Три лилии Бурбонов

Глава 6 КОРОЛЕВСКАЯ ТРАГЕДИЯ

После несколькх дней пребывания в Бате королева двинулась дальше на запад, опасаясь быть захваченной врагом. 3 мая 1644 года, встревоженная сильными болями, она написала записку своему бывшему врачу Майерну, умоляя его помочь ей. Её письма мужу тоже изобиловали жалобами на здоровье и плохие предчувствия.

– Майерн, ради любви ко мне, найди мою жену, - в свой черёд, написал Карл I старику.

Несмотря на свой возраст, тот пустился в путь за сто семьдесят миль от своего города Сен-Мартин-Лейн, прихватив с собой ещё одного королевского врача Мэтью Листера, который был немногим старше его. В свой черёд, Анна Австрийская со свойственной ей щедростью прислала своей невестке комплект белья, необходимого при родах, Перон, по-прежнему лучшую акушерку Франции, и 20 000 пистолей в подарок. Оставив меньшую часть денег на свои насущные нужды, Генриетта Мария большую часть переслала своему мужу. Газеты сообщали о кончине английской королевы после того, как она родила мёртвого ребёнка. Тем не менее, Майерн и Листер нашли свою пациентку всё ещё живой, хотя и в подавленном настроении. После их приезда королева написала своему мужу:

– Возможно, это будет последнее письмо, которое ты получишь от меня.

Сильные страдания, которые она испытывал после того, как рассталась с ним, заставили её поверить в то, что для неё пришла пора задуматься о другом мире:

– Если это так, да свершится воля Божья.

Её последним желанием было, чтобы она снова смогла увидеть его «в том положении, в котором ты должен быть».

Весной того же года произошло ещё одно событие, хоть и не затмившее собой расставание царственных супругов, но, тем не менее, довольно неприятное для них. Старший племянник короля прибыл в Лондон и был принят в Уайтхолле представителями парламента, заверившими его, что пенсия, которую теперь Карл I был ему не в силах выплачивать, сохранится за принцем Палатинским. Узнав о том, что Карл Людвиг перешёл на сторону врага, супруг Генриетты Марии лишь заметил:

-Мне жаль, что мой племянник счёл возможным пойти на такое соглашение.

16 июня 1644 года в Бедфорд-Хаусе (Эксетер) королева родила здоровую дочь. Де Сабран, агент Анны Австрийской, который смог добраться до Эксетера восемь дней спустя, сообщил, что нашёл её золовку очень слабой и частично обездвиженной. Что же касается ребёнка, то он был необыкновенно красив.

Генриетта Мария послала де Сабрана к графу Эссексу с просьбой предоставить её пропуск в Бат, но тот грубо ответил, что её безопасность его не касается. Тогда, ещё как следует не оправившись от родов, она поднялась с постели, решив бежать во Францию. Позже её обвиняли в том, что она бросила своего мужа и детей. Но письма королевы свидетельствуют, что у неё начался послеродовой сепсис и ей необходимо было в спокойной обстановке поправить своё здоровье.

Через пятнадцать дней Генриетта Мария, передав свою двухнедельную дочь Анне Вильерс, леди Далкейт, в сопровождении своего духовника отца Филиппа, врача Джона Винтура и одной придворной дамы тайком покинула город. В трёх милях от Эксетера ей пришлось укрыться в хижине, где она пролежала сорок восемь часов без еды, скорчившись под кучей мусора. Когда парламентские солдаты, наступавшие на город, проходили мимо её убежища, она услышала, как они говорили о награде в пятьдесят тысяч фунтов тому, кто доставит её голову в Лондон. Когда в третий раз стемнело, Генриетта Мария поднялась и поспешила на плимутсткую дорогу, где в лесной хижине её ждали Джермин, карлик Хадсон и любимый спаниель.

Шесть дней спустя она добралась до замка Пенденнис, недалеко от Фалмута. Её несли на носилках, рядом с которыми, как сообщает Винтур, он «прошёл большую часть пути в Корнуолл». Один из корнуэльских дворян писал жене:

– Бедная королева, я думаю, не проживёт и несколько часов, и представляет из себя самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел.

Даже Майерн заявил:

– По моему мнению, королева на этот раз умрёт.

В Фалмутсткой бухте стояла флотилия дружественных голландских судов. В ночь перед отплытием Генриетта Мария написала супругу письмо, в котором перечислила имена своих самых преданных слуг и выразила надежду, что сможет восстановить своё здоровье во Франции, чтобы дальше служить ему:

– Я даю тебе самое сильное доказательство любви, какое только можно дать. Я рискую своей жизнью, чтобы не мешать твоим делам. Прощай, моё дорогое сердце. Если я умру, то Вы потеряете человека, который никогда не был ничьим другим, а только полностью Вашим, и который своей любовью заслужил, чтобы Вы не забывали его.

Однако на этом её неприятности не закончились. Не успел корабль 29 июня выйти в море, как его стали преследовать вражеские суда, открывшие по нему огонь. Королева, единственная женщина на борту, не захотела возвращаться и попросила капитана поднять все паруса.

– Если же это невозможно, то подожгите порох и потопите корабль! – добавила затем Генриетта Мария.

Правда, потом она пожалела, что отдала такой нехристианский приказ и пока гремела канонада, не издала ни звука. Когда на горизонте показался остров Джерси, такелаж корабля был повреждён и все сочли себя погибшими. Но в этот момент противник отказался от преследования. К сожалению, прежде чем голландский флот успел войти в гавань Дьеппа, разразился шторм, рассеявший эскорт королевы. Спустя несколько часов Генриетта Мария увидела, наконец, бретонский берег близ Бреста. Она высадилась в двадцати пяти километрах от него, в Абер-Ильдуте, в компании Джермина, карлика Хадсона, графини Денби и герцогини Ричмонд (сестры и дочери Бекингема), духовника отца Филиппа и супругов Вантелет.

Местные жители приняли их за пиратов и королеве пришлось объяснять им, кто она такая. Рыбаки помогли ей выбраться на берег между скалистыми бухтами и подняться по обрывистой тропинке к хижине, крытой соломой. Из этого скромного убежища она отправила Джермина к своей невестке и Мазарини с известием о своём прибытии и просьбой прислать врачей, которые бы встретили её в Анже. Ночью новость о том, что дочь Генриха IV вернулась во Францию «скорее несчастной героиней романа, чем настоящей королевой» распространилась по окрестностям, и на следующее утро скромное местечко было запружено бретонскими дворянами, прибывшими в экипажах, чтобы предложить Генриетте Марии свою помощь.

В первой половине августа Джермин сообщил секретарю короля Николасу:

-В данный момент я возвращаюсь к королеве (Генриетте Марии), которую надеюсь застать в Сомюре по пути в Бурбонне, где она пробудет до конца сентября. Она будет принята здесь со всеми почестями, благами и довольством, каких только могут пожелать её слуги; если Богу будет угодно даровать ей здоровье, я надеюсь, что это путешествие окажется удачным…Королева (регентша) и кардинал (Мазарини) приняли меня, в частности, с большой любезностью. Здоровье королевы (Генриетты Марии) не ухудшается, хотя она ещё не совсем поправилась… Единственное, что я должен Вам посоветовать, сэр Ричард Браун голодает; в присутствии королевы будет стыдно видеть его в такой бедности, в какой он находится. Пожалуйста, поговорите с королём, может быть, ему что-нибудь пришлют…

Из Бретани Генриетта Мария действительно отправилась в замок Бурбон д’Аршамбо, рсположенный в самом сердце Франции. Это было прекрасное место для отдыха ума и тела: ветхие стены, все увитые плющом, башенки с красными крышами, маленькая серая церковь, построенная в ХII веке, и спокойное озеро, в котором отражались кроны зелёных деревьев. Местные терминальные источники были известны ещё во времена римлян и в августе 1644 Бурбонне всё ещё оставался модным курортом. Появление королевы Англии не осталось незамеченным. По свидетельствам очевидцев, по её виду трудно было догадаться, что Генриетте Марии нет ещё и тридцати пяти. Она могла предвигаться только согнувшись в сопровождении двух слуг. Её лицо выглядело измождённым, а фигура бесформенной. При этом она постоянно плакала без причины. Поэтому её соотечественники решили, что эта лилия Бурбонов вернулась в колыбель своих предков, чтобы умереть. Французы проявляли к ней большое сочувствие, испытывая инстинктивную ненависть к вероломному Острову, который довёл их молодую и красивую принцессу до такого плачевного состояния.

– Меня везде принимают с большими почестями и знаками привязанности со всех сторон, от самых великих до самых ничтожных, - умилялась Генриетта Мария.

Анна Австрийская прислала золовке помимо 10 000 пистолей и патента на ежемесячную пенсию в 80 000 ливров из-за её статуса дочери Франции, одну из своих любимых дам в качестве компаньонки. Франсуаза Ланглуа, госпожа де Мотвиль, со своими вкрадчивыми манерами во всех отношениях подходила для такой должности. Она была дочерью дворянина опочивальни короля и племянницей епископа-поэта Жана Берто. Её мать, испанка благородного происхождения, была близкой подругой Анны Австрийской. Хотя Франсуазе было всего двадцать три года, она уже три года как вдовела, похоронив своего восьмидесятилетнего мужа. Она была хорошенькой, задумчивой, эллегантной женщиной, не интеллектуалкой, но полной интереса к окружающей жизни. С присущим ей тактом госпожа де Мотвиль объяснила королеве Англии, что идея пригласить герцогиню де Шеврез присоединиться к ней в этом уединении была не самой удачной. Вернувшись ко двору после смерти кардинала Ришельё, герцогиня вовсю хвасталась своим безграничным влиянием на Анну Австрийскую и своим намерением использовать его на благо своих английских благодетелей. Поэтому вскоре кардинал Мазарини счёл, что ей не место при дворе. Во имя интересов своего мужа Генриетте Марии пришлось отказаться от дружбы с опальной герцогиней.

Однажды она упала в обморок и пролежала три недели, не написав Карлу ни строчки. У неё болело сердце, на одной груди образовался абсцесс и сыпь покрыла всё тело. Она жаловалась на онемение всех конечностей, особенно одной руки, и на сонливость. Только 7 сентября королева смогла написать мужу:

– Я начинаю надеяться, что не умру…Теперь, когда мне лучше, я могу сказать Вам, что была очень больна, и что не надеялась Вас увидеть снова.

Вместе с её первыми слабыми надеждами на выздоровление она вспомнила о своём первенце, которому уже исполнилось четырнадцать. Королева попросила прислать его мерки, чтобы заказать ему доспехи во Франции. Она также очень беспокоилась за свою младшую дочь, «брошенную на растерзание этим тиграм». Тем не менее, Генриетта Мария постепенно выздоравливала. Но если физическое состояние королевы улучшилось, то психическое её здоровье желало лучшего: она ни о чём не могла говорить, как только о революции в Англии. Но под влиянием госпожи де Мотвиль к Генриетте Марии, наконец, вернулось её обычное мужество. Новая подруга королевы с энтузиазмом отметила, что хотя физические и душевные невзгоды преждевременно разрушили её красоту, о которой свидетельствовали её портреты, тем не менее, её глаза и цвет лица были восхитительны, а нос – правильной формы. Правда, Генриетта Мария была довольно истощена и рот у неё был слишком большой, зато своим любезным и милым поведением она завоёвывала сердца до конца своих дней.

Октябрьские ветры с соседних гор прогнали большинство посетителей модного курорта. Среди немногих оставшихся можно было видеть только маленькую английскую королеву в сопровождении крупного Джермина, сочувствующих дам, карлика и любимых собачек. Она приняла столько целебных ванн, сколько прописал её лечащий врач, но почувствовала эффект от них только через несколько недель после того, как покинула Бурбонне. Теперь ей предстояло увидеться с членами своей семьи, которых она не видела с тех пор, как покинула Францию в качестве невесты. Невысокий господин с оливковой кожей, беспокойными чёрными глазами, поджатыми губами, воинственно торчащими усами и клочковатой бородкой, одетый по последней моде, прибыл, чтобы проводить её в Париж. Это был «Месье» или Жан Батист Гастон, герцог Орлеанский, её единственный оставшийся в живых брат. Шестнадцать лет, проведённых в политических интригах, столь же неудачных, как и те, в которые недавно ввязалась Генриетта Мария, придали его чертам смешанное выражение удивления и брезгливости. Он уже начал понимать, что при новом кардинале ему суждено было пользоваться ненамного большим влиянием, чем при старом.

Брат и сестра отправились в путь вместе и в Невере королеву ждали важные новости из Англии: муж сообщал ей о безопасности их детей, своих успехах в Эссексе и Корнуолле и выражал надежду, что она сможет отправить ему помощь из Франции. Ей хватило сил, чтобы расспросить посыльного, который принёс столь добрые вести, но чтобы ответить мужу, Генриетте Марии пришлось воспользоваться услугами Джермина. Своей собственной рукой она смогла лишь написать короткую записку:

– Я никогда не буду счастлива по-настоящему без Вас.

После чего у неё снова поднялась температура, а в искалеченной руке начался абсцесс. Торжественный въезд королевы в Париж пришлось отложить. Только через три недели врачи, предписав ей пить каждое утро ослиное молоко, объявили, что она снова в сотоянии двигаться. Генриетта Мария сразу написала своей сестре Кристине, сожалея о том, что не смогла с ней встретиться в Шамбери, куда герцогиня Савойская приезжала по приглашению Анны Австрийской и кардинала Мазарини. Правда, теперь, как считала английская королева, они рано или поздно всё равно увидятся.

Ранним ноябрьским днём в десяти милях от столицы её встретила важная дама, которая должна была сопровождать Генриетту Марию до Лувра. Это была Анна Мария Луиза Орлеанская, единственная дочь Гастона от первого брака. Высокая цветущая блондинка с выпуклыми голубыми глазами, большим орлиным носом и ярко накрашенным ртом, полным плохих зубов, она не имела никакого сходства с Бурбонами. Снисходительно посмотрев сверху вниз на маленькую потрёпанную фигурку своей тётки, Великая мадемуазель подумала (как она пишет в своих мемурах), что та не вызывает никаких иных эмоций, кроме жалости.

На окраине города их тет-а-тет был прерван появлением других родственников. Генриетта Мария и Анна Австрийская встретились на огромном ковре, растеленном на грязной большой дороге, ведущей в Монруж. Регентшу сопровождали два её сына, шестилетний Людовик ХIV, король Франции, и четырёхлетний Филипп, герцог Анжуйский («настоящий Месье», как его называли в отличие от дядя). Королевы, не видевшиеся шестнадцать лет, обнялись и заплакали. Анна сильно располнела, но по-прежнему гордилась своими белыми руками. При этом она великодушно не вспоминала о мелких пакостях, которым подвергалась со стороны своей невестки по наущению Марии Медичи. Обе женщины сели в одну карету и поехали по украшенным улицам через Новый мост к Лувру, где родилась Генриетта Мария. Там ей предоставили апартаменты, в которых она прожила восемь лет. Однако никаких особых празднеств в честь английской королевы не устраивали, так как французский двор находился в трауре по её старшей сестре Елизавете, королеве Испании, скончавшейся месяц назад после последних родов.

Генриетта Мария посетила Нотр-Дам и получила поздравительные послания по случаю своего благополучного прибытия от города Парижа и старых друзей. А самый влиятельный человек при дворе, не совершавший без расчёта ни одного шага, тихо навестил её на следующее утро. После визита Мазарини королева написала мужу, что он должен начинать свои письма к кардиналу: «Мой кузен», а заканчивать – «Ваш любящий кузен». Лощёный, нарумяненный итальянец сорока двух лет, чьи правильные черты приобрели значительность и достоинство, проявил себя «в высшей степени любезным» при их первой беседе. После чего Генриетта Мария послала к нему Джермина обсудить деловые вопросы.

Королева снова ощутила оптимизм и стала почти самой собой, хотя только муж, с которым она надеялась встретиться следующей весной, мог полностью восстановить её здоровье. Он не должен думать, писала Генриетта Мария, что раз с ней так хорошо обращаются во Франции, она не хочет возвращаться в Англию. Если бы не мысль, что её ежеминутные усилия при французском дворе служат ему наилучшим образом, она не получила бы удовольствия от своего нынешнего комфорта.

Во Франции до смерти её мужа жизнь Генриетты Марии была продолжением того, что она вела в Голландии, а именно постоянной борьбы за то, чтобы собрать вместе людей и деньги — особенно последние — для помощи в деле короля Англии. Для этого она интриговала то с одним иностранным принцем, то с другим, с королём Дании, с принцем Оранским, с герцогом Лотарингским, поклонником мадам де Шеврёз, с самим папой римским.

Вернее, интриговал Джермин, тоже получивший тёплый приём в Париже. Прежние знакомые со времён его первого посольства были рады встретить старого друга в рослом англичанине, теперь занимавшем важное положение при их преследуемой принцессе. Его постоянное присутствие рядом с Генриеттой Марией, вызвавшее так много скандалов в Англии, здесь воспринимали без пожатия плеч или поднятия бровей. Он был фаворитом и на этом дело заканчивалось. Даже госпожа де Мотвиль, образец благопристойности, спокойно присвоила ему это звание. Она добавила в своих мемуарах, что, по её мнению, хотя он честен и очень добродушен, но человек непостоянный и королева не всегда следует его советам.

Действительно, пока его секретарь Абрахам Коули в поте лица шифровал письма Генриетты Марии к принцу Оранскому, герцогу Лотарингии и папе Иннокентию Х с просьбой о военной и фининсовой помощи, барон Джермин, в руках которого были все финансы королевы, имел хороший стол и раскатывал по Парижу в великолепном экипаже. Это вызывало ропот у менее ловких аристократов, последовавших во Францию вслед за королевой и едва сводивших концы с концами: Кэри, Дэнхемов, Крофтсов, Киллигрю и других. Они обвиняли фаворита королевы в том, что тот наживается на продаже драгоценностей своей госпожи и вообще хочет завладеть всем её имуществом. Хотя есть и другие свидетельства. Дело в том, что Джермин заранее (возможно, ещё во время своего первого изгнания) вложил деньги за границей и теперь мог не только сам жить в достатке, но и пополнять скудную казну Генриетты Марии. Кроме того, помимо обязанностей секретаря и казначея королевы, он, по сути, был её мажордомом и телохранителем. Хотя считалось, что двор «в изгнании» возглавлял Кенелм Дигби, освобождённый из лондонского Тауэра при посредничестве Анны Австрийской, в пользу которого фаворит Генриетты Марии отказался от кацлерского поста.

Одно из писем Карла I свидетельствуют о его полном доверии к любимцу его жены:

-Передай Джермину, что я расскажу ему о выдающейся услуге, которую… он мне оказал, как только Богу будет угодно дать мне возможность награждать честных людей.

После разгрома 22 июля 1644 года своей армии при Марстон-Муре граф Ньюкасл, который был скорее придворным, чем солдатом, отказался от военной карьеры и удалился в Голландию. Многие роялисты расценили его поступок как предательство, но Генриетта Мария, сочувствовавшая его жалобам на её племянника Руперта, отвечала на письма шотландца с неизменным дружелюбием, и когда тот прибыл в Париж, чтобы присоединиться к её маленькому двору, тепло приветствовала его.

Однако в это же время королева лишилась своего любимого карлика Хадсона. После бегства со своей госпожей во Францию «капитан конницы» уже не хотел выступать в роли домашнего шута и дал понять, что больше не потерпит шуток или оскорблений. В октябре 1644 года он вызвал брата Уильяма Крофтса, конюшего Генриетты Марии, на дуэль. Во время поединка Крофтс начал дурачиться, размахивая большой струей воды, тогда взбешённый Хадсон выстрелил ему прямо в лоб. Смерть Крофтса стала катастрофой для карлика. Дуэли во Франции были вне закона и Хадсона приговорили к смертной казни. Но Генриетта Мария вступилась за своего любимца и он был отправлен обратно в Англию. Хадсон оказался на корабле, захваченном берберийским пиратами, и пробыл в рабстве в Северной Африке двадцать пять лет. Неизвестно, как именно он сумел освободиться, но через несколько лет после возвращения в Англию карлик всё-таки оказался в тюрьме, когда начались преследования католиков. Спустя четыре года его освободили и он умер в 1682 году при неизвестных обстоятельствах.

Вскоре Генриетта Мария начала понимать, что собрать деньги в Париже ей удасться не быстрее, чем в Гааге, но, несмотря на то, что парижские и лондонские газеты, доходившие до Франции, писали о поражениях её мужа, королева и Джермин трудились неустанно. В свой черёд, Карл I тосковал по жене, о чём свидетельствует его письмо к ней от 11 января 1645 года:

-И, милое сердце, ты можешь быть уверена, что нет такой опасности, которую я бы не смог пережить, или такой боли, которую я бы не смог вынести, только бы наслаждаться твоим обществом.

Наконец, король решился расстаться со своим старшим сыном и, дабы обезопасить его, в марте отправил принца Уэльского из Оксфорда в сопровождении лорда Беркшира на запад в надежде, что тот скоро присоединится к матери. Однако весна, которую королева-изгнанница ждала с таким нетерпением, принесла ей череду бедствий: она простудилась и у неё случился рецидив, голландцы отказались пропустить войска, собранные герцогом Лотарингии для службы английскому королю, а собранных денег хватило бы разве «для покупки комнатных драпировок, чем для ведения войны». Узнав о болезни жены, Карл I поспешил написать Джермину 24 апреля 1645 года из Оксфорда:

-Гарри… пишу это тебе не для того, чтобы извинить мои страдания, а чтобы облегчить её, чтобы она знала, но не беспокоилась о моей доброте. Я полагаюсь на Вашу осмотрительность в том, когда Вы передадите ей моё письмо или по какому-либо другому делу, чтобы в первую очередь позаботиться о её здоровье, а затем о моих делах.

Лучшие врачи Франции поспешили пустить Генриетте Марии кровь, но в третий раз за двенадцать месцев она неожиданно выздоровела, находясь «на волосок от смерти».

«Моё дорогое сердце, – писала она мужу. – Это письмо только для того, чтобы заверить Вас, что Богу всё ещё угодно оставить меня в этом мире, чтобы я оказала Вам некоторую услугу, и что, за исключением сильной простуды, которая настигла меня после моей лихорадки и моей старой болезни, я чувствую себя вполне сносно. Врачи вселяют в меня надежду, что весна исцелит меня наилучшим образом, но чего я желаю превыше любви, которую испытываю к жизни, это увидеть Вас снова перед смертью, потому что единственное, что беспокоило меня во время моей болезни, – это то, что я умру вдали от Вас, в остальном меня это не слишком волнует. Я надеюсь, что Он ещё раз подарит мне эту радость (которой я жду с большим нетерпением). Я обратилась к Джермину, чтобы он написал тебе это, не имея возможности сделать это самой. Прощай, моё дорогое сердце.

Париж, 17 мая 1645 года».

Сокрушительное поражение армии Карла I в битве при Нейзби два месяца спустя положило конец её надеждам на воссоединение с мужем. Однако Генриетта Мария не сдавалась и заявила:

-Это бедствие должно ускорить оказание помощи со стороны Франции.

И нашла утешение в неизменной доброте Анны Авсрийской, а также в серии блестящих побед, одержанных лордом Монтрозом в Шотландии. Но в тот самый день, когда она приказала петь «Те Деум» в честь него, Монтроз потерпел поражение при Филипхофе. Двумя днями раньше принц Руперт за деньги сдал Бристоль врагам, поступок, за который Карл I так его и не простил до конца жизни.

14 июня, в день битвы под Нейзби, в Рим прибыл лорд Кенелм Дигби, посланник Генриетты Марии, чтобы поздравить с восшествием на престол нового папу Иннокентия Х и попросить у него помощи для короля Англии. Новый понтифик встретил его хорошо и согласился дать 20 000 дукатов. Поэтому отказ Карла I отречься от Англиканской церкви, как того требовали папа и Мазарини, вызвал протесты, мольбы и почти гнев со стороны его жены. Генриетта Мария даже послала к нему Давенанта, чтобы изложить свои пожелания по этому поводу, но король с жестокостью, которую он не часто проявлял, выгнал незадачливого поэта, намекнув, что больше никогда не хочет его видеть. Когда же известие о поражении Карла I при Нейзби распространилось по всей Европе, ему почти перестали доверять. Масло в огонь подлили захват и публикация личной переписки королевской четы, из которой следовало, что он находился под каблуком у жены. Между тем присутствие рядом с ней Джермина, чьё огромное влияние на неё было общеизвестно, свидетельствовало, по утверждению писательницы Генриетты Хейнс, «не в её пользу ни у крайних католиков, которым он не нравился как еретик, ни у французов, которые справедливо считали его человеком посредственных способностей».

Таким образом, Иннокентий Х, как и до него Урбан VIII, не оказал существенной помощи Карлу I. Позже Ринуччини, посланник святого отца, злобно заявил:

-От королевы Англии мы не должны надеяться ни на что, кроме предложений, наносящих ущерб религии, поскольку она полностью в руках Джермина, Дигби и других еретиков.

С наступлением мёртвого сезона в Париже Генриетта Мария переехала в замок Сен-Жермен, который Анна Австрийская щедро предоставила ей на летнее жительство. В последний день июля королева-регентша ужинала там с золовкой, вернувшись в Париж, а Мазарини тоже обещал прибыть туда через два дня.

-Он изъявлял желание хорошо служить королеве (Генриетте Марии), - написала Джермин своему другу Джорджу Дигби (племяннику Кенелма), который находился с королём в Оксфорде, - и теперь я вижу, что оно снова возникло у него, поскольку мы в этом нуждаемся.

Тем не менее, наученный опытом не слишком доверять обещаниям кардинала, он добавил, что его собственную боль (из-за поражения при Нейзби) уменьшило то, что напрасные ожидания не несут большой опасности:

-Потому что, если бы у нас ничего не было в этом мире, я не видел бы никакого способа вылечиться в том состоянии, в котором мы находимся.

В свой черёд, 4 августа Джордж Дигби оптимистично ответил Джермину: то, что королева стойко переносила свои невзгоды, «было предсказанием удачи», и выразил надежду, что она наверняка сможет заручиться поддержкой Франции, поскольку интерес этой страны заключается в том, чтобы уравновешивать обе стороны.

Хотя пенсия, которую Генриетта Мария получала, была достаточно велика, она посылала своему мужу больше денег, чем могла себе позволить. Потому беженцы-роялисты, группировавшиеся вокруг неё, могли рассчитывать только на сочувственные слова и пустяковые сувениры. Недовольство её двора росло и однажды королева должна была выйти из комнаты, чтобы прекратить шумный спор из-за денег между Перси с одной стороны и Джермином с капитаном Уотсом с другой, которые фактически обнажили шпаги в её приёмной. В течение нескольких месяцев после её приезда, по словам её племянницы, Великой мадемуазель, «её сопровождали, как и подобает королеве: множество фрейлин…, лакеи, кареты и охрана. Однако мало-помалу всё это исчезло, и вскоре ничто так не свидетельствовало о потере ею достоинства, как её жалкая свита».

– В её плачевном состоянии, – добавляет дочь Гастона, – самым большим удовольствием для неё был преувеличенный рассказ о своём прошлом процветании – о сладости жизни, которую она вела в Англии, о красоте и совершенстве этой страны, о развлечениях, которые она получала, и, прежде всего, о великолепных качествах её сына, принца Уэльского. Она выказала такое желание, чтобы я увидела его, что я догадалась о её намерениях, и то, что последует дальше, покажет, ошиблась ли я в своих заключениях.

Генриетта Мария действительно обдумывала преимущества брака между гордившейся своим богатством Великой мадемуазель и любимым старшим сыном с целью использовать её состояние в интересах роялистов. Однако та мечтала выйти замуж за овдовевшего Филиппа IV и стать королевой Испании. Между тем Генриетта Мария очень беспокоилась о принце Уэльском, который на протяжении вот уже семи месяцев был разлучен со своим отцом. Она попыталась в письме убедить мужа приказать принцу присоединиться к ней и одновременно отправила весточку леди Далкейст в Эксетер с просьбой привезти к ней младшую дочь. Однако судно, перевозившее её письма, было захвачено недалеко от Дартмута. Капитан, которому они были доверены, попытался было выбросить их за борт, но письма достали из воды и опубликовали по приказу парламента.

Ближе к концу 1645 года даже бесстрашная Генриетта Мария призналась своему брату, герцогу Орлеанскому:

– Положение моих дел в Аглии, как Вы знаете, настолько плачевно, что я не ожидаю ничего, кроме полного разорения, если Франция не поможет нам.

Она попросила брата использовать своё влияние на Анну Австрийскую и кардинала Мазарини, чтобы часть французских войск, возвращавшихся на зимние квартины из Испании, отправили в Англию. Тем не менее, Мазарини не захотел выделить для неё ни людей, ни денег.

Ей сообщили, что всё, что французское правительство могло для неё сделать, это разрешить ей собирать налоги в стране (а Генриетта Мария была настолько бедна, что считалось, что она не воспользуется разрешением) и обратиться к духовенству Франции от имени нужд короля Англии. Но вскоре королева воспрянула духом: Мазарини, несмотря на свои официальные отказы, тайно отправил ей значительную сумму денег, она также ожидала многого от крепнущей дружбы с Мишелем д’Эмери, заместителем казначея и одним из богатейших людей Франции. Однако вскоре тот убедил Мазарини уменьшить Генриетте Марии пенсию под тем предлогом, что большую часть денег она всё равно отсылает мужу. Д’Эмери немало попил крови и у Кристины, когда ещё при Ришельё был назначен послом в Турин и пытался сделать Савойю придатком Франции. Таким образом, этот офранцуженный итальянец сыграл роковую роль в судьбе обеих сестёр.

Генриетта Мария так и не смогла убедить Мазарини пойти на открытый разрыв с парламентской партией в Англии, силу которой он начинал ценить.

-Я не нашла способа привлечь Францию в Ваших интересах так решительно, как я ожидала, - с грустью написала она Карлу.

Поэтому в начале нового 1646 года она в отчаянии обратилась к плану, который до сих пор отвергала – о союзе с Шотландией. Таким образом, Карл I начал в Оксфорде роковые переговоры.

– Что касается шотландцев, - писал он жене, –я обещаю тебе приложить все возможные усилия и усердие, чтобы договориться с ними, потому что ценой будет отказ от Англиканской церкви, с которой я не расстанусь ни при каких условиях. Ибо, уверяю тебя, я практически не вижу разницы между созданием просвитерианского правительства и подчинением Римской церкви. Поэтому разбирайся в этом деле сама…

Тем временем французский двор устроил грандиозные торжества по случаю визита юного Людовика ХIV в парламент. Кроме того, в Пале-Рояле был дан великолепный бал в честь Марии Гонзага, королевы Польши. Генриетта Мария не могла отказаться от приглашения на празднества, в то время как Карл I готовился к отъезду на север и 4 апреля сообщил жене, что шотландцы прислали за ним лошадь, которая должна была отвезти его в Харбор. Наконец, король, несмотря на уговоры своих советников, покинул Оксфорд и 24 мая прибыл в лагерь шотландцев в Ньюарке.

В это время Эдвард Хайд доставил принца Уэльского на остров Джерси, губернатором которого ещё в прошлом году король назначил Джермина. Генриетта Мария настойчиво требовала, чтобы её старшего сына тайно перевезли к ней в Париж. Свои страхи и надежды она доверила только сестре Кристине:

-Я думаю, что он скоро будет здесь. Нелегко видеть, как его изгнали из его страны, но утешением будет, если Бог вернёт его мне… поскольку он имеет для меня такое большое значение, что пока он у меня в безопасном месте, я никогда не отчаюсь в наших делах.

-Кроме того, - откровенно добавляет она, - должна признаться, что он мой любимчик.

Но тут в дело неожиданно вмешался Джордж Дигби, после поражения при Нейзби сбежавший в Ирландию. Там у него возник план поставить во главе роялистского движения на Острове наследника престола. С этой целью в апреле он приплыл с двумя фрегатами на Джерби в надежде заманить принца на борт корабля. Тем не менее, Эдвард Хайд, посвящённый в этот план, отговорил его от похищения наследника и Дигби отправился в Париж, чтобы заручиться согласием Генриетты Марии. Он надеялся на своё влияние на королеву, которая ещё в прошлом году написала ему:

-Что касается меня, то я виновата только в одном – я хороший друг, и думаю, что Вы знаете это.

Дигби действительно это знал, но когда он прибыл в Париж со своим планом, королева усомнилась, в своём ли он уме. В свой черёд, Мазарини, узнав обо всём, предложил свой план: Генриетта Мария должна отправить своего посла в Лондон, чтобы предъявить ультиматум мятежникам, и, когда те наверняка отклонят его, объявит от имени принца Уэльского им войну, в то время как тот, оказавшись на французской земле, получит в своё распоряжение достойную его армию. Таким образом, Дигби приехал с одним планом, а уехал с другим. В свой черёд, Карл I приказал жене немедленно послать за их старшим сыном, и Джермин с многочисленной свитой отправился вслед за своим другом на Джерси. Даже при таких обстоятельствах в Совете принца разгорелся горячий спор, но когда юноша продемонстрировал решимость подчиниться приказу матери, его советники, кроме одного, решили остаться на острове, чтобы посмотреть, как дальше будут разворачиваться события. Это было актом недоверия не только к королеве, но и к Джермину, который предлагал за большую сумму передать Джерси французам.

По словам Хайда, принцу был оказан во Франции весьма скромный приём:

-Трудно поверить, с каким неуважением отнеслись к нему.

Лето 1646 года выдалось чрезвычайно жарким. Анна Австрийская удалилась в Фонтенбло, где со своими фрейлинами совершала прогулки по парку или купалась в реке с маленьким королём, одевшись в специальный костюм из серого льна, из-за чего её «честь не пострадала», по словам госпожи де Мотвиль. Так как все придворные кавалеры старше шестнадцати лет отправились сражаться во Фландрию, известие о прибытии принца Уэльского в Сен-Жермен вызвало переполох при «женском дворе». Но когда Генриетта Мария прибыла с сыном в Фонтенбло, то обнаружила, что дворец пуст. Оказалось, что Мазарини хотя и не возражал против приезда принца во Францию, в то же время не хотел торжественной встречей заранее раздражать английский парламент, желая представить всё просто как дружеский визит к родственникам.

Сделав вид, будто ничего не произошло, Генриетта Мария поинтересовалась, в каком направлении уехала регентша и последовала тем же маршрутом. На одной из прямых дорог, пересекавших лес Фонтенбло, гости, наконец, догнали французский двор. Свита Анны Австрийской с нескрываемым интересом наблюдала за тем, как из запылённой кареты появилась сначала знакомая фигурка английской королевы, за которой следовал высокий молодой человек. Генриетта Мария представила сына сначала королю Франции, а потом – его матери, которая, обняв Карла, представила его Великой мадемуазель. Последняя, как и госпожа де Мотвиль, оставила в своих мемуарах свои первые впечатления от принца. Но если подруга Анны Австрийской пишет, что наследник английского престола был хорошо сложен, а смуглый цвет его лица превосходно сочетался с прекрасными чёрными глазами, и что только рот у него был большой и некрасивый (как у матери), то племянница Генриетты Марии выказала меньший энтузиазм:

– Ему было всего шестнадцать или семнадцать, но он был довольно высок для своего возраста. У него было благородное лицо, чёрные волосы, смуглый цвет кожи, в общем, довольно приятная внешность.

Но тут дамы обнаружили, что хвалёный сын Генриетты Марии ни слова не знает по-французски, а это было крайне неудобно. По прибытии во дворец маленький король предложил руку королеве Англии, в то время как принц молча сделал то же самое в отношении Анны Австрийской. Трёхдневный визит, однако, прошёл благополучно. Генриетта Мария нашёптывала племяннице, что её сын нашёл в своей кузине именно тот тип женщины, который ему больше всего нравился, и был, якобы, в отчаянии из-за покойного императора, так как опасался, что мадемуазель де Монпасье выдадут за него замуж.

– Я выслушала всё, что она сказала, – прокомментировала надменная блондинка, – но не придала её словам большой веры…Я не знаю, было бы лучше, если бы принц говорил сам за себя.

В то же время его советники считали, что принцу Уэльскому было бы безопаснее на Джерси, где он жил до того на протяжении двух месяцев, чем во Франции. Тем не менее, он не мог ослушаться матери, так как отец приказал ему повиноваться ей «во всём, кроме религии, относительно которой, я уверен, она не побеспокоит Вас». Генриетта Мария велела сыну ухаживать за Великой мадемуазель, хотя принц считал её вульгарной.

Шотландская армия увезла Карла I в Ньюкасл. В письмах он жаловался, что ему не разрешают выбирать слуг и общаться с друзьями. Правда, король ещё пользовался подобием свободы, «и он и его придворные могли свободно выезжать за границу и играть в мяч на Щитовом поле, без стен». Но это продолжалось только до тех пор, пока шотландцы надеялись, что он подпишет с ними соглашение о пресвитерианской церкви. Тем временем трое королевских детей продолжали оставаться в Лондоне во власти парламента: тринадцатилетний Джеймс, герцог Йоркский, шестилетний Генрих, герцог Глостерский, и десятилетняя принцесса Елизавета.

Наибольшие тревоги королевы были связаны с её младшей дочерью. Услышав, что Эксетер подвергся нападению, она отправила укоризненное письмо леди Далкейт, хотя последняя делала всё, что могла. Маленькую Генриетту тайно вывезли в Фалмут, в замок Пенденнис - одну из последних крепостей, оставшихся верных королю Карлу I. Там состоялась единственная встреча принцессы с отцом: король приехал в замок 26 июня, поцеловал малышку и приказал окрестить её в местной церкви в соответствии с английскими законами.

После захвата города леди Далкейт разрешили переехать с её подопечной в Оутленд. Но вскоре эта дама узнала, что ей собираются дать отставку, а принцессу отправить Лондон, чтобы маленькая Генриетта разделила заточение со своими братьями и сестрой. Тогда леди Далкейт решилась на смелый шаг. В пятницу, 25 июля 1646 года, она переоделась в рваньё, подложила на спину льяную ткань, чтобы скрыть свою величественную осанку, и отправилась пешком на побережье по видом жены своего камердинера да Шамбра, своего единственного спутника. Ребёнка же «супруги» называли «Пьером». Однако девочка доставила им немало волнения, когда в порту презрительно одёрнула на себе убогую одежду и заявила:

– Не Пьер. Принцесса!

К счастью, окружающие ничего не заподозрили и семья французских голодранцев благополучно поднялась на борт пакетбота «Кале». Об окончании этой романтической истории рассказывает капуцин Киприан де Гамаш, который был вместе с королевой, когда пришла весть о побеге леди Далкейст с маленькой принцессой.

Генриетта Мария, по его словам, сразу отправила экипаж, чтобы привезти в Сан-Кёр «её драгоценный залог, который она так счастливо сохранила среди стольких ужасных опасностей. О, радость! О, безграничное утешение для сердца королевы! Она обнимала, она прижимала, она целовала снова и снова этого королевского младенца… Много благодарностей она воздала Богу за эту милость, и… она решила с милостью Божьей воспитать её (принцессу) в католической римской религии и предпринять все усилия, чтобы получить на то согласие короля».

Теперь королева получила возможность общаться с двумя из своих шестерых детей. Её тёзка Генриетта, которую она видела в последний раз пятнадцатидневным младенцем, превратилась в хорошенькую двухлетнюю девочку с великолепным цветом лица, тёмно-синими глазами и золотисто-каштановыми кудрями. Серьёзный молчаливый принц Уэльский нашёл этот сгусток живой ртути забавным и дал ей прозвище «Минетта» («Маленькая киска»).

Тем временем принц продолжал выполнять возложенную на него матерью обязанность и следовал за Великой мадемуазель как тень. Перед празднеством, устроенным в честь её племянницы, Генриетта Мария помогала одевать её, в то время как её сын держал рядом факел. Как только Анна Мария Луиза подъехала к Пале-Рояль, Карл уже ждал её на ступеньке, чтобы помочь выйти из кареты. После чего последовал за ней в комнаты, где Великая мадемуазель поправила перед зеркалом причёску, причём принц снова держал перед ней факел. В это время принц Руперт, который присоединился к принцу Уэльскому в Париже, сообщил дочери Гастона:

– Мой кузен понял всё, что Вы сказали!

В своих мемуарах принцесса отметила это как нечто экстраординарное, так как считала, что Карл не знает ни одного французского слова.

– Моё платье, – продолжает она, – всё было усыпано бриллиантами и отделано букетами гвоздик, чёрных и белых. На мне были все драгоценности короны, а также те, которые тогда ещё принадлежали английской королеве. Никто не был одет в тот день более великолепно, чем я, что позволило мне получить множество комплиментов от поклонников, которые…говорили о моей прекрасной фигуре, моей грациозной осанке, белизне моей кожи и блеске моих светлых волос. Они утверждали, что это украшает меня больше, чем все драгоценности, которые сверкали на мне.

Вслед за итальянской комедией последовал бал. Над всеми возвышался трон с тремя ступенями и балдахином, но ни маленький король, ни принц Уэлский не захотели его занять, уступив это место Великой мадемуазель. Что же касается Карла, то он улёгся внизу трона, как Гамлет у ног Офелии. Однако, глядя на него сверху вниз «не только глазами, но и сердцем», Анна Мария Луиза решила, что он достоин лишь жалости:

– Я понимала, что император (её предполагаемый жених) не был ни молодым, ни галантным мужчиной, но правда заключалась в том, что я больше заботилась о своём положении, чем о внешности своего поклонника. Я помню, что на этом балу…королева Англии заметила, что я смотрю на её сына с некоторым пренебрежением. Когда она узнала причину этого, то упрекнула меня и сказала, что моя голова забита только императором. Я защищалась, как могла, но на моём лице читались все мои чувства, так что стоило только взглянуть на него, чтобы всё понять.

На второй день нового 1647 года, когда в Париже было так весело, Карл I написал жене:

– Я должен сообщить тебе, что теперь мне объявили, кем я был на самом деле с тех пор, как попал в эту армию, а именно пленником.

Шотландский парламент, поняв, что король не намерен принимать пресвитерианство, приказал своей армии покинуть Ньюкасл, получив 30 января из Лондона первый взнос из суммы, обещанной за короля. Группа представителей английского парламента препроводила Карла I в Холмби-Хаус в Нортгемптоншире.

Утром 2 июня корнет Джойс, бывший портной, прибыл в Холмби с пятьюстами всадниками. Выйдя на лужайку, король попросил его показать приказ об его отъезде, на что Джойс молча указал на солдат за своей спиной.

– Это самый справедливый указ! – заметил Карл I.

В Беркшире ему разрешили свидание с тремя детьми, которое произвело гнетущее впечатление на генерала Кромвеля, бывшего свидетелем этой сцены. Тем временем некоторые члены парламента требовали, чтобы король предстал перед судом, а другие – его смерти.

Все письма Генриетты Марии к мужу были перехвачены и все её усилия помочь ему ни к чему не привели.

-Её планы, при всей их изобретательности, проваливались один за другим, потому что она была неспособна понять условия, в которых работала, или прочесть мотивы и характеры людей, с которыми ей приходилось иметь дело, - считает писательница Генриетта Хейнс.

Теперь уже всем было ясно, что Мазарини было выгодно ослабление Англии, пока он не разобрался с Испанией. В то же время при дворе английской королевы в Лувре всё было не так гладко. Принц Уэльский, освободившись от обязательных ухаживаний за Великой мадемуазель, удалившейся на время в монастырь, испытал очередное разочарование после того, как ему не то что не предоставили армию, но и запретили служить во французских войсках. В то время как немногие придворные Генриетты Марии продолжали скрашивать скуку тем, что затевали шумные ссоры между собой. Лорд Кенелм Дигби получил вызовы одновременно от лорда Уилмота и принца Руперта и заодно поссорился с Джермином, выступившим в роли миротворца. Пришлось вызвать королевскую гвардию, чтобы утихомирить англичан.

Лорд Монтроз, оставивший Шотландию по приказу своего короля, был поражён атмосферой Лувра до такой степени, что когда Генриетта Мария предложила его подруге Лилиас Нейпир стать её фрейлиной, он презрительно ответил:

– Никто из людей, обладающих честью и добродетелью, в том числе, женщина, не позволил бы себе жить в таком непрстойном…месте.

Весной 1647 года, узнав о смерти принца Оранского, Генриетта Мария решила снова отправиться в Голландию. Когда-то она покинула эту страну с явным облегчением, и, в надежде никогда её больше не увидеть, заявила:

– Это неподходящее место для человека, у которого едва хватает терпения.

Теперь же у неё появился отличный повод отправиться туда в гости: её дочь, пятнадцатилетняя Мэри, надеялась вскоре стать матерью. Но в октябре королева получила заявление от голланских штатов:

– Если единственной целью поездки Вашего Величества является желание присутствовать при родах принцессы Оранской, Вы можете избавить себя от лишних хлопот.

Оказалось, что у её старшей дочери произошёл выкидыш.

В начале 1648 года во Франции тоже началась гражданская война, известная как Фронда (от слова «праща»), потому что 7 января возмущённые повышением налога торговцы забросали сторонников Мазарини камнями. Тем не менее, Генриетта Мария, нисколько не обеспокоённая слухами о беспорядках на улицах Парижа, покинула Сен-Жермен, но не стала останавливаться, как обычно в Лувре, а удалилась в монастырь кармелиток в предместье Сен-Жак. Заложив последние драгоценности, она собрала 30 000 фунтов стерлингов для своего сына принца Уэльского, чтобы помочь ему спасти отца. 29 июня 1648 года Генриетта Мария попрощалась с ним. Карл отправился в голландский порт Хелвоэтслуис, где его ждали брат, герцог Йоркский, бежавший из Англии, и часть флота, выступившая против парламента. Теперь под его началом оказались 17 кораблей. Присоединившийся к флоту принц Руперт предлагал использовать его для освобождения короля, заключённого на острове Уайт. Но племянника Карла I никто не слушал.

В мае шотландцы направили приглашение принцу возглавить их армию для завоевания юга. Уэльс тоже вооружался. Леди Карлайл написала своей бывшей госпоже, что заложила своё жемчужное ожерелье, чтобы поддержать роялистов. Но если Генриетта Мария не слишком доверяла своей бывшей подруге, то когда граф Холланд, «намереваясь искупить свои прежние поступки новой более основательной дружбой», снова предложил ей свои услуги, королева решила принять их. К Холланду был направлен Джермин, возобновивший свою прежнюю с ним дружбу и предложивший ему от имени королевы его прежнюю должность. Вместе с ним и молодым герцогом Бекингемом они собрали 400 человек для попытки захватить Лондон, но 4 июля были разбиты и вынуждены были отступить. 16 июля оставшиеся 200 человек были настигнуты в Сейн-Неотсе и вновь разбиты. Холланда захватили в плен, Фрэнсис Вильерс, брат Бекингема, расстался с жизнью, сам герцог бежал в Голландию вместе с Джермином.

Июльским днём госпожа де Мотвиль и мадемуазель де Бомон навестили английскую королеву в монастыре, где почти четверть века назад она провела день перед своей свадьбой. Посетительницы нашли Генриетту Марию в маленькой комнате, где она писала и запечатывала письма, по её уверению, чрезвычайной важности. Закончив свои дела, королева повернулась к гостьям и, показав им маленькую золотую чашечку, из которой привыкла пить, с горечью призналась:

– Прошу вас, поверьте, что это всё золото, которое у меня есть в этом мире.

После чего добавила, что если её сын потерпит поражение, она хотела бы умереть вместе с ним, а пока будет продолжать «делать всё возможное всеми возможными способами и средствами, чтобы помочь ему».

Однако флот принца Уэльского не был готов выйти в море из-за недостатка продовольствия и вооружения, которые он надеялся восполнить с помошью зятя Вильгельма II Оранского. Наконец, когда в августе принц добрался до Даунса, то узнал, что шотландская армия была рассеяна 17 – 18 августа в битве при Престоне войсками Оливера Кромвеля, а её предводитель герцог Джеймс Гамильтон попал в плен. Спустя шесть месяцев Гамильтон и Холланд были приговорены в Лондоне к смертной казни через обезглавливание. Таким образом, «самый красивый мужчина в Англии» сполна расплатился за своё двойное предательство. Что же касается пятидесятилетней Люси Перси, то она отделалась заключением в Тауэре. Там леди Карлайл провела около полутора лет. Говорили, что ей было обеспечено достойное проживание, на обед подавали дичь, вино и десерты, а светские друзья могли навещать её.

Принцу Уэльскому ничего не оставалось, как вернуться в Голландию. Однако Генриетта Мария не сдавалась и продолжала трудиться в надежде на возвращение сына в Шотландию. Но в это самое время он встретил в Гааге красавицу Люси Уолтер, любовницу полковника Роберта Сидни. Между ними завязался страстный роман и старший сын Генриетты Марии не был намерен в ближайшее время покидать Голландию. Поэтому советник принца Эдвард Хайд написал королеве из Гааги, что лично он не видит больше перспектив в шотландской экспедиции. Узнав об этом, Джермин прозорливо заметил ему:

-Королева в данном случае не даст Вам ответа.

Впрочем, флот принца всё равно был блокирован в Хелвоэтслуисе английской эскадрой и голландскими кораблями и не смог бы выйти в море. Командование взял на себя Руперт. Узнав об этом, Карл I написал ему:

-Для оплаты наших долгов необходимо захватывать торговые суда парламента.

Но для этого нужно было сначала покинуть гавань. Руперт заложил драгоценности своей матери Елизаветы Стюарт. Это позволило ему полностью снарядить два корабля, которые незаметно проскользнули между флотилиями и захватили в море два приза. Продажа захваченных судов дала Руперту возможность снарядить уже эскадру и поднять паруса 21 января 1649 года. Пользуясь непогодой, он вместе со своим братом Морисом вырвался в море и повёл корабли в Ирландию, чтобы там при поддержке местных католиков во главе с графом Ормондом продолжить сопротивление. Так началась одиссея Руперта, продлившаяся четыре года и стоившая ему очень дорого. Судьба привела его в ряды корсаров и купцы Бристоля жаловались:

-Ни одно судно не может войти в Ла-Манш без риска быть захваченным!

Где только не носило принца! Он побывал в Португалии, на Азорских островах, в Мавритании, на Антильских и Виргинских островах. Наверняка Руперт звал с собой и Джермина, но последний (несмотря на мечту о Мадагаскаре) считал, что его место рядом с Генриеттой Марией.

С началом Фронды французское правительство перестало выплачивать королеве Англии пенсию, так что она даже не смогла рассчитаться со слугами своего сына. Одна из умеренных газате 26 декабря сообщила, что Генриетта Мария вернулась в Лувр после нескольких месцев, проведённых в молитвах:

– Она не выглядит удручённой нынешним положением короля, её мужа, в Англии, и всё же, как говорят её дамы, её ночи более печальны, чем обычно.

- На протяжении восьми лет французский двор не мог оказать изгнанницам действенной помощи, — пишет французский писатель Ги Бретон в своей книге «Женщины и короли». — Зимой в их квартире было так холодно, что Генриетта все дни напролёт оставалась в постели, а вся её пища состояла из нескольких сваренных в воде овощей. Чтобы как-то прожить, английская королева продавала свои платья, драгоценности, мебель…

В один из последних дней старого года будущий кардинал де Рец, один из лидеров Фронды, оптравился в Лувр, чтобы посмотреть, как поживает Генриетта Мария. Он нашёл её сидящей возле кровати в комнате, где не было другой мебели. В этот момент из-под одеяла высунулась головка четырёхлетней девочки.

– Как видите, я составляю компанию своей Генриетте, – спокойно произнесла королева. – Я не позволила бедному ребёнку встать сегодня, потому что у нас нет огня.

Расчуствовавшийся Гонди немедленно отправил её дрова и еду из собственного дворца и в тот же день произнёс страстную речь в парламенте, описав, в каком состоянии он нашёл дочь и внучку Генриха IV. В результате Генриетте Марии и её умирающим от голода слугам было выделено пособие в размере 40 000 ливров. Впрочем, Анну Австрийскую трудно винить в жестокости, так как в то время она была занята собственными проблемами, собираясь бежать ночью в Сент-Жермен.

Рождество 1648 года выдалось в Лондоне морозным, когда Карла I перевели из мрачного замка Херст в Виндзор перед судебным разбирательством. В то время как Париж, по словам госпожи де Мотвиль, напоминал Венецию, ибо Сена разлилась и люди передвигались по улицам в лодках. В тот самый день, 6 января 1649 года, когда парижане проснулись и обнаружили бегство своего короля, Генриетта Мария написала Гриньяну, французскому послу в Лондоне:

– Положение, в котором оказался король, не позволяет мне увидеть его с помощью тех способов, на которые я прежде надеялась. Именно это привело меня к решению потребовать у обеих палат и у генерала их армии паспорт, чтобы приехать и повидаться с ним в Англии.

Де Гриньян честно выполнил свой долг, но после дебатов в палате общин было решено, что документы, переданные французским послом для получения паспорта Генриетты Марии, следует оставить нераспечатанными. Тридцать пять лет спустя последнее обращение королевы к палачам своего мужа было обнаружено всё ещё запечатанным клерком, разбиравшим бумаги в одном из столов парламентской приёмной Вестминстера.

Не получив ответа ни от одного из тех лиц, к которым она обращалась, Генриетта Мария убедила себя, что причиной этого зловещего молчания была блокада Парижа войсками регентши. В конце концов, она решила, что у неё больше шансов узнать новости в Сен-Жермене, чем в осаждённом городе, жители которого были слишком заняты собственными проблемами, чтобы «сильно беспокоиться о том, что может случиться с королём Англии».

Когда её немногочисленные пожитки были упакованы, Генриетта Мария с маленькой дочерью облачилась в плащ с капюшоном для трудного пути по забарикадированным улицам и зимней сельской местности. Но возле сада Тюильри её маленький кортеж был остановлен фрондёрами и ей ничего не оставалось, как вернуться в Лувр.

В один из первых дней февраля госпожа де Мотвиль, оставшаяся в Париже, приехала навестить её. Она обнаружила Генриетту Марию в смешанном состоянии ужаса и облегчения. Заливаясь слезами, та рассказала, что когда её мужа, короля, повели на казнь, у подножия эшафота лондонская толпа освободила его. Госпожа де Мотвиль полагала отвтетственным за эту басню Джермина, который недавно вернулся из Гааги и хотел таким образом подготовить королеву к ожидавшему её удару.

Утром 8 февраля Генриетта Мария отправила доверенного человека к французскому двору, чтобы узнать новости. В тот же день во время ужина её духовнику, отцу Ситриену де Гамашу, шёпотом намекнули, что после вознесения благодарности Богу по окончании трапезы ему следует остаться, дабы предложить духовное утешение королеве в связи с печальными известиями, которые, вероятно, она получит. Хотя Джермин, человек по натуре миролюбивый, избегал сцен, он взял на себя трудную задачу сообщить Генриетте Марии печальную весть. После ужина час прошёл в разговорах на нейтральные темы, в то время как королева с нетерпением ожидала возвращения своего посланца. Пожалуй, она была единственным человеком, который ни о чём не подозревал, в то время как слуги бросали нервные взгляды на сидевшего с несчастным видом Джермина. Наконец, Генриетта Мария устало пожаловалась на опоздание своего гонца. Тогда, собравшись с духом, её камергер сказал:

– Благородный человек, которого Вы послали за новостями, всегда обычно был столь расторопным и верным в исполнении приказов Вашего Величества, что давно бы уже вернулся, если бы новости были хорошие…

-В чём же тогда дело? – спросила королева. – Я ясно вижу, что ты знаешь.

Джермин действительно знал, но даже теперь, стараясь смягчить удар, он открыл ей правду не сразу. По словам капуцина, Генриетта Мария «не ожидала ничего подобного» и удар застал её, как обычно бывает, врасплох.