Тайны Римского двора

ГЛАВА XXX ПРОПОВЕДНИКИ

Ноемия, слушавшая в Риме проповедников апостольской кафедры, не могла вникнуть в их красноречие, постоянно отвлекалась шумной аудиторией; но принуждённая выслушивать эти священнические речи во время своего монашеского заточения, она вскоре поняла всю их звонкую пустоту. Напыщенность выражений римских проповедников доходят до смешного. Кафедра их обыкновенно бывает настолько обширна, что свободно позволяет двигаться, размахивать руками и совершать тому подобные эволюции. Они ходят, мечутся из стороны в сторону, подпрыгивают с самыми разнообразными и смешными кривляньями. Иногда они становятся на широкую эстраду, что позволяет усиливать свои прыжки и конвульсии. Римские проповедники увлекаются более прочих; они походят иногда на исступлённых или одержимых бесом, так что их невольно принимаешь за актёров, и пышная театральная обстановка ещё более поддерживает эту иллюзию. Одни протяжным и жалобным голосом описывают блаженство и райские наслаждения будущей жизни; они закатывают глаза, возводят взоры и руки к небу, испуская громкие вздохи. Описываемые ими наслаждения так грубы и чувственны, что возбуждают отвращение; но эти обещания затрагивают страсти римского населения, которое слушает их с умилением.

Другие переносят своих слушателей в преисподнюю, мрачную юдоль плача и скрежета зубного. Речь этих мучителей преисполнена раскалёнными печами, острыми вилами, всепожирающими кострами и другими устрашающими описаниями; недаром в Риме говорят, что если б у дьявола истощился запас адских выдумок, то ему бы стоило только обратиться за советом к священникам, которые сидят в его кипящих котлах. Проповедники с силой потрясают своими большими распятиями, обращаясь к ним с вопросами, и нередко описывают страдания от лица самого Спасителя. Иногда они из какой-нибудь драмы делают разнообразные одушевлённые сцены, действующими лицами которых являются сам Бог, Пресвятая Богородица, святые, ангелы и демоны, пороки и добродетели, грехи и смерть; их живое воображение всё олицетворяет и воплощает. Эти проповеди не лишены силы и энергии благодаря их необыкновенной оригинальности, но тем не менее они балаганны. Пылкое увлечение римских проповедников не знает границ, они нередко впадают в тривиальность и ничтожные подробности.

Эти представления совершаются не только в церквах; проповедники ораторствуют также на улицах, площадях и перекрёстках, соперничая с фиглярами и отвлекая от них народ; эта черта итальянских нравов отлично выразилась в анекдоте про одного священника, который, видя, что народ бежит к burattini, поднимал своё распятие и кричал: «Ecco il vera pulcinello». — Вот настоящий полишинель.

В Колизее бывают большие духовные вечера; набожные люди в самый разгар карнавала смиренно проходят сhеmins de la croix; вереницы богомольцев в белых и чёрных одеяниях и священники в красных мантиях приходят сюда для пения священных псалмов. По пятницам народ, живописно задрапированный в свои яркие одежды, собирается группами на древних развалинах для слушания проповедей. В 1841 году один молодой францисканец прославился здесь своим красноречием. Эти собрания часто бывают при свете смоляных факелов, красное пламя которых причудливо играет на тёмных сводах. Римские проповедники, несмотря на все опровержения, делаемые по этому поводу, сохраняют всё ещё дурные привычки прошлого, их крикливая, напыщенная речь, полная неуважения ко всему святому, лишена благородства, изящества и возвышенности; несмотря на всё это, их проповеди имеют влияние на народ, затрагивая его страсти и чувственность.

Римские проповедники лгут самым наглым образом, им всё равно, просвещают они или нет, их цель возбудить ужас или умилить сердца, их удары бывают сильны, но они редко попадают в цель.

Между римскими проповедниками попадаются монахи, речь которых часто выходит за границы рассудка и приличия; они бегают по улицам, выдавая себя за распространителей веры, в сущности же возбуждая распри и ненависть; из городов они переходят в деревни, которые развращают и опустошают. Большая часть проповедей в Риме имеет скорее светскую, нежели духовную цель. В промежутке между двумя частями проповеди оратор обращался обыкновенно к своим слушателям и предупреждал их вкрадчивым голосом о начале сбора, прося верующих сделать щедрые пожертвования.

Ноемия дважды была свидетельницей распутства римской кафедры. Однажды, в начале Великого поста, проповедник, повернувшись направо и налево, подражая движениям человека, прицеливающегося из ружья, воскликнул: «Карнавал умер, поговорим о посте».

Другой оратор описывал радость, ощущаемую душами в чистилище, когда они милостынями избавляются от страданий. «Представьте себе, — говорил он, — что бедная душа со страхом ожидает, пожертвуете вы или нет; когда вы опускаете руку в карман, она ощущает довольство, увеличивающееся по мере того, как ваше приношение приближается к кошельку сборщика, когда же монета падает в него, душа выходит из пламени и прыгает от восторга. Если у вас нет денег, чтобы доставить любимым особам подобное наслаждение, то займите у вашего соседа, если же он вам откажет, то он будет виновнее вас».

Таким образом, проповедь, эта духовная пища, столь щедро раздаваемая апостолами по повелению Божию, превратилась в предмет продажи в устах служителей римской церкви. Проповеди в Риме звучат отголоском церкви и правительственных неудовольствий; тогда они из светила просвещения превращаются в поджигательные факелы. Папский проповедник один раз в неделю во время Великого и Рождественского постов проповедует в самых покоях святого отца. Папа сидит в это время на хорах, никем не видимый, а кардиналы окружают его комнату, как в консистории.