Три лилии Бурбонов

Глава 9 РЕСТАВРАЦИЯ

Как только благая весть достигла Коломба, в замковом саду сразу зажгли костры. Карл II прислал сообщение матери:

– Наши восторженные подданные едва не разорвали нас на куски!

На следующее утро, встав в пять часов, Генриетта Мария ответила ему:

– Меня тоже едва не убили своей добротой. Вы не можете себе представить, какая здесь царит радость.

Она собиралась на благодарственную мессу в Шайо, а потом – в Пале-Рояль, чтобы и там зажечь костры:

– Я думаю, что у меня будет весь Париж.

Щедро одарив толпу, собравшуюся посмотреть на фейеверк возле дворца, королева-мать закончила этот день балом для своих самых преданных друзей.

– Ни одной свободной минуты для себя ради визитов и дел, – жаловалась она в последующие дни.

Нескончаемая процессия потрёпанных английских роялистов, потерявших всё на службе у покойного короля, потянулась в маленькую деревню, чтобы вознести хвалу матери и сестре Карла II. Нет, они ни о чём не просили, их единственным жеаланием было добраться до Лондона и поцеловать руку нынешнему монарху. Правда, эти дворяне опасались, что теперь им будет трудно добраться до Карла, окружённого новыми друзьями, поэтому хотели лишь добиться королевской аудиенции. Все они получили рекомендательные письма от королевы-матери и её дочери. Кроме того, Генриетта Мария решила отправить Джермина к сыну, чтобы её камергер поговорил с королём о её собственных финансах. К тому времени по Парижу уже вовсю гуляли сплетни о том, что граф Сент-Олбанс был её тайным мужем, точно также, как Анне Австрийской приписывали тайный брак с кардиналом Мазарини. Возможно, это происходило потому, что Генри Джермин до сих пор оставался холостяком. Сейчас ему было уже пятьдесят шесть, его лицо под огромным модным париком казалось багровым, вдобавок, он располнел и страдал подагрой. Подобные сплетни, как известно, ходили и о его тёзке-племяннике, «маленьком Джермине», который, якобы, являлся тайным мужем принцессы Оранской.

Когда Джон Рересби посетил своих трёх кузин в английском монастыре во Франции, те сообщили ему:

– Лорд Джермин внушает королеве благоговейный трепет перед собой!

(Поскольку Генри отвечал за финансы королевы-матери и всегда приносил ей важные вести, то неудивительно, что она встречала его с тревожным выражением лица).

Тем не менее, сэр Джон ответил кузинам:

– Действительно, это очевидно, что Его Светлость проявляет необычный интерес к ней и к её делам, но в то, что они женаты и у них есть совместные дети, я не верю.

Впоследствии, правда, он писал:

– Дело обстояло именно так, как говорили кузины.

Однако что именно убедило молодого баронета, он не указал.

Что касается «благоговейного трепета», то французский писатель Ги Бретон в своей книге «Женщины и короли» приводит следующий эпизод:

-Однажды он (Джермин) закатил две увесистые оплеухи королеве Англии, а та, будучи достойной дочерью своего отца Генриха IV, не осталась в долгу и больно ударила его по ноге.

Интересно, что этот инциндент не имел никаких последствий для фаворита и он продолжал по-прежнему верно служить своей госпоже.

Никаких достоверных документов, подтверждающих его тайный брак с Генриеттой Марией не сохранилось. К тому же, по словам Энтони Адольфа, Джермин «жил и умер протестантом». А после набожности гордость за своё происхождение была одной из главных черт характера «вдовы короля-мученика». Поэтому вряд ли бы она вышла замуж за сына сельского джентльмена и, к тому же, протестанта. Так, услышав, что молодой герцог Бекингем добивается руки её старшей дочери, она заявила:

– Скорее я разорву принцессу Оранскую на куски собственными руками, чем позволю ей унизить своё достоинство!

Что же касается младшей, Генриетты Анны, то ей уже шёл шестнадцатый год, ровно столько, сколько было её матери в день свадьбы с Карлом I. Кроме короля Франции, её руку напрасно предлагали Великому герцогу Тосканскому и герцогу Савойскому. По этому поводу Людовик ХIV насмешливо заметил своему брату:

– Поскольку никто не хочет брать нашу кузину в жёны, это придётся сделать Вам.

На самом деле молодой король не желал видеть Минетту своей невесткой, так как откровенно признавался, что несвободен от традиционного предубеждения против англичан. Ещё за месяц до Реставрации слухи о предстоящем браке между английской принцессой и герцогом Анжуйским дошли до Турина, и Кристина решилась спросить в письме свою сестру, насколько они были обоснованы. На что Генриетта Мария дала неясный и очень осторожный ответ.

– Наконец-то добрый Господь взглянул на нас в Своей милости, – поделилась она вскоре радостью с Кристиной, – и совершил…чудо Реставрации, в одно мгновение изменив сердца людей с яростной ненависти на максимально возможную доброту и покорность, отмеченные, кроме того, выражениями несравненной радости. Я ещё не знаю, что мне делать. Дело не в том, что король, мой сын, не настаивает на моём возвращении. Ещё до отъезда из Голландии он приказал своей сестре найти меня, чтобы уговорить поехать с ней. Я ожидаю, что она будет здесь с минуты на минуту, и надеюсь ещё раз, прежде чем умру, увидеть всю мою семью снова объединённой…

Однако лишь одна мысль о Лондоне пробуждала в королеве-матери мучительные воспоминания. И теперь, когда наступил этот радостный день, который она ждала целые шестнадцать лет, Генриетта Мария вдруг осознала, что по своим привычкам и образу жизни она – истинная француженка, а не англичанка. И ей хочется не жить в роскошном дворце в сыром Лондоне, а греться на солнышке в саду скромного замка Коломб. Ещё одной причиной, удерживавшей её во Франции, было возвращение двора после годичного отсутствия и, вместе с ним, герцога Анжуйского (Месье), за которого теперь она мечтала выдать Минетту.

Вместе с младшей дочерью, Анной Австрийской и Мазарини Генриетта Мария наблюдала за торжественным въездом короля и королевы в Париж с балкона на улице Франсуа Миррона. Девятнадцатилетний герцог Анжуйский на своём белом коне выглядел необычайно красивым, а Людовик ХIV в своей одежде из золота и серебра, ехавший рядом с каретой своей жены, казался просто ослепительным. Инфанта Мария Терезия была одета в чёрное, которое красиво оттеняло её бело-розовое лицо с голубыми глазами и серебристыми волосами. Правда, она отличалась невысоким ростом и, к тому же, у неё уже начали выпадать зубы, тем более, что молодая королева пристрастилась к французским сладостям. Когда же её спросили, испытывала ли она когда-либо привязанность к какому-либо кавалеру при дворе её отца, Мария Терезия простодушно воскликнула:

– Как можно? Там не было никаких королей!

Позже она призналась госпоже де Мотвиль, что с тех пор, как она себя помнит, она была влюблена в портреты своего французского кузена и всегда смотрела на него как на своего суженого. Несмотря на всю свою набожность и чопорность, молодая королева в свою первую брачную ночь поразила своих новых слуг тем, что мгновенно сбросив с себя одежду и даже не взглянув в зеркало, подгоняла их со словами:

– Быстрее! Быстрее! Король ждёт!

Спустя час после прибытия Генриетты Марии в столицу Анна Австрийская приехала к ней по поручению своего младшего сына просить руку Минетты. Теперь радость вдовы Карла I была полной: её младшая дочь станет «Мадам», третьей дамой Франции и хозяйкой дворца Сен-Клу, замков Виллер-Котре и Монтаржи и роскошных апартаментов в Тюильри и Фонтенбло. Тем не менее, она сдержанно ответила:

– Моей дочери оказана слишком большая честь.

После чего добавила, что не преминёт сообщить своему сыну-королю об этом предложении. В свой черёд, Анна Австрийская сообщила, что собирается отправить графа Суассона в Лондон в качестве чрезвычайного посла. На следующий день Минетта поставила в известность об этом сватовстве Карла II.

- Уверяю Вас, что Ваша сестра ни в коей мере не сожалеет, а что касается Месье, то он по уши влюблён и с нетерпением ждёт Вашего ответа, - в свой черёд, написала Генриетта Мария сыну в Лондон.

Спустя два дня Филипп приехал со своим старшим братом и невесткой, чтобы взять Генриетту Анну на прогулку. При этом брат короля, казалось, был очарован Минеттой. Потом своим визитом двух Генриетт удостоил и Мазарини. Спустя несколько дней Месье дал в своём замке Сен-Клу бал, который открыл вместе со своей английской кузиной, а кардинал устроил грандиозное празднество в честь помолвки.

Если верить Великой мадемуазель, то одновременно её тётка предприняла последнюю попытку осуществить свой давний план женитьбы Карла на его кузине. С этой целью Генриетта Мария, якобы, подослала к ней госпожу де Мотвиль. Последней было приказано сказать, что королева-мать больше, чем прежде, желает этого брака, и что английский король в своём письме поручил ей начать переговоры. Неизвестно, кто привирал, Анна Мария Луиза или её тётка, но Карл II в марте 1660 года упомянул в письме о своём отвращении к этому браку. Однако Великая мадемуазель, вероятно, ещё питала надежды на английский трон. По её словам, она насмешливо поинтересовалась у госпожи де Мотвиль:

-Таким образом, брак (короля) с Гортензией (Манчини) не состоится? Ведь пока королева Англии питала на него надежды, она не обращала на меня внимание.

После чего, внимательно выслушав посланницу, дочь Гастона (опять же по её утверждению) сказала:

-Я отказала королю в дни его невзгод и поэтому не приму его предложение, сделанное во время процветания, потому что тем самым предоставила бы ему возможность упрекнуть меня в прежнем отказе.

В любом случае Генриетта Мария должна была подумать о проекте нового брака для своего сына-короля. По словам госпожи де Мотвиль, она снова подумала о племяннице Мазарини. Причём Джермин и Монтегю, вроде бы, поддержали её в этом, так как «трон Карла был ещё таким ненадёжным».

Между тем идея, чтобы королева-мать и принцесса Оранская приехали вместе во Францию исходила вовсе не от Карла II, а от самой Мэри. Прежде чем поселиться при дворе брата, она снова хотела насладиться последними новинками парижской моды и галантными ухаживаниями кавалеров французского двора. В то же время прибытия в Англию самой непопулярной там женщины король ожидал без особого восторга и поэтому вызвал принцессу Оранскую в Лондон первой прямо из Голландии. Ради брата Мэри согласна была пожертвовать Парижем, но как быть с матерью?

– Я сообщила ей о твоём решении послать за мной…не откладывая, тем, что мне не терпится уехать отсюда, – написала принцесса Оранская королю. – Ведь самым большим наказанием в этом мире для меня было бы провести остаток своей жизни в Голландии.

20 сентября Мэри отправилась в Брилл в сопровождении вице-адмирала Англии, который был отправлен с шестью военныи кораблями и двумя фрегатами, чтобы доставить её на родину. Тем не менее, принцесса Оранская чувствовала себя подавленной: она вдруг испугалась, что в её отсутствии с её единственным ребёнком может что-то случиться. В свой черёд, Генриетта Мария холодно написала сыну:

– Если бы ты сообщил мне о своём желании раньше, оно было бы точно выполнено.

Вдобавок, после того, как Мэри вступила на борт корабля, она узнала новость, окончательно выбившую её из колеи: скончался её брат герцог Глостерский.

Когда 2 мая Карл II высадился в Дувре со своим младшим братом, тот, единственный, тактично воскликнул:

– Боже, храни генерала Монка!

Другие же все кричали:

– Боже, храни короля!

Поначалу Генри счастливо устроился в Англии, тем более, что ссора с матерью только усилила его популярность. Высокий, худощавый двадцатилетний солдат с голубыми глазами, он был также не «бесчувственен к женским чарам». Вдобавок, этот принц был не так ленив, как его брат-король, и более приветлив, чем герцог Йоркский. Осенью 1660 года в Лондоне свирепствовала чума, и когда герцог Глостерский тоже заразился, это не вызвало особого удивления. 12 сентября его жизнь была объявлена вне опасности, а 16 сентября он скончался. Генриетта Мария верно предсказала шесть лет назад, отвернувшись от коленопреклонённого юноши и отказав ему в своём благословении, что он больше никогда не увидит её лица. Ни одно из её писем не даёт представления, как она перенесла эту утрату. Зато послания Минетты к брату-королю дышат неподдельным горем:

– Я думаю, что лучший способ – это хранить молчание, поэтому я так и делаю.

Что же касается Карла II, то очевидцы говорили, что никогда ещё не видели его таким встревоженным.

Одним из последствий Реставрации стало соперничество между Великой мадемуазель и Генриеттой Анной. От досады, что брат короля выбрал не её, а Минетту, та воздерживалась от участия во всех празднествах, устраиваемых её английским родственниками, за что удостоилась выговора от Анны Австрийской:

– Вы ведёте себя как сумасшедшая!

Генриетта Мария, которой здравый смысл не изменял в подобных вопросах, приказала дочери уступить её более взрослой и чудаковатой кузине. В начале октябре она, наконец, решила вернуться вместе с Минеттой в Лондон. Её побудили к этому необходимость улучшить собственные финансовые дела, собрать младшей дочери приданое и уладить одну неприятную семейную историю. Джеймс, герцог Йоркский, заливаясь слезами, признался своему брату-королю, что 3 сентября 1660 года вступил в тайный брак. Его избранницей стала Анна Хайд, которая была уже на восьмом месяце беременности.

-Этот молодой человек, - пишет Генриетта Хейнс о Джеймсе, - чьи подвиги вместе с подвигами его младшего брата в битве при Дюнах вызвали восхищение французов, против которых они сражались, и чья слава была настолько велика, что ему возносили хвалу в кофейнях далёкого Константинополя, настолько забыл о своём высоком происхождении, что заключил союз с молодой женщиной низкого звания, нисколько не компенсируемым её красотой и несколько сомнительным характером.

Сначала Карл II встретил в штыки брак брата, но потом решил отложить решение этого вопроса до приезда королевы-матери. На всякий случай, отправляясь в Дувр на встречу с ней, король вручил генеральному прокурору ордер на присвоение Эдварду Хайду, который стал его канцлером, звания пэра и титула герцога Кларендона.

О переживаниях Генриетты Марии свидетельствует тот факт, что в смятении чувств она выложила всю эту историю герцогине Савойской, хотя ранее живописала в письмах к ней только радужную картину семейной идиллии в собственном доме:

– В довершении моих несчастий герцог Йоркский женился без моего ведома и ведома короля, своего брата, на английской мисс, которая забеременела до своего замужества. Дай Бог, чтобы от него. Девушка, которая отдала себя принцу, отдатся и другому. Я уезжаю в Англию завтра, чтобы попытаться устроить брак моего сына короля, дабы он тоже не вздумал жениться на ком попало…

– Я надеюсь вернуться к Рождеству, – добавляет вдова в конце письма.

С собой она взяла всех лиц из своего ближайшего окружения: своих иезуитов, духовника аббата Монтегю, капеллана отца Сигриена, принца Эдуарда Пфальцского и неизменного Джермина, который, кроме титула графа Сент-Олбанса, был назначен королём в канцлерский суд и стал мировым судьёй в Саффолке и Миддлсексе. Хотя Хайд позаботился о том, чтобы он не вошёл в новое правительство.

Из Кале Генриетта Мария написала Мазарини, заверяя его, что оба сына просто жаждут увидеть её. Что же касается герцога Йоркского, то она пообещала, что будет вести себя с ним сдержанно, как они договорились с кардиналом. В качестве верховного лорда-адмирала Англии Джеймс вышел встречать свою мать во главе большого флота, так что мачты его кораблей напоминали большой лес. Каждое судно произвело по очереди несколько приветственных залпов и этот грохот продолжался добрых полчаса. Тем не менее, ему пришлось выдержать гневные упрёки матери без поддержки брата. Его ответ был направлен на то, чтобы обезоружить её. По словам герцога Йоркского, он ещё не успел жениться (что было неправдой) и располагал такими доказательствами недостойного поведения Анны Хайд, что решил больше не думать о ней. Ободрённая его безоговорочной капитуляцией, Генриетта Мария поспешила отплыть в Англию.

Её первое морское путешествие за шестнадцать лет оказалось самым безмятежным. Морская гладь была как стекло, ни малейший ветерок не шевелил ни паруса фрегатов, ни флаги больших кораблей, которые должны были доставить Генриетту Марию домой. Тем не менее, несмотря на все усилия экипажей, понадобилось два дня, чтобы добраться из Кале до Дувра, хотя при попутном ветре это расстояние можно было преодолеть за три часа.

Герцог Йоркский из личных побуждений позаботился о том, чтобы его мать могла путешествовать с максимальным комфортом и чтобы ей подавали на борту самые редкие и изысканные яства. Вдобавок, он совершенно очаровал отца Сигриена тем, что заказал для него постную осетрину, так как в тот вечер начиналось всенощное бдение перед Днём Всех святых. К настоящему времени Джеймс уже стал отцом очаровательного мальчугана или, по крайней мере, надеялся на это, так как Гарри Джермин-младший, лорд Арран и несколько других «людей чести» заверили его, что с тем же успехом этот ребёнок мог бы быть их собственным. А сэр Беркли даже изъявил желание после развода Джеймса жениться на Анне Хайд и дать мальчику своё имя.

Неподалёку от Дувра Генриетту Марию встретили Карл II, принц Руперт и принцесса Оранская. Свою первую ночь в королевстве своего сына она провела в том самом мрачном Дуврском замке, который так напугал её свиту тридцать пять лет назад. История повторилась. За ужином торжественно благословив трапезу, отец Сигриен с удовлетворением отметил:

– Пуритане, «независимые» и квакеры, которые заполнили город Дувр, были поражены вольностью, которую я позволил себе за столом их протестантского короля. На следующее утро они были ещё более удивлены, когда мы отслужили мессу в очень большом помещении, при открытых дверях, в присутствии бесчисленной паствы, большинство которой восхищалось набожностью католиков, в то время как другие были охвачены слепой яростью и крайне преступным отвращением, питаемым ими к римской церкви.

После такого начала неудивительно, что въезд королевы-матери в Лондон решено было устроить по-тихому. Тем не менее, у лондонцев был просто нюх на такие события. Поэтому, не успела ещё Генриетта Мария после обеда переправиться через реку Ламбет к Уайтхоллу, как Темза уже кишела судами. Все причалы у реки тоже были заполнены людьми, которые торжественно приветствовали вдову, в честь которой также зажгли костры.

В Уайтхолле, где она не была девятнадцать лет, её также привествовали собравшиеся там придворные. Поискав среди них знакомое лицо, она узнала свою бывшую даму Шарлотту де ла Тремуйль, леди Дерби, муж которой тоже был казнён. Графиня наклонилась, чтобы поцеловать её руку и Генриетта Мария разрыдалась.

- Я должна попросить у Вас тысячу извинений, - чуть позже написала леди Дерби своей невестке, - за то, что не сообщила Вам раньше о прибытии королевы, которое произошло в прошлую пятницу ко всеобщему удовольствию, при одобрительных возгласах всей нации. Я увидела её по приезде и поцеловала ей руку. Она встретила меня с большим волнением, со слезами на глазах и с большой добротой. Вы можете себе представить, что я почувствовала…

Если в прежние времена между королевой-католичкой и Шарлоттой де ла Тремуйль, родившейся в знаменитой гугенотской семье, не было особой близости, то теперь из её письма ясно, что она забыла прежние обиды и попала под очарование Генриетты Марии.

Придворные с интересом наблюдали, как две вдовы ударились в воспоминания на своём родном языке. После чего королеве-матери были представлены молодые люди со знакомыми титулами, но незнакомыми лицами, а также старые знакомые, но с новыми титулами, причём она всех очаровала своей любезностью. Со стен большой каменной галереи, где ранее была выставлена большая часть картин из знаменитой коллекции её мужа, пропало много произведений искусств. Тем не менее, Карл II пообещал своей матери сделать всё возможное, чтобы вернуть их. (Во время распродажи Мазарини купил для Людовика ХIV дворцовую мебель и гобелены, испанский посол для своего повелителя – несколько картин, Кристина Шведская – медали, драгоценности и произведения живописи, большое количество полотен также ушло в Голландию, часть из которых выкупили Генеральные штаты, чтобы подарить их Карлу II).

Бывшие апартаменты Генриетты Марии были великолепно переоборудованы, отделаны и освещены заново к её возвращению, но, к огорчению её фрейлин, как только она оказалась в них одна, то сразу упала в обморок. А после того, как пришла в себя, то причитая и заламывая руки, объявила себя «королевой неверных». Вдове было невыносимо смотреть из окна на Вестминстер-холл, где её мужу предъявили обвинение, и на Банкетный зал, перед которым пролилась его кровь. Снаружи продолжали весело звонить колокола, но первый её комментарий был таков:

– Руины и запустение окружают меня.

Дамы и офицеры её двора, в свой черёд, высказали своё мнение:

– Пребывание королевы в Англии не будет долгим.

Придворные же Карла II надеялись на то же самое. Хотя окрестности дворца были ярко освещены, в городе зажгли всего три костра в её честь. Правда, современник объяснил это так:

– То, что она не проехала через город, было одной из главных причин, почему не было выражено никакой радости, поскольку многие едва ли знали, что она была в тот вечер в Уайтхолле.

Тем не менее, через два часа после своего прибытия Генриетта Мария вместе с дочерью посетила некоего мистера Элиаса Эшмоула, близкого друга её придворного врача-католика Кейдмана, широко известного как антиквар, астролог и алхимик. Но по поводу чего она консультировалось с этим персонажем, осталось тайной.

На следующее утро королева-мать уже настолько пришла в себя, что смогла дать аудиенцию тайным советникам своего сына, которые в полном составе прибыли к ней, чтобы выразить ей благодарность в связи с её возвращением. Хотя из возглавил лорд-канцлер Хайд, Генриетта Мария встретила их с весёлым выражением лица. Герцог Йоркский вёл себя так, как она хотела, отказываясь приближаться к своей жене и новорожденному ребёнку. В тот же вечер её гостиная была наполнена гостями, восхищёнными её памятью на имена и лица, а также расспросами об их семьях и трудностях. Весь Лондон также жаждал увидеть Минетту, но это хрупкое создание несколько дней не покидало своей комнаты, «утомлённое путешествием». Только французскому послу, графу Суассону, было позволено увидеть принцессу «в каком бы состоянии она ни была». Король Карл II лично проводил его в комнату будущей Мадам, где она играла в карты со своей сестрой принцессой Оранской и братом герцогом Йоркским. Минетта была в широкополой шляпе и с разноцветной индийской шалью на плечах. Один придворный из свиты посла написал Мазарини:

– Монсеньор сказал, что никогда она не казалась ему, даже полностью одетая, такой красивой, как в тот день. Я помню, как однажды он вёл её по Вашей галерее, и я сказал ему, что она так прелестна, как будто является его ангелом-хранителем, но даже тогда у меня не было таких оснований восхищаться ею…

Леди Дерби тоже называла Минетту не иначе, как «наша очаровательная принцесса». Что же касается внешности самой Генриетты Марии, то Сэмюэл Пипс, секретарь Адмиралтейства, описывал её как «очень маленькую обыкновенную старушку и ничто… не отличало её от других простых женщин». Время приближалось к Рождеству и всё, казалось, складывалось хорошо для обеих Генриетт. Палата общин поздравила принцессу с предстоящим браком и преподнесла ей подарок в размере 10 000 фунтов. В очаровательном благодарственном письме та ответила:

– Хотя я не могу хорошо говорить по-английски, у меня английское сердце.

Приданое Минетты долно было составить 40 000 фунтов. А её матери в качестве компенсации за её разорённые и опустошённые земли предложили 30 000 фунтов в год, к которым её сын-король добавил ещё пенсию в размере 30 000 фунтов из казны.

Генриетта Анна, у которой никогда не было столько денег, начала получать удовольствие от азартных игр. В то же время герцог Бекингем, ранее бывший поклонником принцессы Оранской, теперь перенёс своё внимание на её младшую сестру. В Лондон прибыл курьер от императора Леопольда и граф де Суассон как-то услышал слова принца Руперта о том, что его кузине следует найти более достойную партию, чем та, что была предложена ей во Франции. Узнав об этом, Месье даже перестал спать по ночам. Однако Карл II не собирался нарушать договорённость о браке своей младшей сестры с Филиппом, который был провозглашён герцогом Орлеанским.

Тем не менее, королева-мать не была счастлива.

-Иногда, когда вокруг неё всё было ярко, - пишет Генриетта Хейнс, - её можно было найти в каком-нибудь уединённом уголке, где с глазами, полными слёз, она предавалась размышлениям о счастливых днях прошлого и думала о том, для кого её воля была законом.

В середине декабря заболела принцесса Оранская, а следом за ней – и герцог Йоркский. Мэри чувствовал недомогание с тех пор, как приехала в Англию, и с грустью решила, что местный климат ей не походит. К тому же, её пребывание на родине было омрачено мыслями о том, что её брат, герцог Йоркский, женился на одной из её фрейлин. Между тем самому Джеймсу, как натуре протворечивой, вскоре надоела враждебность его матери и сестры по отношению к женщине, в которую он был страстно влюблён. Хотя росказни его друзей о неверности Анны Хайд запали ему в душу. За пять дней до Рождества английский двор был встревожен известием о том, что Мэри и Джеймс заразились оспой.

Поспешно отправив младшую дочь в Сент-Джеймс, Генриетта Мария решила навестить своих больных детей, что было отрицательно воспринято врачами, опасавшимися, что королева-мать своей попыткой склонить их к своей религии только ухудшит их состояние. На следующий день состояние принцессы Оранской улучшилось и было решено повторно пустить ей кровь, поскольку многие связывали смерть герцога Глостерского с неспособностью эскулапов обескровить его в достаточном количестве. Однако Мэри скончалась в канун Рождества к ужасу её матери, не успевшей обратить дочь на смертном одре, как она намеревалась. Хорошенькой рыжеволосой вдове, тосковавшей по Парижу, было всего двадцать девять лет. В то же время в Голландии её смышлёный маленький сын «пережил её смерть острее, чем можно было ожидать от ребёнка такого возраста». Тело Мэри перевезли на барже в полуразрушенный Датский дом, бывшую резиденцию её матери, где оно пролежало до 29 декабря. Её похороны в Вестминстерском аббатстве были частными, «но достаточно почётными», и даже её брат Джеймс встал с постели, чтобы присутствовать на них.

В своих последних муках Мэри «выразила своё недовольство» попыткой разлучить её брата с Анной Хайд, делом, в которое она сама «внесла слишком большой вклад». К огромному облегчению Джеймса, сэр Беркли отказался от своих прежних обвинений в адрес Анны, признавшись, что он и его друзья сочинили эту историю «из чистой преданности» герцогу, который, как они считали, ищет предлог, чтобы избавиться от этого мезальянса. Воспользовавшись этим, герцог Йоркский сразу же отправил сообщение жене, «что скоро навестит её» и попросил её «позаботиться о своём сыне». После чего бросился с хорошими новостями к королю. Карл II был глубоко взволнован смертью Мэри, а так как он всегда благоволил к Хайдам и считал своего брата дураком, то согласился официально принять при своём дворе герцога и герцогиню Йоркских. По мнению короля, сильный характер Анны должен был оказать положительное влияние на безвольного Джеймса.

-Раз ты заварил, значит, должен и выпить! – сказал Карл брату.

После чего приказал леди Ормонд, леди Сандерленд и другим дамам присутствовать в покоях герцогини Йоркской при родах возможного наследника престола. Тем не менее, он понимал, что заставить мать сделать то же самое будет непросто. Действительно, Генриетта Мария заявила Джеймсу:

– Если Вы приведёте эту женщину в Уайтхолл через одну дверь, я выйду из него через другую и никогда больше туда не войду.

С гневом и презрением она увидела, как все те, кто аплодировал её решению расторгнуть этот брак, теперь бросились поздравлять Хайдов. Даже Шарлотта де Тремуйль написала в Париж своей невестке, чтобы та купила куклу «самую красивую, какя только может быть». Эта французская игрушка предназначалась для внука Хайда. Но Генриетта Мария никого не хотела слушать. Вскоре было объявлено о возвращении королевы-матери во Францию в связи с состоянием её здоровья и замужеством её дочери.

Однако накануне её отъезда произошло неожиданное событие: аббат Монтегю, посетив лорда-канцлера, сообщил, что его госпожа хочет стать ему «хорошим другом» и желает помириться с его дочерью, всё ещё жившей под крышей отчего дома. Когда ошеломлённый Хайд поинтересвоался о причине такой перемены в поведении королевы-матери, учтивый аббат ответил:

– Поскольку Её Величество не видит выхода из ситуации с женитьбой сына, она решила сделать всё возможное, чтобы помириться с ним и молит Бога благословить его и сделать счастливым.

Мольбы двух её самых близких друзей и советчиков, лорда Джермина и аббата Монтегю, а также письмо Мазарини убедили её в том, что дальшейшее противодействие было бы неразумным.

– Его Высокопреосвященство прямо сказал Её Величеству, – доверительно добавил духовник Генриетты Марии, – что она не встретит хорошего приёма во Франции, если не помирится со своими сыновьями, и тепло похвалил Ваши заслуги перед королевской семьёй, членом которой стала Ваша дочь.

Наивно выразив своё удивление внезапной заботой кардинала о его семье, Хайд согласился принять подтверждения благоволения королевы-матери от графа Сент-Олбанса, человека, которого всегда считал своим врагом. Причины же, побудившие Мазарини надавить на Генриетту Марию проистекали из его алчности: он с большой неохотой фининсово поддерживал её и вот теперь, когда кардинал вздохнул с облегчением, вдова ухитрилась испортить отношения со всеми в стране, которая согласилась снабдить её солидным доходом, а её дочь – приданым.

В то же время, королева-мать понимала, что если Карл II не был человеком мстительным, то Джеймс вполне мог повлиять в этом отношении на брата, тем более, что добродушеый королевский канцлер теперь стал тестем герцога Йоркского. Правда, борьба в душе Генриетты Марии была ужасной: она на несколько часов заперлась в своей комнате, а когда служанки вошли туда, то обнаружили свою госпожу всю в слезах. Аббат Монтегю, который мог убедить почти любого в чём угодно, стал её посланником, а приятный Джермин должен был сопровождать его. Впрочем, хотя графу Сент-Облансу не нравилась самонадеянность Хайда, он с готовностью взялся за поручение своей госпожи. Во-первых, ему ненавистна была мысль о том, что она покинет Англию, будучи в ссоре со своёй семьёй, а, во-вторых, его недавно назначили чрезвычайным послом во Франции – должность, так идеально подходившую ему! Да и жалованье, 100 фунтов в месяц, было для такого страстного игрока, как Джермин, отнюдь не лишним.

Известие о том, что Генриетта Мария попросила герцога Йоркского навестить её вместе с женой, привела в её апартаметы множество придворных, желавших стать свидетелями унижения королевы-матери. Графини Дерби, которая, благодаря своему высокому росту, всё видела, но, к сожалению, из-за сильного шума не могла разобрать ни одного слова главных действующих лиц, свидетельствовала, что Анна Хайд вела себя довольно скромно. Как только муж подвёл её к королеве-матери, она упала на колени перед Генриеттой Марией, которая, наклонившись, поцеловала её. Минетта последовала её примеру, а затем по приказу матери сразу удалилась из опасения подхватить в такой толпе оспу.

На следующий день вдова усадила невестку рядом с собой за ужином и согласилась быть крёстной матерью её ребёнка. Причём по её безмятежному виду никто бы не догадался, что совсем недавно она хотела развести своего сына. После ужина Генриетта Мария дала также аудинецию Хайду и цветисто заверила его в своём решении быть любящей матерью его дочери, и что она сама будет«и впредь ожидать от него всех услуг, которых заслуживает её доброта». Прежде, чем отпустить его, королева-мать дала понять Хайду, что ожидает от него выполнения его части сделки. Так, сверившись с бумагой, которую она держала в руке, Генриетта Мария «рекомендовала ему сделать кое-какие вещи, которые касались непосредственно её интересов, а затем – интересов нескольких лиц, у которых были либо какие-то иски к королю, либо какие-то затруднения, которые мог уладить канцлер».

Однако она потерпела поражение в своих главных целях: развести одного сына и женить другого. За год до Реставрации Карл II посватался к тринадцатилетней Гортензии Манчини, племяннице Мазарин. Однако кардинал отказал ему, посчитав незавидным женихом. Но едва Карл взошёл на английский престол, как ситуация в корне изменилась. Как пишет Попов Н. В. в своей статье «Династические браки и брачная дипломатия в Западной Европе ХVII – начала ХVIII в.в.», первый министр через Шарля д’Артаньяна, посланного в Лондон, сам предложил королю в жёны свою племянницу и 12 000 000 приданого. Выслушав лейтенанта Роты мушкетёров, посулившего сверх ещё 3-4 млн., Карл II ответил:

– Так как дурно приобретённое добро, смешанное с тем, что нажито справедливо, никогда не принесёт ничего, кроме проклятья, я не желаю подвергаться риску потерять свою корону, обогатившись за счёт того, что наворовал дядюшка.

Такой ответ делает честь сыну Генриетты Марии. Тем не менее, спустя шестнадцаь лет Карл, прозванный «Весёлым королём», не постеснялся сделать Гортензию своей официальной любовницей. А пока в этом плане его потребности удовлетворяла Барбара Вильерс, графиня Калсмейн (ещё одна родственница Бекингема).

Наверняка, Карл II отказал Мазарини ещё потому, что Хайд и герцог Ормонд советовали ему жениться на сестре португальского короля, переговоры о браке с которой шли ещё при жизни Карла I. Сын Генриетты Марии желал, чтобы его супруга отличалась не только красотой, но и имела богатое приданое. Поскольку Англия всегда поддерживала Португалию на почве взаимного интереса в ослаблении Испании, после Реставрации Стюартов старинный союз, наконец, было решено скрепить браком. Тем более, что двадцатитрёхлетняя Екатерина Брагансская соответствовала всем требованиям английского короля. Чтобы заинтересовать его, Афонсу VI сулил дать за сестрой в приданое баснословную сумму. Но Джермин, который также принимал участие в переговорах, заявил, что этого мало и потребовал, чтобы Португалия «поделилась» своими колониями. Вероятно, он так и не забыл о Мадагаскаре. Кроме того, Англия должна была получить торговые привилегии в Бразилии и Португальской Ост-Индии, и религиозную и коммерческую свободу для англичан, проживающих в Португалии. Взамен Афонсу требовал от зятя военной помощи против Испании и свободу вероисповедания для Екатерины.

Наконец, королева-мать отправилась в карете в сопровождении своего сына-короля и других придворных в Портсмут, чтобы отплыть во Францию. Что же касается Джеймса, то он ещё был недостаточно здоров, чтобы проводить мать до порта. В багаже Генриетты Марии были великолепные жемчуга и бриллианты, которые красовались на принцессе Оранской во время её встречи с Великой мадемуазель четыре года назад. Карл II отдал драгоценности матери для того, чтобы она, в свой черёд, переслала их сыну Мэри.

-Король говорит, что она скоро вернётся, - пишет леди Дерби, - но я сомневаюсь в этом.

В Портсмуте незадолго до того, как корабль «Лондон» снялся с якоря, к свите Генриетты Марии неожиданно присоединился герцог Бекингем. В последнюю минуту получив разрешение короля на посещение Франции, он поднялся на борт без всякого багажа, будучи страстно влюблённым в Минетту.

«Лондон» шёл на всех парусах при попутном ветре, когда через двадцать четыре часа разразился шторм. От испуга принцессе Генриетте Анне стало плохо и её мать была вынуждена отдать приказ о возвращении в Портсмут. На протяжении всего это времени герцог Бекингем вёл себя как сумасшедший из-за опасности, грозившей Минетте. Когда, вернувшись в порт, незадачливые путешественники переждали шторм, принцесса, несмотря на то, что чувствовала себя ещё очень плохо, настояла на том, чтобы снова отправиться в путь. Дело в том, что Месье писал ей каждый день, убеждая свою невесту как можно скорее вернуться во Францию.

Корабль вышел в море во второй раз, но Генриетта Мария, увидев, что на коже её метавшейся в лихорадке дочери появились нарывы, снова попросила адмирала, лорда Сэндвича, вернуться назад. В Портсмуте все, кроме нескольких приближённых королевы-матери, сошли на берег, в то время как она сама осталась в каюте со своей дочерью, жизнь которой висела на волоске. Болезнь принцессы оказалась корью и, как только ей стало лучше, её перевезли в город, но там у неё снова случился рецидив. Два врача, присланных её братом-королём, жаждали пустить ей кровь, но Генриетта Анна решительно заявила:

– Я не желаю подвергаться лечению, которое убило мою сестру!

Французский двор, не получая никаких известий о невесте Месье в течение пятнадцати дней, отправил гонца узнать, что случилось с ней.

– Её королевское Высочество была больна, но сейчас ей легче! – таков был ответ из Англии.

Выздоровление Минетты шло медленно и осложнялось скукой провинциального Портсмута. Наконец, «Лондон» в третий раз отплыл во Францию и путешественники без всяких происшествий добрались до Гавра. Правда, герцог Бекингем доставлял королеве-матери столько хлопот во время путешествия, что, едва высадившись на берег, она приказала воздыхателю Минетты добираться до Парижа самому. Так как в Руане свирепствовал оспа, губернатор Нормандии предложил путешественникам остановиться в соседнем замке. После чего они отправились в Понтуаз, где духовник Генриетты Марии принял свою госпожу в собственном аббатстве. Пока гости любовались картинами, драгоценностями и фарфором аббата Монтегю, неожиданно за окном раздался звук барабанов, труб и литавр. Оказалось, что это король со своей супругой и братом прибыл из Парижа, чтобы лично выразить радость по поводу возвращения английских родственников. Месье же едва мог вымолвить слово от радости при виде своей цветущей невесты.

Вскоре после помолвки Генриетты Анны, 9 марта 1661 года, неожиданно умер Мазарини, много лет страдавший от подагры. За несколько дней до смерти кардинал просил убитую горем королеву ни в коем случае не откладывать церемонию. Впрочем, вряд ли это было возможно. О предстоящем браке Филиппа и Генриетты Анны знала уже вся Европа. А Мазарини… Ну кто такой Мазарини? Он умер, и о нём тотчас же все забыли. Все внезапно вспомнили, что у Франции есть король. 30 марта состоялось венчание Минетты в часовне Пале-Рояля. Поскольку был Великий пост, а принцесса ещё носила траур по сестре и брату, церемония была частной. За несколько дней до свадьбы заметив, что жених ревнует её к Бекингему, который не оставил свои безумные выходки, принцесса попросила мать:

– Объясните Месье, что я равнодушна к герцогу!

Генриетте Марии удалось свести всё в шутку и Филипп, казалось, успокоился. Король подарил брату Пале-Рояль, дворец, где прошло их детство и титул герцога Орлеанского. Теперь Филиппа уже именовали «Монсеньор».

После венчания дочери Генриетта Мария ещё в течении нескольких дней оставалась в Пале-Рояле, так как её дочь от чрезмерного волнения чувствовал себя не слишком хорошо. Наконец, пришла пора им расстаться.

– Это было просто, и по Богу, – свидетельствовал отец Сигриен, который присутствовал при этой сцене.

Герцог Орлеанский же, обожавший душераздирающие сцены, с удовольствие наблюдал, как его жена и тёща вздыхали, рыдали и причитали, сжимая друг друга в объятиях. После чего новобрачные отправились в Тюильри, а Генриетта Мария – в свой замок Коломб, в то время как король и королева находились в Фонтенбло. Вскоре до королевы-матери дошли приятные вести из Парижа: столица была очарована юной герцогиней Орлеанской.

– Вся Франция была у её дверей, – свидетельствовал современник, – мужчины не думали ни о чём другом, кроме ухаживаний за ней, а все женщины старались угодить ей.

Дело в том, что многие не были до того знакомы с Минеттой, которую мать постоянно держала при себе. И теперь её лицо «цвета жемчуга и розы», её каштановые волосы, «уложенные самым наилучшим образом», её голубые глаза, «полные заразительного огня», её величественный вид, её идеальные зубы, которыми могла похвастаться редкая женщина той эпохи, – всё это вызвало восхищение. «Очарование», «элегантность», «изящество» и «остроумие» – эти слова чаще всего использовались в описании Мадам. Не всё это, честно говоря, было правдой. На самом деле Генриетта Анна отличалась худобой и немного горбилась, но, по свидетельствам знавшим её, в умении подать себя затмевала королеву Марию Терезию:

– Когда она разговаривала с кем-нибудь, было невозможно не поверить, что её единственной целью было понравиться этому человеку…

Вскоре Филипп повёз свою молодую жену в Сен-Клу, а оттуда – в Фонтенбло, где Генриетта Анна имела не меньший успех, чем в Париже. Так как май выдался в том году довольно тёплым, в лесу для придворных чуть ли не каждый день устраивались охота, пикники, концерты, балеты или купания. Не принимала в них участие только молодая королева, которая должна была родить в ноябре. А так как Мадам была при дворе после Марии Терезии дамой самого высокого ранга, не удивительно, что король был её постоянным спутником. В то время как Монсеньор, казалось, был доволен тем, что его жена пользовалась таким успехом в обществе.

Не успела Генриетта Мария покинуть Англию, как 26 мая туда прибыла Елизавета Богемская, которая больше не планировала возвращаться в Гаагу. Карл II гостеприимно принял тётку и отдал в её распоряжение Друри-Хаус, где та завела небольшой собственный двор.

30 мая Минетта вместе с мужем нанесла свой первый визит в Коломб. Но она провела в гостях у матери только три дня, потому что Людовик ХIV не желал, чтобы его двор надолго оставался без своего главного украшения и даже выехал навстречу своей невестке.

-Если там, где Вы находитесь, много шума, - писала Генриетта Мария из своего замка Коломб госпоже де Мотвиль, - то здесь у меня много тишины – лучшее условие для воспоминания о друзьях.

Вскоре из Англии пришла весть о том, что 23 июня 1661 года, несмотря на сопротивление Испании, был подписан брачный контракт Карла II с Екатериной Браганской. Тем не менее, Генриетта Мария не могла в полной мере порадоваться за сына, так как в июне её безмятежный покой в Коломбе был нарушен. Вдову навестило несколько придворных дам, которые намекнули, что удовольствие короля от общества своей невестки имело «все призники зарождающейся страсти». В свой черёд, Анна Австрийская обратилась к Джермину с просьбой передать Генриетте Марии, что она недовольна её дочерью, которая «не прилагала усилий, чтобы угодить ей, и не проявляла к ней никакого уважения».

– Ваше Величество, теперь наступило время молодых, – вежливо напомнил ей посол. – И если бы Вы согласились с существующим положением вещей, то Мадам сослужила бы Вам хорошую службу при короле и постаралась бы сохранить привязанность к Вам Его Величества.

На что мать Людовика ХIV гневно ответила:

– Когда я увижу, что возникла необходимость в том, чтобы передать мои обязанности по отношению к моему сыну третьему лицу, то уйду в мой монастырь Валь-де-Грас и там мирно окончу свои дни.

После чего увезла Минетту в один из своих загородных замков и держала её там на протяжении несколько дней. Однако, увидев, что по их возвращении «всё пошло по-прежнему», Анна Австрийская приказала госпоже де Мотвиль поговорить с Мадам. Однако Генриетта Анна, внимательно выслушав эту даму, рассказала обо всём королю, который выразил недовольство своей матери. Тогда последняя вызвала в Фонтенбло Генриетту Марию. Приехав туда, последняя обнаружила всеобщее недовольство своей дочерью. Беременная королева была несчастна из-за того, что Мадам монополизировала почти всё время её мужа. А герцог Орлеанский, позволивший своей жене «развлекаться за пределами приличий», теперь мучился ревностью к своему брату. Однако Генриетта Марии, будучи твёрдо убеждена в невиновности своей дочери, выступила в её защиту и постаралась успокоить своего зятя.

– Я считаю Ваше Величество своим лучшим другом! – заявил в ответ её крестник и вместе с женой проводил тёщу до Во.

Вскоре все успокоилось: хотя Людовик ХIV по-прежнему частенько навещал свою невестку, говорили, что делал это он уже ради её фрейлины Луизы де Лавальер, ставшей любовницей короля. К счастью, эту новость удалось утаить от Марии Терезии, которая в День Всех святых родила в Лувре дофина, крёстным которого было предложено стать королю Англии.

В ноябре Минетта тоже вернулась больная в Париж. Черты её лица заострились. Она ещё больше похудела и непрерывно кашляла. При этом, лёжа в постели, Мадам принимала гостей до девяти часов вечера. А когда узнала о состоявшемся королевском балете, то приказала повторить его в своих покоях. Что же касается Монсеньора, то он перенёс свою ревность на молодого графа де Гиша, которого попросили удалиться из Фонтенбло из-за его слишком явного восхищения герцогиней Орлеанской. Однако ходили слухи, что в Париже одна из горничных пустила в её спальню забавного предсказателя, в котором никто, кроме Минетты, не узнал переодетого графа.

27 марта 1662 года она родила в Пале-Рояле дочь, чем Монсеньор был явно разочарован. Прежде, чем Генриетта Анна встала с постели, придворная газета объявила, что королю было угодно назначить графа де Гиша командующим войсками в Лотарингии. Однако перед отъездом влюблённый уговорил Минетту тайно дать ему прощальную аудиенцию, что едва не закончилось трагедией. Неожиданно появился Филипп и Ора де Монтале, фрейлина герцогини Орлеанской, в последнюю минуту успела спрятать графа за каминной доской.

Тем не менее, Генриетте Марии вскоре снова пришлось успокаивать зятя. Затем, встретившись со своей дочерью, вдова «немного пожурила её» и рассказала, что было известно её мужу, дабы Минетта случайно не призналась ему в тех своих неосторожных поступках, о которых Монсеньор не знал.

Но, возможно, свадьба её дочери, ежедневной спутницы Генриетты Марии на протяжении пятнадцати лет, сделала её жизнь слишком одинокой, поскольку после крещения внучки она решила снова отправиться в Англию. Ходили слухи, что там королева-мать намеревалась жить и умереть, как Елизавета Богемская, скончавшаяся от пневмонии 13 февраля 1662 года после переезда в Лестер-Хаус. Принц Руперт, единственный из её живых детей, проследовал за гробом своей матери в Вестминстерское аббатство. Там, «выжившая в прежние времена, изолированная и без страны, которую она действительно могла бы назвать своей», невестка Генриетты Марии была похоронена рядом со своим любимым старшим братом Генри Фредериком, принцем Уэльским.

Карл II только что женился на принцессе Португалии, с которой его мать стремилась познакомиться, тем более, что Джермин, совершив короткую поездку в Лондон, привёз благоприятный отзыв о новой королеве.

-Граф Сент-Олбанс, - писала Генриетта Мария своей сестре в июне, - который прибыл вчера вечером из Англии, говорит мне, что (королева) очень красива и ещё более покладиста. Она темноволосая, не очень высокая…очень хорошо сложена, обладает большим умом и очень нежна. Король, мой сын, передаёт мне, что он очень доволен ею…

Королевский такт побудил её добавить, что она также хотела бы увидеть маленькую дочь, которая недавно родилась у герцога и герцогини Йоркских.

Перед отъездом она попрощалась с Великой мадемуазель, слащаво посетовав:

– Если бы Вы вышли замуж за моего сына, то стали бы самой счастливой женщиной в мире!

В конце июля герцог и герцогиня Орлеанские проводили Генриетту Марию до побережья и растались с ней в Бове со слезами на глазах. Затем супруги отправились обратно в Париж, а вдова – в Кале.