Три лилии Бурбонов

Глава 7 ВДОВА

27 января 1649 года Карлу I вынесли смертный приговор. Местом сужебного разбирателства был Вестминстер-холл, в котором восемь лет назад он был зрителем процесса над Страффордом. Едва он попытался что-то сказать в свою защиту, как его поспешно вывели из зала. И солдаты после выкриков: «Правосудия!» и «Казнь!» пустили табачный дым королю в лицо, когда он проходил мимо. В ту же ночь он попросил, чтобы его собак отправили к жене во Францию. Два дня спустя в Сент-Джеймский дворец доставили в карете для последнего прощания его детей из резиденции лорда Нортумберленда, назначенного их опекуном. Принцессе Елизавете, хрупкой девочке с копной льняных кудрей, было всего тринадцать. В то время как герцогу Глостерскому, крепкому мальчику со светло-каштановыми волосами и пухлыми щеками, исполнилось всего восемь с половиной. При виде своего отца, с которым они расстались пятнадцать месяцев назад, дети заплакали. Его волосы стали почти седыми, а борода и одежда имели запущенный вид. Посадив свою дочь на колени, король попросил её внимательно выслушать его, поскольку у него было не так много времени. Кроме того, он попросил Елизавету записать его слова после их свидания.

– То, что король сказал мне 29 января 1649 года, это был последний раз, когда я имела счастье видеть его, – написала маленькая принцесса, за свою преждевременную серьёзность получившая прозвище: «Темперанс» («Благоразумие»).

Карл просил своих детей не горевать по нему, потому что ему предстояло умереть славной смертью, защищая законы и свободы своей страны и протестантскую религию. Он простил своих врагов и надеется, что Бог простит их. Он приказал всем своим детям поступать также. Он рекомендовал своей дочери различные книги, которые «защитили бы меня от папизма». Он попросил меня передать моей матери, что его мысли всегда были о ней и что его любовь к ней будет неизменной до последнего. При этом он приказал мне и моему брату слушаться её. Затем, посадив моего брата Глостера к себе на колени, он сказал:

– Милый, скоро они отрубят голову твоему отцу.

В ответ ребёнок пристально посмотрел на него.

– Послушай, дитя моё, что я скажу; они отрубят мне голову и, возможно, сделают тебя королём. Но, запомни, что я скажу. Ты не должен быть королём, пока живы твои братья Чарльз и Джеймс; поэтому, заклинаю тебя, не поддавайся их влиянию.

В какой-то момент ребёнок, глубоко вздохнув, ответил:

– Скорее меня разорвут на куски.

После других наказов, которые принцесса не запомнила, король подарил каждому из детей по драгоценности, которые у него ещё оставались, и позвал епископа Джуксона, чтобы тот увёл их. Затем он вышел из комнаты, направляясь в соседнюю спальню, когда крик Елизаветы заставил его вернуться для последнего поцелуя. Примерно в тот же час Кромвель и его друзья подписывали смертный приговор Карлу I. Написав своё имя, Кромвель в шутку испачкал чернилами физиономию полковника Харримартена, который ответил ему тем же.

Король спокойно спал в эту ночь, но перед рассветом 30 января 1649 года был разбужен вздохами и стонами камердинера Томаса Герберта, спавшего рядом на тюфяке. Оказалось, тому приснился кошмар: будто бы в комнату вошёл архиепископ Лод, казнённый четыре года назад, в полном пастырском облачении. Выслушав его, король сделался задумчивым и решил больше не спать, хотя не было ещё пяти часов. Руки камердинера дрожали, когда он одевал Карла.

– Герберт, это как моя вторая свадьба, – сказал король. – Сегодня я хотел бы бы быть как можно более опрятным.

Он оделся в чёрное, но не в полный траур, и положил в карман своего камзола свежий носовой платок и апельсин, воткнутый в гвоздику. На нём были две рубашки, чтобы утренний холод не заставил его дрожать при восхождении на эшафот:

– Я не хотел бы, чтобы меня обвиняли в трусости, потому что не боюсь смерти. Я благословляю моего Бога, я готов. Пусть негодяи приходят, когда им заблагорассудится.

За ним пришли в десять часов, чтобы отвести из Сент-Джеймского дворца в Уайтхолл. Десять рот образовали двойную линию по обе стороны его пути, впереди шёл отряд алебардщиков с развевающимися знамёнами под звук барабанов. По правую руку от него следовал епископ Джуксон, а по левую – полковник Мэтью Томлинсон. Карл крикнул своим охранникам:

– Ну, же, мои добрые товарищи, идите быстрее.

По пути офицер задал ему вопрос:

– Правда ли, что Вы вступили в сговор с герцогом Бекингемом, чтобы убить своего отца?

На что король ответил:

– Друг мой, если бы у меня не было других грехов, кроме этого, как известно Богу, мне не было бы нужды просить у Него прощения в этот час.

Затем он указал на дерево в парке и сказал, что его посадил его брат Генри. По прибытии в Уайтхолл полковник Томлинсон, отвечавший за своего царственного пленника на протяжении всего судебного процесса, передал его полковнику Хакеру, предъявителю смертного приговора, но король попросил своего тюремщика тоже остаться. Отказавшись от духовной помощи двух священников, он принял Причастие в спальне Джуксона. Затем ему подали обед и, по просьбе епископа, Карл выпил бокал вина и съел кусок хлеба, чтобы не чувствовать слабость.

– А теперь, – покончив с обедом, произнёс он, – пусть придут негодяи. Я простил их и вполне готов.

Однако всё было готово только к половине второго. В сопровождении Хакера он прошёл по галереям, вдоль которых выстроились люди, большинство которых молились, и через проход Банкетного зала вышел на открытый воздух. На случай его сопротивления в пол эшафота с чёрными перилами были вбиты скобы, к которым осуждённого можно было привязать верёвками. Двое ожидавших его палачей были одеты в грубую, плотно облегающую шерстяную одежду и чёрные маски. Один из них надел седой парик и бороду, а другой – чёрный парик и широкополую шляпу, причём оба были мускулистыми мужчинами. Все окна домов, выходивших на эшафот, и даже крыши были заполнены зрителями, но так как толпа ждала казни с рассвета, холод словно сковал всех и самыми громкими звуками был стук копыт всадников. Поскольку в пределах слышимости находились только первые ряды солдат, охранявших эшафот, Карл обратился со своей прощальной речью к Джуксону и Томлинсону. Палач в чёрном парике встал перед ним на колени и попросил прощения.

– Я прощаю всех тех, кто идёт сознательно на то, чтобы пролить мою кровь, - ответил король.

После чего, собрав волосы под шляпу, спросил:

– Мои волосы Вам не мешают?

– Я умоляю Ваше Величество убрать их ещё больше под Вашу шляпу, – произнёс палач с поклоном.

Джуксон помог своему господину сделать это, добавив:

– Остался ещё только один этап, хотя и бурный и доставляющий хлопоты, но всё же очень короткий. Зато он перенесёт Вас с земли на небо.

На что Карл ответил:

– Я перехожу от тленной к нетленной короне.

Затем он снял свой чёрный плащ и дублет и отдал епископу орден Святого Георгия, который носил вместе с лентой Подвязки. Указав на плаху, король попросил более высокого из палачей установить её так, чтобы она не раскачивалась.

– Она прочная, сэр, – заверил его мужчина.

– Я прочту короткую молитву. А когда махну рукой – наноси удар.

На мгновение замерев, в одной рубашке и штанах, и выпрямив спину, он бросил последний взгляд на небеса. При этом его губы шевелились. Наконец, опустился на колени и положил голову на плаху. Через короткий промежуток его рука взметнулась и палач в седом парике взмахнул топором. Одного удара оказалось достаточно. Невысокий, полный палач схватил отрубленную голову за седые волосы и продемонстрировал её толпе внизу. Некоторые плакали, другие отворачивали свои лица, а несколько человек упали в обморок.

Когда Генриетта Мария услышала правду из уст Джермина, в первое мгновение она не могла в это поверить. Поднявшись с места, королева словно превратилась в мраморную статую.

– Великий философ говорит, – вспоминает её капуцин, – что умеренные страдания позволяют сердцу вздыхать, а устам – стенать, но самые необычные, ужасные и фатальные происшествия наполняют душу оцепенением, от которого немеют губы и препятствуют действию чувств. Таково было жалкое состояние, до которого была доведена наша королева. Слова, аргументы, котоые мы использовали, чтобы привести её в чувство, натолкнулись на её глухоту и равнодушие. В конце концов, охваченные благоговейным страхом, мы были вынуждены остановиться, столпишись вокруг неё в глубоком молчании.

-Я удивляюсь, что не умерла от горя, - сказала она впоследствии.

Встревоженные слуги послали за дамой, к которой была очень привязана их госпожа, вдовой её внебрачного брата Цезаря Вандома, Франсуазой Лотарингской. «Святая и мать бедняков» прибыла с наступлением темноты, вся в слезах, и ей, наконец, удалось привлечь внимание Генриетты Марии, которая тоже заплакала. На весь следующий день «горе сдалало её невидимой» для посетителей, однако наутро она согласилась принять госпожу де Мотвиль:

– Получив с помощью некоторых друзей разрешение, чтобы навестить мою подругу в Сен-Жермене, я пошла попрощаться с королевой. Как только она увидела меня, то велела мне подойти и опуститься на колени возле её кровати, и оказала мне честь, протянув мне руку, пока говорила.

Генриетта Мария попросила посетительницу доложить регентше, в каком состоянии та её нашла, но слёзы заглушили её слова. Однако через некоторое время она продолжила:

– Пока я лежала здесь в одиночестве, которое теперь будет вечным, и вспоминала прошлое, то пришла к убеждению, что король, мой повелитель, чья смерть сделала меня самым несчастным человеком в мире, погиб потому, что никто никогда не говорил ему правды.

Потом вдова передала важное сообщение своей невестке: если та не обладает достаточной властью, чтобы диктовать свою волю, она не должна раздражать «народ». Это свирепый зверь, однажды прийдя в ярость, бывает ненасытным, что и доказала судьба её мужа. Генриетта Мария молила Бога, чтобы регентше повезло во Франции больше, чем ей и её мужу в Англии. И с пророческой настойчивостью повторила, что госпожа де Мотвиль должна убедить свою госпожу прислушаться к людям, которые расскажут ей неприятную правду. Ибо все беды королей и королев, потерявших свои владения, проистекали из-за игнорирования чужого мнения. Затем она передала привет Анне Австрийской и попросила, чтобы её старший сын был признан при дворе королём Англии, а второй её сын, герцог Йоркский, его наследником.

– Пожимая мне руку с нежностью и печалью, – заканчивает госпожа де Мотвиль, – она сказала, что потеряла в лице короля мужа и друга, которого она никогда не сможет полностью оплакать, и что оставшаяся её жизнь должна будет превратиться в непрекращающуюся пытку.

Затем посетительница отбыла, глубоко взволнованная и поражённая торжественным предупреждением, которое ей предстояло передать:

– При этом я никогда не забуду речь этой принцессы, просвещённую несчастьем, и, казалось, сулившую подобные бедствия и нам. Небеса отвратили их, но Бог знает, что мы это заслужили.

Доверив свою четырёхлетнюю дочь леди Далкейст и отцу Сигриену, Генриетта Мария удалилась в свой любимый монастырь в предместье Сен-Жак. Туда ей и доставили прощальное письмо, написанное её мужем после вынесения ему смертного приговора. Прочитав несколько строк, она упала в обморок на руки двух монихинь. Однако рутина монастырской жизни принесла ей необходимое успокоение. По словам неизвестной монахини, «постепенно её разум вернулся к Богу. Но она не могла подчиниться Его воле, пока не вознесла много раз следующую молитву: «Господи, ты допустил это, поэтому я смиряюсь изо всех сил»». Генриетта Мария выразила удивление, что пережила такой страшный удар, который, как она ожидала, должен был стать смертельным, и призналась, что была бы рада сменить свои помпезные апартаменты в Лувре на скромную монастырскую келью.

Однако ранним весенним утром к ней явился отец Сигриен и сообщил, что «дела короля, её сына, и всех её домочадцев, находятся в таком плачевном состоянии, что требуют её немедленного внимания, советов и вмешательства». Эти слова произнёс пожилой капуцин в поношенной сутане, но Генриетта Мария словно услышала глас своего усопшего супруга:

– Продолжайте те же активные действия ради популярности Чарльза, как Вы это делали для меня…чтобы он смог вернуть своё наследство.

– Вдова короля-мученика, – свидетельствует современник, – покинула монастырь кармелиток, одетая в траурный наряд, который будет носить носить на протяжении всей жизни.

Однажды в начале своего брака Генриетта Мария выразила огромное удовольствие от великолепного платья, усыпанного драгоценностями, которое было на ней надето. Её духовник, суровый отец Берюль, который присутствовал при этом, довольно резко упрекнул её в тщеславии и легкомыслии.

-Ах, мой отец, не сердись на меня, - взмолилась молодая королева, наполовину смеясь, наполовину раскаиваясь. - Сейчас я молода, но когда мне исполнится сорок, я всё это изменю и стану совсем хорошей и серьёзной.

Её слова оказались пророческими, поскольку ей было за сорок, когда она овдовела.

-Положение королевы Генриетты Марии значительно изменилось после смерти её мужа, - считает писательница Генриетта Хейнс, - с одной стороны, она стала более важной персоной как советник своего… сына, который едва ли достиг того возраста, чтобы управлять своими делами самостоятельно; с другой стороны, она была лишена мощной поддержки Карла и стала более открытой для нападок своих противников, которые боялись, что двое её сыновей, Карл и Джеймс… попадут под её влияние.

Карл II не спешил в Париж, чтобы утешить свою мать, и среди роялистов в изгнании царил разброд: Эдвард Хайд, Эдвард Николас и их друзья сочли, что советы Генриетты Марии оказались роковыми для короля-мученика, чья смерть вознесла его на вершину, на которой он, несомненно, никогда не был при жизни. Им особенно не нравился Джермин, чьё большое влияние на королеву вызывало у них ревность.

-И до тех пор, пока этот советник сохраняет своё влияние, - считали они, - невозможно, чтобы люди, представляющие оппозиционную партию, чувствовали уверенность в мудрости и осмотрительности королевы…

Лорд Калпеппер и Генри Перси, близкие друзья Джермина, были им не менее противны. Однако вскоре партия королевы (или партия Лувра, как называли её враги) усилилась благодаря прибытию очень важного рекрута, старого друга Генриетты Марии Уолтера Монтегю, которого она не видела с 1643 года. Но вскоре выяснилось, что долгие годы тюрьмы изменили бывшего придворного.

-Ваш старый друг Уот Монтегю, - писал лорд Хаттон секретарю Николасу в феврале 1650 года, - уже облачился в длинную мантию и…намерен до Пасхи (как я достоверно уверен) принять сан священника.

Монтегю отслужил свою первую мессу в Понтуазе в апреле следующего года, а осенью того же года получил по милости королевы Анны аббатство Нантей, которое дало ему право на служение, титул аббата и достаточный доход. Несколько лет спустя та же королевская покровительница подарила ему более богатое и значимое аббатство Святого Мартина в Понтуазе.

Одним из первых вопросов, который Генриетте Марии пришлось решать после казни её мужа, был вопрос о планах её старшего сына. Казнь Карла I вызвала всеобщее негодование в Европе. Король Франции выслал английского посланника и отозвал своего посла из Лондона. Генеральные штаты Голландии тоже отказывались принимать английских послов и признали принца Уэльского королём Карлом II, как и парламент Шотландии. Тем не менее, шотландцы запретили старшему сыну Генриетты Марии въезжать в свою страну, пока он не согласится сделать пресвитерианство государственной религией во всех своих трёх королевствах. Взявшись за перо, вдова составила длинные инструкции дворянину, который должен был посетить в Гааге девятнадцатилетнего Карла, а также принца Оранского и датского посла. Одобрив поездку старшего сына в Ирландию, она также сообщила ему, что ей удалось вернуть три или четыре рубина, бывшие в залоге, и просила его сообщить дату своего приезда в Париж, чтобы Джермин мог встретить его и посоветовать, как следует вести себя с Анной Австрийской.

Неподражаемая Великая мадемуазель поспешила нанести визит своей тётке:

– Я отправилась в Лувр, где находится резиденция королевы Англии. Я обнаружила, что она не так глубоко взолнована, как следовало бы, учитывая любовь, которую король, её муж, питал к ней…Она была полной хозяйкой себе, хотя обстоятельства его смерти, должно быть, усугубили её страдания. Она, должно быть, обладала огромной силой воли. Возможно, Бог даёт необычайное количество сил для таких случаев, чтобы человек мог безропотно подчиниться Его воле…

Через несколько дней после визита своей племянницы Генриетте Марии пришлось извиняться за свой плохой почерк перед герцогиней Савойской. Правда заключалась в том, что у неё дрожали руки. Кто-то сообщил ей, что, якобы, посланники «английских убийц» были приняты при французском дворе.

– Моё настроение немного упало, – пишет вдовствующая королева сестре. – Я в это не верю, но это не мешает мне испытывать мучения.

Госпожа де Мотвиль, гораздо лучший психолог, чем Великая мадемуазель, утверждает, что Генриетта Мария стала совсем другим человеком после смерти мужа:

– Она носила вечный вдовий траур как внешне, так и в своём сердце.

Те, кто хорошо знали её, понимали, что эта неизменная печаль противоречила её природному жизнерадостному характеру. Хотя маленькая вдова продолжала болтать о своих планах, сопровождая свою пылкую речь экстравагантными жестами, это вовсе не означало, что её сердце не было разбито. Длительное трагическое молание было для неё физически невозможно. Впервые встретившись после трагедии, Анна Австрийская и Генриетта Мария, бросившись друг другу в объятия, наплакались вдоволь. Однако после этого, по молчаливому соглашению, они никогда не затрагивали тему королевской трагедии.

Великая мадемуазель застала у своей тёти незнакомого кузена, герцога Йоркского, который приехал из Голландии, где жил у своей сестры, принцессы Оранской, после побега из Сент-Джеймского дворца. По словам дочери Гастона, Джеймс был очень хорошенький, со стройной фигурой, светлыми волосами, свежим цветом лица и утончёнными чертами. Его манеры, как и у старшего брата, были превосходны. Все сыновья Генриетты Марии выделялись в этом плане, поскольку, «часто замечая большие недостатки воспитания покойного короля и чопорную грубость, которая была в нём, из-за чего он очень плохо относился к людям, что часто наносило большой ущерб его делам», она отдала «строгий приказ воспитать юных принцев в замечательной вежливости». Анна Мария Луиза также написала, что герцогу Йоркскому было лет тринадцать-четырнадцать (на самом деле, ему шёл шестнадцатый год) и что он хорошо говорил по-французски, в отличие от старшего брата:

– На мой взгляд, ничто так не умаляет человека, как неумение разговаривать.

Тем не менее, Великая мадемуазель уже подумывала о том, чтобы выйти замуж за Карла II. Ни один из вдовстующих монархов, на которых она возлагала такие большие надежды, не сделал ей предложения. Король Испании предпочёл жениться на собственной племяннице, а император снизошёл до одной из своих кузин. Анна Мария Луиза стала осознавать, что в двадцать два года у неё ещё не было ни мужа, ни любовника. Тем более, что старший сын Генриетты Марии уже стал королём, пусть даже номинально. Да и сама английская королева, как ей было известно, ещё жаждала этого брака.

Но когда вдова отправила к своей племяннице Джермина с конкретным предложением от имени своего сына, та, не желая связывать себя конкретными обязательствами с посредником, заявила:

– Если бы король Англии был действительно влюблён в меня, он бы сменил религию.

– Увы, мадемуазель, это не во власти Его Величества, – ответил фаворит Генриетты Марии. – Такой шаг никогда не позволил бы моему повелителю вернуться в его королевство.

Вдова с таким нетерпением ждала старшего сына, что даже отправила за ним в Гаагу Джермина, но Карл прибыл в Сен-Жермен только в середине лета. Говорили, что он приехал, чтобы сделать предложение Великой мадемуазель. Даже регентша подтрунивала над племянницей по поводу этого визита. Сердце Анна Марии Луизы трепетало при мысли, что ей предстоит выслушать «всякие пустяки» от первого монарха, сделавшего ей предложение руки и сердца, и прибыла точно к обеду. Король Англии, очень высокий и в глубоком трауре, поприветствовал сначала регентшу и её сына, а потом уже кузину. Одиннадцатилетний Людовик ХIV принялся болтать с гостем о собаках и лошадях и Карл отвечал ему по-французски. Но когда Анна Австрийская начала распрашивать его о состоянии дел в Англии, он сразу умолк. Тем не менее, регентша настойчиво продолжала задавать ему вопросы:

– Насколько тяжела ситуация в Вашей стране?

– Мадам, давайте не будем пока касаться столь запутанных проблем, – отговорился Карл.

Тогда Великая мадемуазель решила, что он просто ничего не смыслит в английской политике, и, несмотря на свою довольно привлекательную внешность, довольно глуп. После обеда ситуация ещё больше ухудшилась. Анна Австрийская предусмотрительно оставила короля наедине со своей племянницей. Однако прошло четверть часа, прежде чем Карл произнёс хоть одно слово. Конечно, он не сводил с неё своих больших чёрных глаз, но она не могла быть уверена в том, о чём он думает. И до самого своего отъезда не сделал ей ни единого комплимента. Попрощавшись с королём Франции, Карл затем чопорно сказал своей кузине:

– Я Ваш покорный слуга, и верю, что лорд Джермин, который говорит лучше меня, сможет объяснить Вам мои чувства.

Своей же матери король заявил:

– Я сделал всё, что мог, в этом деле.

Тем не менее, Джермин не зря опасался, что дело так и не сдвинется с мёртвой точки. Проходили недели, но ни одна из сторон не предпринимала никаких решительных шагов. Наконец, пришло известие, что невеста императора скоропостижно скончалась.

Встретившись в следующий раз со своей племянницей, Генриетта Мария не могла удержаться от язвительного замечания:

– Мы должны поздравить Вас с победой над императором, ибо если это дело провалилось в прошлый раз, но та этот раз оно наверняка увенчается успехом.

На что Великая мадемуазель высокомерно ответила:

– Я не придаю этому делу никакого значения.

– Вот, – заметила вдова, – человек, который убеждён, что девятнадцатилетний король предпочтительнее пятидесятилетнего императора с четырьмя детьми.

На самом деле, Фердинанду III шёл сорок первый год, но Генриетта Мария не желала вдаваться в подробности. Тем временем Карл молча стоял рядом, так как не любил женских ссор, особенно, если был их предметом. Неожиданно его мать резко произнесла:

– Мой сын слишком беден и несчастен для тебя!

После чего указала на одну из присутствующих тут же английских дам:

– Его больше привлекает это направление.

Не ограничившись этим, вдова бестактно продолжала:

– Он боится, что ты узнаешь об этом. Посмотри, как ему стыдно, что ты познакомилась с ней и что я всё рассказала тебе!

После этих её слов Карл резко вышел из комнаты. А Генриетта Мария, как ни в чём не бывало, пригласила племянницу пройти в её кабинет. Когда они остались наедине, вдова сказала, что её сын хотел попросить прощения у Анны Марии Луизы, если предложение, сделанное от его имени Джермином, не понравилось ей. Но сама мадемуазель поступила мудро, отказав ему:

– Вы были бы несчастны. Я слишком люблю тебя, чтобы желать этого. Но так как он уезжает из Франции, то всё, чего он хочет, это чтобы его кузина думала о нём хорошо. Поэтому вы не должны расстаться, не попрощавшись.

Услышав это, племянница Генриетты Марии сказала, что ей нужно навестить своих сводных сестёр в Пуасси. Карл и его брат вызвались соспровождать её, однако Анна Мария Луиза позволила это сделать только герцогу Йоркскому, сдержанно заметив при этом Карлу:

– Вы уже больше не ребёнок.

Однако Генриетта Мария неожиданно заявила, что поедет вместе с племянницей и младшим сыном. Усевшись вместе со своими жертвами в карету, она принялась рисовать радужную картину счастья женщины, которая станет женой Джеймса, словно начисто забыв о своих матримониальных планах в отношении старшего сына.

Поведение вдовы можно объяснить, во-первых, заносчивостью Великой мадемуазель. А, во-вторых, тем, что в доме Карла II с недавних пор поселилась красивая молодая женщина с четырёхмесячным ребёнком. И на встречу в Сен-Жермен со своей предполагаемой невестой он отправился в одной карете с этим, по словам писателя Джона Ивлина, «смуглым, красивым, смелым, но безвкусным существом». Первая любовница Карла была дочерью простого дворянина, чей замок в Уэльсе был разрушен войсками парламента. Найдя сначала убежище в Лондоне, Люси Уолтер решила оттуда отправиться в Гаагу, ставшую прибежищем английских роялистов. Проблему отсутствия средств для поездки и дальнейшего пребывания в Голландии она решила поиском богатого возлюбленного. Элджернон Сидни, сын графа Лестера, рассказывал позже герцогу Йоркскому, что передал девушке 50 золотых, но воспользоваться плодами сделки не успел, поскольку вынужден был спешно присоединиться к своему полку, уступив «права» на Люси своему младшему брату полковнику Роберту Сидни, который и получил «приз». В Гааге она познакомилась с сыном Генриетты Марии и 9 апреля 1649 года родила ему сына Джеймса, позже известного как герцог Монмут. Наверняка Люси была той самой дамой, на которую указала в Сен-Жермене вдова, чтобы, по словам писательницы Каролы Оман, «пробудить ревность в груди мадемуазель». В результате Анна Мария Луиза снова осталась без мужа, так как император предпочёл ей принцессу Элеонору Гонзага. А вдова Карла I четырнадцать месяцев спустя притворилась, что её дочь Мэри, родив сына, впервые сделала её бабушкой.

– Король питает ко мне, – писала она своей сестре Кристине, – величайшую привязанность, какая только возможна. Вы, у кого есть сын, который оносится к Вам таким же образом, можете судить, что это значит для матери.

Тем не менее, это было правдой лишь отчасти. Оба сына Карла I унаследовали его упрямство. Но если старший не хотел ни ссориться с матерью, ни подчиняться ей, то герцог Йоркский всегда был непрочь поспорить и мог дуться целыми днями. Таким образом, любимец Генриетты Марии всегда невозмутимо шёл собственным путём и когда после смерти мужа она отправила ему срочное письмо, в котором просила его немедленно присоединиться к ней и не допускать никого в свой Тайный совет без её согласия, было уже поздно. Когда же, наконец, они увиделись, Карл не выразил никакого желания обсуждать с матерью свои дела. Ну, а если вдова проявляла в каком-либо деле излишнюю «страстность», её царственный сын посылал к ней в качестве посредника своё доверенное лицо.

В качестве такого лица обычно выступил Эдвард Хайд (или Нед Хайд), способный юрист, но низкого происхождения. К тому же, его внешность и манеры никак не располагали к нему Генриетту Марию. У этого толстяка были смешные розовые щёки, а также волосы и усы цвета патоки. Он прибыл по делу, которое сам называл «не из приятных»: король не хотел, чтобы его младшая сестра воспитывалась в римско-католической вере. Дело в том, что Генриетта Мария заново крестила её – из англиканства в католичество, причём крёстной матерью стала регентша Франции. В честь неё принцесса Генриетта получила второе имя – «Анна».

Сразу же вспылив, вдова заявила, что, согласно её брачному контракту, ей разрешалось опекать своих детей до двенадцатилетнего возраста. Кроме того, она заручилась согласием покойного Карла I на то, чтобы их младший ребёнок воспитывался в её вере. Не говоря уже о том, что дочь жила с ней католической стране, в то время как Англию её сыну ещё только предстояло отвоевать. Таким образом, Эдвард Хайд мог только «заклинать её не думать о том, чтобы поместить принцессу в женский монастырь». На что Генриетта Мария, мечтавшая о достойном браке для своей дочери, с готовностью согласилась. Карлу же пришлось утешаться мыслью, что за несколько лет его младшая сестра вряд ли станет ярой католичкой, а потом у него, возможно, появится собственный дом, который он сможет предложить ей.

Генриетта Мария винила во всём советников сына, которые окружали его в Голландии. К тому же, Карл II не доверял её бесценному Джермину, а его друзья называли её свиту «луврской вечеринкой», намекая на то, что ничто не может быть более пагубным для перспектив молодого короля, чем предположение, что мать имеет на него какое-то влияние. Лорд Хаттон, бывший вице-камергер Карла I, поселившийся в Париже, доносил его сыну, что Джермин, якобы, наживается на своей госпоже. Негодование недоброжелателей Генри также вызвало то обстоятельство, что Карл II назначил его друга Перси губернатором острова Джерси. Причём никто не сомневался, что это произошло с подачи фаворита Генриетты Марии.

Вдове пришлось остановиться в Сен-Жермене, так как фрондёры подозревали её в сочувствии к регентше, а кредиторы грозились арестовать её. Но к августу она снова вернулась в Париж, сопровождая Анну Австрийскую и Людовика ХIV во время их триумфального въезда в столицу. Фронда, казалось, сошла на нет.

В сентябре Карл вместе со своим братом герцогом Йоркским отплыл на Джерси, однако его планы высадиться в Ирландии были расстроены прибытием туда Кромвеля.

-Я умоляю тебя, - написала Генриетта Мария сестре, имея в виду посланника, отправленного из Джерси в Савойю, - скажи ему, что ты хочешь сообщить мне, что он хочет сказать, прежде чем давать какой-либо ответ. Вы меня этим чрезвычайно обяжете, хотя Вам должно быть покажется это немного странным, но я ничего не знаю о его поручении.

Хотя Карл II не слишком охотно информировал мать о своих делах, она продолжала трудиться ради него. В частности, написала Монтрозу, убеждая его «объединиться со всеми мужчинами Вашей страны, которые питают несправедливое негодование против этого убийства и забыть все прежние разногласия».

В январе 1650 года Анна Австрийская решилась на смелый шаг и арестовала принца Конде, одного из лидеров Фронды. Тяжёлое положение французского двора отразилось и на положении финансов Генриетты Марии, которая, по её словам, вынуждена была жить «как бедная мадемуазель» на 60 000 франков в год, выделяемых ей королевой-регентшей.

-Но я так привыкла к страданиям, - писала она одной из монахинь-кармелиток, - таким великим и непоправимым, что это ничто.

В феврале Карл решил вернуться в Голландию, чтобы посоветоваться с шотладскими эмиссарами, которые заставили его подписать Пакт с требованиями искоренения папизма во всех своих владениях. Результатом чего стало негодующее письмо Генриетты Марии, в котором она сообщала, что, хотя никогда не перестанет любить сына, больше не будет ему давать политических советов. Своим же друзьям в монастыре она со слезами рассказывала о его «снисходительности к шотландцам», добавив, что он отрёкся от своей веры, занялся преследованием её религии и, таким образом, не только разозлил католических князей, но и лишил её возможности служить ему.

-Многие полагают, что именно Ваше Величество несёт ответственность за нынешнее соглашение Его Величества с шотландцами, - смело заметила леди Бойл.

Однако Генриетта Мария яростно отвергла это обвинение:

-Не дай Бог, чтобы я приложила руку к тому, чтобы убедить его пожертвовать своей честью и совестью!

В конце мая Карл отплыл в Шотландию на фрегате, предоставленном принцем Оранским под командованием молодого Ван Тромпа.

Тем временем беспорядки во Франции продолжались. Если они лишили Генриетту Марию части её доходов, вполне возможно, что её племянника они могли лишить короны.

-Что касается меня, - писала вдова всё той же монахине в августе, - то я видела начало в Англии, во многом похожее на это, и Вы можете судить, в какой я беде. Я надеюсь, что Бог позаботится о бедном маленьком короле.

Однако дела у её собственного сына складывались не лучше. В сентябре 1650 года шотландская армия потерпела поражение в битве при Данбаре от гораздо меньших сил под командованием Оливера Кромвеля. Вскоре до Лондона и Парижа дошли слухи, что Карл II болен или умер.

Генриетта Мария, терзаемая тревогой и не имевшая других забот, как следить за своим беспокойным младшим сыном, направила свою энергию в другое русло. Она решила вступить в женский орден Посещения св. Марией св. Елизаветы, основанный для женщин благородного происхождения, желавших посвятить себя религии без суровой аскезы.

-Не претендуя на то, чтобы быть монахиней, - утверждала госпожа де Мотвиль, - она была таковой в высшей степени.

Возможно, тут сыграло роль то обстоятельство, что во время бракосочетания Кристины Французской одна из монахинь ордена предсказала Генриетте Марии более славную судьбу, чем у её сестры. Вдову представила общине госпожа де Мотвиль, младшая сестра которой поступила туда послушницей. На улицах Сен-Жак и Сен-Антуана в Париже были дома-монастыри, принадлежавшие ордену Посещения. Генриетта Мария решила основать третий. Правда, её доходы не позволяли ей сделть это, зато она заручилась поддержкой престарелой монахини Люлье из общины на улице Сен-Антуан.

Разъезжая в своей карете по Парижу, вдова наткнулась в деревушке Шайо, расположенной в предместье столицы, на заброшенный дом покойного маршала Бессомпьера, который когда-то приезжал в Англию мирить её с мужем. Он стоял на высоком холме, в то время как его сады спускались к Сене. Наследники маршала просили за него 16 000 пистолей, которых, конечно, у Генриетты Марии не было. Но тут на помощь пришла матушка Люлье, обратившаяся ко всем своим влиятельным знакомым. В конце концов, деньги были найдены. Против выступил архиепископ Парижа, которому когда-то не позволили провести церемонию бракосочетания Генриетты Марии. Он указал на то, что у ордена Посещения и так достаточно домов. Его уговорила Анна Австрийская, поддержавшая золовку. Регентша также порекомендовала нанять для строительства часовни знаменитого архитектора Мансара.

Пока шла престройка дома, Генриетта Мария занялась обустройством собственных апартаментов, расположенных в передней части здания с окнами на реку и Париж. В то время как сёстры должны были занять остальные комнаты, окна которых выходили на сады. Однако надежды вдовы найти утешение и душевный покой после смерти мужа были разрушены новой ужасной вестью из Англии о кончине её дочери, тринадцатилетней Елизаветы. Услышав о казни отца, принцесса, по словам хрониста, «впала в великую печаль, в результате чего все другие недуги, от которых она страдала, усилились». После ареста лорда Нортумберлена, выразившего формальный протест против казни Карла I, парламент столкнулся с определёнными трудностями в поисках нового опекуна двух королевских детей. Наконец, опека была предоставлена лорду и леди Лестер, и за двенадцать месяцев, проведённых в их загородном доме Пенсхерст в Кенте, Елизавета немного оправилась. Однако высадка их брата Карла в Шотландии имела катастрофические последствия для судьбы «Бесси и Гарри Стюартов». Парламентская комиссия решила, что мир в Англии находится под угрозой из-за них и рекомендовала перевести детей на остров Уайт. Узнав, что ей с братом придётся жить в мрачной крепости Карисбрук, Елизавета пришла в ужас. Через неделю после своего приезда туда она промокла насквозь, играя в шары с Генри. Вначале местный губернатор не слишком встревожился, услышав о том, что принцесса пожаловалась на головную боль и отказалась от еды. Но когда она слегла с высокой температурой, сделал всё, что мог: вызвал лучших врачей из Ньюпорта и отправил гонца в Лондон с просьбой о помощи к Теодору Майерну. Разменявший седьмой десяток бывший королевский врач не смог прибыть на остров Уайт, отправив вместо себя своих помощников. Увы, было слишком поздно. Причиной смерти Елизаветы 8 сентября 1650 года объявили злокачественную лихорадку, но её мать страстно возразила:

– Она умерла от горя, найдя себе приют в том самом замке, где её отец был в заключении, в месте, не способствовавшем её выздоровлению.

Елизавета была, безусловно, самой образованной в королевской семье, проведя своё несчастливое детство за изучением иврита и греческого языка. В знак траура по отцу она решила носить чёрный передник до конца жизни. По приказу Карла I девушка неоднократно обращалась с просьбой к властям разрешить ей уехать в Голландию к своей сестре, принцессе Оранской. За три дня до её смерти парламент принял решение удовлетворить её просьбу. И вот теперь волна сочувствия к дочери короля-мученика захлестнула всю Англию. Говорили, что принцесса заснула своим последним сном, положив щёку на Библию, открытую на тексте: «Придите ко мне все, кто страдает и обременён, и я успокою вас».

Генриетта Мария, пролив много слёз, утешала себя мыслью, что её дочь была «счастлива вырваться из рук этих предателей». Но вскоре она получила ещё одну печальную новость уже из Гааги. Её зять, Вильгельм II Оранский, подхватил оспу и скончался спустя несколько дней 6 ноября 1650 года. Попытка скрыть его смерть от его жены до окончания её родов не имела успеха. Мэри, однако, маленькая и хрупкая, как мать, унаследовала также её мужество. И в свой девятнадцатый день рождения, спустя восемь дней после смерти мужа, родила здорового ребёнка, крещённого под именем Уильяма. Правда, принцесса хотела дать ему имя своего отца и брата, но ей не позволили сделать это.

– Кажется, Бог хочет показать мне, что я должна удалиться от этого мира, забрав у меня тех, кто заставил бы меня пожалеть о нём, – писала Генриетта Марии своей сестре в Турин. – Потеря моего зятя заставляет меня понять это, ибо на него были возложены все мои надежды на благополучие моего сына.

В отличие от неё, Кристина была занята счастливыми хлопотами: её младшая дочь должна была выйти замуж за наследника Баварии. Поэтому герцогиня Савойская попросила сестру выбрать для Аделаиды Генриетты приданое. Отложив свои собственные проблемы, Генриетта Мария отправилась покупать ткани. Правда, при этом заявила, что её собственные познания в области современной моды невелики, поэтому она посоветуется с Великой мадемуазель. Причём её радость при виде красивых платьев была столь же велика, как если бы они предназначались для её собственной дочери.

Между тем к тревоге за старшего сына прибавилось также её беспокойство за герцога Йоркского: тот неожиданно уехал во Фландрию, не сочтя нужным посвятить мать в свои планы. В декабре в Париже распространился слух, что герцог Лотарингии, изганный из Франции, собирается передать под начало Джеймса восемь полков. Генриетта Мария вынуждена была написать Мазарини, что не несёт никакой ответственности за действия своего младшего сына:

-Я должна признаться, как у меня мало власти над ним. Он настоял на поездке во Фландрию, не сообщив мне о своих планах и заявив, что связан клятвой не делать этого. Однако он пообещал мне никогда не воевать против Франции…

Николас, секретарь Карла II, одобрив побег Джеймса в письме к графу Ормонду, призвал последнего не доверять «Ваалу из Лувра, который является Идолом, погубившм наш Израиль». Поспешив отмежеваться от него, Ормонд сообщил Генриетте Марии, что, по-видимому, герцог Лотарингии расчитывает женить её второго сына на своей незаконной дочери.

Тем не менее, герцог Йоркский не нашёл себе применения во Фландрии, а найти приют в Голландии ему помешали подданные сестры. Продав лошадей своего брата, он отправился затем в Ренн, где его радушно приняла тётка, Елизавета Богемская. Однако в её обшарпанном доме принцу, по-видимому, показалось тесно, потому что, в конце концов, он вернулся к матери, которая приняла его «без упрёков».

У самой вдовы было и без сыновей достаточно неприятностей. Если ей самой Анна Австрийская сочувствовала, то присутствие английских протестантов в столице уже начало действовать на нервы регентше, которая скучала по своему кардиналу, сбежавшему от новой волны народного гнева в Рейнланд.

– По нашему мнению, все беды, которые постигли Францию, – торжественно заявила испанка золовке, – были посланы нам в наказание за то, в Лувре проводятся еретические богослужения.

По её сведениям, некий протестантский священнослужитель, доктор Козин, проводил службы там в «подземной комнате».

– Ни один добрый католик, – продолжала Анна, – не мог бы допустить такого положения дел.

Кроме того, регентше не нравилось, что Генриетта Мария не пыталась обратить в католичество своих сыновей.

Сознавая, что она во Франции только гостья, вдова поспешила отослать Козина и посетовала на то, что с ней нет покойного отца Филиппа, всегда мирно улаживавшего все неприятности с её протестантскими подданными.

Тем временем Джермин, получив весточку о прибытии флота принца Руперта в Тулон, написал ему 6 февраля 1651 года:

-Я бесконечно рад слышать, что Ваше Высочество благополучно прибыли в Тулон, учитывая, сколько причин было опасаться, что у Вас не было бы такого благоприятного исхода из-за шторма и врагов, с которыми Вам пришлось иметь дело, и, я… дам Вам доказательство того, что делаю в настоящем всё, что, в моём понимании, может быть на благо Вашей службы…

Но как бы ни хотелось Джермину присоединиться к принцу, долг по-прежнему обязывал его оставаться рядом с королевой, испытания которой ещё, увы, не закончились. Теперь Генриетте Мария угрожала потеря «её любимого и самого восхитительного места отдыха в Шайо». На сцене неожиданно появился граф Тильер, главный наследник Бассомпьера, заявивший, что кредиторы его покойного родственника незаконно распоряжались его домом в его отсутствие. Однако он галантно был готов сдать дом в аренду Генриетте Марии при условии, что та будет использовать его только под своё собственное жильё. Графа поддержали и магистраты Шайо. Тем не менее, вдова 21 июня 1651 года «внезапно перевезла своих монахинь, чтобы захватить дом Бассомпьера». Поприветствовав на пороге десять или двенадцать святых женщин во главе с матерью Люлье, она с гордостью провела их по дому, для благоустройства которого приложила столько усилий. Вероятно, ей было обидно, когда после этого монахини решили провести свою первую ночь на чердаке. Генриетте Марии пришлось отправить в Лувр несколько светских предметов мебели, прежде чем святые сёстры в ответ на её мольбы согласились покинуть свой чердак.

Спустя неделю в Шайо прибыла Анна Австрийская, чтобы поприсутствовать на первой мессе, которую отслужили в монастыре. По воспоминаниям монахинь, пока королева-регентша беседовала с Генриеттой Марией, юному Людовику, который в одиночестве прогуливался по монастырскому саду, стало скучно и он стал громко призывать к себе свою свиту. Придворные выломали дверь и толпа ворвалась внутрь, заполнив все свободные уголки обители. Привлечённая шумом Генриетта Мария вышла на балкон и приказала племяннику прекратить беспорядок. Сразу же раскаявшись, юный король поспешил выполнить её указание и, не удовлетворившись изгнанием своей свиты, приказал одному из присутствующих тут же епископов оценить причинённый им ущерб. Таким образом, монахиням было выплачено тридцать пистолей, а целому отряду лучников пришлось охранять монастырь днём и ночью, в том числе, из-за угроз графа Тильера. Тем не менее, последний вскоре пошёл на мировую и для Генриетты Марии наступила короткая пора затишья.

Но сентябрьским днём 1651 года мать Люлье получила от неё наспех нацарапанную записку: «Преподобной матери, настоятельнице монастыря Посещения дочерей святой Марии в Шайо. Матушка, я не могу приехать сегодня в Шайо, как намеревалась перед отъездом, потому что у меня оказалось больше дел, чем я ожидала, так как я ещё не была в Пале-Рояле из-за плохих новостей из Англии, которые, тем не менее, я надеюсь, не такие печальные, как их представляют. Моё беспокойство делает меня ни к чему не пригодной, пока я не получу известие, которое придёт сегодня вечером. Молись Богу за короля, моего сына, и верь мне, матушка. Твой очень хороший друг Генриетта Мария К (королева)».

Вот уже на протяжении нескольких месцев её слуги замечали, что их госпожа, «по натуре своей не склонная к тому, чтобы на её разум сильно влияли какие-либо несчастные случаи, происходящие на расстоянии», была «более чем обеспокоена» слухами из Шотландии. Плохая новость заключалась в том, что армия её сына Карла, отправившегося из Шотландии в Англию, 3 сентября 1651 года была снова разбита в битве при Вустере. После чего король, проявивший заметную храбрость на поле боя, исчез и вот уже на протяжении шести недель ничего не было известно о его судьбе.

– Весь мир, – вспоминала Великая мадемуазель, – пришёл утешить королеву Англии, но это только усилило её горе, поскольку она не знала, попал ли её сын в плен или погиб.