Три лилии Бурбонов

Глава 10 ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

В Лондоне Генриетта Мария жила, в основном, в двух дворцах – Гринвичском и Датском доме (Доме королевы). Когда она выезжала куда-либо, её карету сопровождали двадцать четыре офицера в чёрных бархатных кафтанах с золотыми эмблемами, а когда плыла по Темзе, на вёслах её баржи сидели двенадцать матросов. Её свита не уступала той, что была у неё в бытность королевой Англии. Граф Сент-Олбанс стал её лордом-канцлером, аббат Монтегю – главным раздатчиком милостыни, лорд Арундел Уордорский – командиром её охраны, а Джон Уинтер, прослуживший у неё четверть века, секретарём. Главными же придворными дамами были герцогиня Ричмонд, сестра герцога Бекингема, и графиня Ньюпорт, что же касается леди Карлайл, то она умерла спустя несколько месяцев после Реставрации. А однажды, когда в Лондонский порт прибыл корабль в грузом восточных редкостей, кто-то из придворных, вспомнив о пристрастии королевы-матери к собакам, обезьянам и карликам, подарил ей мальчика-китайца.

– Ты говоришь по-английски? – ласково поинтересовалась она у маленького раба.

А когда тот кивнул, передала его в руки отца Сигриена с приказом сделать из него хорошего католика. С большой радостью «она не только решила присутствовать на церемонии его крещения, но и не сочла умалением своего королевского достоинства выполнять обязанности его крёстной матери».

В Лондоне ходили слухи, что Генриетта Мария больше не вмешивается в политику и что Карл II был так этим доволен, что говорил:

– Ни у кого нет такой хорошей матери!

Молодые придворные короля, в свой черёд, называли её: «Мадам мама» и частенько заходили к ней засвидетельствовать своё почтение. Во время этих визитов она сидела в своём любимом «большом чёрном бархатном кресле» на фоне китайской ширмы. А её локоны, обрамлявшие маленькое пергаментное лицо, огромные глаза, шуршащее платье и даже веер, которым она обмахивались, были такого же чёрного цвета. Лишь единственная нитка жемчуга украшала шею королевы-матери.

Делясь с посетителями воспоминаниями о своей молодости, Генриетта Мария со вздохом добавляла:

– Если бы я знала нрав англичан несколько лет назад также хорошо, как знаю сейчас, то никогда не покинула бы этот дом.

А молодёжь, с почтительным видом выслушав её рассказы, затем со смехом распространяла старые слухи, что безутешная «вдова короля-мученика» была тайно замужем за своим толстым мажордомом.

В конце года Пипс записал в своём дневнике:

-Обычно говорят о её браке с милордом Сент-Олбансом; и что у них во Франции родилась дочь, насколько это правда, одному Богу известно.

О том же писал в своих мемуарах граф де Грамон. Тем не менее, молчание на эту тему таких врагов королевы-матери, как Хайд и Ормонд, не говоря уже о заядлых сплетниках, вроде лорда Хаттона и секретаря Николаса, можно считать косвенным свидетельством против данного утверждения.

Современники Генриетты Марии утверждали, что её дворец посещают чаще, чем двор её невестки, где «не было места смеху и веселью». Это стало модным: особенно много народа собиралось на концертах, которые устраивались в Датском доме. А люди, проплывавшие мимо по Темзе на лодках, просили гребцов «высушить вёсла», чтобы послушать хорошую музыку. Кроме того, вдова не только занималась ремонтом своего жилища, но и приказала пристроить к Датскому дому галерею с окнами во весь рост и разбить итальянский сад с мощёнными дорожками и аллеями, ведущими к реке. Внутренняя отделка комнат тоже оставалась её любимым делом. Большой зал и гардеробная в Датском доме с хорошо подобранной мебелью, картинами и полами, инкрустированными цветным паркетом, считались достопримечательностями Лондона. Восстановила Генриетта Мария и часовню Датского дома, украсив её великолепными церковными сосудами, которые ей подарила герцогиня д’Эгийон, племянница кардинала Ришельё. Теперь туда стекалось столько верующих, что королеве-матерью пришлось послать во Францию за новыми священниками. Тем не менее, свою работу по обращению она старалась делать незаметно.

Ходили слухи, что королева-мать влезла в долги. Однако один из современников отметил в своих мемуарах, что «она пользовалась хорошей репутацией за свою справедливость по отношению ко всем людям, еженедельно оплачивала все счета, и, кроме того, ежеквартально жертвовала большие суммы денег на благотворительные цели». Генриетта Мария не только широко занималась благотворительностью, но и частенько освобождала из тюрьмы бедняков, осуждённых за долги.

-Она желала, - продолжает неизвестный автор, - жить, не нанося оскорблений другим людям и поэтому была очень обеспокоена известием о том, что доктора Дюмулена, пребенда Кентерберийского, её духовника, видели верхом на лошади, размахивающим шпагой и бросающим шляпу у эшафота, где был обезглавлен покойный король…

Из-за этого необдуманного поступка Дюмулена Генриетта Мария вынуждена была сделать вместо него своим духовником Монтегю.

Она частенько навещала в Уайтхолле свою невестку Екатерину Браганскую.

– Самая милая по харктеру принцесса, которая когда-либо рождалась…, – восторженно писал о молодой королеве Англии современник. – Очень красивая, она была немногим выше матери Его королевского Величества. В качестве приданого – полмиллиона фунтов стерлингов наличными, Танжер (порт) на африканском берегу, свобода торговли с Бразилией и Ост-Индией и остров Бомбей с его просторной бухтой, городом и замками…

(Впоследствие Карл II продал права на Бомбей Ост-Индской кампании, что заложило основы британского господства в Индии, а вот из Танжера англичанам пришлось уйти из-за постоянного давления мавританских войск).

Тем не менее, новую королеву Англии трудно было назвать красавицей из-за торчащих передних зубов. Перед встречей с невестой Карл II видел её портрет. Девушка показалась ему миловидной и привлекательной. Но когда король встретился с будущей супругой вживую, то был ошеломлён.

– Боже мой! Мне в жёны привезли летучую мышь! - невольно воскликнул он, впервые увидев свою будущую жену в Портсмуте 20 мая 1662 года и обозрев венчавший её голову нелепый парик по испанской моде.

Они обвенчались на следующий день двумя церемониями, католической, проведённой тайно, и публичной англиканской службой. Вскоре после этого Карл II написал Кларендону о своей жене:

– Её лицо не настолько безупречно, чтобы её можно было назвать красавицей, хотя глаза у неё превосходные, и в её лице нет ничего, что хоть в малейшей степени могло бы вызвать отвращение. Напротив, во внешности у неё столько приятности, сколько я когда-либо видел, и если у меня есть хоть какие-то способности к физиогномике, а я думаю, что они у меня есть, она должна быть самой хорошей женщиной, какая когда-либо рождалась. Вы будете удивлены, увидев, как хорошо мы уже знакомы; одним словом, я считаю себя очень счастливой, поскольку уверена, что два наших характера прекрасно подойдут друг другу.

Молодая королева обладала несколькими замечательными качествами, но её очарования было недостаточно, чтобы отучить Карла от общества его любовниц. Мемуарист Джон Рересби, друг Генриетты Марии, признавался, что не увидел в Екатерине «ничего особенного, способного заставить короля забыть о своей склонности к графине Калсмейн». И он оказался прав. Правда, на протяжении двух месяцев, пока любовница короля отсутствовала в связи с предстоящими родами, Екатерина наслаждалась любовью мужа. Однако, вернувшись в Уайтхолл, Барбара Палмер стала настаивать на том, чтобы её назначили фрейлиной опочивальни королевы. Король внёс её имя в список, но Екатерина немедленно вычеркнула его. Несмотря на мольбы своей сестры Минетты, Карл II настоял на своём. В ответ королева стала избегать общества мужа, и, несмотря на попытки графа Кларендона умерить её негодование, заявила, что скорее вернётся на родину, в результате чего вся её португальская свита была уволена. После короткой ожесточённой борьбы Екатерине всё же пришлось смириться с присутствием королевской фаворитки. И в сентябре Сэмюэл Пипс отметил, что видел, как король, королева, леди Калсмейн и «королевский сын» (бастард Карла II от Люси Уолтер) отбыли из дворца королевы-матери в одной карете:

-Был смех и веселье и королева произнесла одну английскую фразу: «Ты лжёшь», которая вызвала у короля много веселья и он заставил её сказать по-английски: «Признайся и будь повешен».

Генриетта Мария заявила, что она в восторге от своей невестки-католички. Во время их первой встречи вдова приказала перводчику:

– Передайте Её Величеству, что я умоляю её отложить в сторону все церемонии, поскольку я бы никогда не вернулась в Англию, если бы не удовольствие познакомиться с ней, и что я собираюсь любить её как дочь и почитать как королеву.

Во время же второй их встречи она с энтузиазмом аплодировала португальским музыкантам Екатерины, хотя остальные гости сочли их игру отвратительной. Кроме того, Генриетта написала в Турин:

– Новая королева – самое лучшее создание в мире, она очень красивая, очень милая и обладает хорошим характером. И я с радостью убедилась в том, что король безмерно любит её.

Она очень надеялась на то, что её невестка-королева скоро окажется в положении, и уже с меньшим энтузиазмом добавила, что её невестка-герцогиня снова ждёт ребёнка. Брак Анны Хайд оказался не слишком удачным, вскоре Джеймс стал пренебрегать женой и менять любовниц как перчатки. Всего же в этом браке родилось восемь детей, из которых только две дочери пережили младенчество. Хотя Анну приглашали на все официальные мероприятия королевской семьи, она ещё до опалы своего отца не пользовалась никаким политическим влиянием.

Что же касается пятнадцатилетнего юноши, которого Пипс увидел в королевской карете, то он прибыл в Англию в свите Генриетты Марии. После смерти Люси Уолтер мальчик воспитывался в Париже в семье Уильяма Крофтса, конюшего Генриетты Марии, давшего ему свою фамилию. Королева-мать частенько приказывала привозить мальчика погостить к ней в Коломб. В Англии Карл тоже принял его «с большой нежностью», и, несмотря на возражения Екатерины и канцлера, признал своего бастарда и позже дал ему титул герцога Монмута. Это привело к слухам, что, в случае отсутствия детей у королевы Карл II назначит Монмута своим наследником. Когда у Джермина спрашивали, правда ли это, он, пожимая плечами, отвечал:

– Насколько это правда, одному Богу известно.

Сам граф Сент-Олбанс развернул в Лондоне бурную деятельность. Так в сентябре 1662 года он получил от казны в аренду участок земли к северу от Сент-Джеймского дворца, где, наконец, начал воплощать в жизнь архитектурные планы, задуманные им совместно с Генриеттой Марией ещё более двадцати лет назад. Правда, в лондонском Сити, опасавшемся за своё водоснабжение, отнеслись к этому враждебно, но поддержка Карлом II проекта Джермина обескуражила оппозицию. Строительство его собственного роскошного особняка Сент-Олбанс-хаус в классическом стиле положило начало будущей площади Сент-Джеймс и прилегающим улицам, включая Джермин-стрит.

По утверждению писателя Энтони Адольфа, фаворит Генриетты Марии также принимал активное участие в деятельности лондонской масонской ложи:

-Страсть Джермина к архитектуре тесно переплеталась у него с масонской деятельностью. Мало что известно об этой теневой организации 17 века, но сохранившиеся источники ясно указывают на один момент: между 1660 и 1666 годами Джермин был великим мастером масонства. На самом деле, вероятно, что его связи с масонами имели большое значение для его антипарламентских заговоров ещё до 1660 года.

-Королева, - писал Карл II Минетте об их матери, - надеюсь, сообщила Вам, что она довольна своим пребыванием здесь. Я уверен, что сделал всё, что в моих силах…

-Я полностью довольна своим сыном, - в свой черёд, сообщила в ноябре Генриетта Мария сестре, - и я думаю, что Бог желает снова подарить мне немного счастья в этом мире в лоне своей семьи, которая делает всё возможное, чтобы дать мне его.

Однако если летом жить в Лондоне было неплохо, то ноябрьскими днями, когда окрестности Датского дома обволакивал белый туман, мысли Генриетты Марии невольно обращались к её замку Коломб. Тем не менее, её второе Рождество в Англии принесло ей большую радость. 26 декабря Карл II объявил о своём намерении отменить все законы, направленные против католиков, о чем его мать с ликованием доложила Кристине. В этом же письме она рассказала о раскрытом заговора против её сына:

– Некоторые люди, признавшиеся в заговоре против особы короля, были повешены, что сделает других людей, которые, возможно, разделяют их чувства, более лояльными.

В конце декабря выпал снег, а за ним последовал мороз. В Сент-Джеймском парке устроили катание на коньках, а в Уайтхолле – великолепный приём российских послов, который почтила своим присутствием и королева-мать. Московиты вручили Карлу II письмо от царя и богатые подарки, в том числе, меха, ястребов, ковры, скатерти. Пепсис, наблюдавший за приёмом с галереи, хорошо разглядел маленькие фигурки двух королев и бастарда Карла II в сопровождении маленькой герцогини Баклю, на которой он должен был жениться.

Однако весна не принесла Генриетте Марии ничего хорошего. Во-первых, она подхватила бронхит. А в апреле 1663 года Карл II под давлением общественного мнения был вынужден издать указ, предписывающий всем католическим священинкам и иезуитам, за исключением тех, кому это было разрешено по брачным контрактам двух королев, покинуть Англию. За церковные должности при дворе Генриетты Марии некоторое время шла борьба между ораторианцами, которых поддерживали Сент-Олбанс и Монтегю, и капуцинами, ранее управлявшими её часовней. Победили последние.

Когда английский двор отправился в путешествие на запад, королева-мать доехала только до Ричмонда и осенью вернулась в Лондон. Тем временем молодая королева провела последние дни лета в Уэльсе в надежде родить наследника, но всё было напрасно. В октябре Екатерина заболела и в течение четырёх дней бредила о детях: ей казалось, что она родила сына, дочь и тройняшек. Придя в себя, она первым делом спросила:

– Как поживают дети?

Генриетта Мария, стараясь приободрить невестку, рассказывала ей о собственных родах, но, кажется, той становилось только хуже от этих рассказов. Придворные считали, что когда королева умрёт, Карл II женится на своей новой фаворитке Фрэнсис Терезе Стюарт, по прозвищу «красавица Стюарт», заставлявшей его строить карточные домики и играть с ней в жмурки. Однако Хайд выступил против этого его «безрассудного поступка», чем воспользовался Джермин, попытавшийся отстранить от власти своего политического противника. Тем не менее, Карл II искренне раскаялся, когда решил, что его жене недолго осталось жить, и, когда она выздоровела, передумал разводиться. Наоборот, он устроил в честь жены маленький бал в её апартаментах и попросил Минетту прислать ей несколько религиозных гравюр, чтобы она могла хранить их в своём молитвеннике. Таким образом, Хайд сохранил своё положение. Однако спустя четыре года его обвинили в неудачах катастрофической англо-голландской войны, лишили поста канцлера и изгнали из страны под угрозой объявления государственным преступником.

У Генриетты Марии появилось свободное время, чтобы, наконец, написать письмо в Турин. Она с негодованием отвергла дошедшую до Кристины весть, что её младшая сестра собирается ехать на воды в Бурбонне. Наоборот, королева-мать чувствовала себя совсем неплохо в отличие от вдовствующей герцогини Савойской, которая скончалась от болезни 27 декабря 1663 года. Таким образом, Генриетта Мария теперь была единственным оставшимся в живых законным ребёнком Генриха IV.

Она всегда помнила о своём происхождении и своей родине, хотя старалась избегать ошибок, которые совершила в бытность свою королевой Англии. О чём свидетельствует следующий случай, связанный с её французскими придворными: графом де Шапелем, сыном её бывшей няни, и его супругой госпожой де Файнс, предпочитающей называться своей девичьей фамилией ввиду явного мезальянса, который она совершила, выйдя замуж по сердечной склонности. Став фрейлиной Генриетты Марии ещё в Париже, Файнс, обладающая острым языком и высокомерным нравом, нажила себе врага в лице Анны Австрийской, и, вероятно, была рада сопровождать свою госпожу в Англию. Её муж получил пост одного из офицеров охраны Дома королевы, капитаном которой был граф Сент-Олбанс. Именно между последним и Шапелем произошла ссора в приёмной кролевы-матери, когда француз отказался подчиниться фавориту Генриетты Марии. В ответ Джермин заявил:

-Если бы меня не сдерживало уважение к королеве, я бы проткнул Вас насквозь!

Возмущённый Шапель положил руку на эфес шпаги, но присутствующие бросились между спорщиками, чтобы разнять их. Узнав об этом, королева-мать приказала Шапелю принести извинения его начальнику. Но в этот момент на сцене появилась госпожа де Файнс, которая вне себя от гнева напомнила ей о заслугах своего мужа. И, не удовольствовавшись этим, прибавила:

-Вы должны помнить, что обязаны его матери жизньью!

Вероятно, слова этой дамы, обычно с пренебрежением оносившейся к родне Шапеля, показались Генриетте Марии забавными, так как, вместо того, чтобы рассердиться, она рассмеялась. И, хотя её смех ещё больше разозлил разгневанную фурию, дело закончилось без серьёзных последствий для супругов. Карл II доложил своей сестре, что Шапель был «настолько неправ, насколько человек может быть неправым по отношению к своему вышестоящему офицеру». Но даже если этим начальником был Сент-Олбанс, Генриетта Мария готова была простить оскорбление.

-Чрезвычайная доброта королевы, - как сообщал французский посланник де Коменж, - заставила всех хранить молчание о том, что произошло.

И только после того, как его мать покинула Англию, Карл II, в глубине души также не любивший французов, как Людовик ХIV – англичан, выслал Файнс. Со своей стороны Генриетта Мария делала всё возможное, чтобы способствовать взаимопониманию между двумя королевствами.

-У меня была аудиенция у королевы-матери, - писал всё тот же Коменж сразу после прибытия в Англию, - которая, желая угодить королю (Людовику), приказала, чтобы моим каретам разрешили въехать во двор; и я должен признать, что все офицеры приняли меня с таким почётом и с таким выражением удовлетворения, что к этому ничего нельзя было добавить.

Однако Кларендон и другие обошлись на банкете у лорд-мэра с французскими послами не столь вежливо, из-за чего Сент-Олбансу и Монтегю пришлось отправиться в посольство, дабы решить дело миром. Хотя когда одна нация настроена против другой, трудно избежать столкновения. Позже де Коменж приводит абсурдный пример, что когда он подарил Генриетте Марии коляску, присланную французским королём, полгорода сбежались посмотреть на неё, говоря, что это дань, уплаченная Англии, и, чтобы скрыть это, он преподнёс её королеве-матери. Тем не менее, Карлу II очень нужен был союз с Людовиком ХIV ввиду намечавшейся войны с Голландии, поэтому он вёл оживлённую переписку со своей сестрой в надежде на её посредничество. По-прежнему не доверяя матери, король не стал посвящать её в эту интригу, и граф Сент-Олбанс, что-то заподозрив, старался выжать, что можно, из французского посла. Подсмеивасяь над тучным мажордомом матери, Карл II писал Минетте, что того можно было бы легко узнать во время любого маскарада:

– Я думаю, стоило бы посмотреть на милорда Сент-Олбанса по такому случаю.

Летом 1664 года, когда в Лондоне стояла ужасная жара, король обедал у матери в Датском доме, где и узнал о том, что герцогиня Орлеанская 16 июля родила сына. Услышав мнение сестры, что ребёнок похож на него, Карл II пришёл в ужас:

– Потому что я никогда не считал себя красивым…

В октябре Генриетта Мария устроила пир для всей королевской семьи в честь окончания строительства своей новой галереи. А затем наступила такая стужа, что королева-мать, составив завещание, твёрдо решила: следующее Рождество она проведёт во Франции. Генриетта Мария похудела и у неё появился чахоточный кашель. Единственно, что удерживало её в Англии, это часовня, которую могли закрыть после её отъезда. Когда она обратилась по этому поводу к сыну, тот ответил сдержанно:

– Я ни в коем случае не собираюсь удерживать Ваше Величество в Англии в ущерб Вашему здоровью.

Приехавшие из Франции капуцины все скопом явились к Генриетте Марии, чтобы получить из её уст прощальные указания. В своей импровизированной речи она заявила, что её отсутствие не будет долгим и что её часовню никто не закроет, а священники должны продолжать свою работу по обращению в католичество, хотя им необходимо действовать с удвоенной осторожностью.

В апреле Карл II передал в собственность графа Сент-Олбанса половину земель Вест-Энда, вторую же половину тот сдал в аренду застройщикам с платой 80 фунтов стерлингов в год. В этом же месяце была объявлена война Голландии. Поначалу победа была за англичанами и герцог Йоркский стал героем дня. А затем в Лондон пришла чума.

Эпидемия ускорила отъезд Генриетты Марии и мистер Пипс, заехав в Датский дом по пути домой 29 июня 1665 года, обнаружил там упаковывавших вещи слуг, сообщивших ему, что королева-мать не собирается возвращаться раньше, чем через год. Карл II проводил мать до устья Темзы, а герцог Йоркский – до Кале. Естественно, Сент-Олбанс и Монтегю вернулись во Францию вместе с ней.

Остаток лета Генриетта Мария провела в Коломбе, а зиму – в отеле «Де ла Базиньер» на набережной Малаке в Париже, предоставленном ей в аренду Людовиком ХIV. С собой из Англии для украшения своего жилища она привезла целый корабль мебели, картин и доспехов. По большим церковным праздникам вдова ездила в Шайо, при этом объясняя монахиням, что не может проводить с ними много времени из-за речных туманов, плохо влиявших на её лёгкие. Оглядываясь на своё прошлое, Генриетта Мария утверждала, что за две вещи каждый день благодарит Бога: за то, что христианка, и за то, что она - «несчастная королева». Вдова желала быть похороненной в монастыре, хотя пока она не торопилась умирать, считая, что нужна своим детям, и особенно Минетте. Месье ужасно ревновал свою жену, в том числе, и к племяннику Монмуту, который вернулся во Францию учиться хорошим манерам. В минуту гнева Филипп даже заявил:

– Моя страсть к Мадам длилась всего две недели!

В ответ придворные с многозначительными улыбками согласились:

– Чудо любви, растопившее сердце принца, не было предназначено ни для одной женщины.

Они намекали на то, что герцог Орлеанский предпочитает женщинам мужчин. В 1665 году Минетта воочию убедилась в том, о чём давно судачил двор. Служанка, которой она приказала следить за мужем, увидела герцога в объятиях... графа де Гиша. Немного позднее герцогиня Орлеанская и сама всё узрела, войдя как-то раз без приглашения в спальню супруга. Удар был настолько сильный, что у беременной Генриетты Анны случился выкидыш - она родила мёртвую дочь.

Впрочем, самой Минетте тоже приписывали несколько романов. Когда её свекровь тяжело заболела, принцесса, навестив её, заявила:

– Я не буду возражать, если мой муж заведёт любовницу. Чувствительность жён только ожесточает сердца мужей.

Впрочем, младшая дочь Генриетты Марии прекрасно знала, что у Филиппа были только любовники. Практически перестав общаться с мужем, она посвятила себя дочери, самообразованию и дому. Разбила великолепный сад в Пале-Рояле, активно переписывалась с выдающимися мыслителями своего времени, собрала огромную коллекцию живописи. Из-за чего при дворе её называли «интеллигентной принцессой».

Анна Австрийская героически встретила свою смерть, наступившую 20 января 1666 года, через шесть месяцев после возвращения её невестки во Францию. Это была большая потеря для Генриетты Марии, тем более, что её верный друг, аббат Монтегю, был настолько в фаворе у её золовки, что опасались, что он унаследует влияние и положение Мазарини. Когда он вернулся во Францию после долгого заключения, настолько далёкий от стремления ко всем почестям, к которым когда-то стремилось его сердце, что стал в какой-то мере духовным наставником Анны Австрийской, роль, для которой он хорошо подходил, поскольку знал, вероятно, лучше, чем кто-либо другой, секреты прошлого. Из его уст, по её собственной просьбе, умирающая королева получила торжественное сообщение о приближении смерти, и почти все её последние слова были обращены к нему.

-Господин де Монтегю знает, за что я должна благодарить Бога, - сказала она, устремив взгляд на аббата, который стоял на коленях, рыдая рядом с ней.

Эти слова присутствовавшая при этом госпожа де Мотвиль и сам Монтегю истолковали как свидетельство невиновности Анны в те дни, когда Бекингем скомпрометировал её репутацию.

Той зимой Генриетта Мария получала только плохие новости. Начавшаяся в Лондоне летом чума переросла в эпидемию и королева-мать пожертвовала немалые суммы семьям, потерявшим кормильца. Она даже подумывала о том, чтобы закрыть свою часовню, но капуцины упросили её не делать этого, и двое из них заразились и умерли.

Когда же Людовик ХIV решил поддержать голландцев против Англии, вдова сказала ему:

– Мне жаль, что Ваше Величество принимает участие в предприятии, в котором я не могу присоединиться к Вам со своими молитвами.

Военная кампания 1666 года закончилась для Англии неудачей, вдобавок, в сентябре из-за Великого пожара две трети Лондона сгорели до тла, что сделало возвращение королевы-матери невозможным. Но, к счастью, огонь не затронул Вест-Энд, и вокруг Сент-Джеймской площади быстро выросли стройные беломраморные дворцы высшей аристократии.

Поздней осенью Генри Джермин снова вернулся в Лондон: Людовик ХIV уполночил мажордома своей тётки склонить Карла II к миру. Хотя последний возражал против посредника, который, по словам его канцлера, «всегда говорил, что он больше француз, чем англичанин», но всё же предоставил матери ограниченные полномочия на ведение переговоров. В связи с этим Генриетта Мария внезапно снова обрела политическое влияние. Тихий Коломб превратился в место встречи послов, а оба короля отправляли туда свои письма, дабы вдова пересылала их от своего имени.

Английский посланник Холлис свидетельствовал:

-…король Франции и королева-мать уединились в её спальне, и Мадам, наша принцесса, вошла туда после того, как они пробыли там по меньшей мере час.

Когда Людовик ХIV завершил свой визит, Холлис осмелился осведомиться у Генриетты Марии:

-Как Вам всё это нравится?

На что вдова туманно ответила, что они с племянником обсуждали голландские дела.

Однако после заключения в июле мира между трёмя враждующими сторонами она не смогла в полной мере насладиться покоем из-за плохого самочувствия дочери. Летом 1667 года королеву-мать вызвали в Сен-Клу, где у Минетты произошёл выкидыш и все думали, что она умирает. Следующей весной Мадам снова тяжело заболела, так что встревоженный брат прислал ей врача из Англии. Благодаря рецепту покойного Теодора Майерна, который предписал ей доктор Фрейзер, герцогиня Орлеанская выздоровела. Причём Карл II отказался решать, «сотворили ли чудо мамины мессы или таблетки мистера Майерна».

Время шло и Коломб постепенно превратился в пристанище стариков, среди которых паж королевы-матери, Ричард Локкарт, который «отвечал за её гардероб и кровати во время переездов» и прослужил ей всего лишь четверть века, был самым молодым. Пятеро камеристок служили у неё сорок лет, а Энтони Годдард, её первый лакей, приступил к исполнению своих обязанностей после отъезда её французских слуг. После кончины Анны Австрийской к ней также присоединилась госпожа де Мотвиль, которой выделили покои в Шайо. В погожие дни двух вдов в окружении монахинь можно было видеть сидящими на открытой террасе, откуда открывался прекрасный вид на Париж. Во время этих посиделок Генриетта Мария как-то призналась своей подруге, что в детстве слишком легкомысленно относилась к урокам истории и жизнь потом сурово наказала её за это. При этом она привела примеры своих поступков, которые теперь считала слишком опрометчивыми или неосмотрительными.

– Молчание, – при этом с апломбом заявила королева-мать, – это золото. Короли должны быть подобны исповедникам – всё знать и ничего не говорить.

Когда дамы признались друг другу, что боятся смерти, Генриетта Мария добавила:

– Лучше обратить своё внимание на то, чтобы жить хорошо и надеяться на Божью милость в последний час.

В свой черёд, госпожа де Мотвиль, которая хотела посвятить последние годы своей жизни написанию романов, попросила её рассказать о главных событиях своей жизни, и Генриетта Мария любезно согласилась исполнить её просьбу.

В это время в Англии советники Карла II пытались убедить своего повелителя сократить пенсию королеве-матери, упирая на то, что она уже давно не покупает драгоценностей и ведёт уединённую жизнь, следовательно, либо тратит деньги на распространение папизма, либо складывает их в чулок. Государственный секретарь лорд Арлингтон поспешил уведомить графа Сент-Олбанса, что король намерен на четверть урезать доходы его госпожи. Однако если в Англии надеялись, что Генриетта Мария покорится воле своего сына, то они явно ошиблись. Карла II захлестнул поток писем с чёрной печатью, в которых королева-мать яростно доказывала, что и так была вынуждена подчинить свой образ жизни своим доходам. И что её сын вряд ли захочет, чтобы остаток её жизни, «который будет коротким», обременили долги, которые потом ему же придётся выплачивать. Она вообще с трудом может поверить, что 20 000 фунтов стерлингов в год смогут разорить его. В конце концов, король самоустранился от этого дела, и Арлингтону пришлось самому договариваться с вдовой.

Здоровье Генриетты Марии, которое так и не восстановилось после напряжения Гражданской войны и ужасных переживаний из-за смерти мужа, становилось всё хуже и хуже, так что в декабре 1668 года она написала своему сыну Карлу, что ей осталось жить недолго.

К Пасхе королева-мать почувствовала себя настолько плохо, что её мажордом, которого ожидали в Лондоне, счёл необходимым предупредить, что, возможно, ему придётся отказаться от поездки. Однако прекрасные вести, полученные из Англии, способствовали её быстрому выздоровлению. Дело в том, что Карл II снова начал склоняться к переходу в католицизм и планировал в глубокой тайне религиозный и торговый союз с Францией. К несчастью для его «Великого замысла», Минетта снова была в положении и даже речи не было о её поездке в Англию. Вместо неё в Лондон в конце апреля были вызваны лорд Арундел Уордорский, конюший королевы-матери, и Джермин. Таким образом, весной 1669 года замок Генриетты Марии снова превратился в центр интриг.

Если Арундел был полностью посвящён в планы Карла II, то Сент-Олбансу было сказано, что речь идёт о торговом союзе между Францией и Англией. Однако герцогиня Ричмондская, главная дама Генриетты Марии, обратила внимание на то, что её госпожа проводит слишком много времени наедине со своей дочерью. Своими подозрениями она поделилась с братом, герцогом Бекингемом, который, в свой черёд, встретился с Джермином.

– По-видимому, есть какое-то дело, о котором я не знаю, – грустно ответил ему фаворит Генриетты Марии.

Тем не менее, он внёс большой вклад в тесное взаимопонимание между Карлом II и Людовиком XIV, организовав предварительные приготовления к секретному Дуврскому мирному договору. Итальянский дипломат Лоренцо Магалотти писал, что Сент-Олбанс был «человеком, который всецело предан интересам Франции и действует с целью продвижения обширных проектов этой короны любой ценой для Англии».

Генриетте Марии не суждено было узнать, что Карл II так никогда и не решится объявить себя католиком, хотя, как и его брат Джеймс, тайно примет её веру. Лихорадка и бессонница подтачивали последние силы королевы-матери, о чём свидетельствовали её частые обмороки. Однако окружающим трудно было судить, насколько она больна, так как дочь Генриха IV не любила жаловаться и мужественно переносила все страдания. Отец Сиприен слышал, как она говорила:

– Все жалобы во время болезни бесполезны и если они чему-то служат, то только тому, чтобы показать слабость и нерешительность людей...

Вдова также смеялась на теми, кто причитал по поводу головной или зубной боли, и только своим монахиням призналась:

– В течение двадцати лет я не знала, что такое провести день без каких-либо неприятностей.

Середину лета она встретила в постели, что было плохим знаком, так как в тёплую пору года Генриетта Мария обычно чувствовала себя лучше. Однако она собралась с силами, чтобы навестить свою дочь, которая должна была родить в конце августа. Минетта совсем пала духом: шевалье де Лоррен, новый фаворит её мужа, вёл себя с ней с возмутительной дерзостью. Тем не менее, Мадам не решалась жаловаться: в прошлом году, когда король узнал от гувернантки своей дочери, что герцогиня Орлеанская больше не хозяйка в собственном доме, то устроил разнос своему брату. В ответ Филипп выместил злобу на жене: увёз её в Виллер-Котре, где она не могла наслаждаться общением со своими друзьями.

В то же время в присутствии тёщи Монсеньор старался проявить свои лучшие качества, прекрасно зная, что она ценила хорошие манеры и закрывала глаза на всё, что не хотела видеть. Заметив её болезненный вид, герцог Орлеанский вкрадчиво заявил:

– Те, кто нам дорог, должны лучше заботиться о себе!

Генриетте Марии пришлось пообещать:

– Я посоветуюсь с врачами.

Хотя на самом деле она хотела чтобы её просто оставили в покое. Во время последней встречи с госпожой де Мотвиль королева-мать призналась:

– Я хочу поселиться в Шайо, чтобы встретить здесь смерть, и думать не врачах и лекарствах, а о своей душе.

Тем не менее, забота зятя тронула вдову, тем более, что никто из её детей больше не проявлял заботу о её здоровье. Хотя они были преданны матери, но из-за её постоянных мрачных намёков на их скорое сиротство считали, что сейас она чувствует себя как обычно и были правы.

После визита в Сен-Клу Генриетта Мария вернулась в свой загородный дворец, в её планах было провести там осень и переехать в Шайо к празднику Всех святых. В это время ей пришлось выделить в Коломбе комнату под детскую для своей четырёхлетней внучки Анны Стюарт, будущей королевы Англии. В детстве та была круглой, как мяч, потому что привыкла поглощать в неограниченном количестве вместе со своей матрью Анной Хайд шоколад со взбитыми сливками. Вдобавок, младшая дочь Джеймса была неуклюжа и близорука, из-за чего родители отправили её во Францию на лечение. Однако из-за упрямства принцессы докторам трудно было определить степень её близорукости. Однажды, прогуливаясь со своей старшей сестрой Мэри (предшественницей Анны на английском троне) по Ричмонд-парку, она поспорила с ней, является ли отдалённый предмет человеком или деревом. Мэри настаивала на том, что это мужчина и когда её догадка подтвердилась, воскликнула:

– Теперь, Анна, ты видишь, что это за предмет!

Однако та, отвернувшись, пробормотала:

– Нет, сестра, я всё ещё думаю, что это дерево.

В конце августа Минетта благополучно родила и её муж разочарованно написал:

– Всего лишь девочка.

Теперь герцог и герцогиня Орлеанские решили заняться здоровьем королевы-матери и потребовали, чтобы парижские врачи доложили им о её состоянии. Таким образом, в сентябрьский полдень вокруг кровати Генриетты Марии в спальне Коломба собралось несколько знаменитостей: Валло, главный врач Людовика ХIV, Эспри, главный врач Монсеньора, Ивелин, главный врач Мадам, Дюкен, врач самой королевы-матери, и отец Сиприен. Засвидетельствовав своё почтение хозяйке, гости захотели услышать, на что она жалуется. Но прежде, чем Дюкен открыл рот, вдова описала все свое болезни с такой полнотой, что «её врачу, как обычно, нечего было добавить, кроме метода лечения и лекарств, которые он применял». Валло в качестве главы консилиума милостиво одобрил его действия и после осмотра пациентки заявил:

– По милости Божьей, здоровью Её Величество, несмотря на её жалобы, не угрожает опасность.

Единственно, что вызывало опасение врачей, это бессонница вдовы, которая подтачивала её силы. Но когда Валло предложил в качестве средста от бессонницы некие «зёрна» (опиат), Генриетта Мария решительно заявила, что не собирается их принимать. Её упрямство было вызвано, во-первых, тем, что покойный Майерн говорил: подобные лекарства опасны для её конституции. А, во-вторых, добавила она, смеясь, однажды старая цыганка в Англии предсказала ей, что она никогда не умрёт, если только не съест зёрнышко. Некоторое время Валло продолжал уговаривать её. Тогда королева-мать поинтересовалась мнением других врачей. Все эскулапы, кроме Ивелина, поддержили главного королевского лекаря. Что же касается врача Мадам, то он заявил, что его возражения вызваны незнанием состава «зёрен».

Врачи вернулись в Париж, а Генриетта Мария – к своему обычному образу жизни. Правда, спустя два дня она имела долгую беседу со своим духовником, сообщив ему, что привела в порядок все свои мирские дела и хочет принять на следующий день Причастие. Также вдова добавила, что её сын-король пообещал после смерти матери выдать её слугам жалованье на два года вперёд кроме того, что им полагалось по её завещанию. В тот вечер за ужином у неё было прекрасное настроение и старые слуги с удовлетворением отметили, что их любимая хозяйка хорошо выглядит и снова смеётся. В десять часов она отправилась спать и все в Коломбе с лёгким сердцем разошлись по своим спальням. Когда одна из дам пришла проверить, всё ли в порядке с её госпожой, ровное дыхание последней упокоило её.

Через полчаса Генриетта Мария проснулась. Днём она могла казаться весёлой и обманывать окружающих, однако ночью перехитрить себя было невозможно. Её мысли вернулись к консилиуму: вдова была рада, что врачи не обнаружили у неё ничего серёзного, ведь она ещё была нужна своим детям, особенно дочери. Если бы только не бессонница…Королева-мать подумала о «зёрнах», которые вчера всё-таки прислал ей Валло. Врачи говорили, что опиум очень полезен для сердца и нервов. Спустя некоторое время Генриетта Мария разбудила даму, спавшую в её комнате, и попросила передать Дюкену, что готова принять новое лекарство. Когда ей принесли «зёрна» в яичном белке, она, преодолев отвращение, проглотила их. Тем временем Дюкен опустился в кресло возле второй кровати, собираясь оставаться там, пока его госпожа не уснёт. Впрочем, как и обещал Валло, ему не пришлось долго ждать.

-Вскоре она заснула, - написал позже граф Сент-Олбанс Карлу II, - и, он, сидя рядом с ней, видя, что она слишком крепко спит, а её пульс участился, попытался всеми доступными средствами разбудить её и привести в чувство, но не смог добиться ни того, ни другого…Таким образом, она продержалась до трёх или более часов, а затем умерла.

Одна из придворных дам поспешила позвать священников и других врачей.

-Мы пришли первыми, - говорит отец Киприан, - вскоре за нами последовали врачи.

Перебивая друг друга, они попытались заговорить с Генриеттой Марией:

-Мы умоляли её подать какой-нибудь знак, что она нас слышит.

Но ответа не последовало. Тем не менее, врачи считали, что королева-мать ещё жива и вскоре придёт в сознание. Увы, этого не произошло: доза опиума, принятая вдовой, оказалась смертельной. Современники возлагали вину за её смерть на королевского врача Валло.

В шесть часов утра 10 сентября 1669 года к дверям замка Коломб с грохотом подъехала карета, потревожив Сент-Олбанса, разбиравшего бумаги своей госпожи. Оказалось, что этим ранним гостем был Монсеньор, который был глубоко взволнован тем, что прибыл слишком поздно: его любимая тёща мирно скончалась в три или четыре часа утра. Узнав, что мажордом не смог найти завещания вдовы, герцог Орлеанский сообщил, что имел в Сен-Жермене разговор с королём, своим братом:

-Его Величество сказал, что пришлёт несколько офицеров забрать имущество покойной королевы Англии.

Филипп знал, что согласно французским законам, при отсутствии завещания наследство получали те из детей покойного, которые проживали в стране. Поэтому полагал, что его жена является единственной законной наследницей Генриетты Марии.

-Но это могло бы оскорбить нашего государя…, - осторожно возразил Джермин.

-Это всё плод Ваших фантазий! – нетерпеливо возразил Монсеньор. – И в этом решении нет ничего, на что ваш король мог бы пожаловаться!

В тот же день Сент-Олбанс сообщил Карлу II о смерти его матери. Однако, возможно, от волнения, он забыл поставить об этом сразу в известность английского посла. По поводу чего Ральф Монтегю, недолюбливавший графа Сент-Олбанса, заявил, что тот нарочно держал его в неведении, чтобы «в доме не осталось серебряной ложки». Хотя, на мой взгляд, сразу отправив гонца к герцогу Орлеанскому, личный друг Генриетты Марии защитил себя от подобного обвинения.

В полдень действительно прибыли офицеры Людовика ХIV, которым Джермин повторил то, что сказал герцогу Орлеанскому и посоветовал вызвать английского посла. Но в этот момент в комнату вошёл его друг, аббат Монтегю, с письмом от Монсеньора, который требовал беспрекословного выполнения распоряжений королевских комиссаров. В конечном итоге, имущество покойной опечатали и выставили охрану.

На следующий день Сент-Олбанс отправил письмо графу Арлингтону, фавориту Карла II, по поводу похорон и завещания Генриетты Марии:

-…Королева, насколько мне известно, умерла, не оставив никакого завещания; и, следовательно, все её приближённые остаются полностью на милость Его Величества… если и есть какое-то завещание, то это может быть только то, которое она составила перед своим последним отъездом из Англии…но с тех пор потребовала его обратно... Если оно останется, это очень мало изменит настоящее дело. Я был знаком с ним; это было сделано только для того, чтобы оплатить некоторые долги, упомянутые в нём, а всё остальное предоставлено на усмотрение короля (Карла II)…

-…моё сердце не упрекает меня в том, что я не выполнил свой долг перед королевой при её жизни, и я не хотел бы быть также в долгу перед её памятью, - добавил в конце письма Джермин.

Интересно, что завещание Генриетты Марии, кажется, так и не было найдено. Документ мог уничтожить её фаворит. Но для этого у него должны были быть очень веские причины…

Великая мадемуазель прокомментировала смерть своей тёти всего лишь двумя фразами:

– Она почти постоянно болела. Они дали ей какие-то снотворные таблетки, которые оказались настолько сильными, что она больше не проснулась.

Однако дети Генриетты Марии были более чувствительны. Так, Минетта заливалась слезами при одном лишь упоминании своей матери до самой своей собственной кончины, наступившей спустя девять месяцев. А когда «неприятную весть» узнали Карл II и герцог Йоркский, то они немедленно оставили охоту в Нью-Форесте и вернулись в Хэмптон-Корт. В Англии был объявлен национальный траур, а поэты слагали стихи в честь покойной королевы-матери.

Во Франции тоже был большой траур по Генриетте Марии, не только потому, что она была лично любима, но и потому, что король и народ видели в ней не столько вдову короля Англии, сколько последнего выжившего ребенка горячо любимого Генриха IV. Высшие и низшие соперничали друг с другом в своем желании воздать ей почести.

Маленькое тело шестидесятилетней Генриетты Марии оставалось в той комнате, где она погрузилась в вечный сон в течение ночи и дня. Затем оно было забальзамировано и перенесено в зал, а после доставлено в Шайо. Там её сердце, помещённое в серебряный сосуд, отдали монахиням, среди которых вдова хотела провести свои последние дни. Людовик ХIV взял на себя все расходы по проведению траурных церемоний, завершившихся погребением его тётки рядом с её великим отцом в Сен-Дени.

Наследство Генриетты Марии было небольшим, и Ральф Монтегю полагал, что, когда долги будут выплачены, мало что останется, «кроме двух её домов в Коломбе, которые можно было продать за десять или двенадцать тысяч пистолей и которые наверняка, если бы она составила завещание, предназначались для передачи Мадам».

Тем не менее, Филипп не преуспел в своём рвении заполучить имущество тёщи, находившееся в Коломбе, Шайо и отеле Базиньер. Вскоре появился и другой претендент в лице внука Генриетты Марии, принца Оранского, который заявил, что если Монсеньор получит долю, он тоже выдвинет иск, в противном же случае подчинится желанию короля Англии. Карл II отправил в Париж доктора права, утверждавшего, что старший сын Генриетты Марии, несмотря на то, что она проживала во Франции, должен получить её собственность, нажитую в браке. В конце концов, герцогиня Орлеанская попросила своего мужа воздержаться от претензий на имущество её матери, и король Англии был признан её единственным наследником. В последний понельник октября 1669 года его представители прибыли в Коломб, чтобы произвести инвентаризацию. Там их приняли податель милостыни Генриетты Марии и мрачный Сент-Олбанс. Когда клерки перешли в покои, занимаемые последним, и начали описывать находившуюся там мебель и ковры, вслед за ними туда ворвался Джермин и заявил:

– Эти гобелены были подарены мне Её Величеством, но король может забрать их, если желает!

Впоследствии Карл II сделал пометку на полях описи вещей из комнат мажордома: «Всё лорду Сент-Олбансу». Сам замок Коломб король подарил своей сестре, и, кроме того, приказал, чтобы всё, что находилось в Шайо, «осталось монастырю». Благодаря чему на деньги, полученные от продажи роскошной мебели королевы-матери, монахини смогли пристроить ещё десять келий и проводить ежегодные службы в честь основательницы обители. Все члены семьи Генриетты Марии, а также её придворные и слуги, получили какой-нибудь предмет на память о ней, а сам Карл II пожелал взять себе коллекцию её картин, для чего специально снарядил в Коломб посла Ральфа Монтегю. Благодаря последнему, произведения Гольбейна, Орацо Джентилески и портреты старших детей королевы кисти Ван Дейка до сих пор хранятся в Англии. Единственно, что пропало, это маленькая индийская шкатулка, находившаяся в кабинете, примыкающем к спальне, в которой хранились миниатюра с изображением Карла I в бытность его принцем Уэльским и два обручальных кольца Генриетты Марии – память о её любви к покойному мужу.

Желая увековечить память своей матери, Минетта, покровительница Корнеля и Мольера, поручила епископу Жаку Бенину Боссюэ выступить в Шайо с речью о заслугах Генриетты Марии. Лично побеседовав с монахинями, госпожой де Мотвиль и всеми, кто мог снабдить его сведениями о жизни королевы-матери, тот успешно справился со своей задачей. 16 ноября 1669 года дорога, ведущая в Шайо, была забита каретами знати, а сам монастырь – увешан траурными драпировками. Взойдя на церковную кафедру, знаменитый бургундский проповедник разразился торжественной проповедью в честь «самой прекрасной, самой могущественной принцессы Генриетты Марии, королевы Англии, Шотландии и Ирландии, дочери французского короля Генриха Победителя, жены Короля-мученика, матери Карла, нынешнего английского короля, и тёти Его христианнейшего Величества Людовика ХIV». В центре же хоров на носилках, крытых чёрным бархатом, красовалось изображение покойной. Красноречие Боссюэ вызвало слёзы у присутствующих, которые, глядя на портрет королевы-матери, «удивлялись, как в таком маленьком теле помещалась столь высокая душа».

Пожалуй, следует сказать несколько слов о тех, кто любил Генриетту Марию и искренне оплакивал её. Дальнейшая история двух её сыновей слишком хорошо известна, как и трагическая судьба её дочери, которая скончалась в расцвете своей красоты в Сен-Клу осенью 1670 года, заявив перед кончиной:

-Я отравлена!

Причём в её отравлении многие подозревали шевалье де Лоррена, фаворита её мужа.

Самый близкий друг Генриетты Марии пережил её на пятнадцать лет. После похорон своей госпожи граф Сент-Олбанс вернулся в Лондон и 13 мая 1671 года был назначен лордом-камергером, самым старшим офицером при дворе Карла II, а потом произведён в рыцари ордена Подвязки. Он недолго служил в Первом министерстве Дэнби в должности лорда-адмирала, хотя мало что знал о море, но покинул свой пост в 1674 году из-за ухудшения здоровья. После чего в значительной степени отошёл от общественной жизни и удалился в своё родовое имение Рашбрук в Саффолке. Однако приятели Джермина, оставшиеся в Лондоне, звали его присоединиться к ним. Так, один из них, Шарль Марготель де Сен-Дени, граф де Сент-Эвремон, французский литератор и философ, переехавший в Англию, писал ему в 1677 году:

-Возвращайтесь, милорд, возвращайтесь к своим друзьям, которые знают Ваши достоинства так же, как Вы знаете их. Нет ни одного из них, кто не поддержал бы Вас, насколько это в его силах, к Вашему облегчению или удовольствию. Герцогиня Мазарини избавит Вас от стеснения по поводу визитов… она заставит Вас вкусить прелести беседы, которая ничуть не уступает её очарованию. Мистер Уоллер тоже приготовил для Вас увлекательную беседу… я обещаю Вам свои услуги по воскресеньям и буду терпеть поражение в шахматы каждый раз, когда месье де Саиссак будет ставить на меня.. Живите здесь, милорд, как философ, в своём собственном доме. Это станет новой заслугой, за которую свет будет уважать Вас. Я бы хотел, чтобы Вы вернулись сюда как можно скорее… Я здесь, жду Вас и хочу, чтобы Вы привели с собой мистера Джермина (Гарри)…

Сент-Олбанс прислушался к совету приятеля и вернулся в столицу. За год до его смерти писатель Джон Эвелин описал его как «благоразумного старого придворного, значительно обогатившегося после возвращения Его Величества», который «провёл старость за пьянством и игрой в карты». Генри Джермин умер в своём доме на Сент-Джеймс-сквер в Лондоне в январе 1684 года. По его собственной просьбе он был похоронен в родовом гнезде его предков, Рашбруке. Поскольку он не был женат, графство Сент-Олбанс прекратило своё существование после его смерти, в то время как баронство Джермин из Сент-Эдмундсбери перешло вместе с его имуществом к его племяннику Томасу Джермину, а после смерти последнего - к его брату Генри Джермину, лорду Дувра.

Постепенно были достроены прилегающие к Сент-Джеймской площади улицы, рынок Сент-Олбанс и церковь по проекту Рена. Это было первое по-настоящему единое жилое пространство, возведённое в классическом стиле в Лондоне благодаря Джермину, которого писатель Энтони Адольф называет «архитектором Британской империи». Однако его большой вклад в европейскую политику ХVII века, а также в распространение классической архитектуры в значительной степени долго игнорировался. Главным образом потому, что он не оставил после себя значительного архива, так как, вероятно, из щепетильности уничтожил некоторые письма и документы, и не сочинил никаких самовосхваляющих мемуаров. Только сравнительно недавно, в начале ХХI века, в честь него в Вестминстере на одном из домов на Дьюк-оф-стрит была установлена круглая зелёная мемориальная доска: «Посмотрите налево на Сент-Джеймскую площадь и направо на церковь Святого Джеймса на Джермин-стрит – всё это было сделано одним человеком: Генри Джермином графом Сент-Олбанс; 1605 – 1684, дипломатом, фаворитом королевы Генриетты Марии и основателем Вест-Энда, который построил свой дом на этом месте». Таким образом, проект Джермина можно рассматривать как памятник женщине, которую он, безусловно, любил и которой – независимо от того, была ли она также его любовницей – он посвятил большую часть своей жизни.

У Уолтера Монтегю, его многолетнего друга, была совсем иная судьба. После смерти трёх его покровительниц, королевы Франции, королевы Англии и герцогини Орлеанской, его вынудили покинуть аббатство Святого Мартина в Понтуазе, хотя при жизни он сохранил свой обычный доход. Монтегю вернулся в Париж и поселился в больнице для неизлечимых на Рю де Севе.

-Милорд, - сказал один английский священник, который ожидал там смерти, когда увидел входящего аббата, - Вы пришли научить меня, как умирать?

-Нет, мистер Клиффорд, - ответил Монтегю, - я пришёл учиться у Вас, как жить.

В этом уединённом месте тихо протекли его последние годы. Он также смог оказать много услуг английской колонии в Париже, хотя его двоюродный брат Ральф Монтегю жаловался, что он стал «очень невежественным и вышел из моды». Уолтер Монтегю мирно скончался от неизличимой болезни в феврале 1677 года, и его тело было перевезено в Понтуаз, где его похоронили в часовне святого Вальтера, первого настоятеля и его святого покровителя, которую он благоустроил за собственные деньги.

-Судьбы самых возвышенных и тех, кто кажется наиболее устойчивым, подвержены наибольшим изменениям, - как-то высказался Джермин о судьбе Генриетты Марии.

-Насколько она была несчастлива при жизни, - пишет о своей тёзке-королеве Генриетта Хейнс в конце своей книги, - настолько же она была несчастлива и в смерти; ибо люди, чьи исторические суждения были стереотипизированы революцией 1688 года, запомнили её недостатки и забыли её очарование. Только в последние годы историческое правосудие, работая над материалами, которые медленно раскрывают тайны времени, смогло восстановить равновесие и раскрыть личность женщины, которая, несмотря на все свои несчастья и все свои ошибки, никогда не испытывала недостатка в преданности, любви и дружбе.

Потомками Генриетты Марии являются несколько современных претендентов на европейские престолы и действующих монархов.