Три лилии Бурбонов

Глава 2 КОЗНИ БЕКИНГЕМА

Преодоление Ла-Манша заняло около семи часов и прошло благополучно под звуки нежной музыки и сладких голосов певцов. После того, как Генриетта Мария прибыла в Дувр, было замечено, что ветер стал дуть с прежней силой и море снова заволновалось. Было уже около пяти часов вечера и поскольку королева, несмотря на полученное от путешествия удовольствие, призналась, что очень устала, было решено, что её встреча с мужем состоится на следующий день.

Продрогшим французам помогли подняться по крутому холму к Дуврскому замку со стенами толщиной в 21 фут, чёрными извилистыми лестницами и колодцем глубиной 293 фута. При виде отведённых Генриетте Марии апартаментов бывший посол граф де Тильер, ныне её новый камергер, нашёл английскую мебель прискорбно древней, а жилище довольно убогим. После чего презрительно добавил:

-Нас ввели в заблуждение относительно богатства и великолепия Англии.

После ужина королева сразу легла в постель.

Карл приехал на следующее утро в десять часов. Услышав, что его жена ещё завтракает, он сказал, что подождёт, пока она поест. Но королева тотчас поднялась из-за стола и поспешила вниз по лестнице, чтобы встретить мужа. И вот, долгожданный миг настал.

Внешность Карла произвела неоднозначное впечатление на Генриетту Марию: он был невысок (162 см), худощав и неказист. К тому же, выглядел старше своих двадцати четырёх лет. Маленькая треугольная бородка и пушистые усы короля казались светлее прямых рыжевато-каштановых волос, открывавших высокий лоб. Но самой выразительной частью его бледного лица были большие тёмно-голубые глаза с тяжёлыми веками и тёмными кругами, которые придававали ему зловещее выражение. Ещё юная королева обратила внимание на то, что её супруг одевался по испанской моде: белый многослойный воротник с кружевом и коричневый дуплет. Сама же Генриетта Мария любила платья светлых тонов, справедливо считая, что они больше подходят к её чёрным волосам. Тем не менее, она была твёрдо намерена полюбить своего супруга и надеялась на взаимность. Однако жить с Карлом I было нелегко.

-Он был нравственным, добросовестным, - пишет Генриетта Хейнс, - во многих отношениях достойным восхищения; но его угнетало чувство собственной значимости, он был совершенно лишён чувства юмора и был убеждён, что всегда и во всех случаях прав. Он, в отличие от многих мужей королевской крови, не нарушил брачного обета, но относился к своей девушке-жене с резкостью, которая мало чем отличалась от недоброжелательности, и это при том, что она всегда стремилась выполнять свой долг, а он всегда искренне любил её.

В свой черёд, англичане описывали свою новую королеву как «красивое существо» с «большими чёрными глазами», «красивыми зубами» (?) и «большим ртом… красиво очерченным».

Карл приблизился к своей юной жене, которая хотела встать перед ним на колени, но он не допустил этого. Оба нервничали и после неловкого объятия король отступил назад, а она начала говорить речь, предписанную этикетом:

-Сэр, я прибыла в страну Вашего Величества, чтобы быть в Вашем распоряжении и подчиняться Вам…

Однако от волнеия она не могла продолжить и разыдалась. Тогда король поцеловал её и сказал, что будет продолжать делать это до тех пор, пока она не успокоится. После чего мягко добавил:

-Ваше Величество попали в руки не врагов и незнакомцев, как Вы в страхе предположили, а в мудрое распоряжение Бога, который пожелал, чтобы Вы оставили своих родственников и прилепились к своему супругу.

Заметив, что он при этом посмотрел на её ноги, желая узнать, не добавила ли она себе роста с помощью каблуков, Генриетта Мария, которая едва доходила Карлу до плеча, немного приподняла юбки:

-Сир, я стою на своих собственных ногах; искусство мне не помогает, это мой рост, ни выше, ни ниже.

Затем она представила ему свою свиту, и, поскольку ей хотелось есть, король велел сразу же принести холодную закуску и подавал ей из своих рук фазана и прочую мелкую дичь. хотя её духовник отец Берюль, неподвижно стоявшиий рядом, предупредил её, что пора поститься, так как это был канун дня святого Иоанна.

В отличие от французов, Карл I был вполне доволен женой, о чём свидетельствует его письмо королеве-матери:

-При моей первой встрече с ней в Дувре я не мог ожидать большего проявления любви и уважения, чем она выказала мне.

Первая просьба Генриетты Марии, когда она оказалась наедине с Карлом, была такова:

-Прошу Ваше Величество не сердиться на меня, если по молодости или незнанию обычаев Вашей страны я допущу какие-нибудь ошибки.

Вечером того же дня возник первый повод для спора: дочь старой гувернантки Генриетты Марии, госпожа де Сен-Жорж, настаивала, чтобы сесть вместе с царственными супругами в одну карету, которая должна была доставить их в Кентербери, где архиепископ должен был благословить их брак согласно англиканскому ритуалу. Юная королева принялась тут же оживлённо объяснять Карлу, почему её дама претендует на это право. В свой черёд, послы пояснили королю, что, скорее всего, такие инструкции госпоже де Сен-Жорж дала Мария Медичи. С холодным видом Карл I уступил, в то время как Тильер опять сьехидничал:

-Скорее всего, Его Величество поступил так из-за заявления послов, чем карсноречия жены.

Вероятно, с этого момента король почувствовал сильную неприязнь к любимой даме Генриетты Марии.

Наконец, они стронулись с места, лавируя среди ликующей толпы, но вскоре были остановлены деревенскими жителями, собравшихся на поле для игры в мяч, чтобы попривествовать свою новую королеву. При этом один лондонец заметил, что английские крестьянки в своих простых нарядах затмевают элегантных француженок, кроме королевы и «герцогини де Шеврёз, которая, хотя и красива, но слишком сильно накрашена». Кстати, Шевретта позже хвасталась, что именно она научила Генриетту Марию краситься.

Прежде, чем войти в промозглый Большой зал аббатства Святого Августина в Кентербери, королева отыскала глазами в толпе Джермина, который выделялся своим ростом и пышной рыжеватой шевелюрой. Однако вряд ли она смогла что-либо прочитать на его красивом лице с изящным носом, чистой кожей и тяжеловатым тщательно выбритым подбородком: за три года дипломатической деятельности Генри прекрасно научился владеть собой. Его могли выдать только блестящие тёмно-серые глаза.

Известно, что первая брачная ночь Генриетты Марии состоялась после банкета в ночь с 24 на 25 июня там же, в Кентербери. Королева первая покинула зал в сопровождении герцогини де Шеврёз. Можно представить себе, какие советы дала невинной девушке эта распутница!

-Оба супруга удалились в свои апартаменты, - пишет очевидец, - и Карл не согласился подчиниться странным обычаям, которые в то время сопровождали королевские бракосочетания в Англии, таким, как разрезание свадебного торта, подношение напитка, смешанного с молоком и вином, снятие чулок, и другие выходки этого рода, совершенно не отвечающие утончённым вкусам Карла I. Он поспешил закрыть дверь перед носом светской публики, которая хотела последовать за ним в комнату для новобрачных, и, отослав даже своих самых близких слуг, собственноручно запер семь дверей, убедившись, что они действительно закрыты, с помощью целой связки ключей.

На следующий день Карл сообщил близким друзьям, что он после своей первой брачной ночи «весел», а его жена «очень меланхолична».

-Можно с достаточной степенью уверенности предположить, что брак осуществился, мягко говоря, без особой страсти, - заметил писатель Мишель Дюшен.

Вскоре длинная процессия нарядно одетых дворян и слуг выехала из Северных ворот на дорогу, по обочинам которой росли дикие маки и шиповник. Чтобы сделать мужу приятное, королева надела зелёное платье, в тон его наряду. Карл же, как следует из мемуаров кардинала Ришельё, в этот раз решил ехать верхом, а жену «посадил в карету, полную английских дам, подальше от француженок, которых она привезла с собой. Поэтому она не могла без слёз думать о себе, юной принцессе, иностранке, оказавшейся (сегодня, в день её вьезда в столицу) совершенно одной среди людей другого языка и вероисповедания, отделённую от тех, кому она доверяла. Несмотря на слёзы, ей не удалось добиться, чтобы хотя бы одной её фрейлине дали место в карете, так как королевские послы настояли на её отъезде».

Таким образом, это было первое, но, к сожалению, не последнее трение, возникшее между супругами.

В Грейвсенде все погрузились на флотилию богато украшенных барж. Из-за эпидемии чумы, свирепствующей в столице, король принял решение, что Генриетта Мария прибудет в Лондон по воде. Королевскую баржу буксировало судно с двенадцатью сильными гребцами под громкие звуки труб. За баржами придворных и слуг следовали многочисленные лодки лондонцев, которые также собирались на берегу реки и криали:

-Да здравствует король Карл! Да здравствует королева Мария!

В ответ королева улыбалась и махала рукой. Одно переполненное судно опрокинулось, но никто не утонул. Генриетту Марию встретили 1500 пушечных выстрелов. Как только она приблизилась к Тауэру, пятьдесят кораблей приветствовали её стрельбой. А потом с башни снова раздались пушечные выстрелы. При этом лондонцы самодовольно говорили друг другу:

-Клянусь честью, маленькая мадам до этого никогда не слышала такого грохота!

Правда, рост и бледность их новой королевы разочаровали горожан, которые выразили надежду:

-Она достаточно молода, чтобы ещё подрасти.

Из уст в уста также передавалась история о том, что когда накануне Генриетту Марию спросили, сможет ли она выносить гугенотов, королева с апломбом ответила:

-Почему бы и нет? Разве мой отец не был одним из них?

В пять часов вечера 25 июня 1625 года, когда тёплый дождик начал барабанить по тентам барж, королева высадилась на ступенях Сомерсет-хауса или Датского дома, который супруг предоставил в её распоряжение. Этот дворец был построен лордом-протектором Сомерсетом, а после его казни конфискован Яковом I и преименован в честь покойной королевы Анны Датской. Можно предположить, что въезд Генриетты Марии в столицу был не таким грандиозным, как мог бы быть, поскольку пышные торжества готовились для коронации пары, которая должна была состояться несколькими месяцами позже.

По свидетельству современника, «принцесса приехала… со всем двором и обстановкой, вплоть от щипцов для завивки волос до ночных горшков», с «ошеломляющим количеством лошадей и экипажей». Короче говоря, копия описи её приданого насчитывала до тридцати томов. Во время осмотра своих покоев в восточной части главного королевского дворца Уайтхолл (Сомерсет-хаус был отдан под временную резиденцию герцога и герцогини де Шеврёз) с потайной лестницей, ведущей к реке, часовней и Большим залом, Генриетта Мария с удивлением обнаружила там парадное ложе елизаветинской эпохи и воскликнула:

-Это самая старая кровать, которую я когда-либо видела!

Неудивительно, что юная королева была разочарована: ведь она привезла с собой роскошную спальную обстановку, в том числе, малиновые бархатные драпироки для кровати, помост (прикроватные ступени?), ковры, туалетный столик, стулья и табуреты. Сам же Уайтхолл, беспорядочный комплекс огромных зданий, мало изменившихся со времён короля Генриха VIII, не шёл ни в какое сравнение с дворцом Фонтенбло и даже с Сен-Жерменом.

Первое пребывание королевы в Лондоне было недолгим – «три недели суеты, споров и постоянных развлечений в накалённой атмосфере», как пишет в своей книге «Генриетта Мария» английская писательница Карола Оман. На следующий день брак был подтверждён в соответствии с условиями, согласованными в брачном контракте, после чего последовала англиканская служба и королева должна была ждать за пределами церкви. За церемонией последовали празднования. Сначала в честь французов устроил банкет король, а затем – Бекингем, который настолько поразил всех, что Генриетта Мария и её свита предпочли бы, чтобы часть «расточительного изобилия» была перенесена на следующий раз.

Исследователь Элоди Конти в своём труде «Европейская принцесса от объекта дипломатического обмена до обладательницы власти: политические пути трёх дочерей Генриха IV и Марии Медичи» утверждает:

-Из трёх принцесс, безусловно, в наиболее опасном положении оказалась Генриетта Мария.

Если Елизавета и Кристина и получали перед отъездом в чужую страну какие-то инструкции, то, вероятно, только в устном виде. Генриетте Марии же мать вручила длинное письмо, датированное 15 июня 1625 годом и, на самом деле, написанное её духовником отцом Берюлем. В нём Мария Медичи давала своей дочери указания относительно её «поведения по отношению к Богу, королю, Вашему мужу, его подданным, (её) слугам и самой себе». Основное внимание там, конечно, уделялось религии. Принцесса рассматривается как посланница Бога. Если она будет вести себя хорошо, то отправится «в рай с Богом», и, напротив, если она причинит Ему боль, то отправится «в ад со злыми духами».

Следующая часть письма более конкретно касается обязанностей Генриетты Марии как католической принцессы в протестантской стране:

-Помните, что Вы дочь Церкви, и это первое и главное качество, которое у Вас есть и которое у Вас когда-либо будет.

Чтобы усилить свою мысль, автор ссылается на нескольких королевских и религиозных деятелей, которые должны служить образцами для подражания молодой принцессе. Он подчёркивает её происхождение, напоминая ей, что она «маленькая девочка из рода святого Людовика». Подобно своему предку, принцесса отправляется в крестовый поход, она должна быть «твёрдой в религии», которую призвана защищать. Как и он, Генриетта Мария должна быть готова «(подвергнуть) свою жизнь опасности» и «умереть верной среди неверных». Вероятно, чтобы не слишком напугать свою духовную дочь, автор тут же напоминает, что свобода её совести была гарантирована Яковом I и Карлом I, но, несмотря на это, она должна защищать свою веру с «рвением» и «мужеством».

К этой миссии добавляется оказание помощи даже англичанам-протестантам:

-…чтобы Вы не забывали в своих милостях тех, кто исповедует другую религию, потому что достаточно того, что они находятся в бедственном положении, чтобы заставить Вас спасти их. И поскольку Бог сделал Вас их королевой, Он, следовательно, требует, чтобы Вы помогали им, и Вы должны это делать…возможно, Ваша помощь заставит их обратиться к истинному Богу.

Далее перечисляются обязанности, которые принцесса должна выполнять перед своим новым супругом. Она должна демонстрировать не своё желание править, а желание любить и уважать своего мужа. Всё её поведении должно быть направлено на то, чтобы доставить ему удовольствие. Но, опять же, в инструкции подчёркивается, что, хотя Генриетта Мария обязана повиноваться своему мужу, это не относится к религии:

-…в этом случае Вы должны проявить с самого начала стойкость и твёрдость, и не бояться смело и откровенно сказать ему, что лучше бы Вы умерли, чем позволили себе хоть что-то в мире, что противоречило Вашей религии.

А чтобы она, не дай Бог, не отступилась от истинной веры, королева-мать (или отец Берюль) ещё раз пригрозила:

-Мне страшно подумать, что я буду вынуждена наложить своё проклятие на человека, который мне так дорог, поскольку я могу считать Вас своей дочерью только до тех пор, пока Вы остаётесь дочерью Иисуса Христа.

Хотя ещё два года назад придворному архитектору Иниго Джонсу было поручено возвести в Сент-Джеймском соборе в Лондоне католическую капеллу для инфанты, она до сих пор ещё не была готова. Только в своих собственных апартаментах Генриетта Мария могла слушать мессу. В ответ на настойчивые просьбы её многочисленных священников во главе с Даниелем дю Плесси, епископом Мандским, главным капелланом королевы, король отвечал:

-Если комната у королевы, где, как говорят, сейчас устраивается месса, недостаточно велика, пусть все разместятся в Большом зале; и если Большой зал недостаточно широк, они могли бы использовать сад; и если сад не устроит их, то парк был бы самым подходящим местом.

Первую мессу в Англии королева прослушала в Уайтхолле, занимавшем территорию между Темзой и Сент-Джеймским парком.

-В прошлую пятницу, - сообщает возмущённый лондонец, - королева была на своём первом богослужении в Уайтхолле, на которое пригласили Её Величество в одиннадцать часов, в назначенное время она вышла из своей спальни в нижней юбке, с вуалью на голове, поддерживаемая графом де Тильером, её камергером, в сопровождении шести женщин. Пока они были на сборище, король распорядился, чтобы ни один англичанин, мужчина или женщина, не приближался к этому месту.

Молодая королева вызывала живейший интерес у окружающих, причём отзывы о ней были диаметрально противоположные. Богатый антиквар Саймонд д’Юэс был настолько поражён её милым и смиренным обращением со своими служанками, что не смог удержаться от глубокого вздоха:

-Я хотел бы узнать истинную религию…

А вот баронет Мордаунт рисует иную картину:

-Мы пришли в Уайтхолл, чтобы увидеть её, но она выгнала нас всех из зала, поскольку в помещении было слишком душно из-за открытого огня и большой компании…

Тем не менее, как утверждает писательница Ида Тейлор, «Лондон был готов оказать тёплый приём своей королеве».

28 июня, Карл I открыл свой первый парламент и Генриетта Мария сидела рядом с ним на троне. Однако из-за эпидемии дальнейшие заседания парламента решено было перенести в Оксфорд. Спустя три недели король тоже решил покинуть столицу, опасаясь вспышки чумы.

-Я…искренне удивляюсь, что кто-то, кого можно считать разумным, сейчас находится в Лондоне, - писал государственный секретарь.

Сначала королевская пара отправилась в Хэмптон-Корт, а затем в Виндзорский замок. Перед отъездом королева посетила герцогиню де Шеврёз, которая вскоре после рождения дочери шокировала лондонцев тем, что переплыла Темзу.

Жизнь Генриетты Марии в 1625 – 1628 годы в Англии осложняла не только религия, но также высокомерие её собственных приближённых и наличие могущественного врага.

Её свита, состоящая из французов-католиков, составляла проблему для Карла I и его окружения. Судя, возможно, по прецеденту с королевой Анной Австрийской, кардинал Ришельё верил, что Генриетта Мария станет инструментом Франции, и, следовательно, его самого в Англии. Он был полон решимости, чтобы рядом с ней были те, кому он мог доверять. Даже Берюль, который был слишком хорошим священнослужителем, чтобы не знать обязанностей супругов, в письме к личному другу резюмировал цели своей миссии в Англию как «приобщить дух королевы Англии к тому, что необходимо не только для её души, но и для этой страны», то есть Франции.

Помимо герцога де Шеврёза и его жены, Генриетту Марию сопровождали госпожа де Сен-Жорж, дама опочивальни, графини де Тильер и де Сипьер, её фрейлины, а также их мужья, соответственно камергер и главный оруженосец. В её свиту также вошли два посла, Антуан Коффье де Рузе, маркиз д'Эффиа, и Анри Огюст де Ломени, граф Бриенский.

Французы были поражены скромным нарядом Карла I во время первой встречи с женой и его «торжественным выражением лица». Если бы им было известно о том, что король унаследовал от отца долги на четверть миллиона фунтов стерлинга, то приближённые Генриетты Марии, возможно, были бы более снисходительны.

-Двадцатипятилетний монарх-холостяк, - пишет о нём Карола Оман - бережливый, застенчивый и целомудренный настолько, что краснел всякий раз, когда в его присутствии произносили нескромное слово, был скорее объектом насмешек, чем восхищения со стороны французских придворных.

С момента своего прибытия французы хулили всё английское, то время как священники королевы вызывали у местных жителей подозрение, что их повелитель собирается перейти в католичество.

Весьма скоро Карл I начал жаловаться, что жена «к нему холодна», что она с ним нелюбезна. Он велел Бекингему поговорить с ней.

-Думая, что столь юный дух, как дух королевы, можно смирить угрозами, он сказал ей, что король не потерпит более подобного поведения по отношению к нему, - свидетельствует в своих «Мемуарах» граф де Тильер, - если она не изменит своих привычек, для неё наступят горестные времена, ибо с ней будут обращаться не как с королевой, а так, как она заслуживает.

На что Генриетта Мария ответила:

-Я не верю, что дала королю повод рассердиться.

Без сомнения, молодая королева не раз задавалась вопросом: почему Бекингем, сын какого-то сельского сквайра, пользуется такой огромной властью при дворе Карла I? И почему сама она, дочь, сестра и жена королей, должна терпеливо сносить все унижения, которым её подвергали в Англии с подачи распутника Джорджа Вильерса, который чуть ли не во всеуслышание трубил о своей великой любви к Анне Австрийской, а сам, бросив Люси Перси, сошёлся с герцогиней де Шеврёз?!

Правда заключалась, по мнению писателя Энтони Адольфа, в том, что, «потрясённый смертью Якова I, Карл по-детски цеплялся за… фаворита своего покойного отца». Но Бекингем понимал, «что сохранить монополию на любовь Карла будет не так просто, как это было с явно бисексуальным Яковом». С появлением Генриетты Марии у герцога появился противник, которого, по сути, он сам посадил на трон рядом с Карлом. Так неужели он должен лишиться своего с таким трудом завоёванного влияния из-за маленькой мадам?

Не успели Карл и Генриетта Мария пожениться, как Джордж Вильерс сразу начал нашёптывать своему повелителю на ухо о недостатках его юной супруги, которая, следует признать, сама ничего не сделала для того, чтобы подданные её полюбили.

По предложению своего фаворита король издал указ, согласно которому, дабы её имя звучало по-английски, его жену следовало называть «королевой Марией». Правда, его подданные, вспоминая королеву-католичку Марию Тюдор (или Марию Кровавую), считали, что это имя может принести несчастье Англии. В то время как у самой Генриетты Марии оно вызывало неприятные ассоциации с казнённой Марией Стюарт, поэтому она продолжала подписывать письма своим полным именем.

По словам её камергера де Тильера, Бекингем вёл себя по отношению к королеве с беспримерной дерзостью и даже осмелился критиковать её внешний вид:

--Королеве Англии следует одеваться скромнее и причёсываться, как наши дамы!

Генриетта Мария действительно любила красивую одежду. Приданое, которое она привезла с собой в Англию, свидетельствовало о щедрости её брата и было настолько обильным и великолепным, что, вполне возможно, ей хватило бы его на всю жизнь, если бы... но об этом позже. Четыре дюжины вышитых ночных рубашек и дюжина ночных чепчиков в тон, четыре дюжины сорочек для особых случаев и пять дюжин носовых платков кажутся достаточным запасом белья даже для королевы, не говоря уже про пять нижних юбок. Дюжина пар английских шёлковых чулок, к которым добавилась изящная пара красных бархатных сапожек, подбитых мехом, были роскошью, о которой мало кто мог мечтать. Но больше всего маленькой мадам повезло с платьями. У неё было их не менее тринадцати и все они были великолепны: четыре из золотой и серебряной ткани на атласной основе, чёрного, малинового, зеленого и голубого, причём два последних были со шлейфом и длинными ниспадающими рукавами. Что касается парадной мантии, то она превосходила остальные по великолепию, будучи из красного бархата, покрытого лилиями. А тяжёлая мантия из того же материала и цвета, отороченная горностаем, очевидно, предназначалась для ношения в торжественных случаях.

Подобные туалеты были бы неполными без великолепных драгоценностей, в которых мать Генриетты Марии знала толк. Нитки жемчуга, цепочки с драгоценными камнями, бриллиантовые серьги, великолепное кольцо с бриллиантом - всё это было подарено молодой королеве, помимо креста из бриллиантов и жемчуга, застёжки, усыпанной четырьмя бриллиантами, и «букета» из пяти лепестков, сделанного из бриллиантов, вместе с множеством мелких безделушек, включая несколько десятков бриллиантовых пуговиц для отделки платьев. Можно с уверенностью предположить, что Генриетта Мария также нашла широкое применение «большому зеркалу в серебряной оправе», которое она привезла с собой из Парижа, и неудивительно, что Бекингем счёл, что она чересчур любит одеваться.

Хотя писатель Мишель Дюшен считает, «что в основе всего лежало отсутствие сексуальной гармонии».

-Герцог Бекингем и маркиз Гамильтон уверяют, – сказал однажды Карл I Генриетте Марии, – что будь Вы их женой, они бы чаще пользовались правами мужа, нежели это делаю я… Учитывая, сколь малого я от Вас требую, Вы ведёте себя невыносимо.

Он жаловался, что королева недостаточно услужлива в постели. Генриетта Мария поговорила с госпожой де Сен-Жорж, и та посоветовала ей сделать над собой усилие. И когда на следующее утро король был весел и объяснил Стини причину своей радости, тот сказал, что недопустимо, чтобы королева подчинялась своей фрейлине больше, нежели супругу, и опасно оставлять подле неё подобных советников.

Согласно условиям брачного контракта, Генриетте Марии полагался собственный двор, достойный её положения. Воспользовавшись этим, в июле 1625 года Карл неожиданно предложил своей супруге взять в качестве дам опочивальни вместо госпожи де Сен-Жорж графиню Бекингемскую и герцогиню Бекингемскую (мать и жену Джорджа Вильерса) и маркизу Гамильтон. Молодой королеве это не понравилось, потому что она считала этих дам шпионками Бекингема, каковыми они и являлись на самом деле.

Генриетта Мария пожаловалась брату и Людовик ХIII поспешил утешить её:

-Моя певучая сестра, хотя я нахожусь далеко от Вас и Вы ещё долго будете жить вдали от меня, две вещи могут Вас вполне утешить там, где Вы находитесь - это уверенность, которая Вас, должно быть, поддерживает, что я всё так же люблю Вас, несмотря на Ваш отъезд, и что, если я даже не буду писать Вам часто, то не перестану думать о Вас и постараюсь предоставить Вам доказательства своей привязанности.

После чего король Франции напомнил зятю, что его действия противоречат статьям брачного контракта Генриетты Марии, согласно которым её дамы должны быть француженками.

-Я сочту нужным, - заканчивает Людовик, - чтобы указанные герцогини и графини поступили на службу к королеве, моей сестре, при условии, что все остальные будут исключены из неё в будущем.

Таким образом, французский король соглашается на это первое изменение в контракте при условии, что госпожа де Сен-Жорж сохранит своё место и не будет оштрафована за это.

Из Хэмптон-корта Карл повёз свою жену в Вудсток. В Оксфорде он распустил парламент. И ранней осенью, в соответствии с елизаветинской традицией, король и королева отправились в путешествие по королевству.

В сентябре 1625 года двор Генриетты Марии всё ещё не был сформирован из-за настойчивых требований окружения Карла I, и, особенно, герцога Бекингема, ввести туда англичан. Секретная статья насчёт английских католиков, утверждённая Яковом I, тоже до сих пор не действовала в Англии. Поэтому Людовик XIII принимает решение направить в Лондон своего посла Бленвиля, чтобы убедить Карла I выполнить свои обязательства. Однако английский двор очень плохо принял Бленвилля и он ничего не добился. Ситуация, похоже, улучшилась с отъездом герцога Бекингема с посольством в Голландию. Но как только он вернулся, напряжённость в отношениях между царственными супругами возросла.

Прежде, чем царственная чета вернулась в Хэмптон-корт, королева в ноябре посетила великолепный особняк лорда Саутхэмптона, друга Бекингема, в Титчфилде. Оттуда она отправила родственникам в подарок несколько английских биглей (маленьких гончих). Тем временем поток сплетен, распускаемых врагами Генриетты Марии, постепенно возрастал, чему способствовало вызывающее поведение как самой королевы, так и её окружения.

Например, в Тичфилде за обеденным столом возникла перебранка между протестантским капелланом и отцом Берюлем из-за того, кто должен произнести молитву перед едой. На другое утро королева и её дамы, пока в холле дома проводилась протестантская служба, дважды демонстративно прошли через толпу молящихся, при этом громко смеясь и разговаривая. Конечно, это можно считать ребячеством, но англичане расценили подобное поведение как скандальный вызов. Это вывело из себя короля и он написал Бекингему, что надеется вскоре найти повод «обналичить моих месье», как он презрительно называл французских приближённых своей жены. В свой черёд, Генриетта Мария жаловалась впоследствии:

-Я жила как маленькая мадумуазель, без всяких прав.

Из Тичфилда Карл отправился на охоту в Нью-Форест, а королева провела три недели в Уилтоне. Вернувшись в Уайтхолл она приступила вместе со своими дамами к репетиции французской пасторали, в которой играла главную роль. Декорации же и костюмы для этой постановки изготовил Иниго Джонс. В детстве она привыкла принимать участие в балетных постановках, которые устраивались в просторных залах Люксембургского дворца, и привезла вкус к этим развлечениям с собой в Англию.

Как-то днём перед Рождеством Генриетта Мария тайком отправилась за покупками на Биржу и переходила от прилавка к прилавку, покупая каждую красивую безделушку, которая её приглянулась. Когда же её узнали, она сбежала на лодке в Хэмптон-корт.

-Французская уловка! – решили лондонцы, помотрев вслед королеве, не пожелавшей с ними общаться.

В первое Рождество после замужества Генриетта Мария разыграли в Сомерсет-хаусе пастораль перед своим мужем. Но король (с подачи Бекингема) посчитал, что принимать участие в подобных постановках – недостойно сана королевы. К этому времени Карл I и Бекингем уже успели избавиться от отца Берюля. Под предлогом ведения переговоров о коронации короля и королевы Англии духовник Генриетты Марии вернулся во Францию, и, получив от папы сан кардинала, вскоре скончался «в святости».

В начале нового года королева отправилась в Тауэр, где в её честь был дан банкет и прогремел артиллерийский залп. Лондонцы же, наблюдавшие за возвращением процессии при свете факелов, с неудовольствием отметили, что карета Даниеля де Ламотт-Уданкура, епископа Мандского, ставшего теперь не только капелланом, но и духовником королевы, ехала впереди её экипажа. Однако после отъезда отца Берюля Генриетта Мария не забыла про свою миссию и в когда в начале 1626 года на площади Тайберн в Лондоне состоялась казнь нескольких католиков, королева совершила паломничество к этому месту, чтобы помолиться за их души. Это вызвало возмущение в Англии и, впоследствии, оправдываясь, она говорила, что забрела туда случайно во время прогулки.

А 2 февраля, в день Сретения Господня, когда произошла коронация Карла I, Генриетта Мария, по совету своих родственников и при поддержке своего брата, решила сама не короноваться и не присутствовать на коронации своего мужа из-за связанных с этим англиканских обрядов. Впрочем, церемония была настолько скромной, что многие дворяне даже решили не брать на себя труд приехать из деревни, чтобы посмотреть на неё. Королева же со своими дамами, «резвящимися и танцующими», наблюдала из верхнего окна надвратной дворцовой башни за тем, как её муж проехал мимо в белом атласе вместо привычного королевского пурпура. (Интересно, что впоследствии из-за этого его называли Белым королём, обречённым на гибель, как следовало из старинного предания).

Сразу же после коронации, 6 февраля, состоялось открытие парламента. На этот раз была организована традиционная процессия депутатов от Уайтхолла до Вестминстера. И тут произошла новая стычка между царственными супругами. Генриетта Мария пожелала смотреть на процессию из окна дворца, сидя рядом с послом Бленвилем, со своим камергером Тильером и в окружении французских дам. Король же хотел, чтобы его супруга сидела рядом с матерью его фаворита, и герцогиней Кейт на балконе дома, находившегося на противоположной стороне улицы. Разумеется, то был знак внимания к герцогу, но вместе с тем также способ продемонстрировать всем, что молодая королева благосклонна к английским дамам. Последовала бурная сцена, в которой Генриетта Мария повела себя, как капризный ребенок: она отказалась двинуться с места, потому что идёт дождь и он испортит её прическу. Когда об этом сообщили Карлу, он сказал, что дождь уже закончился, и послал к супруге Бекингема с приказом выполнить его желание. Опять отказ. Дело принимало серьёзный оборот. Тогда вмешался французский посол Бленвиль, оказавшийся лучшим дипломатом, нежели его считал Бекингем, и королева наконец согласилась перейти на другую сторону улицы.

-Однако Бекингем не мог допустить, чтобы пропала столь прекрасная возможность внести сумятицу, – пишет Тильер, – и воспользовался случаем, чтобы настроить короля против «наглых французов».

На следующий день Бленвилю было запрещено появляться при дворе и видеться с Генриеттой Марией.

В народе отсутствие её коронации было встречено отрицательно, что, вкупе с другими факторами, не способствовало популярности королевы и привело к смене профранцузской политики на политику поддержки гугенотов. Воспользовавшись этим, герцог Бекингем постарался ещё больше усилить напряжённость в отношениях между Карлом и его женой.

Лишь один раз интересы королевы и фаворита её мужа совпали. Генриетта Мария позже вспоминала, что «в начале своего замужества она испытывала некоторую неприязнь к королю, своему мужу, которую разжигал Бекингем» и поэтому из чувства досады хотела вернуться во Францию повидать свою мать. А поскольку она знала о страстном желании герцога снова увидеть Анну Австрийскую, то попросила его получить разрешение на её отъезд у короля. Бекингем, решивший сопровождать королеву, рьяно взялся за дело, но Людовик ХIII и Ришельё дружно воспротивились его приезду в Париж. Из-за чего отношения Франции и Англии резко ухудшились.

Весьма характерный эпизод был описан самим Карлом I в письме к английскому послу в Париже с просьбой объяснить Людовику XIII причины его недовольства королевой:

-Однажды вечером мы были в постели, и она подала мне список людей из своей свиты, для которых хотела испросить награды. Я сказал, что прочту его утром, но в любом случае всё решу сам. Она сказала, что внесла в список как французов, так и англичан, на что я ответил, что для французов сделать что-либо невозможно. Тогда она возразила, сказав, что список одобрен её матерью и она не собирается ничего в нём менять. Я напомнил, что ни её матери, ни ей не подобает брать в свои руки подобную инициативу и что, если она настаивает, я вообще не стану рассматривать этот список. На это она дерзко ответила, что я-де могу оставить себе свои награды и она не примет от меня ни земель, ни домов. Я попросил её не забывать, с кем она разговаривает, и помнить, что она не имеет права говорить со мной таким тоном. Тогда она произнесла страстную речь, говоря, что она самая несчастная из женщин и что, если она что-нибудь просит, я всегда ей отказываю, а она не столь низкого происхождения, чтобы так с ней обращались. Я велел ей замолчать и таким образом положил конец спору.

Если Бекингем подначивал Карла, то приближённые Генриетты Марии, в свой черёд, несут часть ответственности за её непопулярность у подданных. Так, «Мэми» Сен-Жорж продолжала при каждом удобном случае садиться в королевскую карету и отодвигать на задний план английских дам. Но особенно короля бесил епископ Мандский, возглавлявший французских священников, которому ещё не исполнилось и тридцати. Будучи родственником Ришельё, сей прелат, во-первых, обладал слишком острым языком, а, во-вторых, предлагал короновать Генриетту Марию по католическому обряду, что вызвало возмущение англичан. И. наконец, в-третьих, поссорился с графом Холландом из-за управления приданым королевы. Даже спустя годы, уже после смерти Мендеса, Карл I с содроганием вспоминал его привычку врываться в личные апартаменты королевы, когда ему заблагорассудится.

По словам Ришельё, постепенно Генриетта Мария, привыкнув к мужу, начала соглашаться «со всеми желаниями короля».

-Ей хотят дать дам опочивалььни, - читаем мы в мемуарах кардинала, - она решается на это, но желает, чтобы в их число вошла герцогиня Бекингемская, которая была очень честной дамой и католичкой в душе.

Карл хотел также ввести в свиту жены графиню Карлайл, бывшую любовницу Бекингема. Зная об этом, королева умоляла супруга не делать этого:

-Извините меня, но я испытываю неприязнь к этой даме.

На что король, подстрекаемый фаворитом, упрямо отвечал:

-Ваше Величество не должна испытывать к ней неприязни, иначе Вы не получите герцогиню Бекингемскую, о которой просите.

Когда же Генриетта Мария снова ударилась в слёзы, ей было предписано вести себя более сдержанно, согласно своему рангу. Покорность королевы вскоре принесла свои плоды.

-Прежде всего, я выражаю благодарность королеве Англии (ибо никто другой не может этого сделать), - писал Карл I жене в письме от 23 июля 1626 года, почему-то обращаясь к ней в третьем лице, - именно её любовь поддерживает мою жизнь, её доброта поддерживает моё мужество, что делает меня вечным её (слугой?).

Кризис наступил 9 августа 1626 года, когда Карл I, которого подстрекал Бекингем, принял решение отправить всех французов, которые сопровождали Генриетту Марию, обратно. Ришельё так описывает этот эпизод в своих мемуарах:

-Решив это, король, не выдержав, после ужина пришёл к королеве, своей жене, запер за собой двери и объявил ей об изгнании её слуг. Она была так удивлена, что осела на пол и долго молчала. Придя в себя, она разразилась криками, способными расколоть скалы. Она бросилась на землю, поцеловала его колени, затем - ноги, попросила у него прощения за своих (приближённых), если они его обидели, напомнила ему про обещания, данные в его брачном контракте, и про то, что Бог наказывает за нарушение клятв; но всё напрасно. Всем, кто находился при её дворе, было приказано удалиться в резиденцию Соммерсет в тот же час. Слышны были только крики и жалобы, в основном, со стороны фрейлин королевы, которые, несмотря на тех, кто им мешал, направились в небольшой двор, куда выходила спальня королевы, их госпожи, чтобы попрощаться с ней. Услышав их голоса, эта бедная принцесса бросилась к окну, и, разбив стёкла в переплёте, взялась руками за решётки, чтобы показать себя им и увидеть их в последний раз. Возмущённый король оттащил её (от окна) с таким усилием, что она ободрала все руки. Когда же епископу Мендесу было приказано удалиться вместе с приближёнными королевы, он ответил, что прибыл сюда по приказу короля, своего господина, и может уйти с остальными только по тому же приказу; тем не менее, им пришлось уступить силе и удалиться в Соммерсет.

Тогда Генриетта Мария в присутствии англичанок заявила:

-Я не буду есть и не лягу спать, пока мне не вернут моих дам!

Её упорство привело к тому, что послали за её кормилицей и «мадам Вантелет, которая её одевала». В конце концов, королеве было также разрешено оставить при себе двух священников, одного англичанина, другого шотландца, трёх служанок, которые могли говорить на её родном языке, и герцогиню де Туар, которая была гугеноткой. Однако месяц спустя, несмотря на то, что французам было выплачено их жалованье в размере 11 000 фунтов стерлингов и вручены подарки на сумму 20 000 фунтов стерлингов, они ещё находились в Англии, находя один предлог за другим, чтобы остаться. Разгневанный Карл приказал Бекингему «выгнать их, как стадо диких зверей», если они не захотят добровольно уехать. Отъезд приближённых Генриетты Марии не обошёлся без кровопролития: когда один человек из собравшейся толпы горожан бросил камень и сбил чепец «Мэми» Сен-Жорж, молодой английский кавалер, который вёл даму к барже, выхватил шпагу и пронзил хулигана насквозь. Современник утверждает, что вместе со слугами королевы ушло всё знаменитое приданое. Её гардероб королевы сократился до двух халатов и одного платья. Лишь ещё одно её старое атласное платье было возвращено по требованию лордов Совета. Причём «Мэми» Сен-Жорж в бурном письме объяснила Карлу, что платья Генриетта Мария сама подарила своим друзьям, но, поскольку ключи от гардероба королевы, где хранились также столовое серебро и драгоценности, были изъяты, а сундуки изгнанной свиты – вскрыты в Дувре, то англичане могут утверждать что угодно. Другие же слуги впоследствии заявили, что Генриетта Мария задолжала им за товары, купленные ими по её приказу, хотя сама королева отрицала это. Впрочем, неудивительно, что она занимала у слуг: муж попросту не давал ей денег.

Поэтому выдворение французских придворных было связано ещё с огромными тратами королевы, которые таким образом Карл I взял под свой контроль. Генриетта Мария тратила огромные суммы с бешеной скоростью, в результате чего она оказалась в долгах, которые её супруг выплачивал следующие несколько лет. Даже после реформы двора королевы расходы продолжали оставаться на высоком уровне, несмотря на многочисленные подарки короля. Она тайно брала деньги в 1627 году, а её счета свидетельствуют о приобретении дорогих платьев и в последующие годы. Но ведь после того, как слуги ограбили её, не ходить же ей голой!

Хотя настроение Генриетты Марии после выдворения её слуг в Лондоне описывали как «очень весёлое», она решила сообщить обо всём Людовику XIII, Марии Медичи и Ришельё и попросить помощи. Королева пожаловалась брату, что ей пришлось спрятаться, чтобы написать ему:

-Как узник, который не может ни с кем разговаривать, ни описывать свои несчастья, ни призывать Бога к сочувствию бедной, замученной принцессе, чтобы Он сделал что-то, чтобы облегчить её страдания.

С горечью она объявляет:

-Я самый страдающий человек на земле.

И умоляет его поговорить с их матерью «и открыть ей мои беды». Иначе её сердце разобьётся:

-Есть ли лекарство от моих страданий, которые меня убивают? Прощай, горечь. Прощайте все те, от деяний которых я умру, если Бог не пожалеет меня.

Когда у английского посла в Париже поинтересовались о возможных последствиях увольнения свиты Генриетты Марии, он ответил:

-По моему мнению, Франция в данный момент слишком занята другими делами, чтобы решиться на жёсткие меры.

Посол оказался прав.

Мария Медичи ответила дочери:

-Я посылаю к Вам господина де ла Барре специально с этим письмом, чтобы засвидетельствовать Вам, что после гибели покойного короля, Вашего отца, я не знала более тяжкого горя… Я прошу Вас набраться смелости и надеяться на Бога, который не оставит Вас, так как я уверена, что Вы будете поступать согласно своей религии. Поверьте, дочь моя, что я сделаю всё возможное, чтобы помочь Вам.

Кроме того, флорентийка написала письмо своему зятю, чтобы напомнить ему о его клятвах, а Людовик послал маршала Франсуа де Бассомпьера, шурина графа де Тильера, который прибыл в Лондон 7 октября 1626 года. Однако посла очень плохо приняли и делали всё возможное, чтобы отстрочить его аудиенцию с королём. Наконец, 15 октября Карл I согласился дать ему публичную аудиенцию при условии, что Бассомпьер ни слова не промолвит о том деле, по поводу которого приехал.

-Король, - объяснил ему вездесущий Бекингем, - не смог бы сдержаться, если бы эта тема была затронута публично, а королева могла бы совершить какой-нибудь экстравагантный поступок и расплакаться на глазах у всех.

Но посол настаивал на том, что он обязан передать послание своего государя. Наконец, договорились, что, в случае чего, Карл прервёт его, пообещав после поговорить с глазу на глаз. Вместе с герцогом Бассомпьер отправился в Хэмптон-Корт, где нашёл короля и королеву торжественно восседающими на возвышении.

-Компания была великолепной, а приём – изысканным, - докладывал посол.

Аудиенция прошла как по маслу. Если не считать того, что когда Генриетта Мария произнесла несколько слов официального приветствия своему соотечественнику, на её глаза навернулись слёзы. После чего всё закончилось и королева удалилась, опираясь на герцогиню де Туар.

В конце концов, следующая встреча, кажется, прошла лучше, и Бассомпьер заметил некоторое ослабление напряженности в отношениях между Карлом, Бекингемом и Генриеттой Марией, о чём он и сообщил Ришельё:

-В субботу, 24-го, я был у королевы, и к ней пришёл король, с которым она была в ссоре. Король увёл меня в свою комнату и долго беседовал со мной, заставив меня выслушать много жалоб на королеву, его жену. В воскресенье, 25-го числа, ко мне приехали графы Пемброк и Монтгомери. Затем мне удалось найти герцога (Бекингема), которого я уважаю не меньше, чем дорогую королеву, и он заключил с ней мир... Вскоре туда прибыл король и тоже с ней помирился.

Таким образом, Бассомпьер провёл в Англии около двух месяцев. Стараясь продемонстрировать свою беспристрастность, он не раз обвинял Генриетту Марию в том, что она сама «затевала ссору». После нескольких дней мучений, когда маршал уже начал поздравлять себя с примирением королевской пары, королева спровоцировала ещё один скандал и миротворец ушёл от неё раздражённым, заявив, что он немедленно вернётся во Францию и доложит её брату и матери, что именно она, а не её муж, виновата в их затяжных конфликтах. Генриетта Мария послала за ним, но посол дулся два дня, а потом они оказались за одним столом в доме герцога Бекингема.

Йорк-Хаус, как и Уайтхолл, был когда-то архиепископским дворцом, но герцог сравнял его с лицом земли и воздвиг на его месте новый особняк, который, по словам Бассомпьера, был «чрезвычайно красивым» и «самым богато обставленным» из всех, какие он когда-либо видел. Ноябрьским вечером он при свете факелов пришёл туда, чтобы поужинать вместе с Бекингемом, Карлом и Генриеттой Марией. Развлечения, устроенные королевским фаворитом для гостей, обошлись ему примерно в пять-шесть тысяч фунтов стерлингов. Причём каждое блюдо сопровождалось балетом.

Как-то раз королева повезла Бассомпьера смотреть на процессию с участием лорда-мэра. В ожидании, пока её участники проедут по «корабельной» стороне, Генриетта Мария заставила посла сыграть с ней в карете в карты.

Вдоволь наглотавшись лондонского тумана, маршал, по его собственному выражению, уже был «не в том состоянии, чтобы вести дискуссии», когда однажды в семь утра прибыл граф Дорчетс от Совета лордов с «Меморандумом», содержащим жалобы на прислугу королевы. В большей степени они касались епископа Мендеса и его священников, которые обвинялись в интригах против англичан и в превращении двора Генриетты Марии в место встречи для иезуитов. Кроме того, капеллан королевы, если верить этому документу, принуждал свою госпожу в качестве ептимьи совершать «низкие и раболепные действия», не только унижающие королевское достоинство, но и опасные для её здоровья. Как-то: Генриетта Мария обязана была ходить босиком, прясть, есть мясо на деревянном блюде и прислуживать за столом своим собственным слугам. А одним «отвратительным утром» она была приговорена «вывалиться в грязи», идя пешком от Датского дома до Сент-Джеймского собора, в то время как «её люциферианский исповедник» проезжал мимо в своей карете. Лорды также обвиняли её приближённых в том, что они «осуждали то, что происходило наедине» между Карлом и Генриеттой Марией и «старались зародить в нежном уме королевы отвращение ко всему, что желало или приказывало Его Величество». Даже неумение Генриетты Марии говорить по-английски было отнесено на счёт её французских придворных, которые «старались всеми средствами внушить ей презрение к нашей нации и неприязнь к нашим обычаям…как будто у неё не было и не могло быть с нами общих интересов». И так далее.

Прежде, чем ответить хотя бы на одни пункт обвинения, Бассомпьеру пришлось обратиться за разъясненими к самой королеве. В итоге ему удалось успокоить лордов и получить от короля Англии акт о предоставлении Генриетте Марии двенадцати священников и епископа, а также нескольких французских офицеров и двух фрейлин. Всего же ей удалось оставить при себе семерых приближённых-французов, включая нового исповедника Роберта Филиппа. Французский маршал также освободил семьдесят католических священников из английских тюрем.

На первый взгляд миссия Бассомпьера казалась успешной, однако Ришельё дал ей довольно негативную оценку:

-Уже на следующий день после того, как он покинул Лондон, аншличане отдали секретное распоряжение задерживать все корабли и товары французов, и всем торговцам было предписано не платить им ничего…

Выходит, маршал ничего не добился, кроме обещания Карла I назначить жене шестьдесят французских слуг, но, по словам Ришельё, «опять это обещание было дано ему таким образом, что он мог бы понять, что они не намерены были выполнять то, что обещали».

По приглашению Генриетты Марии вместе со свитой Бассомпьера в Англию приехал итальянский живописец Орацио Джентилески, который до того работал в Париже. Став придворным художником Карла I, он занимал эту должность до самой смерти. Его монументальные полотна и росписи украсили Гринвичский дворец. Возможно, Орацио Джентилески помог ей вместе с Иниго Джонсом подготовить и новое представление на «Двенадцатую ночь». Так как королю не понравился французский балет, Генриетте Марии пришлось разыграть одну из популярных в Англии пьес-масок, в которых любила принимать участие покойная королева Анна Датская. Эти театральные представления со сложными архитектурными декорациями включали в себя пролог в стихах и шествие танцующих и поющих актёров в масках, причём теми, кто не говорили и не пели, часто были придворные. Хотя молодой королеве подобные пьесы казались архаичными, любовь к искусству победила. Её «маска» побила все рекорды, так как длилась с трёх часов дня до четырёх часов утра, а на костюмы и декорации пошла тысяча ярдов тафты и атласа.

Поскольку французские приближённые Генриетты Марии были изгнаны, в этом представлении играли уже её английские друзья. Её же собственная группа актёров всегда была наготове и играла для её развлечения то в Хэмптон-Корте, то в Сомерсет-Хаусе. Благодаря влиянию и покровительству королевы количество театров в столице увеличилось до такой степени, что в городе проснулись пуританские настроения, которые привели к изданию приказа городского совета «Об ограничении чрезмерного использования театра и актёров». Зрителям предстояло довольствоваться двумя театрами, один из которых должен был находиться в Миддлсексе, а другой - за рекой, в Суррее, при этом ни одна пьеса не должна была ставиться в воскресенье, в Великий пост или во время эпидемии.