Три лилии Бурбонов

Глава 5 ВОЙНА ЗЯТЬЁВ

Виктор Амадей I был похоронен в часовне собора Дуомо ди Верчелли.

-Умирая, - пишет один из его биографов, - он оставил французов в Пьемонте, истощённый народ, войну с Испанией, двух братьев и сестру (Маргариту), тесно связанных с врагом, свою жену Кристину Французскую, женщину, наделённую высоким духом и, одновременно, легкомысленную…

Историки до сих пор не сошлись во мнении, отчего умер Виктор Амадей. Указывали, что симптомы болезни скончавшегося ранее графа ди Верруа были похожи на малярийную лихорадку, свирепствовавшую в армии. Большинство исследователей сходятся на пищевом отравлении, а некоторые кивают на испанцев, якобы, подославших некоего иезуита, подсыпавшего в еду герцога яд. Но современники, по словам писательницы Джеммы Джованнини, думали иначе:

-…смерть, столь внезапная и таинственная, вызвала подозрения в отравлении, организованном Ришельё, который, желая полностью подчинить Пьемонт, видел в нём (Викторе Амадее) препятствие.

Тем не менее, в тот момент французам, вроде, была невыгодна смерть герцога Савойского. Война с Испанией была в самом разгаре и потеря союзника, недавно одержавшего столь блестящую победу при Момбальдене, просто не укладывалась в рамки политики Ришельё. Кстати, в своих мемуарах он похвалил Виктора Амадея, этого «доброго принца, который заботился о хорошем управлении и облегчении своих народов также, как его предшественник пренебрегал ими».

Но многие считали, что кардиналу легче было держать под контролем Кристину, француженку по духу и рождению, чем её мужа, и он надеялся сделать правителя Савойи если не подданным, то, по крайней мере, вассалом Франции, чтобы с его помощью изгнать испанцев из Италии и подчинить себе весь полуостров. Реализовать этот проект Ришельё рассчитывал через Мишеля д’Эмери, который был слепым инструментом в его руках.

Королевская мадам, как видно из её портретов того времени, одела траур по французской моде: чёрное платье с белым отложным воротником и серебряными кружевными манжетами, и широкополая шляпа с прозрачной вуалью. Но, француженка по духу, он не желала ни с кем делиться властью, даже со своим братом-королём. Из-за чего в письмах д’Эмери в период её первого регентства она фигурирует как «Безумная». А фаворита Кристины, который поддерживал её, наглый посол именует сумасшедшим, как и отца Моно.

Когда посол и маршал Креки явились к королевской мадам, чтобы обеспечить подчинение герцогства Франции, она, подобно покойному мужу, решительно ответила:

-Я хочу сохранить свободу!

Тогда д’Эмери начал переговоры с приближёнными Кристины о формировании нового правительства, одновременно склоняя их на сторону Франции. В том числе, он пообщался и с фаворитом королевской мадам:

-В ту же ночь мы случайно встретились с графом Филиппо и провели вместе пять или шесть часов. Я считаю его сумасшедшим, потому что он заинтересован в том, чтобы в корне изменить ход дел, но я тоже готов на всё и мне не составит большого труда убедить его, так как он сказал, что полностью отдаёт себя под покровительство короля и Вашего Святейшества…

В отличие от графа, духовник Кристины выступал за союз с испанцами:

-Он (Моно) предлагает, чтобы Безуманая отдала часть своего наследства испанскому королю, кузену её мужа. Я возражаю против этого…

Однако клеврет Ришельё недооценил Филиппо д’Алье и других пьемонтцев, преданных королевской мадам. Как только распространились слухи, будто французы хотят захватить город, чтобы держать под контролем вдову и детей герцога, ополченцам Пьемонта был отдан приказ занять Верчелли.

-Не успел господин Савойский умереть, как через час после того мы увидели весь этот город во всеоружии, - жаловался д’Эмери кардиналу.

Так что маршал де Креки был вынужден на следующий день с войсками уйти в Кераско.

Прямо в замке Верчелли в качестве регентши Кристина приняла присягу местных судей, чиновников и воинского отряда, после чего в сопровождении конницы отправилась в Турин. Несколько дней спустя в столице сенат Пьемонта официально объявил Кристину законной опекуншей пятилетнего герцога Франциска Гиацинта и регентшей Савойского государства, выразив надежду, «что под её регентством и защитой Его Величества короля Франции страна будет наслаждаться миром и счастьем».

19 октября 1637 года она даёт инструкции маркизу Сен-Морисо, савойскому послу в Париже:

-Вы прекрасно знаете, что спасение этого государства зависит от того, как Франция поведёт себя... На первой аудиенции, которую Вы получите у короля, когда он пожелает узнать о состоянии, в котором мы находимся с детьми, мы хотим, чтобы все знали, что их отец умер, пожертвовав своей жизнью ради службы королю, моему брату… Чтобы все знали, что, приняв регентство в государстве чрезвычайно разрушенном, мы постараемся сделать его более счастливым и процветающим, чем когда-либо, в надежде на поддержку наших прекрасных братьев и привязанность королев, наших сестёр…

В то же время Кристина пытается доказать, что герцогство Савойское больше не в состоянии принимать участие в войне:

-Как бы там ни было, господин кардинал может быть уверен, что мы всегда будем служить королю, моему брату. Хотя даже покойный Его Королевское Высочество (Виктор Амадей) не чаял продержаться дольше, видя свои дела в столь плачевном состоянии, уничтоженную границу, не зная, где найти средства для содержания войск, необходимых гарнизонам… Папа и все итальянские князья с радостью проявят к этому (к миру) интерес; испанцы тоже желают этого, потому что боятся, что мы передадим эти владения в руки французов, и они уже тайно дали понять, что не будут предпринимать никаких вторжений со своей стороны, если мы оставим их в покое.

Испанцы поддерживали с Кристиной тайные отношения через своих агентов, среди которых был первый генерал ордена капуцинов Джованни Монкальери. А обещание не беспокоить Пьемонт, если Кристина воздержится от помощи французов, принадлежало хитроумному и расчётливому маркизу Леганесу, губернатору Милана.

В ответ Людовик ХIII выразил сестре свои соболезнования и заявил, что поддержит её регентство:

-Не сомневайтесь, что я использую всё, что зависит от моей власти, для того, чтобы позаботиться о благе моего племянника герцога Савойского, не делая различий между Вашими интересами и моими.

Затем тон его становится жёстче, и он напоминает Кристине, что теперь она должна выбрать его сторону. Он также убеждает её не соглашаться на возвращение её деверьёв и золовок, уехавших к Маурицио в Рим.

Что касается внутренней политики, то Кристина оставила на прежних постах почти всех чиновников, служивших её мужу. А помогать ей править должен был узкий Государственный совет, куда вошли первый государственный секретарь Джованни Каррон, маркиз Сен-Томасо; Карло Эммануил ди Симиана, маркиз Пьянецца; маркиз Гвидо Вилья, выживший после памятного обеда у Креки; отец Моно; граф Лодовико д’Алье; и, конечно, Филиппо д’Алье. Едва он вышел из тени, и Кристина перестал скрывать свою любовь к нему, как сразу зазвучали обвинения в том, что любовникам была выгодна смерть Виктора Амадея. Но королевская мадам, как известно, не обращала внимания на сплетни.

Кристине стукнул почти тридцать один год, когда в расцвете жизненных сил и умственной деятельности она пришла к власти. Но, несмотря на всю её проницательность, у регентши ещё не было достаточно опыта в дипломатической игре, и Ришельё решил воспользоваться этим, чтобы не допустить возвращения двух братьев Виктора Амадея I в Савойю.

Между тем Маурицио уже добрался до Савоны и отправил к Кристине аббата Солдати, который должен был передать ей следующее:

-Я считаю своим единственным и величайшим счастьем через мои очень скромные услуги засвидетельствовать мою преданность и страсть, которые я испытываю к Вашему Королевскому Высочеству и Вашим детям.

Как писал один историк, «возможно, у него появилась надежда жениться на невестке».

Отец Моно посоветовал Кристине принять зятя. Но королевская мадам не послушалась своего духовника, так как д’Эмери намекнул ей, что Маурицио хочет отнять у неё власть и что она вправе арестовать его. Однако Кристина ограничилась тем, что попросила деверя покинуть Савойю, присовокупив:

-Я не могу поступить иначе, чтобы не навредить Его Королевскому Высочеству (Франциску Гиацинту) и благосостоянию моего дома и государства.

На обратном пути кардинал Савойский на некоторое время задержался в Генуе, ожидая возвращения аббата Солдати. После чего, пылая праведным гневом из-за того, что его «изгнали из его собственного дома», Маурицио попросил испанцев о защите своих прав. Когда-то влюблённый в Кристину, теперь он объявил, что она была неверна своему мужу. Тем не менее, мадридский двор не внял просьбе кардинала, подозревая в нём тайного сторонника Франции.

В свой черёд принц Томас, который не мог покинуть Фландрию из-за своих военных обязательств перед испанцами, пригрозил невестке:

-Если мой брат войдёт в состав правительства, я не сдвинусь с места. В противном же случае я освобожу Ваше Королевское Высочество от обязанностей регентши, а государство – от французов!

Так как Томас пока не смог выполнить свою угрозу, Маурицио пришлось вернуться в Рим, в то время как в Пьемонте французские агенты сделали всё возможное, чтобы изолировать их сторонников. Д’Эмери раздавал пенсии и церковные льготы главным министрам и другим влиятельным лицам и предлагал выгодные браки во Франции их детям. Однако, несмотря на то, что она была сестрой Людовика ХIII, Кристина даже в самые трудные времена стремилась сохранить личную независимость. Поэтому, дабы противостоять давлению Ришельё, королевская мадам опиралась на Филиппо д’Алье и отца Пьетро Моно.

-Первый, - писал Сибрарио, - владел её сердцем; второй – умом, и оба настаивали, чтобы она занималась политикой.

Характеризуя отца Моно в своей книге «Регентство Кристины Савойской», Августо Баццони, итальянский историк ХIХ века, отмечает, что, дорвавшись до власти, тот сильно изменился:

-…его мягкие манеры стали решительными и властными, его обращение было милым, но твёрдым и он не видел препятствий: наконец, обстановка сделала его совершенным рыцарем, которому скорее подходит кольчуга, чем сутана.

Д’Эмери доносил Ришельё в Париж, что Кристина и её духовник всегда готовы «напугать испанцев французами, а французов – испанцами». И злобно добавил по поводу отца Моно:

-Без него мы были бы хозяевами двора и страны.

В свой черёд, Ришельё затаил неприязнь к иезуиту ещё с 1625 года, когда французы впервые вторглись в Савойю. Отец Моно написал сатиру на кардинала, который этого не забыл. Позже, когда Кристина отправила его в Париж с целью добиться королевского титула для себя и мужа, отец Моно вступил в сговор с королевским духовником отцом Косеном, чтобы добиться отставки кардинала. Однако уже после его отъезда савойский посол Сен-Морисо проговорился об этом заговоре Ришельё.

В частной беседе д’Эмери предупредил отца Моно:

-В Ваших интересах перейти на сторону Франции, ибо в противном случае Вы можете потерять благосклонность мадам Кристины, и тогда Вас никто не спасёт…

Иезуит ответил:

-Мне даже не приходила в голову другая мысль, чтобы не быть вместе с Его Преосвященством…

После чего написал Ришельё почтительное письмо, предлагая свои услуги. Но кардинал не поверил иезуиту, который всё время был настороже, опасаясь «кинжала или яда».

Ришельё решил перейти к жёстким мерам и предложил д’Эмери убедить Кристину арестовать своего духовника или позволить это сделать французам от имени её брата-короля. Однако посол, зная королевскую мадам, счёл это невозможным и придумал хитроумный план: пусть регентша отправит отца Моно во Францию посоветоваться с кардиналом, что делать в непредвиденных обстоятельствах. А там Ришельё сможет спокойно арестовать его. Д’Эмери удалось перетянуть на свою сторону Филиппо д’Альё, сгустив краски об интригах иезуита в Париже. На мой взгляд, неприязнь графа к духовнику Кристины объяснялась не только тем, что они были политическими противниками. Скорее всего, отец Моно не одобрял связь королевской мадам с ним, и, возможно, настраивал её против любовника. Иначе как объяснить, почему миролюбивый Филиппо, который старался сохранять хорошие отношения со всеми, сыграл роковую роль в судьбе иезуита?

Кристина нехотя поддалась на уговоры своего фаворита и д’Эмери, но потом рассказала всё своему канцлеру, который предупредил Моно.

-Я не хочу видеть больше ни Франции, ни кардинала, разве что только на портрете, - заявил иезуит. - Пусть мадам лучше заключит меня в тюрьму, чем отправит к нему.

Когда же Филиппо д’Альё упрекнул любовницу в болтливости, та запальчиво ответила:

-У Вас недостаточно ума, чтобы судить об этом!

Совесть не позволяла Кристине предать верного ей человека даже несмотря на уговоры любовника. Это была их первая большая ссора.

-Будучи хозяйкой в своих владениях, я свободна действовать по собственному разумению и могу решить сама, какая партия мне может быть более полезной: короля или отца-иезуита! – написала она также маркизу Сен-Морисо.

В гневе, по словам д’Эмери, она была готова «отказаться от всего французского» и даже изгнать своих немногих французских слуг. Но Ришельё продолжал настаивать, и Филиппо д’Алье, выступавший за союз с Францией, тоже.

-Ваши министры должны обладасть двумя качествами: первое - это любить Вас и Ваших детей, а второе – служить Вашим братьям! – напоследок обозначил свою позицию фаворит Кристины, прежде чем удалиться в Казале, где савойские войска встали на зимние квартиры.

14 декабря в Турин вернулся Лодовико д’Альё, который, желая решить дело миром, предложил регентше назанчить Моно епископом Женевским. Но королевская мадам колебалась, хотя и написала с иронией одному из друзей Филиппо д’Альё:

-Барон, если тебе придётся призвать святую Кристину, не смей обращаться к святому Игнатию (основатель ордена иезуитов)!

Тем временем Моно не дремал и передал Кристине предложение Леганеса: испанцы будут сохранять нейтралитет, если французы уйдут из Савойи. Вскоре Филиппо д’Альё сообщил д’Эмери, что регентша собирается отправить в Париж своего посла, который должен выступить в защиту иезуита. Кроме того, она попросила своего фаворита посодействовать этой миссии, однако тот наотрез отказался. Тем не менее, Кристина написала Ришельё, что не может отказаться от «такого хорошего и старого слуги», как Моно. После чего вызвала к себе д’Эмери и начала обвинять его в том, что это он возбудил всеобщее недовольство против иезуита. Тем временем Ришельё в Париже довёл до сведения её посланника, что союз с Францией может быть сохранён только ценой изгнания Моно. 22 февраля 1638 года на засединии Государственного совета в Турине иезуит потерпел поражение, когда предложил принять план Леганеса.

-…он понял, что час поражения пробил, - написал с торжеством д’Эмери кардиналу. – И похож на человека, которого облаяли.

Тогда Моно попросил разрешения удалиться в иезуитсткий колледж в Турине или в свой загородный дом в Кунео. Со слезами на глазах регентша в конце февраля приказала ему ехать в Кунео.

-Чтобы доставить Вам удовольствие, - сообщила она спустя два дня Ришельё, - я согласилась лишиться самого старого слуги, который был у меня среди всех моих подданных…

Прежде, чем отправиться в изгнание, иезуит «в сапогах» наветил Филиппо д’Альё, чтобы дать ему дружеский совет: никогда не посещать Францию. Неизвестно, как воспринял его совет граф, но слова Моно оказались пророческими.

Что же касается д’Эмери, то теперь он приступил ко второй части своего плана, о чём написал Ришельё ещё 24 февраля:

-Я очень близок к завершению двух наиболее важных дел, которые у нас есть при этом дворе: первое – это отстранение отца Моно, второе – продолжение мирного договора.

Чтобы убедить Кристину продлить Риволийский договор с Францией, посол выступил со специальной речью перед Государственным советом. Однако советники регентши попросили время, желая обдумать его предложения. Но в тот день, когда д’Эмери должен был узнать решение Совета, пришла весть о вторжении испанцев.

После смерти Виктора Амадея I маркиз Леганес, видя, что мирные переговоры с регентшей ни к чему не ведут, решил возобновить военные действия. Ещё в 1635 году французы построили крепость Верчелли в Пьемонте и захватили крепость Бреме в Ломбардии. Теперь же, весной 1638 года, испанский полководец решил отобрать их. Он начал с Бреме, достаточно сильной крепости с многочисленным гарнизоном. Командующий французской армией маршал де Креки попытался снять осаду, но был убит случайным выстрелом 17 марта. Спустя неделю французский гарнизон капитулировал. За поспешную сдачу крепости комендант был приговорён к смерти, а на замену Креки был отправлен кардинал ла Валетт, любимец Ришельё и один из тех прелатов, которые больше прославили своё имя на полях сражений, чем на церковной ниве. Чтобы армия оставалась боеспособной до прибытия своего нового главнокомандующего, д’Эмери, вспомнив свою прежнюю профессию военного интенданта, беспрестанно снабжал её боеприпасами. Однако его энергичная деятельность вызвала едкие шутки со стороны Кристины, которая написала своему секретарю Сен-Томасо:

-Д’Эмери находится в Казале и, по-видимому, хочет стать генералом армии, хотя знает об этом деле меньше меня, к тому же, его рвение приводит к ещё большему беспорядку из-за его желания настаивать на своём без всякого основания… Мне придётся запастись большим терпением, чтобы противостоять его несдержанности, так как он постоянно рвётся в бой. Мы не намерены терять наших людей, а затем и наше положение.

В марте Мария Гонзага, регентша при своём малолетнем сыне Карле II, герцоге Мантуанском, подписала договор с испанцами о передаче им Монферрато вместе со столицей Казале, но французы, всё ещё находившиеся там, арестовали савойского коменданта, чтобы он не сдал крепость. Испанский министр Оливарес был взбешён и отдал распоряжение своим войскам занять Монферрато, что вызвало панику у Кристины.

После прибытия ла Валетта д’Эмери, наконец, вспомнил о том, что он посол, и вернулся в Турин, где узнал, что Совет выступает против договора с Францией. Филиппо д’Алье признался ему, что по настоянию любовницы он через епископа Альбы вёл переговоры с Леганесом.

6 мая в Савойю прибыл Ришельё. Но вместо того, чтобы идти с армией на встречу с испанцами, он должен был договариваться с Кристиной о продлении военного союза. Королевская мадам отчаянно торговалась, не желая называть вещи своими именами – что союз направлен против Испании. Напрасно Филиппо д’Алье и его дядя пытались уговорить её поставить подпись под документом. Как известно, маркиз Леганес тоже сделал регентше интересные предложения, но он по определению не мог предложить ей больше, чем французы, не обидев своих союзников, её деверьёв. Ришельё, в свой черёд, попытался договориться с Томасом, но тот предпочёл союз с Испанией. Тем временем Леганес 26 мая осадил Верчелли, но командующий французской армией ла Валетт не спешил на помощь крепости. Вместо этого он шантажировал королевскую мадам, заставляя её уступить Ришельё и угрожая в противном случае оставить Пьемонт во власти её врагов.

Только 3 июня 1638 года Кристина, напуганная действиями испанцев в Монферрато и Пьемонте, подписала документ о военном союзе с Францией, подтвердив договор Риволи. Король пообещал взять под свою защиту сестру, её детей и государство и не требовать от неё возмещения военных расходов. Регентша лишь должна была выставить три тысячи пехотинцев и тысячу кавалеристов. Оскорблённая «бесчинствами» Леганеса, она собственноручно, одетая во вдовьи одежды, выезжала на фронт, чтобы вдохновить солдат в сопровождении Гвидо Вильи, генерала от кавалерии, и маркиза Пьянеццы, командовавшего пехотой. Кристина особо благоволила к феррарцу Вилье, «лучшему наезднику Италии», женатому на утончённой и умной пьемонтской аристократке и имевшему от неё взрослого сына Гирона, повсюду сопровождавшего отца.

К этому времени её отношения с д’Эмери окончательно испортились, о чём свидетельствует её письмо к Сен-Морисо в Париж от 8 июня:

-Каждый день мы больше, чем когда-либо, страдаем из-за злых намерений господина д'Эмери…

Далее она объяснила, что тайно отправила в Милан своих шпионов отца Ровиду и рыцаря Монделлу, «потому что скорее хотела узнать… замыслы моих деверьёв, чем…иметь дело с испанцами». Но д’Эмери «приказал схватить шевалье Монделлу…и забрал у него письма, а этого человека он либо убил, либо посадил в тюрьму в Казале». В конце она заключает:

-…в руках д’Эмери всё превращается в яд.

Тем не менее, невзирая на многочисленные жалобы Кристины, Ришельё не торопился отзывать своего посла. Однако сам д’Эмери уже подумывал об отставке из-за пошатнувшегося здоровья и окружающей его враждебной обстановки в Савойе, особенно со стороны Кристины.

-Чем больше он старался изучить и понять её, - пишет Габриэль де Мун, - тем больше герцогиня Савойская оставалась для него загадкой; привязанности, как и ненависть Марии Кристины, казались ему лишёнными чувств…

Когда франко-савойская армия прибыла под Верчелли, то первое, что сделала, это 19 июня переправила подкрепление в 2 000 человек в осаждённый город. Они вошли туда под покровом ночи, пока маркиз Пьянецца атаковал испанцев с 1 500 солдат. После чего французы установили батарею из шестнадцати орудий, чтобы обстреливать позиции врага. Но тут ла Валетт узнал, что в Новару прибыл корпус австрийцев и решил отступить, чтобы не получить удар в спину. А 6 июля, после сорокадневной осады губернатор города повёл 3 500 человек, включая больных и раненых, с их оружием, багажом и тремя пушками к расположению французской армии. Испанские, итальянские и французские источники по-разному оценили эту капитуляцию. Испанцы считали её результатом мудрого командования маркиза Леганеса. Итальянцы – почётной капитуляцией после героического сопротивления из-за нехватки пороха и продовольствия. Французы же считали, что итальянцы ещё имели возможности для сопротивления и обвиняли губернатора в предательстве. Потеря Верчелли стала серьёзным ударом по репутации ла Валетта. Не отличавшийся скромностью маркиз Леганес так докладывал королю Филиппу IV о победе:

-...это было одним из самых славных событий и самых замечательных обстоятельств, которые были достигнуты в Европе за сто лет до этого момента.

Результаты осады Верчелли жестоко разочаровало д’Эмери, который в июле из Казале написал в Париж с просьбой об оставке, заявляя, что «постарел в десять раз за годы пребывания послом». Действительно, в сорок два года он выглядел на все шестьдесят. Тем не менее, в отставке ему отказали и, прибыв в Турин 22 августа, д’Эмери попытался успокоить савойский двор, пребывавший в панике из-за взятия Верчелли испанцами. Через два дня туда же приехал эмиссар Ришельё с требованием к Кристине переправить отца Моно во Францию. Однако регентша твёрдо ответила:

-Мы скорее разорвём отношения с Францией, чем бросим старого и верного слугу, нанеся ущерб нашей репутации и нашей совести!

Тем временем в Турине распространились тревожные слухи о том, что маленький герцог Франциск Гиацинт неудачно упал с лошади. Из-за врождённой астмы ему пророчили скорую смерть чуть ли не с первых месяцев появления на свет. Однако мальчик дожил до шести лет и скоропостижно скончался от полученных травм 4 октября 1638 года. Новым герцогом провозгласили его младшего брата Карла Эммануила II. Узнав об этом, Ришельё отозвал д’Эмери в Париж на консультацию, в то время как Кристина снова облачилась в траур.

-Королевская мадам удалилась к кармелиткам на два дня, чтобы оплакать смерть своего мужа и своего первенца, - сообщил Филиппо д'Алье Феличе Савойскому.

Через год Кристина купила две усадьбы, у графа Карло Кастелламонте и братьев Форни, расположенные рядом с замковой площадью, для монастыря кармелиток и церкви, хотя и получившей название в честь святой Кристины, однако посвящённой памяти Франциска Гиацинта. Монастырь стал любимой религиозной резиденцией регентши. Она даже обставила там для себя помещения, где могла уединиться, дабы помолиться вдали от шумного двора.

А спустя пятнадцать лет Филиппо д'Алье в стихах к балету «Граделино» увековечит сына королевской мадам, которого называли Цветком Рая (по-французски Флер де Паради):

Скучаю по прекрасному лику смеющегося цветка

Из сада любви, как и все, увядшего зимой.

Лишь та, кто вырастила Цветок Рая

Не боится разрушительной силы времени и старости.

Щемящая печаль, звучащая в этих строчках, невольно наводит на мысль, что Фарнциск Гиацинт действительно был сыном графа. Две внезапные и таинственные смерти неизбежно породили новые слухи. Причём подозрений не избежала даже регентша с любовником. Говорили, что она состоит в тайном браке с Филиппо д’Алье, спит с ним каждую ночь и что маленький герцог Карл Эммануил II на самом деле тоже их общий сын. Кроме того, графа обвиняли в накоплении богатств в ущерб государственной казне.

Второе регентство Кристины не было предусмотрено никаким завещанием Виктора Амадея. Его братья утверждали, что её назначение должно быть одобрено либо собранием савойских дворян, либо императором, номинальным сюзереном герцогства. Д’Эмери сразу посоветовал королевской мадам обратиться к папе за подтверждением своих полномочий. Однако французского посла очень беспокоила мысль о том, что её деверья могут вернуться в Савойю. Поэтому он вернулся во дворец и, оторвав Кристину от созерцания мёртвого сына, напомнил ей:

-Поскольку Ваша независимость поддерживается только жизнью маленького ребёнка четырёх лет хрупкого телосложения, Вы должны подумать о способах, которые могут обеспечить Вам достойную жизнь…

После чего завёл речь о «людях, которые представляют опасность для Савойи». Д’Эмери имел в виду её деверьёв.

Маурицио действительно воспрял духом: ведь после Карла Эммануила, второго сына Кристины, он являлся законным наследником савойского престола! По этой причине кардинал решил действовать и отправил своих агентов, бывшего сенатора Массерати и его помощника Пасеро, в Пьемонт, чтобы те подговорили кого-нибудь из чиновников открыть ему ворота Карманьолы и Турина. Эти два дворянина когда-то находились на службе у покойного Виктора Амадея, который приказал их арестовать за предательство. Однако, сбежав из тюрьмы, они укрылись в Риме у Маурицио.

В конце октября 1638 года покинув Вечный город, кардинал под именем кавалера д’Ормео добрался до Пегли и сообщил Кристине, что готов взяться за оружие…если только она не выйдет за него замуж. В ответ регентша вежливо призвала Маурицио к благоразумию:

-Лучше возьмите в жёны какую-нибудь другую французскую принцессу, если готовы отказаться от союза с Испанией ради женщины!

Этот ответ ей подсказал д’Эмери, который предложил Ришельё женить Маурицио на француженке и подарить ему поместье подальше как от Парижа, так и от Турина.

Между тем губернатор Милана, чтобы отвлечь внимание на себя, уже двигался к Асти. Но Филиппо д’Алье, предупреждённый о заговоре, сменил гарнизон Карманьолы и арестовал коменданта столичной крепости. Кристина приказала обезглавить несколько туринцев, заподозренных в том, что они агенты Маурицио. Их головы на пиках выставили на стенах Туринской цитадели. Таким образом, добравшись с военным отрядом до Кьери, кардинал Савойский узнал, что заговор провалился. Д’Эмери предложил Кристине спешно направить в Кьери войска ла Валетта, чтобы захватить Маурицио в плен. Но регентша не хотела доводить свои отношения с деверем до крайности и кардинала сопроводили до границы, откуда он отправился в своё поместье в Ломбардии. Кристина попросила папу отозвать Маурицио в Рим, и тот отправил к нему кардинала Монти.

Габсбурги по-прежнему не доверяли Маурицио, решив поставить на его брата Томаса, уже находившегося на испанской службе. Враги Кристины требовали изгнать её из герцогства и отдать власть принцу Кариньяно. Карл Эммануил II был тоже слабым и болезненным ребёнком. Поэтому, чтобы защитить себя и своих детей, королевская мадам назначила Филиппо д’Алье губернатором цитадели Турина. При этом она объяснила, что продвижение её любовника по службе связано «с его благоразумием, умением давать советы, блюсти интересы нашей короны и регентства, исключительной осторожностью, которую он проявляет в делах, заботясь с привязанностью о нас и том, что касается сохранения и увеличения нашего наследства».

Став фактическим правителем Савойи, Филиппо д’Алье занял позицию нейтралитета, что не нравилось ни одному из заинтересованных государств. Выказвая доброжелательность по отношению к Франции, он в то же время не переставал вести тайную переписку с испанцами посредством епископа Альбы. Оправдываясь, граф говорил, что имеет право делать это, когда государство «висит на волоске». Однако это не устраивало Ришельё, который с помощью лести, обещаний и угроз пытался склонить его на свою сторону. Желая подкупить Филиппо д’Алье, кардинал поручил д’Эмери подарить ему бриллиант. Но посол, понимая, что из этого ничего не выйдет, решил действовать через регентшу и сказал ей, что этот драгоценный камень его собственный. После этого Ришельё попросил Людовика ХIII назначить графа главнокомандующим союзных войск в Пьемонте. Но Филиппо д’Алье ответил:

-К сожалению, я не могу принять этот пост, который может даровать только герцогиня за долгую и верную службу.

Его неподкупность вызвала гнев Ришельё, который в будущем припомнит это графу.

31 октября д’Эмери после аудиенции у Кристины отбыл в Париж по вызову Ришельё, но по дороге его догнал курьер от ла Валетта: оказалось, что Маурицио покинул Рим и направился в сторону Турина. Тем не менее, посол не слишком встревожился и ответил главнокомандующему, что Кристина достаточно хорошо укрепила свою столицу. Но королевская мадам была очень встревожена, когда кардинал Савойский написал ей из Генуи, что намерен отправиться в Милан.

Тем временем отец Моно не оставлял мыслей о возвращении и в своих письмах постоянно давал Кристине различные советы. Однажды в декабре, прогуливаясь с приятелем за городскими стенами, иезуит направился в сторону ручья, где их ждали осёдланные лошади. Губернатор Кунео послал несколько солдат вдогонку, но безрезультатно. Ла Валетт поспешил встретиться с Кристиной, которая заявила, что не знает, где её духовник. Тогда кардинал отвёл в сторону Филиппо д’Альё и пригрозил ему гневом Людовика ХIII. Вскоре фаворит сообщил ему, что, добравшись до городка Вико в миле от Мондови, Моно укрылся за стенами иезуитского колледжа, и что регентша, по-видимому, причастна к его побегу. Под угрозой немедленного разрыва с Францией ла Валетт убедил Кристину арестовать иезуита. Чтобы духовник королевской мадам снова не сбежал из своего убежища, у его дверей были выставлены охранники. А 5 января по разрешению, полученному из Рима, его вывели из колледжа и отправили в альпийскую крепость Монмелиан к полному удовлетворению Ришельё. После смерти кардинала по просьбе Маурицио иезуита перевели в Ниццу, а оттуда он уехал в Милан, где и окончил свои дни в конце марта 1644 года.

В конце 1638 года Томас отправился в Мадрид, чтобы договориться о поддержке Испании, но и ему не вполне доверяли, поскольку его жена Мария Бурбон принадлежала к французской королевской семье. В результате она и их дети жили в Мадриде в качестве заложников. Получив поддержку короля Филиппа IV, в начале 1639 года принц Кариньяно прибыл в Милан, воссоединившись там со своим братом. По соглашению с испанским губернатором они набрали в Иврее армию из 4 000 пехотинцев и 1 000 кавалеристов, состоящую из баварских и венгерских наёмников. При этом принцы договорились с Леганесом, что став регентами и опекунами своего несовершеннолетнего племянника, они разделят занятые савойские города и земли с испанцами поровну. Что же касается Кристины, то её оправят обратно за Альпы.

-Где, - заявил Леганес, - ей самое место!

Узнав об этом, в марте 1639 года Ришельё отправил д’Эмери обратно в Турин и приказал своим командирам арестовать Томаса, если он въедет в Савойю, в то время как Людовик ХIII написал Кристине, требуя, чтобы она запретила принцу Кариньяно и Маурицио въезд на территорию Пьемонта.

2 марта Леганес пересекает границы Пьемонта и ему навстречу устремляются войска союзников во главе с кардиналом ла Валетом, маршалом-ветераном Плесси-Прасленом, галантным Вильей и суровым Пьянецей. Однако 3 марта, усиленный частью испанской армии, в игру вступает Томас. И начался самый настоящий обвал. Некоторые города – Кьери, Монкальери, Ивреа сдались принцу без боя, другие, как Крешентино и Кивасо (последний – всего в нескольких километрах от Турина) – после недолгого сопротивления. В то время как его брат-кардинал оккупировал графство Ниццу. Тем временем Леганес завоевал Верруа и Кресентино. Во всех захваченных городах жители, не колеблясь, присягнули на верность двум принцам, признав их единственными регентами государства и опекунами маленького герцога Карла Эммануила II. В Савойе, по сути, началась гражданская война, получившая позже название «война зятьёв». Вероятно, это было обусловлено тем, что по её окончании Маурицио действительно стал зятем Кристины, а Томас был женат на её троюродной сестре.

Таким образом, с одной стороны, королевской мадам пришлось бороться за независимость своего государства перед лицом иностранных притязаний, а, с другой, заботиться о преемственности своих детей, защищая их от притязаний дядьёв. В то же время население Савойи, разорённое продолжительными войнами и ненавидевшее иностранцев, как французов, так и испанцев, разделилось на два лагеря: союзники и защитники Кристины называли себя «мадамистами», а друзья принцев Маурицио и Томаса – «принципистами». Мадамисты носили белые и голубые ленты на шляпе, а принциписты – только лазурные. Причём, несмотря на уверенность Кристины в «любви народа», большинство населения поддерживало братьев Виктора Амадея I. Люди справедливо считали, что принцы имеют право на участие в регентском совете. Вдобавок, они были «свои», а Кристина – «чужая», иностранка. Таким образом, принциписты полагали, что они выступают не против герцога, а против несправедливого правления регентши.

-Кто мог сказать, - пишет Эрколе Рикотти, итальянский историк ХIХ века, в «Истории Пьемонтской монархии», - что стало тогда с Пьемонтом, где иностранцы сражались с иностранцами, граждане с гражданами, родственники с родственниками? Кивассо вооружился против Турина, Верчелли против Санти, Трино против Казале, Кунео против Савильяно, Салуццо против Пинероло, Асти против Альбы, и на этом городе флаги Испании, а на том – Франции. Не только в городах, но и в сельской местности бушевала смертельная ярость, а к публичной ненависти приплетались личные обиды. Священники и монахи тоже приняли участие в страшных потрясениях, и большинство из них выступали за двух братьев-принцев, один из которых был кардиналом Святой Церкви.

Кристина осталась без армии, а французов было слишком мало, чтобы они могли воевать сразу в нескольких местах, да ещё и держать гарнизоны.

26 марта ла Валетт попытался снять осаду испанцев с замка Кивасо между Алессандрией и Асти, причём, согласно французским источникам, французов было всего 8 000 против 20 000 испанцев, а губернатор, Манфредо д’Алье, отсутствовал. Бой шёл несколько часов, когда ла Валетт получил письмо со слёзной просьбой королевской мадам всё бросить и спасать Турин, поскольку принц Томас был всего в шести часах пути от столицы. Кристина спешно собрала Совет, приказала арестовать подозрительных горожан, а своих детей отправила в Шамбери. В то же время Филиппо д’Алье дал указания послу Сен-Морисо попросить помощи у короля Франции против Томаса, «при виде которого всё дрожало».

28 марта ла Валетт уже был в Турине. Кристина, по словам современника, вышла навстречу солдатам, желая подбодрить их:

-Эта принцесса, посещавшая все кварталы, казалась такой жизнерадостной, уверенной и веселой…, что военные были так же взволнованы её присутствием, как и воодушевлены её увещеваниями.

В ответ принцы призывают жителей не платить Кристине налоги и объявляют её низложенной властью императора Священной Римской империи. Солдаты регентши совершают несколько вылазок против врага, но терпят поражение в открытом поле.

Кивасо пал, а Турин подвергся бомбардировкам уже 14 апреля, но реально принц Кариньяно начал осаду только 17 апреля, и это скорее была разведкой боем, в то время как Леганес отступил от столицы и продолжил кампанию на других территориях, взяв Вилланову и Асти. Кристина, едва не погибнув под обстрелами, почти было решила бежать во Францию, но затем передумала. Чтобы показать, что регентша их не покинула, мадамисты пронесли её с восторженными криками по улицам столицы. Хотя туринцы не слишком любили королевкую мадам, их возмущало мародёрство солдат принца Кариньяно в округе. Французские командующие кардинал ла Валлетт и маршал Плесси-Праслен тоже попали под обстрел в Турине во время стратегического совещания и вынуждены были выкапываться из-под руин обрушившейся крыши дворца.

Убедившись, что гарнизон столицы достаточно силён, Томас уже 25 апреля снял осаду и отошёл к замку Валентино. Однако он успел установить связь со своими сторонниками в Турине, что выяснилось слишком поздно.

Воспользовавшись отступлением врага, д’Эмери въехал в столицу, где встретил радушный приём у Кристины, надеявшейся на помощь Франции. Однако требование брата передать все её крепости в руки французов показалось ей неприемлемыми. Она снова заняла враждебную позицию по отношению к послу и отправила тайно маркиза Пьянеццу к Моно, чтобы попросить у него совета, как ей вести себя в сложившейся ситуации.

Через своего посла в Риме регентша также попросила папу Урбана VIII посодействовать установлению мира в Пьемонте. Откликнувшись на её просьбу, понтифик отправил в Турин нунция Каффарелли. В Валентино Томас встретился с нунцием, который предложил ему вывести армию из окрестностей столицы, вернуть захваченные крепости и вместе с Маурицио присягнуть на верность герцогу. При этом королевская мадам должна была сохранить опеку над сыном и регентство, в то время как её деверья получили бы место в Совете, выплаты и другие льготы. Тем не менее, ни одна, ни другая сторона не желала идти на уступки.

Кристина писала Людовику ХIII и Ришельё слёзные письма с просьбой о помощи.

-Я имею надежду только на Ваше Величество, - уверяла она брата, - я умоляю Вас не дать мне стать жертвой моих врагов.

-Я призываю Вас помочь мне, потому что никому не доверяю, как Вам, - просила она кардинала. – Помогите мне и не дайте погибнуть.

Однако, несмотря на своё плачевное положение, регентша не желала идти на уступки французам, что злило её брата и Ришельё. Поэтому кардинал отделывался только обещаниями, решив довести её до крайности, чтобы сделать более уступчивой. Но ничего не добился.

-Вдова Виктора Амадея I, мадам Кристина Французская, сестра христианнейшего короля, любя брата и Францию, не любила и даже ненавидела Ришельё, отправившего в изгнание её мать и державшего её саму под опекой брата, - утверждает Сибрарио.

В мае принцы продолжали завоёвывать города, в то время как император Фердинанд III провозгласил их правителями герцогства Савойского. Кроме того, деверья Кристины объявили награду за голову Филиппо д’Алье в размере 4 000 испанских дублонов. Узнав об этом, граф беззаботно ответил:

-Этой суммы хватило бы, чтобы поставить хорошую комедию.

Гвидо Вилье принциписты тоже угрожали похищением и даже убийством. 3 мая отважный генерал со своей кавалерией появился под стенами города Трино, чтобы предотвратить его захват принципистами. В ответ Томас обратился за помощью к испанцам и попытался подкупить маркиза Пьянеццу, генерала пехоты. Но это привело лишь к публичному возмущению сурового моралиста.

Граф Шавиньи, посланник Ришельё, прибывший в апреле Турин, к 1 июню вместе с д’Эмери едва выбил из Кристины согласие на размещение французских гарнизонов в нескольких незначительных савойских городах, но об установлении французского протектората над герцогством и переезде Карла Эммануила II во Францию она не жалела слышать. Даже несмотря на то, что Людовик ХIII предложил ей устроить брак между её старшей дочерью и дофином и даровать место аббатисы в Фонтевро одной из её младших дочерей. Через двух послов Ришельё также предлагал Феличе Савойскому, маркизу Пьнецце и маркизу Вилье пенсии, аббатства и должности во Франции. К чести этих дворян, они отказались покинуть королевскую мадам. В отличие от них, другие придворные, подкупленные обещаниями Ришельё, склоняли её к уступкам французам.

Положение Кристины становилось всё более затруднительным. Не договорившись со своими деверьями, она была вынуждена отдать Кераско и Карманьолу Франции в обмен на ежегодную субсидию в размере одного миллиона экю. Она также согласилась «обсудить» будущее савойских владений, включая графство Ниццу, но в тот же день в присутствии Филиппо д’Алье и архиепископа Турина подписала секретное заявление о том, что была вынуждена уступить французам под давлением.

Находясь между двумя державами, борющимися за господство в Италии, Кристина всегда ставила интересы Франции выше Испании, но со временем научилась ставить превыше всего интересы своей приёмной родины.

Узнав об уступках регентши, её деверья 15 июня опубликовали совместную декларацию, в которой осудили это как предательство интересов Савойского дома в пользу Франции, но возложили вину за это на «амбициозных придворных», таких, как клан д'Алье.

-Нас обвиняют, - утверждали принцы, - в посягателстве на власть герцога, хотя мы стараемся сохранить её и спасти государство, что диктует нам долг и поддержка императора.

Между тем положение французов в Савойе продолжало ухудшаться. В начале июня испанцы, соединившись с Томасом, взяли ещё несколько крепостей: Монкальво, Понденстуре и Трино. Всё это время ла Валетт не получал подкреплений. После Верчелли Ришельё обещал отправить в Италию три полка, но в мемуарах ла Валетта говорится, что на самом деле их было два, причём численность последнего была всего 210 человек. Почему Ришельё оставил своего друга в таком положении, сказать сложно. После того, как под Сантией кавалерия Томаса разбила в открытом бою генералов Вилью и Пьянеццу, расстроенная Кристина пригрозила:

-Я откажусь от регентства и уйду в монастырь!

Тем не менее, ей никто не поверил.

-Королевская мадам всегда впадает в ярость, когда друзья подводят её, - пожимали плечами придворные.

-Да, исчезать на время в монастыре – одно из её увлечений…

Устав цепляться за поддержку Франции, регентша опубликовала новый манифест, в котором объявила своего сына свободным и суверенным монархом, никому и ничем не обязанным. Это заставило Ришельё отправить в Пьемонт вторую армию во главе с герцогом де Лонгвилем. Кроме того, д’Эмери, наконец, был освобождён от обязанностей посла. Тем не менее, напоследок его ждал неприятный сюрприз: когда в пьемонтскую крепость Ревелло прибыл французский гарнизон чтобы занять её, согласно соглашению с Кристиной, губернатор под каким-то предлогом задержал солдат у ворот. В это время подоспели испанцы вместе с Мауриццио и изрубили французов на куски, после чего захватили Ревелло. В свой черёд, Кристина наотрез отказалась отдать брату взамен другую крепость.

Получив указания Ришельё, д’Эмери 21 июня во время прощальной аудиенции обрушил на Кристину весь свой праведный гнев, о чём на следующий день она написала своему послу в Париже:

-Я обиделась на свои глаза, потому что слёзы выдали все мои чувства, в то время как мои уста оставались безмолвными в ответ на столь дерзкие слова, конечно, он сказал мне, что мои слёзы не спасут государство, и тысячу других глупостей, о которых даже не следует упоминать.

Затем д’Эмери встретился с Филиппо д’Альё, который с облегчением также сообщил Сен-Морисо:

-У нас с послом это был последний разговор, поэтому я не счёл нужным быть с ним окровенным.

Взамен Ришельё предложил своему верному слуге пост суперинтенданта финансов. Однако его кандидатуру ещё должен был утвердить король.

-Д’Эмери? Я такого не знаю, - якобы, заметил Людовик ХIII. – Но назначайте его скорее, ибо мне говорили, что этого места домогается некий Партичелли, известный плут и интриган. Если он получит это место, нам обоим будет очень досадно. Я не хотел бы видеть Партичелли при дворе.

-Опасаться нечего, - нашёлся кардинал. – Этот Партичелли, о котором говорит Ваше Величество, уже повешен.

-Это хорошо, - кивнул король. – Раз Вы отвечаете за этого д’Эмери, то дайте ему это место.

Забегая вперёл, скажу, что новый суперинтендант оправдал надежды Ришельё. В частности, он добился, чтобы Лангедок перестал выплачивать врагу кардинала, герцогу де Монморанси, пенсию в 100 000 ливров. И Монморанси был не единственным из знатных вельмож Франции, которые лишились выплат из казны по подсказке кардинала. Таким образом, в Турин д’Эмери, к большому облегчению Кристины, уже больше не вернулся. Его заменил посол де ла Кур, который, в любом случае, был не так жесток и вероломен.

В середине июня ла Валетт решил отбить город Кивассо. Его силы насчитывали 6 500 человек против 14 000 у Леганеса и принца Томаса. Но как раз в то время подошла армия герцога де Лонгвиля, о которой было сказано только, что она была малочисленной. 17 июля произошло сражение: неизвестно, участвовала ли в нём армия Лонгвиля или только оказывала моральное воздействие, но испанцы отступили. После этого ла Валетт приступил к осаде города и через десять дней добился капитуляции. Но почти сразу после сражения армии разделились. Логвиль ушёл вместе с пьемонтскими генералами Пьянеццой и Вильей освобождать Салуццо, незадолго до того захваченный Маурицио, а ла Валетт остался в окрестностях Турина наблюдать за Томасом.

Узнав о том, что французы и пьемонтцы увязли на непокорном юге, Леганес внезапно совершает стремительный бросок вверх по реке По. Развязка наступила в ночь на 27 июля. Принц Кариньяно во главе армии в 10 – 13 000 человек подошёл к стенам Турина, и его сторонники в столице открыли ему ворота. На улицах шли беспорядочные бои и с бастионов стреляли в темноте по всему, что движется, в то время как жители забарикодировались в своих домах. Кристине с Филиппо д’Алье и придворными дамами, прихватив сокровищницу, пришлось бежать в цитадель.

-В одной ночной сорочке! – злорадно утверждали её враги.

Вместе с ней крепость заняли 2 000 французских солдат. Вернувшиеся Лонгвиль и ла Валет попали под обстрел солдат Томаса и их союзников испанцев. Тем временем принц Кариньяно проводил в городе чистки высокопоставленных мадамистов: сажал их в тюрьму и грабил их дворцы. Он упразднил также городской совет и назначил свой собственный, и в качестве насмешки каждый день посылал осаждённой в цитадели Кристине по одной буханке свежего хлеба. Между тем от беспорядочных обстрелов больше всего страдали самые высокие здания в городе. Так, огонь французской пушки разрушил старинную башню с часами мэрии, одно из самых любимых туринцами строений.

4 августа ла Валетт, наконец, сумел вывести регентшу из Турина, которая присоединилась к своим детям в Шамбери. По дороге ей пришлось выслушать от савойцев, встречающих её карету, много нелестного о себе.

Перед отъездом Кристина снова возвала о помощи к Ришельё:

-Защитите вместе с королём меня, брат мой, чтобы я была избавлена от страданий, которым я подвергаюсь: взамен Вы приобретёте мою вечную благодарность и славу, что спасли принцессу королевской крови…

Но сердце гордого прелата было недоступно состраданию: наоборот, он удваивал свои требования, когда чувствовал слабость просителя.

В Шамбери, несмотря на критическую ситуацию, Филиппо д’Алье продолжал устраивать празднества для савойского двора. Кроме того, Кристина и там занялась строительством, в частности, обновила фасад замковой часовни и заложила церковь иезуитов.

Между тем Томас начал переговоры с Лонгвилем, попросив руку дочери герцога для своего старшего сына. Заподозрив его в предательстве, прежние союзники отвернулись от него. Презираемый в Милане, впавший в немилость в Мадриде и игнорируемый Веной, он был вынужден переплавить награбленое в Турине серебро и чеканить собственную монету. Та же судьба ожидала серебряные вазы его покойной матери-испанки и даже его собственную крестильную купель. Вдобавок, невзирая на протесты отцов города, он присвоил собранные налоги. Хотя это вряд ли облегчило положение принца.

Вскоре Людовик ХIII оправил герцога де Лонгвиля в Германию и ла Валет остался один.

-Чтобы спасти остатки кораблекрушения! – как выразился кардинал Ришельё.

Под ними подразумевались крепость Казале и города на западе Савойи. В противном случае вырисовывались мрачные перспективы утраты всех достижений войны за Мантуанское наследство, превращение Савойи во враждебное государство и плацдарм для атаки на Францию.

Способ, которым воспользовался ла Валетт, поначалу вызвал немалое удивление у кардинала Ришельё – с помощью нунция тот заключил в Валентино перемирие с испанцами с 14 августа по 24 октября. Обе стороны собирались использовать передышку с пользой для себя. Испанцы хотели укрепиться в захваченных крепостях, а ла Валетт просто ждал подкрепления. Но не дождался. 12 сентября у него произошёл первый приступ лихорадки, 16 сентября кардинал уже не мог ничего писать, дальше его состояние только ухудшалось, частично благодаря врачам, которые прописывали ему кто слабительное, кто кровопускание. Ослабленный как физически, так и морально, ла Валетт утром 27 сентября умер в полном сознании.

Тем временем Ришельё пришла в голову мысль, что в присутствии своего брата-короля Кристина будет более уступчивой. Ей предложили на выбор три города для встречи с братом: Лион, Гренобль и Пинероло. В то время как Людовик ХIII написал сестре:

-Хотя я не могу быть доволен Вашим поведением по отношению ко мне, поскольку у меня были отняты все средства, чтобы с лёгкостью помочь Вам, мой хороший характер не позволяет мне оставить Вас в том положении, в котором Вы находитесь…

Пока длилось перемирие, Кристина тихо, без всякой помпы, уехала в Гренобль на встречу со своим братом и Ришельё. Перед этим она отправила своего маленького сына в безопасное место в форт Монмелиан под охраной Феличе Савойского, губернатора Савойи. Комендантом же Монмелиана был назначен маркиз Сан-Дамиано, старший брат Филиппо д’Алье, которому Кристина дала следующие инструкции:

-Я доверила это место Вам, чтобы Вы берегли моего сына. Я запрещаю Вам передавать его любому человеку мира сего…и впускать войска… Я скорее потеряю свою жизнь, чем отдам кому-либо эту крепость…

Тем временем Ришельё внушал Людовику, как следует вести себя во время встречи с сестрой:

-Король должен сказать Мадам, что он преодолел 200 лье, чтобы показатье ей, как сильно он её любит. Затем он должен предложить забыть прежние обиды и добавить, что ему не нравится, как ведёт себя с ней кардинал, но она заслужила это из-за своего отдаления от Франции. А потом в конце сказать: «Моя цель состоит в том, чтобы спасти Вас, если смогу, если нет, то умою руки в отношении Ваших дел».

По мнению Ришельё, спасение королевской мадам заключалось в следующем:

-Герцогиня должна передать остатки государства и сына королю, чтобы он смог образумить своих зятьёв и продолжить войну против Испании, если только она хочет вернуть Пьемонт.

Кроме того, в замках и фортах герцогства, чтобы не допустить восстания народа и принцев, должны быть размещены французские гарнизоны.

-Королевская мадам, - пишет очевидец, - не выказывая удивления такой странной речью, ответила коротко и со своим обычным величием: что король должен быть заинтересован в сохранении её положения. Что честь Франции заключалась в защите сестры короля и племянника короля; что она сделала со своей стороны всё, что обещала по договорам, и что она также убеждена, что он будет соблюдаться таким же образом королём.

На требование же отдать сына Кристина категорически заявила:

-Самой надёжной защитой герцогу всегда будет его мать!

Переговоры длились с сентября по октябрь и их атмосфера из семейной и сердечной в начале к концу превратилась во враждебную. Кардинал продолжал настаивать на своих требованиях: регентша должна передать герцогство Савойское под протекторат французов и отправить своего сына в Париж, где он воспитывался бы вместе с дофином. Однако Филиппо д’Алье, чьи убеждения в последнее время сильно изменились, советовал Кристине не делать этого и даже выступил в защиту отца Моно.

Королевская мадам сообщила брату, что её сын болен и попросила Феличе Савойского написать ей о том, что герцог не встаёт с постели, чтобы показать это письмо Людовику и Ришельё. После чего добавила, что французам нечего опасаться крепостей, где стоят верные ей гарнизоны.

Она даже предложила кардиналу взамен одного из фортов свои бриллианты, на что тот цинично ответил:

-Эти драгоценности не смогут защитить Ваше государство, поскольку даже Бог не в состоянии его спасти!

Желая убрать Филиппо д’Алье из Пьемонта, Ришельё снова предложил ему «высокое положение во Франции, королевскую благосклонность, а также безопасное и блестящее будущее». На что граф с достоинством ответил:

-Я присягнул на верность Савойскому дому, поэтому не могу предать и бросить мадам.

Потеряв терпение, Ришельё зашёл так далеко, что стал угрожать Кристине и Филиппо, обвинив их в аморальном поведении.

Однако ничто не помогло: поддерживаемая любовником, «эта несчастная женщина», как называл её Ришельё, держалась стойко, хотя ей пришлось впустить французские гарнизоны в Шамбери и Валь д'Аосту. С этого момента судьба Филиппо д’Алье, «дерзского молодого пьемонтца» (по словам кардинала), была решена.

В свой черёд, принцы, напуганные переговорами в Гренобле, отправили к Людовику ХIII, вернее, к Ришельё, графа Мессерати. Их требования был скромны: Кристина разделит с ними регентство, даст им обычные пенсии, 50 000 лир - старшему сыну Томаса и устроит его брак с дочерью герцога Лонгвиля, взамен же деверья королевской мадам обещали помочь французам отвоевать земли в Пьемонте, захваченные испанцами. Однако граф Мессерати вернулся ни с чем.

В октябре Ришельё приказал одному из своих лучших полководцев, Генриху Лотарингскому, графу д’Аркуру, принять командование французскими войсками в Пинероло. Тот привёл с собой в подкрепление 7 000 человек, по другим сведениям - 7 000 пехоты и 2 300 кавалерии, при том, что вся французская армия в Савойе на тот момент составляла 9 000 человек.

Когда истёк срок перемирия, д’Аркур атаковал Кьери, успешно отвлекая внимание от конвоя с припасами, отправленного в его гарнизон в Казале. Однако Леганес наступал на Кьери с юга, а Томас выступил из Турина. 20 ноября, находясь под угрозой с двух сторон, д’Аркур отступил в сторону Пинероло, но обнаружил, что дорога перекрыта испанцами. Несмотря на численное превосходство, Томас и Леганес не смогли скоординировать свои атаки, что позволило д’Аркуру разбить их по отдельности у замка Ла Ротта. После чего он вернулся в Казале, и до весны 1640 года ничего особенного не происходило.

В марте 1640 года на помощь французам прибыло ещё 8 000 солдат. Несмотря на подкрепление, французская армия уступала испанской по численности в полтора-два раза. Но даже с такими силами можно было воевать на равных, что блестяще продемонстрировал д’Аркур, когда Леганес осадил Казале с 20 000 испанцами и 8 000 пьмонтцами во главе с кардиналом Маурицио. Мантуанский гарнизон насчитывал 1 000 человек и был усилен 300 кавалеристами и 200 французскими пехотинцами во главе с маршалом Ла Туром, а у д’Аркура было 2 300 кавалеристов и 7 000 пехотинцев. Вместе с французами сражались пьемонтские генералы Вилья и Пьянецца. Они штурмовали врага тремя колоннами, заняли окопы и вытеснили неаполитанскую пехоту, одновременно отбив контратаку испанской кавалерии. В результате 29 апреля испанцы отступили, оставив на поле боя 3000 убитых и раненых, 1800 пленных, 18 орудий, 24 флага, все боеприпасы и большую часть своего багажа. Причём многие утонули при обрушении моста.

Затем д’Аркур с десятитысячной армией двинулся к Турину. Но его опередил Томас со своими солдатами (1000 всадников и 5000 пехотинцев) и блокировал цитадель. 12 мая в Турине произошёл всплеск религиозного фанатизма: на горе Капуцинов отряд французских солдат-гугенотов застал врасплох нескольких беженцев, ищущих убежище в монастыре. Протестанты осквернили священное место и убили всех, кого могли захватить. Это преступление, типичное для Тридцатилетней войны, шокировало пьемонтцев. 13 мая французы полностью окружили столицу. Но в конце месяца, в свою очередь, были окружены новой армией Леганеса численностью 18 000 человек. На требование сдаться д’Аркур ответил:

-Я сдамся только после того, как лошади съедят всю траву вокруг Турина, а люди съедят всех лошадей.

-Образовался своего рода слоёный пирог из войск французов, итальянцев, опять французов и, наконец, испанцев, - иронизирует Беллок Хиллэр в книге «Ришельё».

Но это было ещё не всё: французский военачальник Тюренн возглавил молниеносные кавалерийские рейды против испанцев. Несчастные жители Турина теперь подвергались пушечному обстрелу со всех сторон, включая священную гору Капуцинов и их собственную цитадель.

После поражения при Казале испанцы не рискнули атаковать французов. Томас Савойский и маркиз Леганес обменивались сообщениями, стреляя пушечными ядрами, методом, называемым «пушечным курьером», и таким же способом осаждающие получали соль и лекарства. Первым не выдержали нервы у Томаса. Турин стал могилой амбиций принца: он не мог позволить себе содержать столицу, не мог управлять из неё и не мог покинуть её. Потому был вынужден умолять о прекращении огня. Убеждённый, что Леганес намеренно стремится подорвать его авторитет, Томас вступил в переговоры с д’Аркуром и 24 сентября удалился на свою базу в Иврее. Леганесу же ничего не оставалось, как отступить

В Государственном архиве Турина сохранился список жителей города, враждебно настроенных к Кристине, который составил её анонимный сторонник, чтобы регентша могла отправить их в изгнание. На протяжении четырёх месяцев осады он терпел голод и пушечные обстрелы вместе со своими политическими противниками, чтобы потом выплеснуть свою ненависть к ним на бумаге.

Кристина назначила генерал-лейтенантом Пьемонта маркиза Пьянеццу, а командовать войсками Савойи должен был генерал Вилья. Вместе они приняли участие в освобождении столицы от испанцев, после чего Пьянецца стал её губернатором.

18 ноября 1640 года королевская мадам со старшей дочерью и Филиппо д’Алье въехали в Турин под приветственные крики горожан. 2 декабря с подачи Ришельё было подписано соглашение: Томас вернётся с семьёй в Пьемонт, а Людовик ХIII отдаст завоёванные территории герцогу Карлу Эммануилу II и выведёт войска.