Три лилии Бурбонов

Глава 8 ВЫБОР ИЗАБЕЛЛЫ

Любовь Филиппа IV ко всяким празднествам проявилась в полной мере, когда, наконец, родился наследник испанской короны. Вдобавок, за две недели до того, 3 октября 1629 года в столицу прибыл принц Гвасталла, посланник императора, чтобы жениться по доверенности на инфанте Марии. Кажется, его вышли встречать все дворяне Испании. Причём их многочисленность и роскошные наряды дали повод заметить очевидцу:

-Мадрид по богатству походил на вторую Индию.

Не успели закончиться торжества в честь приезда Гвасталлы, как родился Бальтазар Карлос, и, по выражению Хьюма, «Мадрид погрузился в очередную оргию празднеств». Крещение происходило в ближайшей церкви Святого Иоанна, которую соединили с Алькасаром временная лестница и галерея, великолепно украшенные гобеленами. По этому коридору в паланкине из серебра и хрусталя, перед герольдами и в сопровождении толпы знати, пронесли младенца, находившегося на коленях графини Оливарес, назначенной его гувернанткой. По левую руку шествовал её муж, «странно одетый», как было замечено очевидцами, в длинную мантию из серебристой ткани с рукавами до земли, в то время на груди его виднелась алая перевязь (считалось, что это какая-то церемониальная одежда австрийского дома). Затем прибыла крёстная мать, новая королева Венгрии, и остальные высокопоставленные лица. Хотя присутствие короля на церемонии крещения наследника противоречило этикету, он был слишком горд и счастлив, чтобы отказаться от этого удовольствия и тайно наблюдал за всем из окна соседнего дома.

Во время церемонии Инес де Суньига держала ребенка у купели, сидя на «стуле из горного хрусталя, самом дорогом предмете мебели, когда-либо виденном в Европе», в то время как кардиналы и епископы сделали всё возможное, чтобы приобщить инфанта Бальтазара Карлоса к христианской церкви. Как только Изабелла смогла появиться на людях (это произошло 22 ноября, в её день рождения), её, в свою очередь, чествовали так, как никогда раньше. Конные состязания в масках, факельные парады, бои быков и балы сменяли друг друга изо дня в день.

Филипп IV показал себя во всём блеске, будучи прекрасным наездником. По поводу чего венецианский посланник ещё в марте 1628 года иронически заметил:

-Король настолько склонен к верховой езде и охоте, что Оливаресу удаётся удерживать его за этим весь день, не оставляя королю времени на дела, он лишь успевает подписывать решения Совета, что идеально устраивает Оливареса.

Изабелла изо всех сил старалась ограничить влияние министра и его жены на своего сына. Уделяя ему много времени, она не допустила того, чтобы для малыша был создан собственный двор. Таким образом, Бальтазар Карлос воспитывался при дворе своей матери, и все его слуги (кроме гувернантки) были выбраны ею из числа преданных королеве людей. Какие бы меры не предпринимал фаворит, статус королевы укрепился с рождением наследника.

Несмотря на всеобщую нищету, Испания умудрялась постоянно посылать людей и деньги в Германию и в Нидерланды против протестантов. В то время как Ришельё, которому мешала война с Англией из-за невыполненных условий брачного контракта Генриетты Марии, был вынужден сохранять мир с Испанией с января 1626 года. Однако когда в августе 1628 года был убит Бекингем, оказывавший помощь Ла-Рошели, оплоту французских гугенотов на юге Франции, кардинал мог снова обратить своё внимание на действия Оливареса. Предлогом для войны на этот раз послужил старый вопрос о герцогстве Мантуанском, на вакантный престол которого претендовала Франция. Однако испанцы захватили укреплённый пункт Казале с помощью герцога Савойского. В ответ Ришельё послал французскую армию вытеснить захватчиков с территории герцогства. Поэтому Оливарес остро нуждался в союзе с Англией.

Возобновить связи между этими странами помог и великий Питер Пауль Рубенс, фламандский живописец, с лета 1628 года работавший в Мадриде по приглашению Филиппа IV и имевший секретные верительные грамоты посла от Карла I Стюарта.

Проведя много часов с королём, Рубенс так охарактеризовал его:

-От природы он наделён всеми достоинствами как телесными, так и духовными, поскольку в моих ежедневных контактах с ним я хорошо его узнал. И он, несомненно, был бы способен править при любых обстоятельствах, если бы ему хватало уверенности в себе и он не полностью бы отдавал свои полномочия другим.

Уже однажды обманутый испанцами, король Англии был твёрдо намерен заключить с ними союз только при условии возвращения Пфальца его зятю. Когда Рубенс подготовил почву, в ноябре на переговоры в Мадрид должен был прибыть уже известный нам Коттингтон. Отправив вперёд своего секретаря Артура Хоптона, он с удивлением узнал, что Филиппа IV не было в Мадриде: король решил проводить до границы свою сестру Марию. Уклонившись от встречи с толпой вельмож, посланных Оливаресом, Коттингтон ночью тайно въехал в столицу. Но когда граф-герцог захотел лично встретиться с ним, англичанин ответил отказом и, сев в карету, отправился во дворец, чтобы выразить почтение королеве и попросить об официальной аудиенции у министра.

Оливарес проговорил с Коттингтоном до полуночи, стараясь убедить его, что в этот раз не намерен лукавить.

-Я не сомневаюсь, что Вы привезли приказ возобновить мирные переговоры, - добавил министр.

-Да, - согласился англичанин, - если получу хорошие предложения, которые смогут удовлетворить моего короля, его друзей и союзников.

-Я понимаю, что Вы имеете в виду. Вам хотелось бы вернуть Пфальц.

-Да, но это ещё не всё. Вы знаете, что мой король заключил союз со Штатами (Голландией), и их интересы также должны быть учтены.

После жарких споров Оливарес поднялся и, взяв Коттингтона за руку, примирительно произнёс:

-Король Англии совершит величайшее дело в христианском мире, ибо с его помощью Пфальц будет полностью восстановлен, и с его помощью также король Испании обретёт мир в этих северных странах.

Пока два государственных деятеля разговаривали, вошла графиня Оливарес с поручением от Изабеллы, чтобы справиться о здоровье короля Карла.

-Мой король собирается отправить письмо королеве, - сухо ответил Коттингтон, - хотя она не писала ему много лет, чем милорд был очень сильно оскорблён.

В свой черёд, Оливарес и его супруга обеспокоенно спросили посла:

-Как лучше уладить это дело?

-Передайте королеве, - ответил он, - что она может написать письмо королю Карлу и отправить его испанскому послу в Лондоне до того, как письмо короля Англии будет доставлено ей.

Когда же, наконец, Коттингтона допустили к Изабелле, он обнаружил, что «она улыбалась и излучала доброту по отношению к послу своего зятя, поскольку дело ужасно осложнялось тем фактом, что она была сестрой королевы Генриетты Марии».

В пятницу вернулся король, и были приложены большие усилия, чтобы убедить Коттингтона совершить торжественный въезд в Мадрид, но он наотрез отказался это сделать. Следующим решением Оливареса было отправить весь двор в лучших нарядах сопровождать его во дворец на его первую аудиенцию с Филиппом IV. На следующий день во время частной беседы с королём Коттингтон вплотную подошёл к главному вопросу. Филипп заверил его, что он удовлетворит все требования Карла I, если у него только хватит терпения дождаться возвращения испанских войск из Германии.

Тем временем Изабелла и её сестра Кристина, жена наследника герцога Савойи, выступили миротворицами в войне за мантуанское наследство. Сохранились два длинных письма испанской королевы, адресованные Марии Медичи в феврале 1629 года. В первом она рассказывает матери о «слухах по поводу того, что мой брат берёт в руки оружие, чтобы добиться справедливости». Изабелла разочарована этим и напоминает, что со своей стороны она сделала всё, чтобы сохранить мир: Филипп IV из любви к ней даже предложил свою военную помощь, когда Людовику XIII пришлось столкнуться с англичанами во время осады Ла-Рошели, чего ни один испанский король не согласился бы сделать. Также она утверждает, что её муж «всегда стремился поддерживать дружеские отношения между двумя коронами». Пожалуй, это первое письмо, в котором Изабелла занимает твёрдую позицию и не представляет себя нейтральной стороной, действующей в интересах общего блага. Теперь она защищает своего мужа и королевство своих детей. По утверждению королевы, ей тем более тяжело, что Людовик XIII настроен враждебно к её мужу, к которому она «каждый день…испытывает новые проявления привязанности». В остальном же стратегия Изабеллы остаётся прежней: она превращает политический конфликт в семейный спор, чтобы подтолкнуть Марию Медичи к вмешательству в качестве матери. Кроме того, она обвиняет Людовика в том, что он хочет начать войну со всеми своими братьями и сёстрами:

-…это также заставляет меня верить и опасаться, что из-за плохого характера короля (Людовика) мой брат в Антверпене (Гастон), и, кроме того, все три сестры (Кристина, Генриетта и Анна Австрийская) хотят развязать войну…

Последний аргумент, который она приводит своей матери, касается блага всего христианства:

-…я могу только умолять Бога о том, чтобы он захотел исправить ситуацию и доверился людям… которые также докажут, что это для блага христианства. Боже Всемилостивый, да пребудет мир между двумя коронами.

Перед отправкой письма узнав, что Людовик XIII отклонил предложения Испании, Изабелла добавила ещё одни абзац:

-Я смиренно умоляю Вас вразумить короля, моего брата, которого не могу не уважать, хотя нахожу, что он более благосклонен к господину де Неверу (претенденту на мантуанский престол), чем к моей сестре принцессе Пьемонтской, и очень рада, что она поддерживает меня; Луи же говорит, что хочет, чтобы мы развязали войну, и я боюсь, что так оно и будет.

В феврале 1630 года Изабелла снова взялась за перо, чтобы поблагодарить свою мать за её письма и ещё раз подчеркнуть необходимость вмешательства Марии Медичи на её стороне:

-..я всегда буду относиться к Вам с почтением и всегда буду умолять Вас принять мои интересы как свои собственные, тем более, что самое большое, что я хочу - это мир между двумя коронами, вот почему я не могу не умолять Вашу Милость всякий раз, когда возможно его добиться.

В этом письме она также подчёркивает их семейные отношения, жалуясь на то, что мать пишет редко и это причиняет ей «большое горе». Кроме того, она считает для себя честью получить совет Марии Медичи, которому спешит последовать, особенно в отношении Бальтазара Карлоса:

-…еда моего сына приготовлена так, как Вы хотели.

Кроме того, Изабелла сообщает своей матери, что отправляет ей в подарок «ларец, полный вещей, достойных внимания», «из португальского апельсинового цветка и мускатного ореха, как их готовит Луи». Ещё она просит мать прислать ей свой портрет. Интересно, что посылая в подарок матери сладости, королева вспоминает о том, что её брат когда-то собственноручно готовил для неё конфитюр. Таким образом, Изабелла тонко намекает, что не забыла родных.

Этот внезапный порыв любви кажется любопытным, поскольку мать и дочь редко обменивались письмами и никогда не выражали столь горячие проявления привязанности. Таким образом, Изабелла меняет тактику, чтобы убедить флорентийку, которая всё ещё не хотела вмешиваться в дела Людовика XIII. Со своей стороны, Кристина также выступала в качестве посредника в конфликте между своим братом и герцогом Карлом Эммануилом I Савойским.

Однако, став матерью наследника испанского престола, Изабелла начинает отдаляться от Франции и её союзников, а, следовательно, от своих братьев и сестёр. Похоже, что в последний раз она выступает в качестве посредника после Дня одураченных в ноябре 1630 года. Во время своей болезни Людовик ХIII пообещал жене и матери избавиться от Ришельё, но, выздоровев, нарушил свою клятву. По просьбе маркиза де Мирабеля, испанского посла в Париже, и Государственного совета Филиппа IV, она вмешивается в дела своего брата и матери, чтобы наладить их отношения. Несмотря на это, Людовик ХIII решает изгнать Марию Медичи. Между 1630 и 1635 годами Изабелла окончательно перешла на сторону Испании, и ей несколько раз предоставлялось регентство над страной. Из-за этого она перестаёт писать сёстрам и брату, и отказывается получать письма от своей матери.

Тем временем Оливарес использовал каждую возможность, чтобы затянуть переговоры с англичанами и избавить Испанию от тягот войны с Англией, не уступая — было ясно, что испанцы не смогут вернуть Пфальц, который, в основном, удерживали немцы. Наконец, в марте 1630 года терпение Коттингтона закончилось. По его словам, он увидел, что с ним играют, и отправил Хоптона в Англию просить разрешения вернуться домой. Карл I тоже начал сомневаться в добросовестности Филиппа и его министра и отправил инструкции о том, что больше откладывать нельзя: король Испании должен чётко сказать, какую часть Пфальца он может вернуть. Когда Хоптон в середине мая доставил это послание из Англии в Мадрид, Филипп и Оливарес испугались, поскольку продолжение войны с Англией, пока они воевали с Францией, означало верную гибель для Испании, в то же время они не могли забрать Пфальц из рук католиков и вернуть его протестанту Фридриху.

Дело закончилось тем, что Карл I, сам нуждающийся в мире, уступил и позволил Коттингтону заключить мирный договор с Испанией, который ничем не обязывал Филиппа IV.

Пока ещё согласовывались окончательные условия, с которыми Рубенса должны были отправить в Лондон, в Мадрид пришло известие о рождении сына и наследника короля Англии. 15 июня Филипп IV принял Коттингтона при полном параде, чтобы поздравить его с этой новостью. Никогда ещё старый Мадридский дворец не выглядел более величественно. Окружённый собранием вельмож в золотых цепях, король стоял под балдахином, одетый в доспехи. Когда Фрэнсис Коттингтон подошёл к нему, Филипп выразил свою радость по поводу рождения принца Уэльского следующими словами:

-Я был так рад, как если бы это был мой собственный сын; и на коленях помолился о счастье юного принца.

Затем англичанин посетил двух инфантов, которые, по ироническому замечанию Коттингтона, были «не менее храбры в одежде», чем их брат. А во второй половине дня он нанёс визит королеве и маленькому инфанту Бальтазару Карлосу, который был «в шапочке с перьями, увешанный амулетами и драгоценностями». Герольды торжественно огласили новость на всех углах Мадрида, улица Майор и площадь были ярко, как днём, освещены восковыми факелами, а перед дворцом был устроен грандиозный фейерверк. В каждом монастыре была проведена торжественная благодарственная служба, и все настоятели принесли английскому послу свои поздравления.

Четыре дня спустя Филипп в присутствии Коттингтона на Пласа-Майор устроил большую королевскую корриду в честь рождения принца Уэльского, во время которой было убито двадцать быков, много лошадей и погибло трое мужчин.

После отъезда Коттингтона новым послом стал Артур Хоптон, который остался в Мадриде, чтобы заботиться об английских торговых интересах и продвигать вечный вопрос о Пфальце. Несмотря на все трудности, с которыми Оливарес сталкивался дома и за границей, непревзойдённое мастерство, с которым он годами обманывал англичан, кажется забавным. Когда 4 ноября 1631 года королева Англии родила дочь, в Мадриде сразу же заговорили о новорожденной принцессе как о будущей невесте Бальтазара Карлоса.

Вот что пишет об этом Хомптон:

-Когда герцог Леннокс подошёл поцеловать руку принцу, графиня Оливарес, которая присутствовала там, попросила принца попросить руки его кузины и сказала: «У Вас там невеста», а затем, повернувшись к нам, добавила: «Мы начинаем ухаживания».

Молодой герцог Леннокс, кузен Карла I, был польщён тем, что к нему в Мадриде относились с почти королевскими почестями, да и самого Хоптона подкупало неизменное дружелюбие Оливареса. Так как новый посол был склонен хвастаться английской доблестью, граф-герцог не скупился на лесть и однажды даже сказал:

-Весь остальной мир должен простить меня, но я считаю, что ни одна нация не годится для сражения с королевской армадой, кроме Англии…

Между тем высокие налоги из-за ведения военных действий в Германии и Италии продолжали разорять испанцев, вызвав всеобщее недовольство первым министром. Знать, не допущенная в Королевский совет, ждала своего часа, чтобы нанести ему ответный удар. В то время как король был совершенно недоступен для тех, кто не являлся сторонником Оливареса. Впрочем, если бы даже до Филиппа IV донесли всю правду об истинных причинах разорения страны, он вряд ли что смог изменить. В свой черёд, Изабелла была возмущена изоляцией своего мужа, хотя граф-герцог и его жена держали и её в подчинении, ибо любовь королевы к удовольствиям позволяла управлять ею почти так же легко, как королём.

-Герцог д’Оливарес, — пишет один из врагов фаворита, — проводил свои дни, устраивая балы, маскарады и фарсы, участием в которых убивают время, лишая себя возможности для свершения важных дел; и этот образ жизни напоминал Ниневию, эпоху Нерона и последние годы правления римлян.

1 июня 1631 года жена министра устроила роскошное развлечение для царственной четы, как она имела обыкновение это делать под любым возможным предлогом, в садах своего брата, графа Монтерея. И это, по словам хрониста, вызвало у Оливареса желание устроить ещё одно празднество для короля и королевы в ночь на Святого Иоанна, три недели спустя, которое должно было затмить предыдущее.

Специально для этого граф-герцог заказал две новые комедии: одну - Лопе де Вега, а другую – Франциско де Кеведо и Антонио Мендосе. Был задействован не только сад Монтерея, но и сады по обе стороны от него, и Козимо Лотти, итальянскому архитектору, спроектировавшему пантеон королей в Эскориале, было поручено построить прекрасный театр под открытым небом и несколько зданий для размещения главных гостей. Как по волшебству, в тенистых садах возник роскошный павильон с балконом для короля, королевы и двух инфантов, с которого была видна сцена, и двумя аналогичными павильонами, по одному с каждой стороны, для свиты, а также уединёнными нишами между ними, из которых супруги Оливарес могли следить за удобством своих гостей. На сцене же, окруженной множеством светильников в хрустальных шарах и украшенной цветами, по обе стороны были предусмотрены места для придворных дам. У стены, отделяющей сады от Прадо, были возведены большие трибуны для размещения шести оркестров и хоров, а также гостей, не приглашённых в сам сад. Родственники Оливареса тоже участвовали в подготовке празднества: один должен был руководить репетициями, другой отвечал за расстановку экипажей и приём королевских гостей, третий занимался угощениями и так далее.

За день графиня Оливарес, обедавшая в саду, стала свидетельницей генеральной репетиции всего представления. После наступления темноты в ночь Святого Иоанна вся знатная публика из дворца в своих тяжёлых каретах спустилась в Прадо, чтобы присутствовать на празднике. В девять часов королевская свита была принята Инес де Суньигой у входного павильона, который был возведён специально для этой цели, а объединённые хоры пели приветственный гимн, когда король и королева направлялись в зал, откуда они должны были смотреть комедии.

Дворяне из окружения графа-герцога на коленях предлагали королевским гостям духи в хрустальных и золотых флаконах, надушенные кружевные носовые платки, букеты, кувшины из пахучей бисквитной глины, веера и т.д. Затем, после звучания труб и увертюры на гитарах, труппа Вальехо исполнила комедию «Кто больше всех лжёт, тот больше всех процветает», напичканную «умными высказываниями и изысканной галантностью дона Франсиско де Кеведо, чей гений так хорошо известен в мире». Главная актриса, знаменитая Мария де Рикельме, в стихах приветствовала высоких гостей и восхваляла короля так, что «покраснел бы и архангел», а также сделала несколько недвусмысленных намёков на то, что сам граф-герцог всего на одну ступень менее божественен, чем его хозяин.

В течение двух часов продолжалась развлекательная программа с комедиями, танцами, поэзией и музыкой. В одном из перерывов короля и королеву провели в прилегающий сад герцога Македы, где они обнаружили ряд красивых комнат, сообщающихся друг с другом и полностью построенных из цветов и листьев. Одни из них предназначался для короля и его братьев, другие - для королевы, а третьи - для присутствующих дам, и в каждой из комнат были раздевалки для гостей. Для короля был приготовлен длинный коричневый плащ, отделанный большими чёрными и серебряными завитками и украшенный лягушками и оливками из кованого серебра, белая шляпа с белыми и коричневыми плюмажами, щит из душистой кожи и серебра и белый ниспадающий валлонский воротник. Похожие, но разные маскарадные костюмы были предоставлены и двум инфантам. На боковом столике в каждой цветочной комнате стояла драгоценная шкатулка из сафьяновой кожи и золота, наполненная отборными сладостями и разнообразными духами. Наряд королевы был таким же, как у короля, но с гораздо большим количеством украшений в виде блёсток, и когда вся компания прикрыла свои обычные одежды маскарадными, «странными по форме и фасону», её повели на просмотр комедии Лопе де Вега «Ночь святого Иоанна». Затем королевская свита удалилась в банкетный зал, украшенный цветами, в другом саду. Здесь же в полночь был подан роскошный ужин королю и королеве, которым прислуживали Оливарес и его жена.

К тому времени, когда огни потускнели, а небо за деревьями над монастырём Святого Иеронима стало жемчужно-серым, вся величественная компания разместилась в своих каретах, чтобы прокатиться вверх и вниз по Прадо, а затем вернуться во дворец, чтобы поспать. Когда полностью рассвело, было обнаружено, что, несмотря на запрет, множество мужчин тайно проникли в сады из Прадо и, спрятавшись в рощах и под сценами, стали свидетелями всего представления, включая сомнительную процедуру переодевания монархов в маскарадные костюмы.

Хмурый старый Алькасар был непригоден для веселья и поэтому Филипп не любил этот дворец, как и Эскориал. А в Аранхуэсе, за исключением весны, всегда было слишком сыро. Тем не менее, двору приходилось часто жить в Мадридской резиденции или в Пардо. Кроме того, на обширной и красивой территории, прилегающей к монастырю Святого Иеронима у восточных ворот столицы, располагались апартаменты, которые использовались королевской семьей для религиозных или траурных обрядов, а иногда и как дом для гостей.

В 1631 году Оливаресу пришло в голову, что это место можно было бы сделать более привлекательным. Воплощение этой идеи началась с простого выравнивания там почвы, устройства газона, строительства вольера, нескольких фонтанов и летних домиков. Но очень скоро амбиции графа-герцога выросли до небес, и он решил возвести там дворец, который стал для правления Филиппа IV тем же, чем Версаль был для правления Людовика XIV.

Таким образом, это должно было быть идеальное место для развлечения короля, где собиралось бы его поэтическое окружение и на сценах под деревьями или в высоких позолоченных залах для избранной публики могли бы разыгрываться остроумные комедии. С этой целью к территории монастыря была присоединена и прилегающая территория, на которой в окружении озёр, уютных гротов и каскадов за очень короткое время возник великолепный дворец Буэн-Ретиро (Прекрасное Уединение). Он включал в себя роскошные салоны, украшенные полотнами Сурбарана и Веласкеса, и «театральный колизей», оформленный флорентийцем Козимо Лотти, который, помимо всего прочего, был специалистом по театральным механизмам, применявшимся в представлениях на мифологические или рыцарские темы.

Ещё до того, как само здание было закончено, состоялось его торжественное открытие. 1 октября 1632 года король приехал туда, чтобы посмотреть на приготовления к празднику, который должен был состояться в честь рождения наследника у его сестры Марии, королевы Венгрии. Когда он приблизился к новому королевскому дворцу, его встретил Оливарес, который поднёс ему на серебряном подносе золотые ключи от Буэн- Ретиро и титуловал своего повелителя как «Короля планеты» (т. е. «Король-солнце», ибо это светило тогда считалось планетой). И когда позже в недавно построенных залах начались празднества, продолжавшиеся много дней, Филипп и его жена по-настоящему влюбились в это место.

Всего за несколько месяцев до этого в соседней церкви Святого Иеронима на великолепно украшенной сцене перед главным алтарём малыш Бальтазар Карлос принял присягу общин Кастилии в качестве наследника престола. Перед церемонией между дворянами произошли две яростные стычки за право находиться в первых рядах, но всё стихло, когда появился толстенький инфант в малиновом бархате, расшитом золотом, которого вели на помочах дядья Карлос и Фернандо. На поясе у инфанта висели миниатюрный меч и кинжал с эмалью и бриллиантами, а чёрная шляпа была отделана стеклярусом и бриллиантами и украшена алыми перьями.

До сих пор Оливарес старался держать братьев короля на заднем плане, но вскоре из Испанских Нидерландов пришло известие об ухудшении здоровья Изабеллы Клары Евгении. Поэтому решено было отправить туда дона Фернандо, чтобы он после смерти наместницы сменил её. Но тут дон Карлос неожиданно набрался духу и заявил:

-Во Фландрию должен отправиться я, как старший!

На что Оливарес ответил:

-Наследный инфант в последнее время стал часто болеть. К тому же, есть некоторые сомнения, будут ли у Его Величества ещё дети. А следующим наследником является Ваше Высочество, поэтому Вам нельзя уезжать далеко.

Дона Карлоса успокоили обещанием, что его отправят командовать Португалией или Каталонией.

Между тем снова назревала большая война с Францией. Оливарес осложнил ситуацию, оказав помощь Марии Медичи и Гастону, герцогу Орлеанскому, в их вооружённом восстании против правительства Ришельё, что вызвало ярость жителей Мадрида, которые ненавидели нелояльность монарху, даже если он был королём Франции. Ходили слухи, что в отместку за действия Оливареса французская армия готовится вторгнуться в Каталонию и перенести войну в саму Испанию. В связи с чем у министра возник новый план, как избавиться от младшего брата короля:

-Видя скопления врагов на наших границах и опасности, угрожающие нам со всех сторон, было бы хорошим планом отправить (каталонскую) знать в их собственные поместья, посмотреть, какие войска они могут собрать, объявить, что Фернандо должен быть их лидером…

Чтобы раздобыть денег, Филипп IV решил созвать кортесы Каталонии. Поводом к этому послужило приведение к присяге наследника престола Бальтасара Карлоса, а также нового вице-короля Каталонии дона Фернандо. Как обычно, назначив Изабеллу регентшей, король с братьями и огромной свитой отбыл из Мадрида 12 апреля 1632 года. На этот раз был учреждён Совет в помощь королеве, которая председательствовала на нём так же, как Филипп на заседаниях Государственного Совета. Тем не менее, следует подчеркнуть, что, как и в 1626 году, именно король принимал большинство решений на расстоянии.

Два молодых инфанта были почти без сопровождающих. Приближённых Фернандо решили отправить вперёд, в Барселону, и, прощаясь с ними, он громко воскликнул:

-Это означает, что я не должен возвращаться в Мадрид, и вся эта поездка в Каталонию затеяна исключительно для того, чтобы навсегда увезти меня от двора!

Братья короля почти открыто выражали недовольство Оливаресом, и было замечено, что они путешествовали с заряженными пистолетами у луки седла, чего никогда раньше не делали. После недельного пребывания в Валенсии, где были созваны кортесы, присягнувшие на верность инфанту Бальтазару Карлосу, весь двор переехал в Барселону, где ожидалась большая борьба за деньги, поскольку отважные каталонцы теперь были полны решимости противостоять посягательствам Оливареса на их свободы.

Кортесы Каталонии открылись 18 мая и депутаты снова отказались голосовать за повышение налогов. Ситуация зашла в тупик и Филипп по совету Оливареса решил продлить заседание на неопределённый срок. Представив недовольным каталонцами Фернандо в качестве губернатора, король отправился обратно в Мадрид. Однако кардинал-инфант был в ярости и выразил горячий протест своему брату и Оливаресу по поводу того, что его лишили шанса на отличие и возвышение, которого он мог бы добиться во Фландрии. Но с помощью лести, уговоров и взываний к долгу его уговорили принять назначение и оставили в Барселоне в окружении верных слуг Оливареса.

Между Фернандо и каталонскими депутатами происходили бесконечные ссоры по самым разным поводам. Он возражал против того, чтобы от его гнева защищали депутатов - они настаивали на этом как на своём праве. Он запретил им ремонтировать и укреплять городские стены - они сразу наняли для этого в три раза больше людей, чем раньше. Тем не менее, Хоптон заметил по поводу кардинал-инфанта:

-Он, несомненно, самый милый молодой принц. Все готовы простить его и возложить всю вину на графа Оньяте, который с ним остался.

Когда двор прибыл в Альмадронес, в двух или трех днях пути от Мадрида, их встретил там граф Антонио Москозо, друг дона Фернандо, с помпезной свитой сторонников и слуг направлявшийся к нему в Барселону. Однако через королевского духовника ему было приказано отправляться обратно в Мадрид и, несмотря на протесты, граф с тяжёлым сердцем вынужден был повиноваться. Возмущённый этим, кардинал-инфант решил подать королю официальную жалобу на Оливареса через Изабеллу. Таким образом, министру стало ясно, что королева была его главным врагом, однако он не мог избавиться от неё так же легко, как от Фернандо.

Как только Филипп IV вернулся в Мадрид в конце июня 1632 года, это событие было отмечено очередным аутодафе на Пласа Майор, где король с братом и королева сидели на своём балконе с восьми утра 3 июля до позднего вечера, пока длился судебный процесс над еретиками. По дороге домой из Барселоны дон Карлос заболел, но частично поправился по прибытии в столицу. Лето было самым суровым за последние годы, и молодой инфант — ему было всего двадцать пять – подхватил лихорадку в Мадриде и умер через несколько дней. Если у Оливареса на одну заботу стало меньше, то народ по-настоящему горевал о смерти брата короля.

-Траур по королю не мог быть более искренним, - писал Коттингтон, - и у них есть веская причина, потому что он был принцем, который никогда никого добровольно не оскорблял, но оказывал добрые услуги всем; будучи воспитан настолько безупречно, насколько они могли ожидать.

Что касается Фернандо, то когда старая Изабелла Клара Евгения умерла в 1633 году, он был отправлен через Италию во Фландрию, чтобы стать правителем рокового для Испании владения. Как уже было сказано выше, кардинал-инфант был очень способным и амбициозным молодым человеком. Из Милана он должен был привести большие силы на помощь императору. Встав во главе войск, Фернандо отказался от ношения церковных одеяний, и с того времени на портретах изображался без пурпурной мантии и шапки, с воинственно торчащими усами, в доспехах и с маршальским жезлом на гарцующем коне.

6 сентября 1634 года под немецким городом Нёрдлингеном он вместе со своим зятем Фердинандом, королём Венгрии, разбил протестантские войска. Эта битва была одной из самых решающих в Тридцатилетней войне. Присутствие там кардинал-инфанта изменило чашу весов в пользу Габсбургов и принесло ему популярность не только в Нидерландах, но и среди соотечественников. Но когда Фернандо с триумфом въезжал в Брюссель, Ришельё уже щедро субсидировал голландцев для возобновления войны. А через несколько месяцев, в начале 1635 года, Франция открыто вступила в борьбу с Испанией, причём военные действия распространились на территории от Фландрии до Италии, и от Франш-Конте до исконно испанских земель.