки, возникшие среди новой партии, и разве не вследствие каких-нибудь подпольных интриг явилось это отрицание божественности Христа, столь благоприятное для ненависти, которую папство желало бы возбудить против своих врагов.

Вся римская тактика и состоит в том, чтобы устрашать коронованных особ религиозными спорами, развитие коих ведёт к политической независимости, столь страшной для их корон; а также и в том, чтобы возбуждать народ против правительства, как, например, в настоящее время в Пруссии, выставляя его как бы желающим протянуть скипетр и над религиозными верованиями своих подданных для соединения всех в одном вероисповедании, чтобы тем легче подчинить их своей двойной власти.

Рим, по собственному опыту, давно знает, как ненавистно всем народам соединение в одних руках власти духовной и светской, и с непонятной смелостью пугает мир своим же обоюдоострым орудием, которым сам так давно пользуется для своих несправедливостей.

Германский новокатолицизм тем более нуждается в умеренности и разумности своих догматов, что с некоторых пор ему, кажется, уже не так сильно покровительствуют, как прежде.

Религиозное движение в Германии шло своим путём, без всякого вмешательства в его развитие со стороны светской власти.

В нём выказывалась прежде всего, мы никогда не устанем повторять это, свобода мысли, связанная политикой и пробивающаяся сквозь идеи религиозной реформы.

Правительства, сначала довольные поворотом либеральных идей в сторону религии, спокойно перенесли эту нравственную агитацию и смотрели сквозь пальцы на первые демонстрации религиозной партии. Только вследствие такой терпимости и могли протестантские отщепенцы и католические реформаторы высказаться в полном свете, собирать массы народа, открыто проповедовать и, наконец, священнодействовать в храмах, посвящённых православному культу, который они заставили признать. Всякое народное волнение, имеющее в себе двигателем религиозную ревность, скоро впадает в излишества.

Столкновения и борьба часто порождались богословскими спорами. Уже установившиеся вероисповедания не могут без тревоги видеть спокойствия светской власти ввиду таких фактов. Последняя же, пугающаяся всякого движения, заметила, что общественное спокойствие очень может пострадать от таких толчков.

Ронж, один из ревностнейших поборников нового учения, видел, как с каждым днём увеличивалось число его учеников; сам он был странствующим проповедником и священником, всюду занимаясь толкованием исповедуемого им культа. Там, где возникала новая община, он являлся и направлял её согласно со своими убеждениями. Его постоянные разъезды обратили на себя внимание правительств и показали действенность его проповедей и успехи его пропаганды. Тогда высшая власть запретила ему служение новому вероисповеданию где бы то ни было, исключая его приход и ближайшие к нему местности. Таким образом, решило протестантское правительство, оно не запрещало совершенно распространения нового учения, но лишь ограничивало его известным пространством.

Но удары, которые боялись наносить открыто, передавались тайным образом.

Прусское правительство официально запретило собрания вновь возникшей протестантской секты, носящей название Общества друзей света. У офицеров в полках брались подписки, что они не будут участвовать в новых религиозных собраниях. Ставили даже вопрос о запрещении духовным особам путешествовать. Ронж и многие выборные прирейнских провинций, пробравшиеся в штутгартский синод, были виновниками этих мер, принятых королём Пруссии под влиянием мнений политики уже после прирейнских свиданий.

Ещё очень недавно познанский архиепископ Прщилуцкий устроил манифестацию, заставившую прусское правительство стать в более определённое положение относительно новокатоликов. В письме, адресованном королю Пруссии, он протестует против развития доктрин новокатолицизма, особенно против учения бывшего священника его епархии Кщерзкого. Архиепископ удивляется, видя, что этот сектатор и его партизаны принимают в процензурованных, следовательно, контролируемых правительством брошюрах название католиков; он полагает, что эта узурпация одинаково противоречит как законам королевства, так и каноническим правилам Церкви, и кончает тем, что просит его величество помешать секте Кщерзского украшать себя титулом католицизма и воспретить употребление этого названия во всех книгах и брошюрах, печатаемых в великом герцогстве Познани.

Понятно, какой осторожности от нового учения требует такое положение дел.

Тем легче держаться такого рода поведения, что оно не уменьшает нисколько средств к действиям: восторженный народ сбегается толпами к новым миссионерам. Надо пользоваться таким расположением массы к прогрессу религиозной свободы, но не следует покидать разумной откровенности, которая должна стоять выше всякого постороннего влияния.

Симпатии всех германцев особенно сильно проявили себя в день прибытия Ронжа во Франкфурт, этот древний город, являющийся верным образцом жизни всего немецкого государства.

Как только узнали, что проповедник нового учения, которого прусское правительство преследует с особенным упорством, прибыл во Франкфурт, все толпами бросились к нему навстречу.

Ронж въехал в город в коляске, усыпанной цветами, за ним следовало около двадцати экипажей из Ганау и Оффенбаха; несколько тысяч жителей встретили его громкими приветствиями. Бросались под ноги лошадям, лишь бы пожать руку важнейшего апостола новокатолицизма.

Чтобы отблагодарить за такой приём, Ронж вышел из экипажа и поместился у окна второго этажа одного дома, откуда и говорил с толпой.

Он уехал из Франкфурта в Штутгарт с обещанием скоро вернуться.

Из приведённого эпизода можно заметить, что в этом видна одна из сторон борьбы принципа свободы против неограниченной власти.

Для папства к этим отдалённым толчкам Европы присоединяются сомнения и страдания от римской Церкви, которые даже сама победа как будто усиливает. Но общества ещё не побеждены; прижатые на некоторое время, они чувствуют в себе жар не совсем ещё потухшего костра.

Рим благодаря своей апостольской любви к ближнему и своему милосердию, вселяющему в церкви отвращение к пролитию крови, не удовольствовался тем, что избил и уничтожил своих побеждённых врагов, пустив для этого в ход своё наёмное войско, он ещё потребовал у соседних стран выдачи спасшихся от его преследований.

Римский двор, посылая одну за другой свои ноты, требовал у Тосканского великого герцога выдачи спасшихся членов обществ.

Требования Рима простирались, впрочем, ещё далее. Кардинал Ламбрусхини, статс-секретарское честолюбие которого направлено было в пользу неслыханных жестокостей папского двора, настаивал, чтобы парижская Gazzetta italianа[11], благосклонно относящаяся к обществам и читаемая с симпатией повсеместно в Италии, была запрещена в великом герцогстве; при этой просьбе был представлен список подданных великого герцогства, замешанных в предприятиях романьольцев, и ареста которых домогались. Великий герцог благородно отклонил все эти требования и продолжал милостиво и гостеприимно принимать скрывающихся. Франция также предложила им убежище. За оказанные благодеяния изгнанники публично изъявили свою благодарность.

Итак, Рим не только внутри раздираем глубокой злобой, но даже Италия ускользает из его рук и отказывается принять участие в его отвратительной политике.

Обитатели Римской области, не принимавшие участия в борьбе, симпатизируют сопротивлению своих побеждённых земляков; но они избрали для улучшения своей жизни не путь борьбы, и это несчастное население выражает все свои нужды в жалобах, носящих на себе отпечаток общего страдания.

Они послали папе следующий манифест:

Отвратительное управление ваших министров уже довольно испытывало наше общее терпение.

Если в настоящее время государство не стало театром политических волнений, то этим вы обязаны осторожности большинства, понимающего все опасности неприятельского вторжения и потому не решившегося потворствовать вспышкам экзальтированного юношества, которое оружием хотело помочь всем обременённым невзгодами; оно было бы глубоко оскорблено, если не прекратят своего существования военные комиссии, членами которых состоят люди, похожие на диких зверей, так как комиссии эти играют жизнью и свободой граждан.

Святой отец, век грубого невежества, когда государи пользовались неограниченною властью, прошёл. Теперь народ знает, чем он обязан властелину и чем тот обязан ему, и он недолго будет сносить со смирением нападки на свои священнейшие права. Не допустите, чтобы негодование перешло в отчаяние; прогоните всех, чьи честолюбие и алчность порождают самые опасные и преступные проекты; не доверяйтесь своим агентам; подумайте, что возбуждение сограждан друг против друга равняется святотатству; подумайте, что каждая пролитая капля их крови является преступлением в глазах Бога и людей.

Мы не хотим выходить из повиновения вашей власти. Воззвание к государям Европы вам указывает законы, в которых мы нуждаемся.

Мы просим, чтобы религия, разум, правосудие и человеколюбие не попирались более под ногами, мы требуем учреждений, согласных с движением нашего века вперёд.

И неужели видимый вождь Церкви, страшась любвеобильного учения, завещанного Евангелием, потребует в наказание за столь справедливые просьбы уничтожения народности, вверенной государями его светской временной власти».

Эти жалобы услышаны были Европой, крик негодования, вырвавшийся у всех наций, донёс их до слуха государей; говорили о вторичном открытии римской конференции по делам римских владений; посланник Франции решил принять в ней особенно деятельное участие.

Объявили, что европейские правительства, взволнованные всё более и более угрожающим брожением в папских владениях, поняли, что является общий интерес в убеждении Рима произвести без замедления все просимые его подданными реформы; во всей Центральной Италии умы всё более и более волнуются, и если опоздают с удовлетворением их справедливых требований, то придёт день, когда движение перейдёт за пределы той умеренности, в которых оно до сих пор держалось.

Слухи, вышедшие из самого Рима, говорили, что иностранные правительства послали от себя ноты в папскую канцелярию и что в этих нотах будто бы давались римскому двору советы оказывать более внимания справедливым желаниям обществ и вообще стараться обезоружить дух неудовольствия посредством примирительной политики. Эти советы будто бы обусловливались тем мнением, что продолжительное волнение могло подать повод к иностранному вмешательству и поставило бы в опасность общеевропейский мир.

Как говорят, римское правительство отвечало, что эти уверения неверны, что в стране, правда, замечались волнение и выражение неудовольствия против правительства, но что происшедшие беспорядки явились только вследствие возбуждений соседних государств; в особенности в этом деле участвовали Франция и английские владения.

Оно прибавило также, что «все жалобы и замечания, сделанные двором его святейшества относительно всего вышесказанного, остались без последствий и что следовало только сожалеть, что правительства не направляли своего внимания туда именно, где надо было бы искать начала всех этих махинаций».

В этом ответе ясно проглядывает наружу замечательная хитрость и достойная удивления тонкость в политических соображениях.

Рим, обвиняя в происшедших в нём беспорядках Францию и Англию, два сильных конституционных государства, из которых одно уходит из его власти, тогда как другое для него уже навсегда потеряно, этим самым соединяется с Австрией и Россией, которым не нравится действительный или ложный союз первых двух государств.

Рим находит своё спасение в деспотизме, тем самым отделяясь от всех идей прогресса и свободы; он соединяется с государствами неограниченно управляемыми и возбуждает их против государств свободных.

Его политические хитрости идут дальше, он льстит тайным надеждам двух северных империй, выходящих из себя при виде нравственной связи, соединяющей Францию, Англию и Пруссию вследствие одинаковой степени их развития, он, таким образом, мстит трём народам, которые считает самыми страшными врагами своих замыслов.

Рим бесстыдно лгал. Народное волнение в Романье продолжается уже пятнадцать лет, и если его можно приписать иностранным внушениям, то зачем же было в продолжение столь долгого времени держать народ под гнетом преследований и жестоких мер, приводивших одинаково в отчаяние как население городов, так и деревенских обитателей.

С какой целью производимы были бесчисленные аресты во всех классах общества? Какая была цель учреждения и удерживания в постоянном действии военных комиссий и чрезвычайных трибуналов?

Нет, Рим не обманывает себя относительно всей важности народного волнения в Романье, он знает, что они возникли внутри страны и что все требования обиженного народа, отталкиваемые им с помощью оружия и тирании, основаны на сознании своих справедливых прав, нарушенных клятвопреступными папами. Пробуя обратить внимание Европы на вред вымышленных иностранных интриг, Рим тем самым хочет только отвлечь этим внимание от своих несправедливых поступков с легациями. Не ясно разве выказал Рим свой страх чрезмерным рвением при подавлении волнений и жертвами, принесёнными для увеличения жалованья иностранных войск, на которых была возложена кровавая обязанность усмирить народ.

Делегации, пожалуй, лучше отмщены разорением своего победителя, чем это могло бы быть при полном их успехе. Рим всё ниже и ниже падает под бременем громадных и многочисленных займов, заключённых им для расплаты за своё печальное торжество. Для того чтобы поддержать несправедливые требования своей гордости и своего деспотизма, римский двор поставлен был в необходимость уменьшить свою казну и ограбить часть своих владений. На развалинах собственной власти утвердил он своё безумное господство.

Рим, несмотря на свой ложно спокойный вид, отлично понимает истинное положение дел; делегации не отчаиваются при каждом поражении. Попытка Римини не удалась, другие попытки приготовляются. Требования не прекратились; со стороны многих городов были посланы в Рим жалобы на несправедливость местного управления. Партия политического возрождения нигде не бездействует и, как кажется, угрожает Италии восстанием в очень недалёком времени.

Папское правительство постоянно боится новых волнений не только в Романье, но и в Марше. Последнее поражение никого не привело в уныние. И вся Италия смеётся над предсмертными ударами падающего колосса, как бы отмщая за ужас, который он, недавно страшный, ныне презираемый, ей внушал. Если можно доверять слухам, то в самом римском верховном совете слышались голоса в пользу умеренности. Немногим мудрым советникам казалось лучше предупредить катастрофу, которая бы поставила папство в большую опасность, а Европу повергла бы в недоумение.

Эти немногие приверженцы римского двора ловко затронули слабую его струну, именно его эгоизм, но и тут они не преуспели в своём намерении. Римское правительство не только не слушает умных своих советников, но ещё дальше и дальше идёт по дороге реакции. По его понятиям прогресс и революция одно и то же.

Малейшее просимое народом улучшение кажется ему нарушением священных преданий и прав святого престола. Можно понять эти ошибки, видя, что власть светская находится в руках духовных, и замечая постоянный беспорядок в причинах и цели действия, обязанностях и правах должностных лиц. Этот беспорядок, на который мы указывали в продолжение всей нашей книги, описывая жизнь римлян, и есть главная несправедливость, против которой высказывается народное неудовольствие. Отделение религии от политики произойдёт только тогда, когда управление страной будет вверено людям светским; этого-то и требуют инсургенты делегаций.

Рим, столь упрямый в своих страстях, в своём честолюбии, скупости, безбожии и алчности, какие же он силы выставляет на борьбу со столь многочисленными справедливыми требованиями?

Он прячется, ожидая общего волнения, подавлением которого опять мог бы захватить в свои руки власть, и интриги его продолжают омрачать политику государей и народов.

Новые обстоятельства и особый свойственный римскому двору инстинкт придают папству новую силу.

Забывая оскорбления, коим подвергалась римская Церковь в России как при дворе, так и в народе, папа надеется найти подходящее орудие для своих подпольных интриг в русском императоре.

Пока папские проекты ещё не вполне прояснились. Ревность, чувствуемая в России к успехам цивилизации в Пруссии и к увеличению её могущества, достигнутого двойным путём промышленного и религиозного влияния, затруднения, которые могут возникнуть для православной религии в католической Польше; отречение от греческой веры, которое могло быть следствием замужества дочери императора с одним из австрийских великих князей, и, наконец, объявление о скором прибытии русского императора в Рим, — всё это порождает смутные надежды, сознаваемые вполне только самим папой, с помощью его скрытой гордости и громадного тщеславия.

Рим опирается также на Испанию и, если новые конституционные учреждения откажут ему в поддержке, он смело может опереться на народные суеверия, всегда столь живучие на испанской почве.

Швейцария и Бельгия служат генеральными квартирами для его иезуитской милиции.

Во Франции Рим призвал всех своих друзей к оружию, советуя им обратиться к законам и требовать церковных льгот конституционным путём, представляя формальные просьбы; он напоминает им их последние попытки.

Разве единогласное публичное согласие наших уважаемых епископов ничего не значит? Разве не имеют значения восемьдесят четыре тысячи подписей, представленных в собрание? А депутаты, руководившие выборным движением католиков и взявшие на себя подать голос за свободу преподавания? А жалобы, выходящие из всех уст, обвиняющие маленькую кучку христиан в том, что они из вопроса религиозного сделали главный вопрос нашей эпохи?

Однако 1845 год мало благоприятствовал этим горделивым соображениям.

Германский католицизм, изгнание иезуитов из Франции, швейцарская междоусобная война, волнение, произведённое делегациями, и представления, сделанные европейскими государствами, оставят печальные следы в летописях папства.

Мало лет, которые как в настоящем, так и в будущем соединяли бы столь много печальных симптомов для Рима.

Отсюда происходит самая непримиримая ненависть, выражающаяся в самых мельчайших деталях, о чём можно судить по следующему происшествию.

Пруссак-переплётчик, поселившийся в Риме, скопил маленький капиталец. Он хотел открыть постоянное заведение и подал об этом, как полагается, просьбу, но правительство не удовлетворило её, объясняя свой отказ тем, что проситель протестант. Тем не менее ему готовы были дать требуемое разрешение, если бы он принял католичество. Переплётчик отказался, тогда агенты инквизиции принесли ему для переплёта запрещённые книги; предупреждённая полиция захватила книги, и несчастного приговорили к уплате известного штрафа. Не в состоянии заплатить его, переплётчик хотел продать с публичного торга своё имущество; ему и этого не дозволили. Тогда, спустив его за ничтожную цену, он уехал из Рима.

Кардиналы ещё сохраняют в памяти предания о патрицианской мести и о церковных интригах. Их оргии и их ненависть пользуются ещё наёмными убийцами, и всем, имеющим несчастье соперничать с ними в любви или обличать печатно их излишества, преступления и неисполнение ими своих обязанностей, ещё угрожают кинжалы.

Римский народ, увлекаемый порочным примером лиц, считающихся святыми, ещё не отказался от la cotellata[12], и часто ещё мостовая города Рима обагряется кровью при ссорах простого народа между собой.

Внимательно вглядевшись в римскую религию и великолепие папства, всегда можно отыскать низость, жестокость и испорченность.

Рим, несмотря на его пронырливость, пойман в западню, хитро подготовленную им всему миру.

Чудесный улов уходит от него через порванные нити сети Святого Петра.

Безысходное его положение определяется следующей дилеммой: или Рим умрёт вследствие собственной неподвластности, или сотрёт с лица земли движение, против которого он борется, и Григорий XVI взойдёт на престол при самых бурных условиях для папства.