Три лилии Бурбонов

Глава 6 УЗНИК ВЕНСЕНСКОГО ЗАМКА

Ещё в сентябре 1640 года Ришельё приказал Мазарини, который перешёл на службу Франции, отбыть в Турин, чтобы урегулировать дела в Савойе,

-Это дело было чрезвычайно деликатным и в то же время требовало от слуги первого министра и короля достаточно много энергии, - утверждает писатель Джеффри Трежер в своей книге «Мазарини: кризис абсолютизма во Франции».

Таким образом, его послали, чтобы привести в исполнение наказание, которое, как решил Ришельё, граф Филиппо заслужил «своим неумелым руководством». Предыдущим летом д’Алье отказался передать альпийские форты французской армии, что кардинал посчитал «наглостью».

За несколько дней до того, как Джулио прибыл в Турин, проделав путь от Парижа до Савойи всего за четыре дня, маршал д’Аркур возвратил столицу регентше. Мазарини сразу принял все меры для того, чтобы Кристина смогла вернуться туда.

Вечером 30 декабря 1640 года она решила устроить великолепный бал. Ему предшествовал банкет, устроенный французским полковником де Монпезе, на который были приглашены некоторые пьемонтские вельможи, в том числе, Филиппо д’Алье. Как только обед в чисто мужской компании закончился, французские солдаты окружили дом, в котором он проходил, и губернатор Кераско, войдя в зал, где всё ещё находились собравшиеся, подошёл к любовнику Кристины и объявил его арестованным от имени короля. Граф выразил было протест против такого произвола, но так как никто из присутсвующих гостей, в том числе, пьемонтцев, не вступился за него, он был вынужден уступить и позволить отвести себя в гарнизонную тюрьму.

Тем временем королевская мадам, уже готовая к балу, присутствовал на одевании своей дочери Луизы, когда ей сообщили об аресте Филиппо д’Алье.

Вот как описывала это событие Кристина в письме к Феличе Савойскому:

-Мой брат, Вы уже, наверно, знаете…, что позавчера предпоследнего числа прошлого года граф Филиппо, отправившийся на ужин к сьеру де Монпезе, командиру французского полка, был арестован там по приказу короля, моего брата, и оттуда доставлен в цитадель, а затем ночью отвезён в тюрьму в Пинероло. После этого внезапного ареста, произведённого большим отрядом вооружённых людей, господин граф д'Аркур, месье Мазарини, посол при нашем дворе, и сьер дю Плесси-Прален прибыли в замок, сопровождаемые таким же отрядом вооружённых солдат, которые захватили проходы от дверей до самого парадного зала и галереи, расположенной рядом с нашей спальней, с помощью этой меры предосторожности продемонстрировав желание… не допустить восстания, которое они могут возбудить своим действием... Они представили нам письмо от Его Величества и сказали нам: что он счёл необходимым для блага этого государства увезти на некоторое время персону графа Филиппо, с которым во все времена не было плохого обращения. Можете представить, насколько это горестное событие было для меня обидным, и у меня тогда не было слов, чтобы выразить вред, нанесённый моей репутации и моему авторитету насильственным похищением невинного и достойного человека, которого я должна была бы наказать сама, если бы он оказался виновным… как нашего подданного, но они решили убедить меня, что Его Величество должен был сделать это подобным образом, поскольку мы никогда бы не дали согласия на изгнание указанного графа, несмотря на то, что он несколько раз просил у нас разрешения уйти в отставку… и мы хорошо знали, что мы были правы, не соглашаясь…, когда упомянутый граф просил нас об этом… Они хотели смягчить строгость этого действия заверением, которое они дали нам, что Его Величество желает этого ареста только на короткое время… Теперь они добавляют ко всей этой красивой лжи… что графу Филиппо будет поручено какое-то дело за пределами страны… и что это спасёт наш авторитет и нашу репутацию… мы поручили аббату де ла Монти работать со всевозможной тщательностью (над освобождением графа), и, тем не менее, считаем необходимым, чтобы Вы вдобавок посоветовались с высшими должностными лицами, как Сената, так и Палаты представителей, дав им понять, что если какой-нибудь враг мог оклеветать первого министра страны, то Вы должны быть в курсе этого… мы надеемся, исходя из его невиновности и доброты Его Величества, что, закрыв рот злобе и завистникам, он даст понять, что граф всегда был верен своему суверенному принцу, и этот позор скорее превратится в честь, чем в вину перед Его Величеством

По свидетельсту д’Эмери, Кристина часто говорила:

-Не следует забывать своих лрузей и возлагать слишком большие надежды на врагов.

В то же время, Габриэль де Мун утверждает:

-Она сама обожала интриги и бросалась в них с головой, не заботясь об опасности, что не мешало ей, дабы избежать расплаты, жертвовать своими сообщниками или отказываться от своих планов.

Вероятно, автор книги «Ришельё и Савойский дом» намекает на судьбу отца Моно, хотя, как известно, королевская мадам боролась за своего духовника до последнего. Тем не менее, Филиппо д’Альё был не только любовником Кристины, но и её советником и защитником, не говоря уже о том, что он развлекал её. То есть, граф был для неё всем. Поэтому, узнав об его аресте, регентша упала в обморок, после чего отменила все празднества.

Ночью французы решили отправить своего пленника в занятую ими крепость Пинероло, а Кристина из опасения, что её тоже могут арестовать, решила срочно уехать в Шамбери.

-И величайший страх сковал грудь упомянутого графа Филиппо в тот момент, - пишет монах Витторио Сири в своих «Тайных воспоминаниях», - когда Мадам села в карету, чтобы вернуться в Савойю; и её рыцари вскочили на коней, чтобы последовать за ней, а кардинал (Мазарини), проводив её карету, пришёл к нему (Филиппо) в комнату, крепко сжал его руку и другой толкнул ему в живот, глядя на него мрачным взглядом, и не сказав ничего больше, ушёл…

Перед тем, как покинуть цитадель, граф написал любовнице письмо с просьбой обратиться к Людовику ХIII, чтобы тот освободил его. Пообещав ему свою помощь, Кристина отправила аббата де ла Монти во Францию, чтобы убедить брата освободить графа, одновременно пытаясь организовать протест пьемонтской знати против его ареста.

Уже 25 января 1641 года она получила письмо графа Моретты, своего посла, с которым встретился в Париже аббат де ла Монти. В свой черёд, граф поговорил с Ришельё, который заявил:

-Мне нечего Вам сказать по этому делу, кроме того, что мы хотим позаботиться о репутации и авторитете Мадам, напишите ей, что я её слуга и что хочу служить ей до тех пор, пока она будет сохранять самообладание…

Мольбы сестры не убедили Людовика XIII, который, претендуя на то, чтобы остаться в истории «Целомудренным» и «Справедливым», всегда очень беспокоился о нравственности других. Впрочем, официально Филиппо обвиняли в том, что он давал пагубные советы регентше, которые, якобы, привели к разорению герцогства Савойского.

Тот же Моретта сообщил, что д’Алье из Пинероло был доставлен в Лион, а оттуда - в Венсенский замок, находившийся в лесу неподалёку от Парижа и служивший тюрьмой для знатных узников. Вероятно, Ришельё опасался, что если граф останется в Пьемонте, то королевская мадам штурмом возьмёт его тюрьму.

Между тем, напуганный арестом графа, Томас снова перешёл на службу к Испании и «война зятьёв» продолжилась. Собрав волю в кулак (как ей советовал Ришельё), Кристина продолжила переговоры. Как всегда, кардинал Савойский был более сговорчивым, о чём свидетельствовало письмо регентши от 1 марта:

-Господин, мой брат. Я не могу не удивляться тому, что мой брат принц Томас изменил своё решение, столь противоречащее интересам государства и его собственной репутации… я не могу поверить, что Вы одобряете его действия и поддерживаете его… я послала аббата де ла Монти, чтобы он сообщил мне о них и объяснил Вам мои, и я не верю, что у Вас есть какие-либо другие намерения, кроме блага Вашего собственного дома. Это то, что Вы должны сейчас продемонстрировать союзом, который я хочу заключить с Вами, который не имеет другой цели, кроме этой, и наоборот, Вы увидите его полную гибель, если не будете держаться вместе со мной…и…если Вы не последуете моему совету связать себя с Францией…

Маурицио вновь и вновь повторял, что готов сложить с себя сан кардинала и жениться на Кристине. В ответ королевская мадам тактично сообщила ему, что Ришельё вряд ли позволит её выйти за него замуж.

Тогда же маршал Тюренн поручил приказ от Мазарини завершить завоевание Пьемонта. Пробыв в Турине девять месяцев, Джулио вернулся в Париж и в награду получил в ноябре кардинальскую шапку, которую выхлопотал для него Ришельё.

С отрядом в 8 000 человек Тюренн с Вильей приступил к штурму Ивреи. Однако Томас 24 марта пришёл на помощь городу. В свой черёд, граф д’Аркур привёл подкрепления Тюренну и помог ему оступить без особых потерь.

В это время произошли восстания в Каталонии и Португалии, и министр Оливарес отозвал маркиза Леганеса в Испанию. В апреле губернатором Милана был назначен Хуан дель Веласко, граф Сервела, скорее поэт и дипломат, чем полководец. Но кем бы ни был Сервела, у него была сильная армия, с которой он в мае смело двинулся вверх по реке По, угрожая Турину. Однако не смог захватить хорошо укреплённый город и отступил.

Отдохнув в столице, Тюренн возобновил осаду Ивреи 12 мая, в то время как Томас заманил д’Аркура в Кивассо. Тем не менее, Тюренн отбил атаку 1500 испанских рыцарей и Иврея пала.

28 июля д’Аркур вместе с 11 000 человек осадил Кунео, защищаемый 1500 пьемонтцев и испанцев во главе с графом Вивальди. Осаждающие установили две батареи, но защитники в результате вылазки уничтожили их. Французы захватили было траншеи, но испанцы, сделав вид, что хотят подорвать их, подожгли несколько стволов, и вернули всё назад. Однако осаждающим с помощью заложенной мины удалось проделать брешь в стене. Наконец, 600 оставшихся в живых защитников, не имея продовольствия, сдали город 16 сентября 1641 года. В то же время Томас, который раньше был любимцем Пьемонта, теперь лишился доверия жителей. Когда он осадил Кераско, даже женщины вышли на стены, и принц был вынужден отступить.

Таким образом, дела складывались не в пользу деверьёв Кристины.

Тем временем в Турине регентша и маркиз Пьянецца, назначенный первым министром вместо Филиппо д’Алье, проводили чистку принципистов и раздавали титулы и поместья мадамистам. Кроме государственных дел королевской мадам приходилось также проявлять заботу о своих детях. Так, 12 июня 1641 года она пишет Феличе Савойскому:

-Мне сказали, что воздух Монмелиано совсем не подходит для Его Высочества, месье, моего сына… посмотрите, насколько безопасны проходы через Валь д'Аоста, чтобы он мог поселиться в Шамбери, а также наймите роту для охраны замка. Если так и будет, беспокоиться не о чем, потому что нужно заботиться о своём здоровье превыше всего остального… слава Богу, у меня всё хорошо, но страна разорена, что приводит меня в ярость…

Кристина также не забывала посылать в Венсен деньги и вещи, в том числе, простыни, а также подарки для тюремщиков, чтобы они хорошо обращались с её любовником. И обменивалась нежными посланиями с ним самим в надежде на его скорое освобождение. Вероятно, Филиппо не сразу узнал, что регентша нашла ему замену не только на посту премьер-министра, но и в своей спальне. Причём это был один и тот же человек - Карло Эммануил Филиберт Гиацинт ди Симиана, маркиз Пьянецца, исполнявший функции главы правительства герцогства Савойского на протяжении двадцати пяти лет. Его отец происходил из древнего провансальского рода и принимал участие в религиозных войнах во Франции на стороне католиков, поэтому не захотел служить королю Генриху IV, бывшему гугеноту, и поступил на службу к герцогу Эммануилу Филиберту Савойскому, женившись на его незаконной дочери. Родившийся уже после смерти отца Карло был воспитан матерью в строгой религиозной атмосфере, что повлияло на всю его оставшуюся жизнь. После восшествия на престол Виктора Амадея I молодой человек был назначен послом в Вену с конкретной задачей - согласовать с императором процедуру формальной передачи Савойе Монферрато. После возвращения на родину он вошёл в состав герцогского Совета и, одновременно, начал военную карьеру в кавалерийском корпусе под командованием маркиза Гвидо Вильи, получив сначала звание лейтенанта кирасирской роты, а затем – полковника, пока не стал генерал-лейтенантом от кавалерии. Будучи по натуре человеком серьёзным и основательным, маркиз Пьянецца не ограничился практикой и изучал военное искусство по «Идеальному капитану» Генриха Рогана и «Истории гражданских войн во Франции» Энрико Давилы. Кроме того, он взял себе за правило ежедневно перечитывать «Подражание Христу» Томаса Томаси.

После начала гражданской войны в Савойе Карло, как известно, встал на сторону «мадамистов» и вместе с Вильей участвовал в военных действиях против «принципистов». Его мать Матильда Савойская и жена Джованна Гатинара в ночь на 27 июля 1639 года сопровождали Кристину во время её бегства сначала в цитадель Турина, а затем – в Гренобль.

Википедия называет Пьянеццу фаворитом Кристины, которая была старше его на два года. Внешне он чем-то походил на Филиппо д’Алье и, хотя отдавал предпочтение военному искусству, был не лишён писательского таланта. В свой черёд, несмотря на всю свою религиозность, жену и четверых детей, Карло, конечно, вряд ли смог бы устоять перед обаянием королевской мадам.

Узнав об этом, Матильда Савойская принялась пилить сына:

-Я воспитывала Вас в любви к Богу, а Вы нарушили одну из Его главных заповедей: не прелюбодействуй!

-Вы же знаете, матушка, как я почитаю Господа, но королевская мадам – такая соблазнительная, - уныло отвечал маркиз.

-Что бы сказал Ваш покойный отец! Сеньор Альбиньи почитал добродетель, как и Ваши предки!

-Ну, что касается предков, матушка, но, насколько мне известно, Ваши родители не состояли в браке…

Матильда прикусила язычок: действительно, её мать, Беатрис Лангоско, дочь великого канцлера Савойи, была любовницей герцога Эммануила Филиберта.

А Пьянецца между тем закончил:

-Обещаю Вам, что дарованную мне Богом власть я употреблю не только на пользу нашему государству, но и к вящей славе Святой Церкви!

Но фаворит – это не всегда любовник. Современный американский писатель Брюс Стерлинг в своих хронолоических заметках в Интернете о гражданской войне в Пьемонте утверждает, что «любимым генералом» регентши был Гвидо Вилья. Опять же, говоря про него, как про «главного кавалера мадам Кристины», он прямо не говорит об их интимных отношениях. Хотя логично предположить, что на протяжении тех двух лет, которые Филиппо провёл в Венсенском замке, такая темпераментная женщина, как королевская мадам, неизбежно должна была завести себе нового любовника. Возможно, даже не одного.

Тем не менее, осмелюсь утверждать, что ни один из них полностью не вытеснил из сердца регентши Филиппо д’Алье, который был уникальным человеком. Даже в заточении граф не сидел без дела и задумал написать своего рода поэтический дневник «Тюрьма Филлиндо Константа», состоявший из шести песен, под своим прежним псевдонимом. Эта автобиографическая работа была богата мистическими аллегориями в стиле барокко, с помощью которых он пытался осмыслить пережитое и наметить вехи будущего. Постепенно Филиппо стало ясно, что, пока жив Ришельё, ему не выйти из Венсенского замка. К тому же, вероятно, он стал догадываться (или ему сообщили), что Кристина неверна ему, поэтому граф стал искать утешения в религии, приняв послушание в маленькой замковой церкви Венсена, и заказал 300 месс в искупление своего греха прелюбодеяния.

Между тем братья-принцы решили помириться с Кристиной, которая изгнала их из всех завоёванных земель, кроме Ниццы, Ивреи, Бьеллы и Валь д’Аосты. В свой черёд, регентша устала от борьбы и позволилиа убедить себя в том, что только при справедливом соглашении с деверьями сможет заключить прочный мир. На самом деле именно маркиз Пьянецца руководил мирными переговорами с Томасом и Маурицио при посредничестве папского нунция Чеккинелли. 14 июня 1642 года Кристина заключила с ними мир, по которому была признана регентшей государства и единственным опекуном Карла Эммануила II. Взамен принцы получили место в регентском совете. Томас стал лейтенантом Ивреи и Бьеллы, а Маурицио – губернатором Ниццы и князем Онелья. Кроме того, принц Кариньяно обязался поступить на службу к королю Франции и сражаться с ним против испанцев, пока вся территория Пьемонта не будет освобождена от них, после чего эти земли будут возвращены герцогу Савойскому, но французы получат право разместить там свои гарнизоны. В то же время сорокадевятилетний Маурицио обязался отказаться от кардинальского сана и жениться на своей тринадцатилетней племяннице Луизе Савойской. Кристина принесла в жертву государственным интересам свою старшую дочь, как это когда-то сделали с ней самой.

Узнав об ожидавшей её участи, юная принцесса расплакалась и перед венчанием заболела от терзаний. Несмотря на это, в соседней комнате с её спальней соорудили алтарь и папский нунций провёл 18 августа 1642 года церемонию бракосочетания. Во время мессы он благословил два кольца, одно из золота, другое из серебра, которые надели на палец невесте со всеми необходимыми формальностями. После выздоровления Луиза должна была отправиться в Ниццу, где Маурицио стал губернатором. 16 сентября королевская мадам сообщает из Кунео об её отъезде своему зятю:

-Сейчас она находится в Лимоне и огорчена тем, что покидает меня: единственное её утешение, - это встретить в Вас хорошего мужа, следуя своей первой склонности…, которая будет возрастать, чем больше она узнает Вас. Я отдаю её Вам очень охотно и… заклинаю Вас любить её молодость и беречь её как свою кровь…, надеюсь, что она будет достойна Вашей любви.

Так закончилась «война зятьёв», длившаяся почти пять лет. Однако продолжались военные действия против испанцев. Пожалуй, самым большим успехом савойского войска, которое возглавил маркиз Пьянецца, стал захват 24 октября 1642 года Рокка-ди-Верруа. Однако это вызвало недовольство Ришельё, который хотел, чтобы крепости в Пьемонте были освобождены франко-савойской армией, что позволио бы поровну разделить контроль над ними. Тем не менее, Пьянецца стремился делать всё самостоятельно, чтобы обеспечить свой единоличный контроль над территорией герцогства. В отличие от отца Моно и Филиппо д’Алье, он, к счастью, не успел испытать на себе гнев великого кардинала, который к тому времени был уже болен.

В ноябре 1642 года, в каменном донжоне Венсенского замка, узник, желая согреться, набивает свою круглую глиняную трубку табаком и задумчиво выпускает изо рта колечки дыма. (Вероятно, курить он начал в тюрьме). На трубке видно изображение дьявола – это карикатура на Ришельё, которую Филиппо сделал собственноручно. Прошло уже несколько дней, как ему стало известно о тяжёлой болезни злейшего врага, и, в связи с этим, его постоянно мучат вопросы:

-Если Ришельё умрёт, что со мной будет? Если они вернут мне свободу, то захочу ли я вернуться к королевской мадам? Значит ли она ещё что-нибудь для меня?

Сделав ещё затяжку, он вздыхает и, присев за письменный стол, начинает писать:

-Я знаю, что невиновенм и заключён в тюрьму несправедливо, я чувствую на себе бремя злословия, мошенничества, зависти врагов... И нахожу, что моя вера пошатнулась. Моя навязчивая мысль страдает от темноты тюрьмы, только свет Солнца не гаснет… молю Тебя, Господи, чтобы даже во тьме я не терял света Твоего присутствия…

Поднявшись, граф смотрит в маленькое оконце на блестящую мантию дождя, покрывающую девять башен, окружающих донжон, отчего они кажутся ему ещё более мрачными.

-Я ненавижу эти башни, - отмечает он, - они отделяют меня от мира живых и свободы. Первая - это, конечно, одиночество, которое нашёптывает мне мысли о мести тому, кто причинил мне боль; вторая - глухая тишина тюрьмы; третья - это меланхолия, которая разрушает меня; та, высокая, четвёртая - это гарпия подозрения, что Ришельё обманул меня…, чтобы заставить отказаться от своих принципов, настроить против Мадам и отравить наши отношения; пятая башня - это напрасная, ложная надежда, надуманные иллюзии, которые вселяют в меня неуверенность; шестая башня - это самое откровенное страдание, отягощающее моё сердце, скованное злобой, гневом, который всегда следовал за мной, отдаляя меня от истинной любви, прощения и полёта души к свету Божьему; я смотрю на седьмую башню, олицетворение тюремной тьмы, в то время как мне нужен свет; башня предпоследняя, восьмая, несомненно, представляет жестокость моего преследователя, кардинала Ришельё…; тогда как последняя, девятая башня, делает меня рабом, - это башня памяти. Я раздавлен, разрываясь между воспоминаниями о большой любви к Кристине и поиском новой, до конца моих дней. Да, я создан из земли, а мне нужен свет неба.

В Рождественскую ночь 1642 года он всё ещё в Венсене. Холод становится ещё сильнее и каменный двор, на который он смотрит сверху, выбелен первым снегом. Губернатор Бри, его тюремщик, наконец, после настойчивой просьбы Филиппо приносит ему ещё несколько листов бумаги: теперь граф может снова писать, в то время как в глубине окрущающей его темноты появляется маленький проблеск надежды: 4 декабря скончался кардинал Ришельё, его преследователь, его личный дьявол.

Стены квадратной башн-донжона словно давят на него. И в каждой из этих стен он видит четыре добродетели на его пути к Богу.

-Первая добродетель, которая мне нужна, - это терпение, - записывает граф. - Не моё, слишком слабое, но Божье: это его, вечное солнце, дочь терпения. Он один терпелив к каждому из его детей, всегда.

При этом он вспоминает святого Франциска Азиского, который видел на солнце фигуру Бога.

-Господь, - продолжает он, помолившись, - помоги мне избавиться от всех наказаний… я больше не хочу отравлять своё сердце возмущением и стремлением к мести. Спаси, Боже мой, помоги мне набраться терпения. Другая моя добродетель, - это постоянство… Моё сердце ещё должно вооружиться добродетелью надежды, я знаю, что только от Бога я учусь надеяться... Я так же понимаю, что мне нужна добродетель безразличия… ибо что дали мне иллюзорные блага мира? Кто защитил меня от соблазнов сирен, которые убили моё сердце? Земные блага, любовь, удача, власть - всё это переменчиво. Я признаю, что мне нужно изменить жизнь, изменить цели, и я должен избавиться от привязанностей, выбрать одиночество, бежать от мирских соблазнов…

Таким образом, Филиппо приходит к выводу, что ему необходимо оставить суетный мир и устремиться к Богу.

30 декабря 1642 года, став первым министром вместо покойного Ришельё, кардинал Мазарини, всегда в душе сочувствующий любви Кристины и Филиппо, попросил Людовика XIII освободить графа.

Как раз в это время в Париже находился отец Андреа Костагута, которому Кристина предложила переехать из Генуи в Турин со своим орденом босоногих кармелитов, чтобы основать там ещё один монастырь. 22 ноября 1641 года патентом регентши он был официально назначен герцогским богословом. А 9 декабря, согласно другому патенту, получил «обменное письмо для секретной службы», то есть, стал тайным осведомителем королевской мадам «о вещах, которые витают в воздухе», как написано в сборнике «Алмаз. Вилла королевской мадам Кристины Французской» под редакцией Андреины Гризери. Вдобавок, 3 апреля 1642 года отцу Андреа Костагуте выдали разрешение на возведение церкви Святой Терезы и монастыря на территории сада, выкупленного у архитектора Кастелламонте. Так как услуги последнего стоили довольно дорого, а лишних денег в казне не было, Костагута лично должен был заниматься строительством. Забегая вперёд, скажем, что он с этим с честью справился, и в его лице Кристина обрела ещё, вдобавок, архитектора. А пока он был послан во Францию, чтобы посодействовать освобождению её бывшего любовника.

В начале нового 1643 года Костагута доносил своей госпоже:

-Наконец, в субботу, 4, около пяти часов, граф Филиппо Сан-Мартино отправился на аудиенцию к королеве и получил разрешение уехать в Пьемонт, надеюсь, эта новость станет утешением для Вашего Королевского Высочества, и Вы позволите мне разделить Вашу радость как истинному и преданному слуге…

В конце он добавил, что французский двор был в восхищении от графа, как от «оракула благоразумия».

Тем не менее, прибыв на родину, Филиппо не захотел встретиться с бывшей любовницей. Заточение в Венсенском замке навсегда изменило его, и граф решил стать послушником в монастыре на горе Капуцинов.

Узнав об этом, Кристина 19 марта 1643 года, в честь его 39-летия, послала графу драгоценный подарок – курительную трубку из карбоната магния, украшенную сердечком, увенчанным короной, в окружении букв «J, C и V» («Я, Кристина, отдаю Вам своё сердце»). Растроганный Филиппо, наконец, согласился встретиться с ней.

-Если бы Вы знали, как мы рады видеть Вас, граф! – воскликнула регентша, глядя на бывшего любовника сияющими глазами. – Вы нисколько не изменились!

В свой черёд, присутствующий тут же отец Костагута приветливо ему улыбнулся, в то время как маркиз Пьянецца отвесил сдержанный поклон. При виде последнего д’Алье слегка вздрогнул: это была словно улучшенная копия его самого. В свой черёд, переведя взгляд на Кристину, Филиппо отметил, что она сохранила свою яркую красоту, только слегка располнела. Едва коснувшись губами её руки, он тихо ответил:

-Я тоже безмерно счастлив лицезреть Ваше Королевское Высочество.

Тем не менее, королевская мадам не отступала:

-Теперь, когда Вы снова с нами, мы намерены вознаградить Вас за все Ваши страдания!

Лицо Карло сразу вытянулось: вероятно, он опасался за своё положение. В глазах других придворных тоже читалась откровенная зависть.

-Благодарю Вас, Мадам, но я решил жить ради солнца вечного, а не земного…

Видя удивление окружающих, он поспешил добавить:

-Я намереваюсь принять постриг в монастыре Монте-деи-капуцине.

Выражение лица королевской мадам резко изменилось: теперь её глаза светились каким-то фосфорисцирующим блеском. Раньше, видя её в таком раздражении, Филиппо невольно ёжился. Но после заключения в Венсене он уже ничего не боялся.

-Нет, Вы не можете бросить меня сейчас, - наконец, после паузы произнесла Кристина жалобным тоном. – Ведь вокруг меня так мало преданных людей…

-Помогите же мне уговорить графа, отец Андреа! – добавила она, повернувшись к монаху. – Ведь Вы были свидетелем тех страданий, которые я испытала после его ареста!

-В самом деле, сын мой, - подключился Костагута, – я беру в свидетели Бога, что Её Королевское Высочество сделала всё ради Вашего спасения и даже больше! И теперь, когда она со всех сторон окружена врагами, ей необходимы такие смелые и преданные люди, как Вы!

Видя, что на глаза Кристины готовы навернуться слёзы, Филиппо не выдержал:

-Хорошо, но у меня есть одно условие…

-Я готова исполнить любую Вашу просьбу, граф!

В ответ д’Алье оглянулся по тсоронам и регентша, поняв его намёк, махнула рукой: придворные тотчас отступили на несколько шагов назад.

-Говорите же, мой дорогой! – нежно прошептала Кристина. - Может быть, нам лучше удалиться в мои покои?

-Нет, мадам. Я хочу сообщить Вам, что дал обет целомудрия.

Всё-таки, регентша не сдержала слёз. Однако она быстро справилась с собой:

-Я понимаю, граф, что должна понести наказание за свои грехи… Молю Вас только об одном: никогда не покидайте меня!