Три лилии Бурбонов

Глава 4 САМАЯ СЧАСТЛИВАЯ

Для Генриетты Марии, наконец, наступили счастливые годы, обещанные прорицательницей, хотя их и было меньше шестнадцати.

-Я была самой счастливой из королев, - оглядываясь на них, подтверждала она сама, - потому что у меня были не только все удовольствия, какие только может пожелать сердце; у меня был муж, который обожал меня.

Ни один из её детей никогда не мог вытеснить мужа из её сердца. И к входившим в её свиту карликам, двум слугам-неграм, обезьянке Мопсу и собакам всех размеров Генриетта Мария была более снисходительна, чем к провинившимся принцам и принцессам, вероятно, копируя в этом Марию Медичи. Из неё получилась довольно строгая мать. Впрочем, её сыновья нуждались в твёрдой руке.

-Чарльз, - писала королева своему «дорогому сыну, принцу». – Мне жаль, что я начинаю своё первое письмо с упрёков тебе, потому что я слышала, что ты не хочешь принимать слабительное. Я надеюсь, что это было только сегодня, и что завтра ты это сделаешь, потому что, если ты не захочешь, я сама приеду и заставлю тебя принять его, так как это необходимо для твоего здоровья.

На что принц Карл, будучи уже в восемь лет шутником, отвечал:

-Моя госпожа. Я бы не хотел, чтобы ты принимала много слабительного, потому что от него мне становится только хуже, и я думаю, что то же самое произойдёт и с тобой.

В отличие от Карла I, начисто лишённого чувства юмора, королева ценила шутки сына, поэтому, по её тайному признанию, принц Уэльский был её любимым ребёнком. И в Датском доме у неё висел его детский портрет «Принц Карл в доспехах».

С появлением детей она изменилась внешне. Если в подростковом возрасте Генриетта Мария была худой, угловатой и нервной, то к двадцати годам её черты лица и предплечья округлились, а общий вид можно было охарактеризовать как цветущий. Постепенно она заговорила по-английски и в королевской детской не звучал ни какой другой язык. Поэтому, когда принц Ульский в шестнадцать лет прибыл в Париж, он не мог без переводчика общаться с французскими дамами. Чтобы усовершенствовать свой английский, королева наняла учителя и приказывала английским поэтам писать пьесы, в которых любила играть. Бен Джонсон, закадычный друг Шекспира, написал для неё одну «маску». Однако королева предпочитала сладкие пьесы своего друга Монтегю, в том числе, «Пастуший рай», в которой она сыграла главную роль, и мелодичные стихи поэта Эдмунда Уоллера. Несмотря на изгнание свиты Генриетты Марии, английский двор продолжал находиться под влиянием французской культуры. При дворе Карла I предпочитали общение на французском языке, который считался более куртуазным, нежели английский. А сам король писал письма жене на её родном языке.

Слуги, которые подслушивали, как их госпожа поёт своим детям колыбельные, утверждали, что у неё был божественный голос. Этикет запрещал ей петь на публике, поэтому Генриетта Мария ограничивалась любительскими концертами в близком кругу. Зато она стала законодательницей моды и, благодаря английской королеве, европейские дворы отказались от вычурных нарядов. Из шейных платков и корсажей исчезла проволока, кружевные воротники опустились, а юбки обрели свою классическую форму. Вместо искусственных накладных волос и груды украшений, напоминающих кольчугу, дамы стали носить нитку или две жемчуга, а драгоценные камни использовали в качестве застёжок или в браслетах. Женская причёска же состояла из узла на затылке и нескольких локонов на лбу. Одежда дворян тоже стала более удобной и мужественной. Маленькие шапки-горшочки или кепи в виде булочки уступили место изящной широкополой шляпе бобрового цвета, а подбитый мехом дублет и облегающие штаны – длинным кафтанам и бриджам, шёлковым чулкам и туфлям с розочками из лент или длинным узким ботинкам. Осиные талии исчезли даже в дамской одежде, так как постоянно беременная Генриетта Мария не могла носить такие платья. В конце 1630 года она пожаловалась «Мэми» Сен-Жорж:

-Последняя нижняя юбка, присланная тобой, была такая тяжёлая и узкая, что я не смогла носить её.

Английские леди и джентльмены эпохи Карла I предпочитали атлас, тафту, велюр, батист, батат, а также шелка – падуасой и дамаск. Производство тонкого льна в Ирландии стало процветающей отраслью. Развивалось также и шитьё. Главный вышивальщик королевы, француз Шарль Джентиле, получал от неё подробные инструкции и целый рой его помощников творил просто чудеса, так что Генриетта Мария постоянно была ему должна.

На досуге королева занималась карточными играми, бильярдом и написанием писем, особенно своей сестре герцогине Савойской. Хотя после замужества они никогда больше не встречались, но постоянно обменивались портретами, подарками и длинными посланиями. Так, специально для Кристины Ван Дейку был заказан портрет трёх старших детей Карла I. Однако когда их отец с ужасом обнаружил на своих детях домашние переднички, живописцу пришлось создать новую картину уже без этого предмета одежды, а первый вариант Генриетта Мария оставила себе. Новая мода распространилась и на детей. Все принцы и принцессы до четырёх лет носили простые платья с передниками, воротничками и круглые шапочки с кружевом. Причём, как добропорядочная француженка, королева одевала своих детей в белое: тонкий лён или атлас. Что же касается причёсок, то и у мальчиков, и у девочек были длинные волосы.

В отличие от королевы Елизаветы I, имеющей сотню платьев, расшитых драгоценными камнями, у Генриетты Марии после того, как её ограбили её французские слуги, был довольно скромный гардероб и свои самые любимые платья она могла носить пару лет. Самые её большие долги были связаны с покупкой мебели, ремонтом во дворцах и драгоценными камнями. Так, за одну бриллиантовую подвеску некий португалец получил от королевы на сто фунтов больше, чем знаменитый Эсташ Лесюэр за две бронзовые статуи короля и королевы.

Новая мода требовала и новых интерьеров. Старые прямоугольные и трапезные столы были заменены на квадратные, круглые или овальные. Правда, стулья по-прежнему покрывали бархатом или тиснённой кожей с бахромой, остался также балдахин, кроватные занавески и резной сундук. Но теперь их дополняли кушетки и зеркала, серебряный умывальник, а также туалетный столик с выдвижными ящиками и туалетной шкатулкой. У королевы был чудесный туалетный набор из серебра с позолотой, в который входили «большие» и «малые» щётки для волос, пудреницы и флакончики, а также две коробочки для булавок с королевским гербом Франции.

Хрусталь и стекло постепенно вытесняли серебряные и оловянные чаши. Усыпанный тростником пол использовался только в загородных дворцах, а в городе полы были каменные или из отшлифованного дерева, которые иногда устилали коврами. Среди приданого Генриетты Марии были два турецких ковра, но их использовали только для украшения диванов и столов. Стены обшивали деревянными панелями и украшали картинами, гобеленами и античными бюстами. Современники, не разделявшие вкусы Карла I, обвиняли его в том, что он «растрачивает миллионы фунтов стерлингов на старые прогнившие картины и мраморные изделия со сломанными носами». Король и королева были страстными коллекционерами. В частности, несмотя на свою бережливость, Карл приобрёл коллекцию произведений искусства герцога Мантуанского за 25 000 фунтов стерлингов. Поэтому свидетельство иностранца, что все двадцать четыре дворца короля Англии были «очень элегантно и богато обставлены», кажется правдивым. Также Карл покровительствовал производству гобеленов в Англии и выкупил рисунки Рафаэля для ковров в Аррасе с целью их копирования. Ещё он так высоко ценил росписи Рубенса на потолке Банкетного зала в Уайтхоле, что когда Генриетта Мария предложила устроить там Большой маскарад, король вместо этого предложил ей возвести временное здание в окрестностях дворца. В своей комате для завтраков он держал портреты кисти своих трёх самых любимых художников: Рубенса, Даниэля Мейтенса и молодого Антониса Ван Дейка, который изобразил, кроме членов королевской семьи, чуть ли не всю английскую знать. В конце концов, Ван Дейк был возведён королём в рыцарское звание и женился на шотландке леди Рутвен, фрейлине королевы. Сама Генриетта Мария позировала ему не менее двадцати пяти раз, так что мольберт новоявленного «сэра Энтони» почти не выбывал из её апартаментов в Лондоне. Свои многочисленные портреты она дарила родственникам и друзьям.

Садовые интереьеры «старой, доброй Англии» тоже стали уступать место террасам, посыпанным гравиям, лужайкам и подстриженным деревьям, которые перемежёвывались фонтанами, изделиями из кованого железа, каменными вазами и статуями. Сент-Джеймский дворец мог похвастаться «полдюжиной бронзовых статуй», среди которых самым прекрасным был «гладиатор, отлитый по образцу того, что был на вилле Боргезе». Как и её сестра Кристина, Генриетта Мария посылала во Францию за фруктовыми деревьями и растениями. Она была большой любительницей цветов и однажды, заметив куст сирени, которая по английским поверьям приносит несчастье девушкам, оставляля их без жениха, выскочила из кареты и украсила цветами свою шляпу. В 1629 году Джон Паркинсон, лондонский аптекарь и королевский травник, посвятил её, «зная, что Ваше Величество так восхищены всеми прекрасными цветами сада», свой труд под названием «Райская книга королевы», которая содержит описание почти тысячи растений и гравюры, иллюстрирующие семьсот восемьдесят разновидностей. Недаром каждое лето в огромной карете, запряжённой шестёркой лошадей, Генриетта Мария вывозила своих детей, собак, карликов, негров и обезьян в сельскую местность. У неё всегда был повод для веселья, и если она не находила его в деревне, то всегда могла повеселиться в городе. Хотя в это время у неё было достаточно поводов для беспокойства.

Когда из Франции пришла новость о том, что 23 февраля 1631 года Людовик ХIII заключил свою мать в Компьенском замке, Генриетта Мария пыталась заставить своего мужа чуть ли объявить войну её брату-королю. Но Карл I не собирался из-за своей тёщи портить отношения с Францией, тем более, что Мария Медичи вскоре сбежала в Испанские Нидерланды.

Зимой 1632 года муж Генриетты Марии заболел, но, несмотря на это, отправился играть в мяч. Перед тем, как лечь спать, он обнаружил у себя сыпь на груди и лбу. Присутствующие пришли в ужас, обнаружив, что, несмотря на это, королевская пара, как обычно, удалилась в общую спальню. Болезнь Карла оказалась оспой, но в лёгкой форме и он даже, весёлый, сидел в «тёплом доме, закутавшись в одеяло», и играл в салонные игры со своей женой. Но любой намёк на опасность для мужа приводил королеву в ужас. Однажды, когда Генриетту Марию предупредили, что один джентльмен, который «всё лето был безумен», сбежал от своих сторожей, объявив, что отправляется ко двору, чтобы убить короля и жениться на королеве, она упала в обморок.

В свой черёд, кроме жены и детей, Карл I очень любил свою единственную сестру, и когда в 1632 году скончался её супруг Фридрих V Пфальцский, бывший король Богемии, он предложил Елизавете вернуться в Англию. Но та предпочла остаться в Голландии, где они с покойным супругом жили в изгнании, а ко двору брата отправила своих старших сыновей, семнадцатилетнего Карла Людвига и тринадцатилетнего Руперта. Хотя Генриетта Мария была тогда беременна, она радушно приняла принцев и через шесть недель, когда окончательно оправилась, в честь них были устроены фейерверк, две «маски» и грандиозный банкет. С этого времени два протестантских принца были главными гостями на всех придворных празднествах. Кроме того, они были запечатлены на портретах кисти Ван Дейка. Старший, Карл Людвиг, светловолосый, с серыми настороженными глазами, поджатыми губами и квадратным подбородком, в письмах к матери выражал свой восторг от английского гостеприимства. В будущем ему было суждено стать курфюрстом Пфальца, а темноволосому, подвижному Руперту – сделать военную карьеру. Король и королева посетили Оксфорд в сопровождении своих племянников, которые на следующее утро получили мантии и степени магистров искусств, будучи зачислены в колледж.

Однажды в конце марта 1633 года Уильям Уэстон, граф Портленд, который находился у себя дома, услышал под окном стук лошадиных копыт и чей-то голос, зовущий его сына Джерома Уэстона. Открыв окно, они оба были поражены при виде Генри Джермина в ярком шёлковом костюме и с копной взьерошенных рыжих волос от быстрой скачки. Вице-камергер Генриетты Марии громко потребовал, чтобы сын лорда-казначея отправился с ним в Спринг-Гарденс, публичный сад между Чаринг-Кросс и Сент-Джеймским дворцом, чтобы сразиться на дуэли с графом Холландом за честь королевы. Хотя Портленд, в отличие от своего предшественника, не проявлял открытой враждебности к Генриетте Марии, он, тем не менее, как известно, стремился продолжать антифранцузскую политику Бекингема. Дело в том, что королева хотела, чтобы её мать, жившая в изгнании в Брюсселе, приехала в Лондон, но бережливый Портленд воспрепятствовал этому, убедив короля, что такой визит обойдётся казне очень дорого. Этого было достаточно, чтобы вызвать гнев Генриетты Марии и Джермина. Поэтому вице-камергер и его друзья, желавшие отстранить Портленда от власти, не хотели упустить возможности досадить лорду-казначея через его сына.

Весной 1633 года Джером Уэстон возвращался домой из Парижа, где он был послом. По пути он случайно встретил курьера с письмом, которое, как он думал, было написано графом Холландом. Вспомнив враждебность этого дворянина к его отцу, Уэстон завладел им. Открыв пакет, он обнаружил внутри письмо королевы, которое не осмелился развернуть, но по прибытии в Лондон передал его в руки короля в том виде, в каком его нашёл.

Холланд и Джермин, посчитав этот перехват прямым оскорблением королевы, увидели в нём также повод вызвать сына Портленда на дуэль. Однако лорд-канцлер не позволил ему ответить на вызов, и вместо этого отправил гонца к Карлу I с жалобой на Холланда и Джермина, нарушивших королевский указ о запрете дуэлей. Король приказал арестовать их. Холланд сразу извинился, а вот Генри, когда его призвали к ответу за свои действия перед Тайным советом, проявил «радражительное и насмешливое» упрямство. В этот раз ему изменила обычная обходительность, возможно, из-за того, что он ревновал Генриетту Марию к супругу, и его эмоциональное равновесие было нарушено.

-Честь королевы оправдывает мои действия! – надменно твердил он. – И никто не смеет говорить обратное!

Холланду было приказано удалиться в его прекрасный особняк в Кенсингтоне, который он приобрёл вместе со своей богатой женой Изабель Коуп, и оставаться там, пока король не разрешит ему вернуться. Генри тоже в течение двух месяцев оставался под домашним арестом, в то время как друзья и семья умоляли его извиниться перед Портлендом. Но, в конце концов, заскучав, он сдался и в начале мая 1633 года его освободили. Используя всё своё влияние на мужа, Генриетта Мария также добилась возвращения ко двору Холланда. Хотя и в дальнейшем Карл I стойко сопротивлялся попыткам жены и Джермина свергнуть Портленда, который оставался «первым министром» короля до своей смерти в 1635 году.

1633 год вообще выдался несчастливым для Джермина: не успела история с дуэлью забыться, как фрейлина королевы Элеонора Вильерс, объявила, что она беременна от вице-камергера. Возможно, намеренно избегая женщин из-за любви к Генриетте Марии, тот поддался искушению, желая забыться в объятиях племянницы Бекингема. Через некоторое время они расстались.

-…возможно, она ушла от Джермина, когда поняла, что может обладать только его телом, но никогда – его сердцем, - пишет Энтони Адольф.

Однако не успел Генри освободиться из-под домашнего ареста, как Элеонора обнаружила, что беременна. Но когда она сказала, что отцом её будущего ребёнка явялется Джермин, тот, к большому удовольствию сплетников и огорчению клана Вильерсов, публично объявил, что не женится на Элеоноре из-за отсутствия у него состояния.

-Каковы бы ни были причины королевы, она поддержала своего вице-камергера в его непреклонном решении, - добавляет автор книги «Королевский прихвостень».

Даже когда тётка Элеоноры, вдовствующая герцогиня Бекингемская, предложила Джермину колоссальную сумму в 8 000 фунтов стерлингов в качестве приданого, он не дрогнул. В ответ, во вторник 4 июня 1633 года, возмущённый оскорблением чести своей семьи, брат Элеоноры, лорд Грандисон, вызвал его на дуэль. Как обычно, известие о дуэли дошло до Карла I раньше самого события. Король очень заботился о нравственности придворных и в его царствование подобный скандал при дворе был, практически, первым. Вдобавок, он устал от поведения Джермина, поэтому отправил его, Грандисона и, в придачу, саму Элеонору, в Тауэр. В те времена это была не только крепость-тюрьма, но и королевская резиденция, и аристократическим узникам там «сиделось» неплохо. Поэтому, должно быть, прогуливаясь по королевскому саду или развлекая своих собутыльников, Джермин не слишком скучал. По приказу своего отца ему пришлось написать Карлу I красноречивый и аргументированный отчёт о своих отношениях с Элеонорой, который, как он надеялся, поможет обрести ему свободу: «С позволения Вашего Величества, мистер государственный секретарь Кокс передал мне приказ Вашего Величества, в соответствии с которым я вскоре сообщу Вашему Величеству, на каких основаниях я пришёл к выводу, что мисс Вильерс не подходит мне в жёны. Во время нашего первого знакомства, которое началось, когда она впервые появилась при дворе и сказала, что я ей очень обязан, между нами не было произнесено ни единого слова, касающегося брака; если бы это было так, я думаю, тогда она была бы в большей степени против, чем я сейчас. Впоследствии она подружилась с милордом Ньюпортским, которому, по его собственному признанию, она позволяла те же вольности, что и мне. После этого состоялось её знакомство с милордом Филдингом; и то, что он пользовался не меньшим её расположением, чем те, кто были до него, у меня есть доказательства - его собственное признание, что она часто клялась ему, что любит его больше, чем когда-либо любила меня; её горничная тоже готова подтвердить содержание прилагаемого письма, которое я посылаю Вашему Величеству. Она сама призналась мне, что любила милорда Филдинга больше, чем кого-либо на свете. Один джентльмен сказал двум влиятельным людям при дворе Вашего Величества, что, по его мнению, милорд Филдинг был с ней в такой позе, что мог сделать то, в чём меня обвиняют. Мне нет нужды утруждать Ваше Величество рассказом о том, что утверждала молва касательно близости этих двух персон, хотя Вы не можете расспрашивать никого об этом конкретном случае, который в значительной степени мог бы дать представление Вашему Величеству о том, насколько дерзким и неосторожно-скандальным это было. В уверенности, что этого будет достаточно для того, чтобы сохранить Вашу милость и зародить сомнение у Вашего Величества в справедливости того, что Вы предлагаете мне в жёны эту благородную женщину, я действительно скрываю многое, что в гораздо большей степени, чем всё это, способствовало бы моему оправданию и обвинению других. Если будет необходимо, я смогу сделать это, а пока не буду больше докучать Вашему Величеству, но сложу всё это к ногам Вашего Величества как самый смиренный и покорный слуга и подданный Вашего Величества».

Правда, Элеонора Вильерс несколько по-другому объясняла своё поведение.

-…сама жертва призналась, - читаем у Иды Тейлор, - что слишком сильно любила Джермина, чтобы ставить условия.

После чего добавила, что, действительно, Генри не давал ей никаких обещаний.

Однако семья Вильерс не могла допустить, чтобы Джермин легко отделался: ведь он не только опозорил девушку из их клана, но и запятнал память «великого» Бекингема. По мере того, как рос живот Элеоноры, протесты её родственников становились всё сильнее. В свой черёд, кроме привязанности к семье Вильерс и заботы о морали придворных, Карл I, возможно, втайне ревновал свою жену к Джермину. И вот у него появилась возможность навсегда избавиться от её любимца. В сентябре король предъявил Джермину ультиматум: или брак с Элеонорой, или «вечное» изгнание. Впрочем, у Генри не было выбора: помимо его чувств к Генриетте Марии, он не мог жениться на женщине, от которой публично отрёкся, так как это навсегда лишило бы его возможности продвинуться при дворе.

-С огромной печалью и трепетом, - сочувственно пишет Энтони Альфонс, - он поднялся на борт французского торгового судна, которое должно было доставить его во Францию. Джермин оставлял позади свою страну, карьеру и женщину, которую любил. Он понятия не имел, что его ждёт в будущем.

Старый Томас Джермин прислал Элеоноре акушерку, чтобы она помогла при рождении ребёнка, о котором его мать заявила с «глубокими клятвами», что это ребёнок Генри Джермина. Она так и осталась незамужней и тихо жила со своими родственниками, пока не умерла в 1685 году, после чего была похоронена в семейном склепе в Вестминстерском аббатстве. А её дочь, которую тоже назвали Элеонорой, выдали замуж за ямайского сахарного плантатора. Вероятно, она была бездетной, так как, скончавшись в Лондоне в 1694 году, оставила небольшое наследство одной из племянниц Джермина, которую называла: «моей кузиной».

Впрочем, не успел Генри отправиться в изгнание, как королева добилась того, чтобы его придворная должность осталась за ним. А спустя год, в августе, ему разрешили покинуть Париж и уехать на Джерси, губернатором которого был его отец. Правда, когда сэр Томас предложил, чтобы Генри назначили постоянным вице-губернатором острова, против резко выступил декан Жан Бандинель:

-Мы и так натерпелись от Уайтхолла, чтобы нам ещё навязывали такого молодого распутника, как Джермин!

Но, хотя он сошёл на берег Джерси частным лицом, ему поручили уничтожить урожай табака на острове, шаг, направленный на поддержку табачных плантаций английских колоний в Америке. С крепостных стен замка Элизабет он мог любоваться узкой полоской моря, отделявшей остров от побережья Нормандии. Впрочем, несмотря на все балы и охоту, на которые, без сомнения, приглашали опального сына губернатора, Джерси был не самым подходящим местом для энергичного и амбициозного молодого придворного.

Пока Джермин находился в изгнании, между королевой и Люси Перси произошёл разрыв. Причины ссоры были неясны, хотя разногласия между ними были всегда. К примеру, графиня Карлайл была ярой протестанткой и вместе с тем вела довольно распутный образ жизни, который Генриетта Мария принять не могла, кроме того, красивая и уверенная в себе Люси затмевала собой свою госпожу. Поэтому, как только у королевы наладились отношения с мужем, необходимость в наперснице отпала.

Весной 1634 года в Лондон прибыл Грегорио Панцани, каноник собора Святого Петра, дабы примирить англиканскую церковь с Римом. Ему было поручено действовать в качестве агента короля Англии в деле приобретения картин, статуй и других произведений искусств, в связи с чем Панцани написал своему соотечественнику Джулио Мазарини, назначенному нунцием при дворе Людовика ХIII:

-Статуи по-прежнему в цене, и я не колеблясь лишу Рим его самых ценных украшений, если взамен мы будем иметь счастье видеть имя короля Англии среди властителей, подчиняющихся Апостольскому престолу.

Тем не менее, Панцани потерпел неудачу в достижении своей амбициозной цели, хотя ему удалось получить разрешение на назначение постоянного нунция при дворе королевы Англии.

-Эти нунции, - торжественно сообщал один из капуцинов Гериетты Марии, - открыли свои часовни для всех католиков, к великому разочарованию пуритан, которые, преисполненные враждебности к папе, пришли в ярость, увидев, что церковные прелаты, присланные из Рима, так хорошо приняты их королём…

Кардинал Барберини, племянник папы, пришёл в такое восхищение, что прислал английской королеве в подарок картины древних и современных итальянских мастеров: «работы Альбани, Корреджо, Веронезе, Стеллы, Винчи, Андреа Сарто, Джулио Романо». Хотя Генриетта Мария была разочарована и удивлена тем, что среди них не было ни одного произведения на религиозную тему.

В свой черёд, первый нунций, пожилой шотландец Джордж Конн, каноник церкви Святого Иоанна Латеранского, с удивлением сообщал в Рим, что Генриетта Мария, которая «одиннадцать лет была женой и уже шесть раз была матерью», пришла к нему на исповедь, чтобы покаяться в каких-то пустяковых грехах. Его слова подтверждал духовник королевы отец Роберт Филипп.

-Он был уверен, что её никогда не беспокоили плотские желания, - пишет в своей книге Карола Оман. – Её религиозная вера была столь же безмятежной.

Конн догадался подарить изображение святой Екатерины королеве, «которая отдала приказ прикрепить картину к занавескам её кровати». Однако нунций напрасно пытался приобщить к католической вере её дете й. Генриетта Мария под его влиянием было пригласила принца Уэльского на мессу, но потом по просьбе своего мужа отказалась от этой затеи. В свой черёд, принцесса Мэри была рада получить в подарок чётки, но доставала их из кармана только тогда, когда была убеждена, что никто из протестантов её не видит. В свой черёд, Карл I сначала отказался от карточной игры в апартаментах нунция, но вдруг узнал, что там расплачиваются старинными медалями, распятиями и футлярами для реликвий.

-Если Ваше Величество что-либо выиграет, то может подарить это Мэри, - с улыбкой сказала Генриетта Мария, указав на их старшую дочь.

-Нет, нет, я отдам свой выиграш Джорджу, - Карл, в свой черёд, указал на Конна, - а он подарит мне всё остальное.

Отчаявшись, Конн решил обратить всё своё внимание на королеву. В его присутствии та заложила первый камень новой часовни «Рай славы» в Датском доме на площадке для игры в мяч. Кроме того, нунций побуждал её к непрестанным усилиям по улучшению участи английских католиков. Однако его настойчивость в строгом соблюдении ею постов вызвала гнев врача королевы. С другой стороны, действия Конна не нравились архиепископу Кентерберийскому, который убеждал Карла I применить жестокие законы против католиков. Но мольбы Генриетты Марии оказались эффективнее и королевские прокламации были составлены в самых мягких выражениях.

Едва Портленд сошёл в могилу, как королева начала проявлять интерес к политическим проблемам, которого раньше не проявляла.

-Сейчас ей было двадцать пять лет, - утверждает писательница Генриетта Хейнс, - и её ранний брак принес с собой раннее становление характера. Она переросла легкомыслие крайней молодости, и её острый и энергичный ум начинал чувствовать стимулы, связанные с делами, и откликаться на них.

Это событие совпало по времени с предпринятыми Ришельё попытками закончить ссору с Генриеттой Марией в надежде заручиться поддержкой Англии в предстоявшей войне Франции с Испанией. Своим инструментом в процессе восстановления отношений с английской королевой кардинал выбрал Уолтера Монтегю, который оказался на континенте после раскрытия заговора Шатонефа и пробыл в Париже достаточное время, чтобы быть принятым и обласканным Ришельё.

В феврале 1635 года Монтегю, принявший католичество, вернулся в Англию и сразу же постарался смягчить отношения между Генриеттой Марией и Ришельё. Немалую роль здесь сыграл и новый французский посол Анри де ля Ферте-Набер, маркиз де Сенетер, «идеальный дамский угодник». Королева, всегда бывшая очень восприимчивой к галантности и влиянию нравившихся ей людей, очень скоро обнаружила «расположение к Франции» и начала активно участвовать в политической деятельности. Однако при этом она не забывала о своём фаворите.

Как только Генриетта Мария достаточно подготовила почву для возвращения Джермина, она написала ему письмо, чтобы тот принёс королю извинение за своё поведение и попросил его о снисхождении. Генри так и сделал и Карл I, вопреки здравому смыслу, уступил. После двухлетнего изгнания фаворит королевы сел на корабль и отправился вверх по Темзе в Лондон.

Когда в 1635 году он вернулся ко двору, Эндимион Портер, его старый друг, входивший в свиту лорда Бристоля в Мадриде, познакомил его с человеком, оказавшим большое влияние на мирвоззрение Джермина. Звали его Уильям Давенант, и он был поэтом и драматургом. Сын владельца гостиницы в Оксфордшире, он любил хвастаться, когда напивался, что его настоящим отцом был Уильям Шекспир. Однако достоверно известно лишь, что великий драматург был его крёстным отцом. Энтони Адольф в своей книге так характеризует Давенанта:

-Подцепленный, как он с готовностью признался, во время «подвига в чужой постели» сифилис разъел ему переносицу, оставив нижнюю часть торчащей, как морда спаниеля. Однако за уродливой внешностью Давенанта скрывался исключительный интеллект, способный ценить и передавать идеи удивительной красоты. Этот дар вкупе с его острым языком привлёк внимание родственника и возможного наставника Джермина Фрэнсиса Бэкона, который привил Давенанту любовь к естественным наукам…Его также вдохновила идея Бэкона о том, что познав однажды мир, человек сможет им управлять.

Ещё до возвращения своего фаворита из ссылки королева поручила Давенанту написать маску «Любовь и честь», восхвалявшую идеальных любовников. Как бы сильно Генриетта Мария ни была влюблена в мужа, ничто не могло изгнать Джермина из её сердца. Чтобы оправдать свою привязанность, она находила оправдание в теории куртуазной любви, согласно которой замужняя дама могла отвечать на любовь своего кавалера при условии, если их отношения не носили сексуального характера. Поскольку такая любовь была чисто духовной, она считалась угодной Богу. Один из адептов этой теории, Кастильоне, живший в конце ХV – начале ХVI веков, даже утверждал, что влюблённые вполне могут держаться за руки, а обмен поцелуями для них достоен похвалы как акт «единения души и тела». Таким образом, благодаря Генриетте Марии, не желавшей скрывать сои чувства к Джермину, куртуазная любовь вскоре сделалась модной при дворе.

Через год Давенант развил эту тему в маске «Платонические любовники», которую посвятил Джермину. При этом поэт вывел там его и королеву под видом главных героев Теандра и Эвритеи. На самом деле, у Давенанта были сомнения, как долго протянет Джермин в атмосфере куртуазной любви. Эвритея описывает Теандра как

…странный тип любовника. Он приходит

В покои миледи в любое время;

И всё же считает странным, что люди удивляются

Этой его привилегии. Ну, возможно,

Это опасная вещь; она может испортить его.

По-видимому, поэт не думал, что любовь Генриетты Марии и Джермина всегда была платонической, потому что в конце пьесы он смело обращается к зрителям:

Проведя эти два долгих часа среди вас всех, я не могу

Найти ни одного, кто был бы влюблён платонически.

Живщий в эпоху Просвещения Давенант надеялся, что Британия вскоре сможет соперничать с классической Грецией и Римом. Однако, чтобы поскорее наступил Золотой век, нужно было вдохновить своими идеями сильных мира сего и поэт решил сделать ставку на Джермина. На первый взгляд, тот казался обычным молодым придворным, щёголем и дуэлянтом, любившим выпить в весёлой компании,. Но Давенант, как позже и Коули, похоже, увидел в нём человека, способного стать вторым Бекнигемом или Ришельё.

С помощью своих стихов Давенант пытался внушить благородные чувства не только ему, но и племянникам короля Карлу Людвигу и Руперту Пфальцским, с которыми познакомился через Джермина.

23 февраля 1636 года в Миддл-Темпле была показана очередная маска «Триумфы принца д’Амура» с обычными роскошными декорациями и костюмами, музыкой, танцами и стихами. Пока певцы сладкими голосами исполяли либретто, написанное Давенантом, Генриетта Мария, Джермин, сыновья Фридриха Пфальцкого и придворные, в том числе, Холланд, весело танцевали на сцене. В течение нескольких недель после этого принцы провели много времени в обществе Джермина, Эндимиона Портера и Давенанта. Они вместе охотились в Сент-Джеймском парке, играли в карты, кости, шахматы и мяч, а также упражнялись в стрельбе из мушкета на лугах за стенами дворца. Портер также развлекал всю компанию, демонстрируя свою коллекцию: черепашьи панцыри, драконью кровь, жевательный табак и прочие экзотические вещицы, привезённые со сказочного острова Мадагаскар. В это время несколько английских купцов былы одержимы идеей основать там колонию, и Руперт, вдохновлённый рассказами о богатствах Мадагаскара, предложил Джемину снарядить туда экспедицию. Узнав об этом, мать принцев, Елизавета Богемская, пришла в ужас:

-Мне это не нравится, кроме того, я думаю, что если бы Мадагаскар был местом, которое стоило бы завоевать или которое можно было бы удержать, португальцы к этому времени уже захватили бы его.

Но Руперт, Джермин и Портер не сомневались, что они добьются успеха там, где португальцы потерпели неудачу. Больше года они пытались снарядить корабли и собрать деньги. Что же касается Карла I, то он поддержал идею подготовки флота, но не с целью захвата Мадагаскара, а с целью военных действий против Габсбургов.

Король даже проинформировал Уэнтуорта о близости войны и о необходимости обезопасить Ирландию на случай атаки:

-…я понял, что то, чего я так боялся, стало реальностью: восстановление моей сестры и племянника в правах и владениях невозможно без военного вмешательства. Это толкает меня к союзу с Францией и объявлению Испании нашим врагом.

В марте 1637 года новый флот был уже практически полностью готов. Тем не менее, Карл I так и не решился на открытый разрыв с Габсбургами. В то же время бывшая королева Богемии продолжала давить на брата, и, в конце концов, ей это удалось: Карл Людвиг и Руперт отправились домой в Гаагу.

-Оба брата, - писал неизвестный корреспондент лорду Уэнтуорту, - уехали неохотно, но принц Руперт выразил это лучше всех; будучи в то утро на охоте с королём, он пожелал сломать себе ногу, чтобы оставить свои кости в Англии.

Тем не менее, великое путешествие нашло отражение в поэме Давенанта «Мадагаскар», согласно которому трое друзей, якобы, завоевали остров, а Руперт сделался его вице-королём.

Мечты о Мадагаскаре остались где-то глубоко в сознании Джермина и много лет спустя, узнав, что флотилия с колонистами под командованием адирала Пенна направилась на юг вдоль французского побережья, он с тоской писал из Парижа:

-Они, возможно, направляются на Мадагаскар; их запасы продовольствия позволяют предположить, что они направляются в какие-то отдалённые и жаркие места.

Тогда, желая направить мысли Джермина в практическое русло, Давенант решил познакомить его с классической архитектурой. Тем более, что в те времена Англия была ещё щедро усеяна древнеримскими руинами, а в Европе, в подражание древним, постепенно распространялся классический стиль. Благодаря своей матери, по приказу которой в Париже был возведён Люксембургский дворец, Генриетта Мария тоже хорошо была знакома с этим направлением. Проект, который больше всего повлиял на королеву и её фаворита, был связан с развитием Гринвича. Там, за старым дворцом Тюдоров из красного кирпича, архитектор Иниго Джонсом к 1635 году, наконец, завершил строительство, начатое ещё Анной Датской. И теперь все могли любоваться Датским домом с его сверкающими белыми стенами и идеально прямыми благородными пропорциями. Его же интерьер, отделанный мраморными ионическими колоннами и потолком, расписанным в более привычном стиле барокко Орацио Джентилески и его дочерью Артемизией, был закончен спустя четыре года.

-Обитель наслаждения! – восторженно называла его Генриетта Мария.

-Иностранный дом, построенный папистами! – недовольно ворчали пуритане.

Что же касается Джермина, то, вдохновлённый Давенантом, он ознакомился с архитектурными принципами Иниго Джонса и задумался о том, чтобы перестроить Лондон в классическом стиле. Правда, с самим существующим городом ничего нельзя было поделать, но к северу от него раскинулись заливные луга, которые Генриетта Мария и её фаворит задумали исследовать на предмет строительства. Если Мадагаскар стал для Генри недостижимой мечтой, то свой архитектурный проект он воплотит спустя многие годы.

После возвращения фаворита Генриетты Марии из ссылки его каръера пошла в гору, что отметил Давенант в своём стихотворении «Генри Джермину», в котором называет его старым прозвищем, придуманным Портером ещё в Мадриде - «Ариго», от имени «Гарри» (производное от «Генри»):

Таким образом, я (Ариго) могу спокойно возвышаться,

Воспитанный на хвастовстве, но не обременённый преступлениями;

Те, у кого свои славные пороки, остаются

В прошлом. Но я по праву горжусь ими.

-На гербе Джермина был изображён полумесяц между двумя звёздами, - вторит ему писатель Энтони Адольф. – После его триумфального возвращения из ссылки обе эти звезды ярко засияли на позолоченном небосклоне двора Карла I.

С финансовой точки зрения положение Джермина улучшилось: ряд выгодных должностей и земельные наделы обеспечили ему огромный доход в размере более 4 000 фунтов стерлингов в год (2 000 000 фунтов стерлингов в современном эквиваленте). Из-за чего его враг, поэт Эндрю Марвелл, завистливо шипел:

-Он объелся супом и золотом!

Однако сам Джермин, когда сравнивал свои доходы с доходами аристократов от их собственных обширных владений, не считал себя богачом. Тем не менее, вполне довольный своей судьбой, он не замечал признаки надвигающейся на Англию революционной бури.

Первым их заметил нунций Конн, который пользовался уже таким уважением Генриетты Марии, что однажды, когда она прощалась с французским послом, архиепископ Лод стоял по её правую руку, а Конн – по левую. С благословения нунция работа по обращению в католичество продвигалась иногда даже слишком быстро. Так, однажды леди Ньюпорт, одна из племянниц Бекингема, после посещения театра Друри-Лейн заехала в Датский дом и тут же была принята одним из капуцинов королевы в лоно католической церкви. Неудивительно, что это привело короля в негодование, в то время как сама Генриетта Мария «послала за священником, пожурила его и предостерегла от повторения подобных действий, особенно по отношению к знатным женщинам». Однако граф Ньюпорт не был склонен оставлять это дело без внимания и призвал Лода начать процесс против тех, кто был причиной обращения его жены. В свой черёд, архиепископ ничего более так не желал, как исполнить его просьбу. Тем не менее, королева не была склонна уступать и пожаловалась мужу на Лода, использовавшего, как ей донесли, слишком дерзкие выражения в её адрес в зале Совета. Карл оказался в затруднительном положении: он был полностью на стороне архиепископа, но, в то же время, любил жену. В конце концов, он посоветовал Лоду поговорить с королевой:

-Вы увидите, что моя жена разумная женщина.

По-видимому, архиепископ сомневался в этом. Но когда в это дело вмешался Конн, Карл I отрезал:

-Не забывайте, что Вы в Англии, а не в Риме!

Хотя Лод был нейтрализован, Конн не успокоился.

-Наши великие женщины уходят с каждым днём, - печально писал магистр Чартерхауса (школы в Лондоне) лорду Уэнтуорту.

Подтверждением одного из достижений нунция является разговор с ним леди Арундел.

-До того, как Вы появились, я и за миллион бы не стала принимать священника в своём доме, - сказала она Конну.

Таким образом, благодаря ему, переход в католичество стал модным среди аристократок.

Но через три года пребывания в Англии здоровье Конна пошатнулось и он уехал обратно в Рим, где так охарактеризовал обстановку в Англии:

-Одному Богу известно, как долго продлится это затишье. Королева мало думает о будущем, полностью полагаясь на короля.

Преемника Конна, графа де Розетти, молодого феррарского дворянина, буря тоже застала врасплох. О её приближении, как и полагалось, возвестил штормовой буревестник в лице герцогини де Шеврёз. Эта дама, дабы избежать мести Ришельё за свои политические интриги, сбежала в мужском костюме в Испанию. Однако Мадрид вскоре показался герцогине не слишком подходящим местом для её бурной деятельности и она решила перебраться в Англию. В мае 1638 года Шевретта нежданно-негаданно появилась в Лондоне. Хотя время, страсть к интригам и неразборчивость в связях нанесли урон её красоте, у герцогини оставалось её происхождение. В то же время Генриетта Мария, всегда верная старым друзьям, особенно, тем, кому не повезло, приняла её с распростёртыми обьятиями. Тем не менее, за последние двенадцать лет у королевы сформировался свой круг друзей, и герцогиня должна была сразу решить: станет ли она соперницей или подругой самой выдающейся дамы при дворе Люси Перси. Графиня Карлайл теперь была уже сорокалетней вдовой, но её салон по-прежнему был переполнен политиками, литературными знаменитостями и выдающимися иностранцами. Хотя Люси была всего на несколько месяцев старше герцогини, её внешность не подвергалась таким испытаниям. Две энергичные женщины, у которых было так много общего, сочли за лучшее демонстрировать на людях нежную дружбу.

Среди дворян, входивших в ближний круг Генриетты Марии, были также два брата Люси: надменный Алджернон Перси, граф Нортумберленд, и его младший брат барон Генри Перси. Первый, обладая приятной внешностью, приобрёл также благодаря своему напыщенному молчанию репутацию мудреца. Второй же, хитрый красавчик, пользовался среди дам репутацией галантного кавалера. Что же касается графа Холланда, бывшего любовника герцогини де Шеврёз, то этому денди уже было за пятьдесят, и он добровольно покинул двор, обидевшись на то, что Нортумберленду, а не ему достался пост верховного лорда-адмирала.

-Милорд Холланд, - ехидно доносил лорд Конвей всё тому же Уэнтуорту , - созвал на совет миледи Девоншир, миледи Рич, миледи Эссекс, миледи Чик и миледи Лукас…Впорос заключался в том, должен ли он сносить это терпеливо или обнародовать своё негодование…и миледи Карлайл говорит, что удивляется, что он этого не сделал.

Зато в это время усилилось при дворе влияние Уильяма Кавендиша, графа Ньюкасла, который как-то потратил сумму в 15 000 фунтов стерлингов на развлечение короля, желая добиться титула герцога. Однако вместо этого Карл I в 1638 году назначил его гувернёром принца Уэльского, а через год - своим тайным советником. Известно, что Ньюкасл был сведущ в искусстве верховой езды, фехтования и танцев, а также «любил поэзию и музыку».

-Я бы не хотел, чтобы Вы были слишком прилежны, - писал граф своему воспитаннику, - ибо чрезмерное созерцание портит действие, а в этом заключается добродетель.

Интересно, что будучи человеком, слепо преданным монархии, он дал как-то принцу совет, вызвавший протест Генриетты Марии:

-Остерегайтесь чрезмерной преданности королю, ибо можно быть хорошим человеком, но плохим королём.

«Мистер Генри Джермин, первый слуга королевы», хотя и был не столь знатного происхождения, как братья Перси и Ньюкасл, по-прежнему сохранял свои позиции при дворе. Жизнь научила его, по выражению писательницы Каролы Оман, «присутствовать, когда в нём нуждались, быть незаметным, когда в нём не было необходимости, быть любезным с нелепыми людьми и всегда иметь наготове план, каким бы плохим он ни был, чтобы избежать возможных неприятностей». Важный шаг в дальнейшем его продвижении по службе произошёл в понедельник, 2 сентября 1639 года, когда ему предложили должность главного конюшего королевы. Если формально ему полагалось находиться рядом с королевскими лошадьми, то на деле он должен был служить своей госпоже в самых тайных и интимных делах. В конце концов, Оливарес возглавлял конницу Филиппа III, а Бекингем был конюшим сначала Якова I, а затем Карла I. А после того, как скончался Портленд, Генриетта Мария, по сути, управляла своим супругом. Придворные быстро поняли, что если хочешь что-то получить, нужно обращаться к королеве. А так как этикет запрещал выпрашивать что-то у своей госпожи, то легче было выпить бокал вина или сыграть в мяч с её главным конюшим.

Тем временем герцогиня де Шеврёз очаровывала окружение королевы своими нарядами и вела беседы о политике с графиней Карлайл. Но она разозлила короля тем, что пригласила принцессу Мэри на мессу, и, вдобавок, обходилась казне в двести гиней в неделю. Впрочем, были гости и похуже. К Карлу I грозилась приехать его тёща.

Прошло семь лет с тех пор, как Мария Медичи бежала из Франции в Испанские Нидерланды по тем же причинам, что и Шевретта. И теперь английские памфлетисты рисовали сатирические картины того, как мать и младший брат королевы «проведут чудесное Рождество здесь, в Лондоне». Людовик ХIII в обмен на немалую сумму предложил своей матери вернуться в свою родную Флоренцию. Но пожилая дама, которую папа Урбан VIII называл одним из самых упрямых людей в мире, предпочла остаться во Фландрии, буквально, кишевшими секретными агентами всех национальностей. Там она решила дожидаться кончины своего смертельного врага Ришельё или сына, чтобы с триумфом вернуться во Францию. Тем более, что окружавшие её астрологи уверяли, что Людовик ХIII скоро умрёт и она станет регентшей дофина. Однако лишившись своей пенсии, флорентийка была вынуждена переехать в Голландию, где ей тоже не особенно были рады. Её старшие дочери ничем не могли ей помочь из-за своих проблем, и она подумывала о том, чтобы отправиться в Лондон.

В четверг, 13 сентября 1638 года, Джермин со своими слугами и телохранителями покинул столицу, чтобы отправиться во Францию. Добравшись до Парижа, он в сопровождении двух послов вошёл в зал королевских аудиенций в Лувре и передал от Карла I и Генриетты Марии поздравления Людовику ХIII и Анне Австрийской в связи с рождением у них наследника, будущего Людовика ХIV. Однако это было лишь прикрытием его секретной миссии. Во время частной аудиенции он умолял французского короля и Ришельё отказаться от поддержки шотландских повстанцев и позволить Марии Медичи вернуться в Париж.

В ответ Людовик ХIII сказал, что посол вмешивается не в своё дело. После чего добавил:

-Если королеву-мать пригласят в Англию, Франция расценит это как оскорбление.

Такова была официальная позиция Парижа, в то время как агенты Ришельё тайно уговаривали флорентийку отправиться в Англию. Кардинал к этому времени осознал один факт, который в значительной степени делает честь Генриетте Марии: она никогда не станет шпионкой при дворе своего мужа, и всё, на что он мог надеяться, это заполучить её в качестве дружественного союзника, тем более, что тайные письма Анны Австрийской попадали в Мадрид через Лондон. Сердце королевы Англии уже давно принадлежало мужу и детям и супружеское счастье надёжно защищало её от всех происков Ришельё. Поэтому кардинал и решил сбагрить королеву-мать английским родственникам Людовика ХIII. Всё, чего добился Джермин, это туманные обещания пересмотреть условия её изгнания.

Отправив к Карлу I своего приближённого с сообщением о том, что если он позволит, она высадится в Харвиче, Мария Медичи той же ночью отплыла в Англию. Правда, начавшийся шторм давал королю возможность закрыть перед ней порты, но флорентийка знала, что он был слишком хорошим мужем, чтобы сделать это.

-Она везёт с собой шесть карет, семьдесят лошадей и сто шестьдесят человек свиты; поэтому Вы легко узнаете её, - радражённо ответил на вопрос своего подчинённого один английский чиновник, когда тот спросил, как он узнает королеву-мать.

Будущий король-мученик отправился в Челмсфорд, чтобы поприветствовать тёщу, а Генриетта Мария поспешила в Сент-Джеймс, чтобы подготовить там пятьдесят лучших покоев. Хотя, когда английская королева узнала о предстоящем визите матери, с её губ сорвалось:

-Прощай, моя свобода!

Это означало, что следующему её ребёнку, которого ожидали через четыре месяца, придётся появиться на свет в Уайтхолле. Карл I выделил было сто фунтов в день на расходы тёщи, но супруга потребовала ещё три тысячи на переоборудование покоев для Марии Медичи и новую мебель. Её усилия не пропали даром, так как сьер де ла Серр, дворянин из окружения флорентийки, оставил лестный отзыв о приёме, оказанном его госпоже. Как только звуки труб возвестили о появлении процессии с побережья, Генриетта Мария тотчас спустилась во двор, где для неё было установлено кресло, вокруг которого расположились её дети: Карл, Джеймс, Мэри, Элизабет и Анна. Но когда карета, в которой сидели её мать и муж, въехала во двор, королева не смогла сдержать своих чувств. Она поднялась с кресла и, в нарушение этикета, дрожащими руками попыталась открыть дверцу кареты. Кто-то помог ей и когда Мария Медичи вышла, королева упала перед ней колени и попросила благословения у грузной дамы, которой, как считала Генриетта Мария, она была обязана своим счастьем. Пока флорентийка и её дочь плакали, королевские дети вслед за матерью тоже опустились на колени.

-Таким образом, в окрестностях Сент-Джеймса не было ни одного сухого глаза, - утверждал всё тот же сьер де ла Серр.

5 ноября 1638 года Мария Медии с большой помпой въехала в Лондон. Флорентийке исполнилось шестьдесят шесть лет и годы изгнания оставили на её лице значительные следы.

-Поверьте, что никто так сильно, как Вы, не разделит той радости, которую доставил мне приезд королевы, моей матери, - написала Генриетта Мария своей сестре в Турин.

После чего добавила, что их мать сильно изменилась, но приписала это отчасти последствиям морского путешествия.

Чтобы помочь её материально, королева купила у флорентийки значительную часть её огромной коллекции драгоценностей, и заказала Антонису Ван Дейку её портрет. Так как здоровье не позволяло Генриетте Марии сопровождать мужа в его путешествиях по стране, она забросила все свои обычные занятия, чтобы проводить как можно больше времени в покоях матери. Её дети, которые тоже жили в Сент-Джеймском дворце, вызвали огромный интерес у Марии Медичи. Восьмилетний принц Уэльский, мальчик с чёрной шевелюрой и слегка лягушачьим лицом, уже имел собственного управляющего и гувернёра и у него забрали деревянную игрушку, которую он привык брать с собой в постель. Трое старших детей иногда ужинали со своими родителями и бабушкой. А трёхлетнюю белокурую Елизавету флорентийка даже предложила обручить с единственным сыном принца Оранского, штатгальтера Голландии, с которым говорила об этом перед своим отъездом в Англию. Однако Карл I счёл ниже своего достоинства принять подобное предложение, в то время как Генриетта Мария не хотела выдавать дочь замуж за протестанта. Поэтому Марии Медичи пришлось переключиться на то, чтобы давать советы своей дочери по текущим проблемам. По видимому, королева была единственная, не считая французских изгнанников, кто не воспринял с тревогой приезд матери. Англичане считали королевскую тёщу особой, приносящей несчастье, поэтому её присутствие в стране было неприятно Карлу как по личным, так и по политическим мотивам. Так, лодочники с Темзы окрестили неделю штормов и наводнений, которые произошли в начале визита Марии Медичи в Англию, «погодой королевы-матери».

-Я молю Бога, чтобы её приезд не ввёл бы короля в большие траты, - писал с тревогой архиепископ Лод.

Последующие события оправдали его опасения, и впоследствии сама Генриетта Мария жаловалась на бесстыдную ненасытность своей матери. Вдобавок, флорентийка превратила Сент-Джеймский дворец в центр всех неугомонных интриганов, изгнанных из Франции.

Теперь, когда Генриетта Мария приближалась к тридцати, её внешность снова стала неуловимо меняться. Фигура королевы была образцом элегантности, подвижный рот – более чувственным, взгляд – настороженным, а весь вид – более одухотворённым и задумчивым. Внешность её мужа тоже изменилась к лучшему. Ещё до тридцати лет у Карла I, как и у большинства Стюартов, в каштановых волосах появились серебряные нити. Счастливый супруг и родитель, он тоже обрёл уверенность и элегантность, хотя это не добавило его облику жизнерадостности. Несмотря на это, он казался идеальным отцом семейства, когда после обеда выходил прогуляться по Сент-Джеймскому парку вместе с женой, детьми и тёщей в сопровождении придворных и животных из зверинца королевы.

Интересно, что если большинство подданных, в том числе, и из числа высшей знати, не любили королеву за то, что она была иностранкой и католичкой, то слуги были очень привязаны к ней из-за её внимания к их нуждах и не покинули её даже в дни скорби.

Как раз в это время Карл I сделал несколько заказов знаменитому римскому скульптору Бернини. Надменный мастер, не проявивший никакого интереса к подобным просьбам Ришельё, снизошёл до того, чтобы изобразить самую счастливую королевскую пару Европы. Так как Бернини не собирался ехать в Англию, король прислал ему собственный портрет и портрет жены кисти Ван Дейка в анфас, профиль и три четверти на двух холстах. Рассказывают, что после долгого молчаливого созерцания черт английского короля, скульптор внезапно воскликнул:

-Я никогда ещё не видел столь несчастного лица!