Три лилии Бурбонов

Глава 9 «ПОДВИГИ» КОРОЛЯ

С течением времени Филипп IV становился всё более праздным и распутным. Таким образом, он подавал дурной пример своим подданным, и в скандальных хрониках того времени часто фигурировали самые высокопоставленные лица двора.

-Кажется, в серале появились новые одалиски, и это очень развлекает Его Величество и продлевает срок пребывания Оливареса при дворе, - сообщал поэт Франсиско де Кеведо в письме к другу.

Вина за это, таким образом была возложена, хотя и не очень справедливо, на королевского фаворита, который, потеряв свою единственную дочь, графиню Медина де ла Торес, перенёс всю свою привязанность на своего внебрачного сына Хулио, которого ещё в 1613 году ему родила некая Изабелла де Анверсе. Говорили также, что этот государственный деятель, обеспокоенный отсутствием у него потомства, занимался любовью со своей женой в монастырской церкви, пока присутствующие там же сёстры молились Небесам, чтобы графиня забеременела. Но тщетно. Впрочем, возможно, это были сплетни.

-Если бы Вы слышали, - писал Хоптон Коттингтону в августе 1632 года, - о клевете и глупых выдумках народа против герцога, Вы бы никогда не захотели быть фаворитом.

-Если бы все люди получили по заслугам, - шептались в Мадриде, - то сам герцог был бы сожжён за воротами Фуэнкарраля, ибо он возвысился благодаря дьявольскому искусству колдовства и удерживает короля в своей власти с помощью колдовства.

Вероятно, для того, чтобы прекратить эти слухи, Оливарес начал вести демонстративно святой образ жизни.

-Он утверждает, - пишет современник, - что живёт в большом благочестии и преданности, исповедуясь и причащаясь каждый день. Он ежедневно проводит много месс... Теперь он начал лежать в гробу в своей комнате, как труп, окружённый свечами… в другое время… он ведёт себя, как монах-капуцин, и говорит о величии этого мира с величайшим презрением.

В это время министр начал секретные переговоры с Карлом I о наступательном союзе против Франции, одновременно вербуя наёмников в Ирландии. Однако король Англии, готовый в обмен на Пфальц предоставить ему шотландских или даже английских солдат, считал, что все католики-ирландцы – «настоящие бунтари». В общем, Карл остановил отправку наёмников на континент под следующим предлогом:

-…если когда-либо Испания и намеревалась причинить нам вред, то только с помощью ирландцев.

Это привело Оливареса в ярость, и он, в свой черёд, заявил:

-Меня предали и разорили! Больше я никогда не буду доверять ни одному англичанину!

Англия наконец-то узнала, что за человек был граф-герцог. Обходительный и дипломатичный, когда ему было выгодно, он не давал взамен ничего, кроме туманных обещаний. И Карл был более чем прав, настаивая на практических доказательствах испанской дружбы, прежде чем он протянул руку помощи министру.

Однако, остро нуждаясь в военной силе, Оливарес смирил свою ярость и продолжил переговоры с Англией. В частности, даже обсуждался брак Бальтазара Карлоса с Марией Стюарт, старшей дочерью английского короля (который по религиозным соображениям так и не был заключён). Желая угодить Карлу I, граф-герцог приказал освободить из застенок инквизиции в Кадисе несколько англичан, в то время как французского посла на улицах Мадрида забрасывали камнями и оскорбляли. Но когда Хоптон заводил речь о возвращении Пфальца наследнику уже усопшего курфюрста Фридриха, говоря, что испанцы таким образом окажут услугу «самому благодарному из живущих принцев», министр пожимал плечами:

-Между королями нет благодарности.

Между делом английский посол сообщил своему господину о праздновании новоселья в Буэн-Ретиро. Любой, кто хотел быть в хороших отношениях с Оливаресом, спешил прислать какой-нибудь драгоценный предмет для украшения дворца. По словам Хоптона, не только другие королевские резиденции, но и многие вельможи лишились части своих коллекций. А когда кое-кто присылал копии картин под видом оригиналов, то рисковал испытать на себе гнев Оливареса. Дворцовая часовня была оборудована за счёт президента Совета Кастилии, в то время как инфант Фернандо постоянно присылал из Фландрии красивые вещицы, захваченные им в виде военных трофеев. Шурин Оливареса, граф Монтерей, был тоже вынужден отдать большую часть своей коллекции живописи, собранной им в Неаполе. А художники в Мадриде усердно копировали шедевры или создавали новые произведения для Буэн-Ретиро под руководством королевского живописца Диего Веласкеса, недавно вернувшегося из Рима.

В то же время столичные острословы всячески упражнялись в насмешках над новым дворцом. Корнер, венецианский посол, писал:

-На этом участке раньше находилась домашняя птица, которую разводила графиня (Оливарес), и… это было источником…насмешек, что граф, который занимается таким серьёзным делом, проявил такой интерес к курам... Все называют его (дворец) курятником, и о нём написано бесчисленное количество пасквилей, даже кардинал Ришельё шутил о курах и курятнике в присутствии секретаря короля (Филиппа IV), когда тот был в Париже.

Король периодически сам занимался государственными делами, но бесконечные заседания и отчёты различных Советов казались ему утомительными. Быстро схватывая всё на лету, он ненавидел скучные длительные обсуждения и был доволен, выслушав краткое изложение результатов от Оливареса, чьё окончательное решение он всегда подтверждал.

Несмотря на любовные приключения Филиппа IV, окружающие считали его семейную жизнь счастливой, хотя растущее напряжение между королевой и Оливаресом в некоторой степени отдалило супругов. Однако Изабелла была хорошей женой и, разделяя досуг короля, в следовании обычаям своей новой родины была даже большей испанкой, чем он - испанцем. Кроме того, что её демонстративно отстраняли от власти, у неё были чисто женские причины неприязни к Оливаресу.

Хоптон, любивший посплетничать, пишет в одном из писем:

-Он (Оливарес) также сказал несколько резких слов адмиралу (Кастилии) за то, что тот отзывался при короле пренебрежительно о его новом доме; и королева тоже… говорила с ним об этом, поскольку у неё сложилось определённое мнение о некоторых тайных удовольствиях, которые там доставлялись королю.

Почти каждый год Изабелла рожала по ребёнку, хотя из всего её потомства пока выжил только Бальтазар Карлос. Родители боготворили мальчика настолько, насколько позволяли деспотичные требования этикета, и он был также обласкан всем двором. Маленький инфант рано развил в себе любовь к верховой езде, и на полотнах кисти Веласкеса он часто предстаёт охотником или солдатом. Дон Фернандо из Фландрии присылал племяннику красивые миниатюрные доспехи и оружие, а в 1633 году подарил ему лошадку, которую сам Бальтазар Карлос называл «маленьким дьявольским жеребцом-пони», ибо её пришлось довольно долго усмирять, прежде чем инфанту разрешили сесть на неё верхом. Тем не менее, этот пони стал любимым животным мальчика.

Изабелла сыграла значительную роль в воспитании обожаемого сына, поощряя у него интерес к музыке и театру. И Бальтазар Карлос был «преданно привязан» к своей матери.

Ограниченное число ближайших королевских родственников составляло проблему не только для Филиппа IV, но и для государства. Из двух его братьев один, дон Карлос, умер, а другой, кардинал-инфант Фернандо, героически сражался во Фландрии. Другой родни у короля не было, кроме малолетнего наследника и внебрачных детей немногим старше Бальтазара Карлоса, в то время как австрийским Габсбургам можно было доверить должность вице-короля за морями, но не исполнительную власть в испанских провинциях, тем более, что высшая знать там с недоверием относилась к Оливаресу.

Основная трудность заключалась в Португалии, которой ещё Филипп II предоставил широчайшую автономию. Результатом его политики стало возвышение дома Браганса, имевшего больше прав на португальскую корону, чем испанские Габсбурги. Нынешний герцог Браганса женился на сестре испанского герцога Медина Сидония, главы рода Гусманов, представителем которого был и Оливарес, и при обычных обстоятельствах мог бы стать идеальным кандидатом на пост вице-короля. Но в условиях разорения Испании и всеобщего недовольства растущими налогами могущественный и популярный Браганса вызывал подозрения.

В конце концов, решено было привезти из Италии кузину Филиппа IV, вдовствующую герцогиню Мантуанскую, с тем, чтобы назначить её наместницей Португалии. В ноябре 1634 года Маргарита Савойская торжественно въехала в Мадрид, и на боях быков и других празднествах, устроенных в её честь, она сидела рядом с королём и королевой, что мадридцы сочли большой честью, оказанной ей для повышения авторитета перед тем, как она отправится в Барселону. Таким образом, главной задачей этой ставленницы Оливареса было держать в повиновении португальцев.

В Каталонии было ещё более неспокойно, чем в Португалии. Всё лето ходили разговоры о том, что король отправится туда просить больше денег, и каталонцы были в гневе от самой этой идеи.

Растущая опасность, исходящая от этих провинций, и активные интриги Ришельё с голландцами, направленные против Испании, снова вынудили Оливареса возобновить переговоры с Карлом I. По замыслу министра, Стюарт должен был предоставить двадцать кораблей водоизмещением не менее 400 тонн каждый, якобы для защиты побережья Англии и Ирландии. Но как только флот выйдет в море, голландцам поставят ультиматум сдаться Испании, или англичане нападут на них. В свой черёд, Испания должна была предоставить Карлу 200 000 дукатов и по 100 000 за каждый месяц пребывания флота в море. Но едва Хоптон поднял вопрос о Пфальце в качестве дополнения к соглашению, ему были даны уклончивые ответы, и переговоры снова зашли в тупик.

Когда весной 1635 года началась война между Испанией и Францией, переговоры Лондона с Мадридом всё ещё не были завершены.

Людовик ХIII, нежно любивший свою сестру, тут же прекратил с ней переписку, чтобы не навлечь на неё подозрение в измене Испании в пользу Франции. Но у Изабеллы не было этого даже в мыслях! Можно только представить себе, что чувствовала молодая женщина, для которой родная страна во главе с любимым братом должна была стать вражеской! Оливарес всячески пытался настроить Филиппа IV против жены: дескать, она тайно поддерживает своих земляков. К счастью, король был слишком умён, чтобы поверить подобной клевете.

В июле в Мадрид пришли тревожные новости о серьёзном поражении кардинал-инфанта при Тирлемонте в Нидерландах и о том, что его жизни угрожает опасность. Фернандо очень любили в Испании, и дурные вести, по словам Хоптона, «вызвали большую тревогу у их величеств и всего двора, ибо я не могу выразить, какую нежность проявляют к инфанту самые разные люди».

Филипп IV впервые по-настоящему разозлился на Оливареса, когда узнал, что письмо, написанное кардинал-инфантом с просьбой о дополнительных ресурсах, было скрыто от него. Граф-герцог столкнулся сейчас, как никогда раньше, с решимостью короля действовать вопреки его советам. Филипп не испытывал недостатка в личном мужестве и горел желанием отличиться с оружием в руках, как это сделал его брат, поэтому настаивал на своём желании лично повести свои армии на каталонскую границу, которой теперь угрожали французы. Оливарес, зная, что если король будет на поле боя, он не сможет держать его в изоляции и сохранить свою исключительную власть над ним, изо всех сил сопротивлялся его желанию, и между ними почти ежедневно происходили ссоры по этому поводу.

Наконец, Филипп отдал Оливаресу безапелляционный приказ подготовить его немедленный отъезд. В ответ его фаворит вынес этот вопрос на обсуждение Совета. Поскольку все советники были сторонниками первого министра, они согласились с ним, а не с королём. По их словам, на путешествие не хватало денег, а недавние успехи во Фландрии, возможно, сделают путешествие ненужным. В любом случае, они умоляли короля не относиться к этому вопросу легкомысленно. На что Филипп ответил, что он принял их совет к сведению, но распорядился, чтобы всё было готово к его отъезду за двадцать дней, если это станет необходимо.

В канун Нового, 1636 года, как сообщают очевидцы, «их величества отправились обедать в Буэн-Ретиро, где во второй половине дня была своего рода комедия или праздник, невиданный прежде в Испании… После поэтов пришли…карлики, маленький негритёнок и девушки, которых… называют «графскими извивающимися» и они изобразили свои фигуры и разыграли сотню обезьяньих трюков, чтобы вызвать смех. После этого вечеринка закончилась балом и маскарадом».

Год, начавшийся таким образом при дворе, был отмечен кардиналом-инфантом Фернандо во Фландрии и Франции военными победами. Захватив Пикардию и Шампань, он форсировал Сомму и вышел к берегам Уазы, угрожая самому Парижу.

Уолтер Астон, сменивший Хоптона на посту английского посла в Мадриде, свидетельствовал:

-Когда в конце сентября 1636 года в Мадрид пришла долгожданная весть о победах кардинал-инфанта в Пикардии, ликование было неистовым. Его Величество и весь двор отправились к Богоматери Аточской, чтобы возблагодарить её... Они возвращались ночью по улицам, освещённым бесчисленными факелами; всем Советам было приказано устроить празднование в честь этого события, все они исполнили его с лихвой и большой роскошью, каждое застолье стоило 2000 дукатов, и впереди ещё много других, которые превзойдут их все…

Воодушевлённый Оливарес спланировал одновременное вторжение войск во Францию под командованием адмирала Кастилии и ещё одно со стороны Германии через границу Бургундии. Но единственной из этих атак, которая к чему-то привела, была атака кардинал-инфанта. Тем не менее, даже он, то ли из-за нехватки ресурсов, то ли из-за недостатка смелости, задержался на линии Соммы и Уазы, пока французы не оправились от охватившей их паники. Принц Оранский также выступил на помощь французам, а Париж собрал огромную армию горожан, чтобы противостоять врагу, и в начале 1637 года испанцы под предводительством дона Фернандо снова отступили во Фландрию и были вынуждены перейти к обороне. Но конечным результатом временной демонстрации испанской мощи стало освобождение каталонской границы от неминуемой опасности со стороны французов, и Филипп IV больше не настаивал на своём желании самому командовать войсками в Барселоне.

28 июля на площади Пласа Майор состоялся грандиозный бой быков, собравший огромное количество людей, поскольку, как говорили, животные были необычайно свирепыми. Должно быть, так оно и было, потому что несколько человек были убиты, но, хуже того, кое-кто из зрителей обнажил кинжалы, и на глазах у короля завязалась драка. Филипп, возмущённый таким неуважением к своей особе, приказал арестовать нарушителей. Альгвазилы передали их лучникам гвардии, от которых им удалось сбежать. Тогда король вышел из себя, что с ним случалось очень редко, и в гневе поднялся, чтобы покинуть арену. Изабелла потянула его за плащ и уговорила снова сесть, после чего ещё два быка и множество лошадей были убиты. Но король так и не успокоился, и, проходя мимо лучников гвардии, спросил:

-Разве вы лучники? За что вам платят?

Дело закончилось взаимными обвинениями между лучниками и альгвазилами и наказанием первых.

Потребность Испании в союзе с Англией теперь стала менее насущной, поскольку звезда Ришельё временно померкла. Вальтеллина была отбита и оккупирована испанскими войсками. В Германии французы тоже потерпели поражение, и, что хуже всего, потеряли Эльзас. Более того, Ришельё столкнулся с опасными придворными интригами Гастона Орлеанского и его кузена графа Суассона, и половина Франции была охвачена волнениями против налогов, введённых великим кардиналом. Так что Оливарес, все эти годы державший английского короля на крючке с помощью приманки в виде Пфальца, теперь мог на время сбросить маску.

Прибыв в Лондон, Артур Хоптон написал Астону:

-Теперь у нас открылись глаза на намерение австрийского дома удержать Пфальц. Должно быть, у них очень скверное мнение о нас, раз они обращаются с нашим королём так неучтиво… Невероятно, что они так поступили. Они наверняка потеряют нас, если не будут осторожны.

В то же время испанцы хвастались в Мадриде:

-…пфальцграф уложен на лопатки, и король Англии не посмеет спорить с нами по этому поводу.

А король Испании продолжал развлекаться. Несколько недель спустя после неприятного инцидента во время боя быков был найден новый предлог для празднества ввиду ожидаемого прибытия в Мадрид принцессы Кариньяно, жены принца Томаса Савойского, который сражался на стороне испанцев под началом кардинал-инфанта. Предыдущие торжества не могли сравняться по великолепию с тем приёмом, который Филипп устроил этой принцессе из дома Бурбонов. Дело было в том, что она, вдобавок, была сестрой графа Суассона, который с оружием в руках выступил против Ришельё, а враг кардинала был другом Испании. Но, в конце концов, гостья вызвала отвращение у мадридцев своей гордыней, алчностью и буйством своих слуг, а перед отъездом её сменила другая знатная француженка, герцогиня де Шеврёз, которая приехала из Лондона в качестве эмиссара Марии Медичи и была принята с неменьшим почётом, к большому гневу принцессы Кариньяно. Излишне говорить, что ни одна из интриг против Ришельё не имела успеха, и кардинал находился у кормила власти во Франции до своей смерти в 1642 году.

Затем последовала ещё одна серия празднеств в Буэн-Ретиро в честь избрания шурина Филиппа римским королем и наследником императорского трона.

-Расходы, безусловно, были очень велики, - ехидно заметил Астон, - но королю это ничего не стоило; ибо он долгое время использовал этот город (Мадрид) для оплаты всех экстраординарных расходов либо для своей чести, либо для своего удовольствия.

Между тем до посла дошли слухи, что Англия и Франция готовятся заключить какое-то соглашение. Его корреспондент Хоптон сначала это опроверг, а в другом письме, подтвердив, что французы и англичане подписали договор, иронически напомнил приятелю изречение Оливареса:

-Среди принцев не бывает благодарности.

Отношения между Англией и Испанией почти перешли в открытую враждебность, когда в октябре 1639 года мощный флот из семидесяти судов, который с огромным трудом снарядил Филипп, был почти уничтожен голландцами в Даунсе, а затем добит в английских водах, где испанцы надеялись укрыться. Когда испанский посол в Англии обратился к Карлу с просьбой защитить флот, король сразу же начал торговаться по поводу Пфальца. Тем временем голландцы смело атаковали испанцев у побережья Кента и разгромили их. Оливарес был в ярости и потребовал возмещения ущерба от короля Англии, который, по его словам, помог голландцам. Дабы соблюсти приличия, Карл I приказал заключить в тюрьму адмирал Пеннингтона за то, что он не защищал нейтралитет английских вод, но это было всё. Эта битва при Даунсе нанесла смертельный удар попытке Испании снова стать великой военно-морской державой, и понесённые тогда потери престижа и материальных средств так и не были полностью восстановлены.

Благодаря нейтралитету Англии, война вплотную приблизилась к испанской границе. Не только каждый идальго, но и каждый рыцарь ордена был обязан приобрести лошадь и оружие для себя и слуг и быть готовым присоединиться к королевской армии. В Мадриде был объявлен новый сбор «пожертвований». Даже нищие были подвергнуты проверке, чтобы выяснить, сколько среди них было самозванцев, которые кошельком или лично могли служить королю. В результате этого расследования установили, что из 3300 человек, которые жили попрошайничеством, только 1300 были действительно бедняками.

Несмотря на это, в Испании продолжало процветать казнокрадство и взяточничество.

В феврале 1637 года в Мадрид прибыл португальский граф Линьярес, который был адмиралом испанских галер на Сицилии. На своей первой аудиенции он подарил королю бриллиантовое ожерелье, «самое красивое из когда-либо виденных» в Европе, стоимостью в более чем 60 000 дукатов. Затем граф отправился поприветствовать королеву, которой подарил шкатулку с парой чудесных серёжек. Изабелла «влюбилась в них сразу» и, не дожидаясь дам или служанок, вынула из ушей свои собственные серёжки и надела новую пару. Пока она любовалась ими в зеркале, вошёл король, чтобы показать ей своё ожерелье, которое он носил на шляпе, и они обменялись множеством шуток по поводу тщеславия друг друга. Что Оливарес получил в подарок от Линареса, неизвестно, но министр был настолько доволен его щедростью, что заметил:

-Вот такие министры и вице-короли у Его Величества!

После чего назначил Линареса, к большому огорчению последнего, вице-королём Бразилии. Однако граф согласился принять этот пост только при условии дополнительных милостей, как-то: титул маркиз Визеу для своего старшего сына и наследника; должность маршала Португалии для своего второго сына; должность губернатора Сеуты для третьего сына; доходы в течение трёх лет с губернаторства Софала (Мозамбик); 24 000 дукатов на собственные расходы; 5000 дукатов в год пожизненно; 2500 дукатов в год в качестве пенсии для его невестки; должность главнокомандующего на суше и на море во время его пребывания в Бразилии; должность генерал-лейтенанта в Португалии; сохранение собственного рыцарского звания и ещё четыре, которыми он мог бы распоряжаться по своему усмотрению; и, наконец, увеличение в три раза пенсии, которую он получал от короны.

Между тем Анна Австрийская сделала всё возможное, чтобы склонить своего брата и Оливареса к миру с Францией. Летом 1637 года она отправила в Мадрид на переговоры одного монаха. Тем не менее, воинственная испанская знать не желала заключать мир, не повергнув противника. Всё, что монах привёз с собой из Испании, был мизинец святого Исидора Земледельца, покровителя Мадрида, который был тайно отрезан от тела святого в церкви на Калле де Толедо в полночь, чтобы отправить его в качестве реликвии сестре Филиппа в Париж.

Летом 1638 года, переправившись через приграничную реку Бидасоа у Сен-Жан-де-Люз, французская армия быстро захватила город Ирун и гавань Пасаж и осадила Фуэнтеррабию как с моря, так и с суши. Когда французы предприняли попытку штурма холма, на котором стоит эта крепость, адмирал Кастилии и маркиз лос Велес с 6000 человек из Наварры и Гипускоа, жаждущих сражаться за свои собственные провинции, появились на сцене как нельзя кстати. Лихая атака испанцев посеяла панику во французском лагере и осаждающие бежали сломя голову. Следующей весной то же самое произошло в Каталонии. Вторая попытка Ришельё вторгнуться в Испанию провалилась.

Однако испанская казна была пуста, страна обезлюдела, так как многие умерли от голода. Это не помешало Оливаресу, когда 10 сентября 1638 года Изабелла родила дочь Марию Терезию, будущую королеву Франции, устроить при дворе очередное торжество.

Тогда произошла ещё одна неприятная история, которая отягчила совесть Филиппа IV на долгие годы и добавилась к тому счёту, который народ имел против королевского фаворита.

Как гласит анонимная рукопись ХVII века, король положил глаз на одну монахиню. Большинство обитательниц женских монастырей принадлежало к числу тех, кого называли «монахини с горя», а точнее будет сказать — бесприданниц. Благодаря этому обстоятельству в Испании расплодилось целое сословие мужчин, которых называли «монастырскими любовниками». То были юноши из благородных семей, проводившие молодость под окнами монастырских келий в качестве платонических воздыхателей, а если повезёт, то и совратителей красавиц-монахинь. Плод такой незаконной любви чаще всего оказывался оставленным в корзине у дверей церкви или у городского фонтана. Этих детей-подкидышей называли в честь того места, где их нашли. Поэтому у испанцев с фамилией де ла Иглесиа, де ла Фуэнте и тому подобное, в предках числится такой вот найдёныш. В Мадриде особенно скандальной славой пользовался женский бенедиктинский монастырь Сан-Пласидо.

В 1620 году дон Херонимо де Вильянуэва, один из секретарей Филиппа IV, пользовавшийся покровительством Оливареса, обручился с доньей Терезой Валье де ла Серда, которую знал с детства по близости их семей, состоящих из королевских чиновников. Однако вскоре после помолвки Тереза решила дать обет целомудрия под влиянием своей набожной тётки, принявшей постриг при поддержке брата Франсиско Гарсиа Кальдерона, монаха монастыря Сан-Мартин в Мадриде.

Убитый горем Вильянуэва решил последовать её примеру и в день Инкарнации (Воплощения Христа) тоже дал обет целомудрия, пообещав вдобавок основать для своей бывшей невесты обитель. С этой целью он купил несколько домов, окружающих церковь Сан-Пласидо, и в 1623 году заложил на этом участке первый камень монастыря Энкарнасьональ Бенита или Сан-Пласидо. Чтобы остаться рядом со своей возлюбленной, Херонимо приказал пристроить к монастырю домик и даже вырыть подземный ход.

Постепенно в Сан-Пласидо сформировалась община из тридцати монахинь с очень строгими правилами поста, работы и молитв, исповедником которых стал всё тот же Франсиско Гарсия Кальдерон.

8 сентября 1625 года одна из монахинь начинает вести себя странно: дрожит, выкрикивает неприличные слова и бьётся в конвульсиях с закатившимися глазами. Исповедник постановляет, что она одержима нечистым, и подвергает её экзорцизму (изгнанию дьявола из тела). Через несколько дней другая монахиня входит в то же состояние, и снова на помощь приходит брат Франсиско. Одна за другой у 26 из 30 монахинь начинают проявляться явные симптомы одержимости дьяволом, в том числе у настоятельницы. Спасаются только самые старые или наименее красивые. В конце концов, в 1628 году брат Алонсо де Леон, прислуживавший Кальдерону, написал на него и монахинь Сан-Пласидо донос в Святую инквизицию, обвинив их в связи с нечистым.

Новости об одержимых дьяволом монахинях распространяются по всему Мадриду, и инквизиторы немедленно приступают к допросам сестёр, их духовника и даже прислужника, иногда под пытками. Наконец, монахини во всех подробностях рассказывают о том, как Франсиско Гарсия Кальдерон, молодой и красивый монах, убедил их, что лучший способ изгнать дьявола из их тел - это поддерживать с ним плотские отношения, убеждая их, что в этом нет греха, если они были совершены с любовью к Богу.

Монах спасся от костра только потому, что признал свою вину, но был приговорен к пожизненному заключению. Настоятельницу заточили в монастыре Санто-Доминго в Толедо, а монахинь распихали по другим обителям. Херонимо де Вильянуэва тоже подвергся судебному преследованию за то, что не донёс о том, что творилось в монастыре. Однако в 1630 году, вероятно, не без помощи Оливареса, дело против него было приостановлено, а ещё через два года он был оправдан. Члены Святой канцелярии единодушно решили, что нет греха в том, чтобы чистосердечно следовать наставлениям своего духовника, и вскоре большинство монахинь, в том числе и Тереза, вернулись в Сан-Пласидо.

Жизнь в монастыре потекла по нормальному руслу, пока в 1638 году там не появилась новая послушница со светлыми волосами и ангельским личиком по имени Маргарита де ла Крус. Вильянуэва не замедлил рассказать о ней королю, перед которым, как известно, были открыты двери всех монастырей. Филипп инкогнито немедленно отправился в Сан-Пласидо и, очарованный её красотой, раз за разом возвращался, чтобы поговорить с Маргаритой. Наконец, решив овладеть девушкой, он назначил ей свидание и ночью в сопровождении Оливареса и дона Херонимо через подземный ход проник в её келью. Однако там король нашёл красавицу в гробу в белом платье с крестом в руках, окружённую цветами и зажжёнными свечами, в то время как рядом молились на коленях монахини. Впечатлительный Филипп упал в обморок, и его спутники вынуждены были доставить короля во дворец Буэн-Ретиро, чтобы привести его в чувство.

После этого случая, желая искупить свой грех, он преподнёс монастырю два подарка: картину Диего Веласкеса «Распятый Христос» и часы с курантами, которые установили на башне. (Правда, по некоторым свидетельствам, знаменитое произведение живописи монахиням подарил дон Херонимо). Но вскоре король узнал, что его обманули. Оказывается, Тереза, доведавшись от Маргариты о его планах, инсценировала смерть послушницы. По приказу Филиппа граф-герцог надавил на аббатису и Маргарита де ла Крус была вынуждена отдаться монарху.

Когда слух об этой авантюре дошёл до трибунала инквизиции, король и его фаворит получили суровый выговор, а дело дона Херонимо было снова возобновлено. Но Оливарес предстал перед генеральным инквизитором Сотомайором с двумя королевскими указами. Согласно первому, архиепископу предоставлялись звание генерала иезуитов и 12 000 дукатов ренты в обмен на то, чтобы он оставил свой пост и уехал в Кордову. Второй вариант – он должен был отправиться в изгнание в течение 24 часов. Излишне говорить, что выбрал глава Святого трибунала.

Но что делать с документами: протоколами допросов, доносами и т. д? Агенты Оливареса в Риме приняли решительные меры, чтобы побудить папу потребовать передачи дела ему. Инквизиция подчинилась приказу Святого престола и отправила все бумаги в Рим с одним из своих доверенных лиц. Оливаресу удалось отсрочить его отъезд, пока один из королевских живописцев, возможно, Веласкес, не сделал несколько портретных набросков посланника, которые были в спешке разосланы королевским чиновникам в различных частях Италии с приказом тайно захватить его, где бы он ни появился, и отправить его в королевскую тюрьму в Неаполь, в то время как его драгоценный ларец с документами должен был быть отправлен графу-герцогу в целости и сохранности.

Таким образом, дело было снова замято. Правда, после опалы графа-герцога Вильянуэва был арестован и заключён в застенках инквизиции в Толедо. Только спустя три года Святая канцелярия освободила его, наложив на дона Херонимо обязательство поститься по пятницам до конца его жизни, никогда больше не входить в Сан-Пласидо и не разговаривать с монахинями, а также пожертвовать 2000 дукатов на благотворительность. После чего он отправился в изгнание в Сарагосу, где и скончался. В своём завещании дон Херонимо попросил, чтобы его похоронили в церкви монастыря Сан-Пласидо, покровителем которого стал его племянник. Что же касается Маргариты де ла Крус, то, согласно легенде, в день её смерти куранты на королевских часах смолкли навеки.

Когда Филипп развлекался в Мадриде обычными гуляниями в Буэн-Ретиро по случаю праздника Тела Христова в июне 1640 года, из Барселоны пришло известие, что каталонцы, доведённые до отчаяния требовательностью и наглостью расквартированного у них разноязычного сброда войск, восстали и вырезали всех солдат и офицеров, которых смогли поймать. От Барселоны через всю Каталонию восставшие пронесли огненный крест с возгласами:

-Да здравствует король!

Но ещё громче были крики:

-Месть! Свобода! Долой правительство!

Изабелла выступила «заступницей каталонских подданных» перед супругом и взяла с Филиппа IV обещание подтвердить старинные каталонские привилегии. Но кастильская знать не желала слышать об этом. Кардинал Борха, сам валенсиец, прямо заявил на Королевском совете в Мадриде:

-Восстание можно утопить только в реках крови.

Филипп IV, поддерживаемый врагами Оливареса, снова потребовал, чтобы ему разрешили повести свои войска против мятежных подданных. Но министр предпочитал развлекать короля, чем дать ему возможность узнать всю ужасную правду. Поэтому в Каталонию был послан маркиз лос Велес с такой армией, какую только можно было собрать, и летом он почти без сопротивления пронесся по провинции, пока не дошёл до Таррагоны и Барселоны, которые были заняты, по просьбе каталонцев, французскими войсками. Попытка штурма внешних укреплений была предпринята 26 января 1641 года. Битва была отчаянной и кровопролитной, но как раз в тот момент, когда победа казалась гарантированной для кастильцев, ими овладела паника, а атака каталонцев в тыл довершила деморализацию. Барселона провозгласила себя французским городом, в то время как разбитая испанская армия отступила в Таррагону, превратившись в простой сброд. После чего в Каталонию хлынули новые французские войска и Филипп IV, наконец, осознал, что королевство его предков разваливается на части.

Но известие об отделении Каталонии, каким бы ужасным оно ни было, пришло всего через несколько недель после другого удара, который подействовал на короля ещё сильнее. В первые дни декабря 1640 года он возглавил один из любимых им боёв быков, устроенных в честь датского посла, когда курьер с португальской границы доставил почту министру. Вскоре Аллея лжецов и улица Майор заполнились людьми, шёпотом передававшими друг другу ужасные новости. Во дворце и даже на площади, где проходила коррида, все знали или догадывались о случившемся, и всё же никто не осмеливался намекнуть об том королю. Прошло несколько часов, бой быков подошёл к своему обычному завершению, и, вернувшись во дворец, Филипп сел играть в карты со своими друзьями. Неожиданно к нему подошёл Оливарес, весёлый и улыбающийся:

-Я принёс Вашему Величеству отличные новости.

-Что за новости? - спросил король без особого беспокойства.

-В одно мгновение, сир, Вы завоевали великое герцогство и огромное богатство.

-Как так, герцог?

-Сир, герцог Браганса сошёл с ума и провозгласил себя королём Португалии; поэтому Вам необходимо будет конфисковать всё его имущество.

Длинное лицо короля вытянулось ещё больше, а лоб омрачился, несмотря на всю весёлость Оливареса.

-Пусть будет найдено средство от этого, - вот и всё, что он сказал, снова возвращаясь к своей игре.

Граф-герцог же, выходя из комнаты, выглядел таким печальным, будто увидел начало своего собственного падения.

1 декабря 1640 года по Лиссабону пронёсся клич:

-Да здравствует король Иоанн IV!

Восставшие захватили дворец и почтительно препроводили вице-королеву Маргариту в монастырь, в то время как остальные испанцы были заключены в крепость. Сопротивления не было, потому что у Испании не хватало сил подавить восстание, и хотя до конца правления Филипп IV периодически на границе велись войны за восстановление его власти над страной, Португалия больше никогда не теряла своей независимости.

Недовольство министром быстро росло.

Однажды молодой придворный по имени Луханес бросился к ногам Филиппа в королевской часовне и закричал:

-Ваше Величество, остерегайтесь графа-герцога! Он хочет Вас погубить!

Его поспешно увезли, а услужливые друзья Оливареса, пожимая плечами, и говорили:

-Бедняга сошёл с ума!

На следующий день Луханес таинственным образом умер в заключении, и молва утверждала, что его отравили. Однако подобные возгласы Филипп IV продолжал слышать и на улицах Мадрида. А когда он однажды собирался на охоту на волков, раздались крики:

-Охотьтесь на французов, сир! Это наши худшие волки!

Всего через несколько недель после получения дурных вестей из Барселоны и Лиссабона большая часть Буэн-Ретиро сгорела дотла во время великолепного карнавала в феврале 1641 года, что дало новый повод для жалоб на Оливареса.

-Это место было проклято, - говорили ворчуны.

Невосполнимую потерю драгоценных произведений искусства в результате пожара пришлось компенсировать «добровольными» пожертвованиями аналогичных вещей из частных коллекций. На восстановление дворца у депутатов кортесов потребовали 60 000 дукатов, 20 000 - у муниципалитета Мадрида, 30 000 - у Совета Кастилии и 10 000 - у Военного совета, в то время как солдатам на поле боя не платили жалованье и они голодали.

Говорили, что в другой раз король был очарован прекрасной герцогиней Альбуркерке, женой одного из его самых верных соратников. В один прекрасный день, когда Филипп IV играл в карты во дворце, он притворился, что забыл об одном срочном деле, и попросил герцога Альбуркерке занять его место за столом, после чего вышел из зала в сопровождении Оливареса.

Альбукерке, зная, что король положил глаз на его жену, также притворился, что испытывает ужасные боли, и выбежал из дворца. Король и Оливарес уже были в его доме, когда внезапное появление хозяина заставило их спрятаться на конюшне.

Герцог с тростью в руке погнался за ними, крича:

-Остановите вора! Они пришли украсть моих лошадей!

После чего начал избивать их, пользуясь темнотой конюшни и запретив слугам зажигать факелы. Тогда граф-герцог, опасаясь за здоровье монарха, решил признаться, что тот, кого он избивал, был их повелителем. В ответ Альбукерке ударил его ещё сильнее:

-Это верх наглости, что воры используют имя Его Величества! Я прикажу отвести их во дворец, чтобы король приказал их повесить!

В конце концов, Филиппу IV удалось сбежать, хотя из-за ран ему пришлось провести некоторое время в уединении.

-На другой день утром герцог Альбукерке получил предписание немедленно отправиться в Бразилию, - пишет Анри де Кок. - Его жена была назначена камер-фрау (главной камеристкой) к Её Величеству королеве, и герцог должен был отправиться один.

В конце 1641 года из Фландрии пришла ещё одна весть, которая снова повергла короля в уныние. Кардинал-инфант Фернандо, чьё хрупкое здоровье было подорвано постоянными кампаниями и ослаблено лихорадкой, умер в Брюсселе. Это событие сделало продолжение войны в Нидерландах более безнадёжным, чем когда-либо.

Тем временем высокомерный Оливарес совершил одно деяние, за которое даже его собственные родственники никогда не простили его. Как известно, единственная дочь графа-герцога умерла вскоре после своего замужества, и он практически усыновил своего племянника дона Луиса де Аро, сына маркиза дель Карпио, в качестве своего наследника. Но внезапно при дворе появился молодой человек лет двадцати восьми, до того времени известный под другим именем (Хулио) и выдававший себя за мелкого правительственного чиновника в Мадриде. Теперь его звали Энрике Фелипе де Гусман, и он был представлен королю как сын Оливареса. Хотя этот бастард не отличался ни воспитанием, ни красивой внешностью, и его образ жизни был далёк от идеального, министр был без ума от него. Следуя своим собственным наклонностям, его сын женился на даме из хорошей семьи в Севилье, но Оливарес имел на него более высокие виды и, приложив огромные и дорогостоящие усилия, добился признания брака сына недействительным. Но как бы граф-герцог не благоволил к своему бастарду и как бы щедро Филипп не наделял его по просьбе своего фаворита различными званиями, деньгами и должностями, ни знать, ни даже родственники графа-герцога не считали его равным себе. Всеобщее недовольство министром ещё больше усилилось, когда Оливарес добился от коннетабля Кастилии, герцога Фриаса, руки его дочери для Энрике Фелипе де Гусмана. По поводу чего один из поэтов с улицы Майор написал следующую эпиграмму:

Soy de la Casa de Velasco,

Y de nada hago asco.

Вы видите здесь великого вождя Веласко,

Для которого нет ничего слишком мерзкого.

Тем не менее, если бы Оливарес узнал его имя, поэту бы не поздоровилось. Как это произошло с Франсиско де Кеведо, бичевавшим порок в своих сатирах. Пока он не критиковал Оливареса, никто не осмеливался его трогать. Но однажды король обнаружил под своей салфеткой за ужином «Ужасный мемориал», написанный Кеведо, который начинался следующим образом:

Радуйся, Филипп, король, который

В страхе неверных заставляет бодрствовать!

Но из-за твоего собственного глубокого сна

Никто не любит и не боится тебя.

Проснись! О, король, все видят, что

Твоя корона на челе льва,

Твой сон годится разве что для сони…

Наградой поэту стала тёмная и грязная темница, где, закованный в цепи, он просидел до падения фаворита.

Перед этим в том же, 1642 году, король узаконил двенадцатилетнего дона Хуана Хосе, родившегося от актрисы Марии Кальдерон. Подросток был доставлен в Мадрид и королевским указом признан сыном Филиппа IV. Естественно, Изабелла была возмущена, ибо, по её мнению, это ущемляло права Бальтазара Карлоса. Она не сомневалась, что это Оливарес побудил короля легитимировать своего любимого бастарда, чтобы у министра был повод сделать то же самое со своим.

Несмотря на недовольство королевы, в честь этого события было проведено несколько грандиозных торжеств, хотя состояние дел в государстве в то время было более плачевным, чем когда-либо. Нунций Панцуоло, принявший участие в празднестве, от имени папы благословил новоявленного инфанта, но было отмечено, что Изабелла, обычно такая сердечная и обходительная, выглядела холодной и надменной, когда дона Хуана подвели поцеловать ей руку и руку Бальтазара Карлоса. Наследник же, по-видимому, по наущению матери, обратился к своему сводному брату на «ты», что было принято обычно по отношению к знати, но не к королевским особам.

Королева любила своих детей и на всё была готова ради их будущего. Сохранился любопытный рассказ некоего отца-иезуита, поведавшего одному из своих собратьев о визите в их монастырь королевской семьи, в том числе, и маленькой Марии Терезии: «Она шла со своим братом… такая крошечная, светленькая и беленькая, что была похожа на младенца Христа. Её родители, король и королева, говорили ей: «Иди же, малышка», а она, в свете множества огней и среди богатого убранства, останавливалась, изумлённая, и её мать буквально замирала от восхищения, глядя на неё… Один из монахов попросил у Филиппа IV разрешения подарить инфанте маленький подарок. «Пожалуйста, — ответил король, — подарите ей, что вам угодно». Малышка сразу же подошла — чтобы, как поняли все, взять подарок, — и ей вручили роскошный ковчег, приведший всех в изумление, а девочка, ещё более оживлённая и весёлая, чем в момент прибытия, была очень мила, рассматривая его. Мать сказала ей: «Ответь же что-нибудь святому отцу». И она сказала: «Храни Вас Господь»… Тысяча благословений последовала ей в ответ, а её отец, дабы не расхохотаться, спрятал лицо».

То, что Оливарес уговорил короля узаконить Хуана Хосе, переполнило чашу терпения Изабеллы. А подобный же поступок фаворита в отношении своего бастарда вызвал ярость у знати. Таким образом, граф-герцог совершил большую ошибку, стоившую ему власти.