В гору

18 ПАЦИФИСТ СТАНОВИТСЯ УБИЙЦЕЙ

Вилюм Саркалис-Сарканбардис созвал очередной «военный совет».

— Одно теперь ясно, — начал он, — ориентироваться на Германию мы больше не можем. Гитлер все же эту войну прошляпил.

— Да, но на кого нам теперь опираться? — спросил Леопольд Мигла.

— Хотя бы на чертову бабушку. Но если мы будем продолжать сказки о возвращении немцев, то нам скоро перестанут верить. Черт бы взял этого Гитлера, пусть его корова забодает, с падалью нам нечего связываться. Теперь все надежды на англичан. Кто поверит, что Черчилль всерьез стал миловаться с большевиками. Как бы то ни было, но Прибалтику он русским не оставит. Откуда он бекон получал, если не из Латвии? Кто носил английский бостон, как не латышская знать? Дружба на коммерческих началах — это тебе не дружба народов, о которой трубят большевики, ха-ха-ха!

— Но когда мы этого дождемся? — вздохнул Силис.

— Балда! — обругал его Вилюм. — Разве английские лорды пешком ходят? Сядут на машины и в два дня будут здесь! И нам нечего больше возиться со старухами, — он посмотрел на Миглу, — надо взяться за тех, кто покрупнее. Придут англичане, чем мы сможем перед ними козырнуть? И надо дать людям понять, что мы здесь соль земли.

— Я все-таки не понимаю, когда придут англичане, мы под их царем будем, или же нас самих допустят к власти, как при Ульманисе? — поинтересовался Силис.

— Как бы там ни было, — отрезал Вилюм, — свиней растить ты сможешь, за бекон деньги платить будут, чего тебе еще надо? А эти голодранцы, что ныне землю делят, на коленях умолять будут, чтобы ты их в свинопасы взял.

— Поди тут угадай, может, и не плохо было бы, — пожал плечами Силис.

— Завтра же нам нужно начать важную акцию, — сообщил Вилюм. — Из города заявился некий Бауска, один из ихних главных, муж жены вот этого растяпы, — он показал на Янсона, который лежал на лавке и спал, — Милочка выяснила, что приезжий долго в нашей волости не задержится. Утром вручит земельные акты этим нищим, которые опять облизываются на нашу землю. Вечером в имении будет народное собрание, и оттуда он поедет дальше. Его-то нам на дороге и надо щелкнуть.

— Тогда заодно нужно закалить нашего растяпу, — усмехнулся Леопольд. — Понюхает крови, станет злее.

— Ты можешь взять его с собой, но надеяться на него одного нельзя, — указал Вилюм.

— Ол райт, это уж я сумею обделать. Достаточно, если он выстрелит хотя бы в воздух. Бауска будет убит, и мы присудим Янсону честь меткого выстрела.

— Не всыпать ли заодно и Салениеку? — спросил Гребер. — Что он воображает? Коммунизм начал проповедовать! У меня внутри прямо-таки клокочет, и знаете, почему? Когда большевики распространяются о своем марксизме, то иные могут не поверить: мол, у каждой птички своя песня. Но когда этим занимается человек, который был далек от большевиков и чуть ли не пастором стал, то люди подумают: может, и правы большевики, если такой умный и ученый человек перешел на их сторону.

— Ну, что ж, прикончим и его, — изъявил готовность Леопольд Мигла.

— Я думаю, что на первый раз хорошенько отлупим его, — ответил Гребер. — В виде предупреждения. Чтобы потихоньку отказался от своей болтовни. Пусть нашептывает людям, что большевики угрозами заставили его выступить.

— Ол райт, — согласился Готлиб. — Эта нагайка очень хорошо агитирует. — Он хлестнул по полу плетью, свитой из проволоки.

— Значит этой ночью вам надо разделиться на две группы, — распорядился Вилюм. — Леопольд, Янсон и Зупениек отправятся на облаву на Бауску, а Готлиб, Гребер и Силис — вразумлять Салениека. Сегодня суббота, вечером он будет спать у жены в своих «Кактах».

— Меня уж, право, увольте, — испуганно взмолился Силис. — Я не могу… внутри все переворачивается, когда вижу человеческую кровь.

— Ну, тогда пусть идет Арнис, — приказал Вилюм.

Арнис сморщился, но «командир» так грозно посмотрел на него, что он не осмелился возражать.

— Теперь надо подготовить этого белоручку. — Леопольд кивнул на Янсона. — Нужно выбить из него этот «пацифизм».

— Опять намалюем ему Эльзу и Бауску, это разозлит его, как быка — красная тряпка, — усмехнулся Готлиб.

— Эй, Янсон, выпей стаканчик, — предложил Вилюм, встряхнув Янсона за плечо.

Янсон проснулся, апатично зевнул и, пошарив руками по лавке, нащупал сборник стихов Карлиса Скалбе, который достали ему бандиты. Он раскрыл книгу и принялся читать.

— Ты даже не представляешь себе, какую птицу можешь сегодня поймать? — начал Вилюм.

— Нет, не представляю, — безразлично ответил Янсон и продолжал читать вполголоса:

— «Моя дорожка — холст льняной, разостланный на лугу, мечтательно я иду, ведя тебя нежно под руку».

— Нет, ты ее уж больше под руку не ведешь, — с издевкой усмехнулся Вилюм. — Ну, навостри уши и послушай, кого ты можешь встретить.

— Кого же?

— Мужа своей собственной жены! — сказал Вилюм, словно выстрелил, и фраза эта, действительно, поразила Янсона. Книга вывалилась у него из рук, упала на пол, и он нечаянно, как бы в поисках твердой почвы, наступил на нее ногой.

— Что? Мужа Эльзы? Нет, нет, нет, это не может… Этого не может быть! — бессвязно бормотал Янсон. — Это неправда. Ты меня просто обманываешь.

— Эх ты, дурачок, — вмешался в разговор Леопольд. — Ты что думал, Эльза живет монашкой? Такая молодая, красивая бабенка.

— Не смей так называть Эльзу! — воскликнул Янсон.

— Извини, — насмешливо поклонился Леопольд, — я хотел сказать — госпожа Бауска.

— Она — только моя жена и никого другого, моя! — исступленно твердил Янсон.

— Ну как же, — присоединился к насмешкам Готлиб. — Эльза жена Янсона, он только во временное пользование уступил ее большевикам.

Взрыв хохота потряс землянку. Янсон повалился на лавку и замахал руками, словно отгоняя грязную клевету.

Долго они растравляли Янсона, изображали мерзкие сцены, а он извивался, словно его кололи раскаленными иглами.

— Я бы уж не позволил другому лезть к моей жене. — Вилюм переменил тон. — Я такому типу сказал бы — руки прочь!

— Я убью этого негодяя! — выдохнул Янсон.

— Наконец-то ты заговорил, как настоящий мужчина, — похвалил Леопольд.

— Правильно, пока Бауска будет держать Эльзу в своих объятиях, ты ее обратно не получишь. Но если Бауски больше не будет, то она образумится, — убеждал Вилюм, подсев к Янсону.

— Вы ведь, наверное, жили в согласии? — сочувственно спросил Леопольд. — Раньше никогда не слышно было, чтобы она погуливала.

— Я как-то видел вас на одном вечере, — поддержал Готлиб. — Славная пара, подумал я тогда. Ты сам — такой молодой и статный, Эльза — миниатюрная, очень миленькая, интеллигентная. Я тогда подумал — вот если бы такую жену найти себе, тогда стоит жениться.

Готлиб вздохнул:

— Ты думаешь, Эльза живет с ним по доброй воле? Наверное, спасая тебя, она терпит всякие унижения. Должно быть, Бауска говорил ей: или ты оставайся у меня, или я твоего мужа, твоего Артура, передам в руки чека! Любя тебя, она не смеет пикнуть. И не зря они тебя осенью не арестовали. Мне совершенно ясно, что Эльза платит за тебя такую цену, которая для честной женщины хуже смерти.

— Ты сидишь сложа руки, а твоя жена терпит такие пытки, — разжигал Вилюм.

— Такую женщину надо бы объявить святой! — патетически воскликнул Гребер. — Это наивысшее самопожертвование! Все святые Цецилии бледнеют перед нею.

— Эх, Янсон, Янсон, неужели у тебя нет человеческого сердца в груди! — воскликнул Леопольд с упреком.

— Да чего там, — Готлиб пренебрежительно махнул рукой и, подняв упавшую книгу, начал ее перелистывать. — Янсон только читает стишки и ждет, чтобы Эльза сама со всем справилась.

— Но это ведь ужасно, — продолжал Гребер, — даже самоубийством она не может покончить, зная, что тогда не сможет защищать своего любимого мужа.

— Все же не исключено, что она, отчаявшись, прибегнет к этому, — добавил Готлиб с опасением.

— Да, кто видел Эльзу осенью, говорят, что она, действительно, выглядит так, что может наложить на себя руки, — вспомнил Леопольд.

— А-а-а! — закричал Янсон голосом загнанного зверя. — Эльза, Эльза!

— Да, Эльза, Эльза, — передразнил Вилюм. — Спаси Эльзу, тогда ты будешь достоин ее жертв.

— Но как мне это сделать? — беспомощно пролепетал Янсон.

— Прикончить его! — воскликнул Леопольд, притворяясь возмущенным. — Как раз представляется удобный случай. Навряд ли еще когда-нибудь выпадет такой. Я готов тебе помочь.

— Ты помог бы? — уже тверже спросил Янсон.

— Конечно, — разорялся Леопольд.

— Я его застрелю! — Янсон с решимостью напряг мускулы и выпрямился во весь рост.

— Вот это я понимаю! — похвалил Готлиб. — Наконец-то в тебе проснулся настоящий латышский дух.

— Значит, ты твердо решил отомстить за Эльзу? — снова спросил Вилюм Янсона.

Тот вздрогнул и смешался, но затем снова выпрямился.

— Я верну себе Эльзу! — прошептал он, сжимая кулаки.

Вилюм отвел в сторону обоих братьев Мигл, Гребера и пришлых из других волостей и долго с ними шептался.

Вилис Бауска стоял в комнатке председателя исполкома Ванага и смотрел, как по улице со всех сторон стекаются к исполкому радостно взволнованные люди. Бывшие батраки, нарядившись в свою лучшую одежду, спешили навстречу событию, которое повернет их путь в гору. Знали ли они, что подъем не будет легким, что путь, по которому они решили идти, не ровен, изрыт военными машинами, перекопан траншеями и для того, чтобы на новых полях, на их собственных нивах заколосились хлеба, надо прежде всего убрать следы военных опустошений, заботливыми сильными руками разгладить изборожденное лицо земли? Понимают ли они, что Советское государство, которое снова дает им землю, сейчас все свои силы устремило на запад, где враг бьется в агонии и, сжатый тесным кольцом, отчаянно сопротивляется? Железо и чугун еще нужны для изготовления военного оружия, еще не настало время ковать из стали лемехи и косы — она еще необходима для штыков. Кое-какую тяжелую работу, которую при других обстоятельствах выполняла бы лошадь, придется одолевать силой собственных мышц, так как верных помощников крестьян ненасытные оккупанты поспешили угнать в свои имения. И все-таки люди наперекор клевете и угрозам врага идут сегодня получать акты на пользование землей, идут с уверенностью, что Советское государство — это их государство.

У исполкома Лауск встретил Марию Перкон, которая выглядела порозовевшей, то ли от быстрой ходьбы и мартовского ветра, то ли от волновавшего ее желания скорее получить в руки драгоценную грамоту, на которой будет написано ее имя и которая будет удостоверять, что пятнадцать гектаров жирной земли Саркалисов отдаются ей и ее детям.

— Даже не могу понять, Лауск, что происходит, — начала она, поздоровавшись, — недавно еще, осенью, казалось, что уж никогда не будет справедливости на свете.

— А куда же ей, справедливости-то, деваться, — ответил Лауск, улыбаясь во все свое усатое лицо. — Куда же ей деваться, — повторил он.

— Я им, красноармейцам, три пары носок связала и к празднику послала, — рассказывала Мария, полная благодарности. — Больше шерсти не было, а то связала бы еще, хотя и темно по вечерам. Сколько раз я думала, откуда это столько сил находят красноармейцы. Другой бы остановился на нашей границе, махнул бы рукой, пусть, мол, они сами у себя справляются с немцами. А они не такие. Знают, что нам немцев одолеть не под силу, мало нас. Более сильных уже давно по одному забрали, да многих из них извели. Вот я и связала носки. Хоть и пустяк, а все же мне очень хотелось свою руку приложить.

Разговаривая, они направились в исполком и вошли вместе с другими в большую до сих пор пустовавшую комнату. Сегодня она была натоплена и разукрашена по-праздничному. На столе, покрытом красной материей, были расставлены кувшины с зелеными еловыми ветками. Люди толпились в дверях, тихо перешептываясь, но никто не осмеливался войти первым, словно не решаясь нарушить строгую торжественность, царившую в помещении.

Но вот открылась дверь канцелярии, и из нее вышли представитель уезда Вилис Бауска, которого здесь видели впервые, председатель волостного исполкома Ванаг и секретарь Зента Плауде.

— Смелее, смелее, — подбадривал Бауска, — заходите и занимайте места! Вы ведь новые хозяева волости, — добавил он, улыбаясь, когда люди расступились, чтобы дать им дорогу. — Сегодня ваш день. Мы здесь только так, между прочим.

Когда новые хозяева уселись на расставленные в ряды стулья и земельная комиссия заняла места за столом, Ванаг взял слово, чтобы разъяснить собравшимся, почему в волости произошла задержка с вручением актов на пользование землей.

— Кулаку удалось втереться в среду наших работников, он начал было делить землю по-своему. Пока мы исправили сотворенные им подлости, пока измерили землю, чтобы каждый знал свои межи, почти подоспела весна. Мы сделали все, чтобы, как только высохнет земля, вы могли проложить первые борозды на своих полях. Слово имеет заместитель председателя уездного исполнительного комитета товарищ Бауска, — закончил он отрывисто.

Бауска встал и долго смотрел в лица сидевших перед ним людей, Он видел их впервые, но они казались ему старыми знакомыми, с которыми вместе вырос и изо дня в день вместе работал. Он и на самом деле рос среди таких же батраков и батрачек, среди парней и девушек, которые так же, как и он, с восьми лет оставляли родительские гнезда и уходили к чужим, богатым хозяевам зарабатывать скудный ломоть хлеба. Вилису казалось, что тут же, в этой комнате, среди других виднеется заросшее жесткой бородой и все же такое доброе лицо отца, он как бы кивает ему и говорит: «Помнишь, сынок, как я прежде каждый вечер, словно отче наш, твердил: «Ах, Вилис, если бы нам дали кусочек топкого болота да еще полоску целины в Сухом бору, тогда можно было бы сказать, что на свете есть три счастливых человека». Да, отец и мать умерли, так и не получив ни топкого болота, ни песчаной целины. А здесь — другие такие же отцы и матери, которые всю жизнь могли только посматривать на лежавшую вокруг невозделанную землю; но они не смели о ней даже мечтать.

Он говорил с этими людьми, как со старыми знакомыми, проверяя, доходят ли его слова до сердец слушателей. Торжественным спокойствием веяло от обветренных лиц, в которых чувствовалась твердая решимость своим трудом воздвигнуть памятник тем, кто отдал жизнь за Советскую родину.

Зента назвала имя крестьянина, которому первому предстояло получить акт. То был Екаб Лауск, сидевший рядом с Бауской. Хотя он сам принимал участие в распределении земли и уже привык к мысли, что надел, отнятый в первое военное лето шуцманом Стендером, снова возвращается ему, у него, вчерашнего батрака, задрожала рука, протянутая за актом.

Затем вызвали Марию Перкон. Как она ни старалась сдержать себя перед людьми, все же, когда Бауска вложил ей в левую руку акт, а правую пожал и тряхнул, из глаз многострадальной женщины брызнули слезы. Мария пыталась что-то сказать, раскрыла рот, но слезы сдавили горло, она только покачала головой и хотела вернуться на свое место, но Бауска обнял ее за плечи, привлек к себе и, ободряюще заглянув в глаза, сказал:

— Не плачь, мать, Красная Армия отомстит и за твои страдания!

«Даже спасибо не сказала, — подумала Мария, усаживаясь на стул, — думы о Симане все перешибли — забыла».

— Эльмар Эзер, — вызвала Зента, и к столу подошел молодой парень, лет шестнадцати, не больше.

«Ишь, какой смельчак, — думал Бауска, всматриваясь в сухощавое, энергичное лицо не по летам вытянувшегося паренька, — такой молодой, а не робеет перед самостоятельной жизнью».

А Зента решила, что сразу же после собрания с этим парнем надо побеседовать и дать ему устав комсомола.

После вручения актов начали выступать сами новохозяева. Они не искали красивых слов, некоторые даже не могли связно высказать свои мысли. Но все они испытывали одно и то же, хотя не умели это выразить словами.

Когда люди разошлись, Бауска поднялся в комнатку Ванага отдохнуть. В дороге он, должно быть, немного простудился. Растянувшись на кровати Петера, Бауска попытался на минутку заснуть, но им овладели мысли об Эльзе. Перед его отъездом она сказала ему, что через некоторое время в их жизнь войдет третий — крохотное шумное существо, которое принесет в дом много радости. Помнила бы только Эльза, что ей нельзя бегать в легком осеннем пальтишке. Как только вернется, надо будет наконец оформить брак с Эльзой, чтобы его сыну или дочери не надо было начинать жизнь под чужим именем. Валдис Бауска — так они решили назвать маленького человечка, если он будет мальчиком, — в честь фронтового товарища Валдиса Упмалиса, а если появится девочка, тогда она будет Валдой. Так они условились, и им было очень приятно, что они уже теперь могли называть по имени своего будущего ребенка.

За дверью на лестнице послышались торопливые шаги, и после сильного стука в комнату ворвалась Мирдза, а сразу же за нею — Зента и Ванаг.

— Я все же первая! — торжествовала Мирдза, здороваясь с Вилисом.

— Это потому, что я впервые в жизни был кавалером и пропустил женщину вперед, — смеялся Ванаг.

Все они были так молоды и веселы, что Вилис мгновенно забыл усталость, забыл раненую руку, которая сегодня снова стала болеть.

— Как олени! — радовался он, ласково поглядывая то на одного, то на другого. — Если ваша волость не выйдет в передовые, то пусть старость на вас навалится!

— Выйдет, товарищ заместитель председателя, — обещал Ванаг, став навытяжку.

— Зента, сколько у тебя комсомольцев? — спросил Бауска.

— Восемь, — ответила та.

— Включая старца Петера, — добавил Ванаг, склонив голову, чтобы показать седые нити в темных волосах.

— До моего следующего приезда тебе, Зента, не мешало бы привлечь еще восемь таких же молодых летами старцев. Главное, смотри, чтобы у всех были такие же молодые сердца, как у Петера, а на седые волосы можешь не обращать внимания, — шутил Бауска.

— Есть привлечь! — ответила Зента, подражая Ванагу и тоже став навытяжку.

— Этой весной вам придется потрудиться как следует, — Бауска посерьезнел. — Людей мало, но надо засеять всю годную землю. Как обстоит дело с ремонтом машин? Кузнецы и мастерские есть?

— Работы непочатый край, — согласился Ванаг. — Когда начинаешь думать, волосы дыбом становятся.

— Ну, пугаться не следует, — улыбнулся Бауска. — Главное, работать без суетни.

— Нам нужно строить маслодельный завод, — вставил Ванаг.

— И народный дом, — добавила Мирдза. — Мы думаем на следующей неделе устроить субботник по подвозке камня.

— Вот это уже нечто реальное, — оживился Бауска. — Ты, Петер, смотри, как бы тебя девушки не опередили, — подзадорил он Ванага.

— Что ж, сделают свою работу, придут мне на помощь, — улыбнулся Петер.

— Ишь, хитрый какой! — пошутила Зента. — Думаешь увильнуть от нашего субботника? И ты будешь таскать камни для народного дома.

— При таком грозном начальстве — придется, — вздохнул Петер, улыбаясь. — У нас с ней такие странные отношения: с одной стороны, Зента мое начальство, с другой, — я ее прямой начальник. Как же разобраться, кому кого слушать?

— Надо слушать того, кто предлагает что-нибудь деловое, — решил Бауска.

Он посмотрел на часы и встал.

— Дорогие детки, с вами очень хорошо, приятно быть среди молодежи, но время неумолимо. Пора на собрание. Прямо жаль с вами расставаться. Надо будет попроситься в вашу волость на какое-нибудь местечко. Скажем, к тебе в помощники. Да, кто твой заместитель?

— Лауск, — ответил Петер.

— Тот, что сидел рядом со мной? Кажется, хороший человек. И этого паренька — как его звать? — которому вручали акт, тоже не следует упускать из виду. Я смотрю — люди у вас здесь хорошие. Надо их только привлечь, активизировать. Мне приходилось бывать и в таких волостях, где иногда отталкивают полезных людей. Обругают честных середняков кулаками. И как раз наиболее трудолюбивых.

Петер густо покраснел. Мирдза переглянулась с Зентой, но так как Ванаг об этой ошибке промолчал, то и они ничего не сказали, не желая омрачать минуту отъезда Бауски.

Вилис снял с крючка свою шинель и стал медленно одеваться, левая, неподвижная рука болела, ему трудно было засунуть ее в рукав. Наконец Ванаг спохватился и помог ему. Потом он сам надел пальто и повесил на шею автомат.

— Поедем все вместе, — сказал он. — А то, что скажет уезд, если наши бандиты ухлопают их работника?

— Вот уж действительно зараза, — сердился Бауска. — Завелись, как клопы… Надо будет сделать основательную чистку. Прямо беда — здесь такие большие леса, ты ведь знаешь, как трудно в чаще поймать человека. Вот проклятые шершни! Все так опустошено, надо изо всех сил налечь на работу, а они забрались в щели, да еще мешают другим работать.

— Мы их выкурим, — сказал Ванаг с решимостью. — Только бы проследить, где у них гнездо.

— Несомненно выкурим, — сказал Бауска. — И именно потому, что народ на нашей стороне. Эти убийцы и грабители для людей прямо проклятье. Ну, пора ехать, чтобы не опоздать.

Общее собрание созвали в имении, здесь были самые просторные помещения. Свою речь перед крестьянами Бауска начал с того же, о чем уже говорил при вручении земельных актов, потом он перешел к задачам, которые нужно выполнить, чтобы скорее залечить раны, нанесенные Советской Латвии.

Вилис чувствовал, что его одолевает усталость, мешающая сконцентрировать мысли, чтобы выразить их с бесспорной убедительностью. Он напряг все силы, чтобы справиться с болью, которая время от времени схватывала раненую руку.

«Нашла время, когда болеть», — с досадой подумал он и тут же продолжал, чтобы не потерять нить мысли.

— Товарищи! — сказал он в заключение крестьянам. — Вы знаете поговорку: «Вера горами движет». Раньше вы этого в жизни нигде не видели. Но есть страна, где люди так верят в свои силы, так верят организатору своих сил — большевистской партии, что не только горы передвинули, а соединили моря, заставили реки течь не там, где они проложили себе русло, но там, где это нужно человеку. С такой верой мы выйдем на наши опустошенные поля, и вы увидите, какие тяжелые колосья уже этой осенью будут вам кланяться, чествуя тружеников и их любовь к своей земле.

Заключительные слова всколыхнули слушателей. Встал какой-то старик и начал говорить о мельнице. Такая хорошая мельница не работает. Молоть негде. Вор унес ремень. Но разве нельзя попытаться сделать, как когда-то делали, — соткать привод самим из пеньковых ниток. Так долго, как покупной, не выдержит, но некоторое время все же послужит.

Другой напомнил о восстановлении маслодельного завода. У крестьян почти не осталось сепараторов. Немцы заставили свезти головки сепараторов на маслодельный завод, чтобы крестьяне не могли дома масло сбивать, там они и сгорели. У некоторых маслобойки были спрятаны в мочилах для льна, но, когда людей угнали, этим добром поживились воры. Теперь к тем, у кого уцелел сепаратор, едут из пяти и шести дворов молоко перегонять. А один человек (он не назвал Думиня по имени) даже деньги берет за пользование сепаратором. Правительство и не знает, какое масло сдают иные хозяева. Агент по заготовкам — тот все принимает. Люди, которым совесть не позволяет подсовывать городскому рабочему вместо масла вареную брюкву и творог, только удивляются, как мошенники на базаре деньги загребают.

Третий жаловался, что нигде нельзя купить календарь.

Выступил и Салениек. Ему, как учителю, больно, что новое поколение не получает советских книг.

Отвечая, Бауска рассказал о трудностях восстановления, когда война еще продолжается: ведь заводы работают для военных нужд, железные дороги, автотранспорт заняты перевозкой военных материалов.

Собрание уже шло к концу, когда еще какой-то человек попросил слова. То был старый Пакалн, который задал вопрос — кто является кулаком?

— Как же это так? — допытывался Пакалн. — Если у меня всего двадцать восемь гектаров, а пашни всего-то гектаров десять, батраков не было и теперь нет, а кое-какими машинами я обзавелся, являюсь ли я кулаком?

— Нет, товарищ Пакалн, если вы только своим трудом, не используя чужую рабочую силу, добились известного достатка, то кулаком вас нельзя назвать и никто не назовет.

— Да уже назвали! — обиженно отозвался Пакалн и сел.

— А если назвали, то это большая ошибка, — пояснил Бауска, вопросительно посмотрев на Ванага, который сидел, опустив голову. — Я уже не раз предупреждал своих работников, чтобы не смешивали середняков с кулаками.

Зента наклонилась к Петеру и шепнула:

— Тебе надо извиниться!

Петер упрямо молчал. Но когда на него посмотрел Бауска, очевидно угадавший виновника конфликта, Петер почувствовал, что этот глубокий, пристальный взгляд требует от него объяснения. Да, надо сказать несколько слов, признать свою ошибку, иначе в глазах Бауски появится осуждение.

— Я погорячился, — признался он, не поднимая головы, — это было неправильно.

Зента видела, как трудно было Петеру произнести эти слова, но обрадовалась, что он их все-таки сказал. Бедный парень, ему пришлось перебороть себя. Можно себе представить, какой перелом произошел в нем в эти немногие минуты, ведь до сих пор она никак не могла уговорить его пойти к Пакалну и побеседовать с ним наедине, извиниться. А теперь он сделал это перед всей волостью. Зента незаметно пожала Петеру руку.

— Товарищ Ванаг допустил большую ошибку, — сказал Бауска, — но приятно то, что он ее признал. Он молодой работник, сами знаете, сколько перестрадал за свою короткую жизнь, но это, конечно, не дает ему права быть несдержанным. Будем надеяться, и я даже глубоко верю, что в будущем он сумеет крепко держать себя в руках. В этом ему поможет комсомольская организация и также каждый из вас, вся общественность — ваша строгая, но дружеская критика.

Когда собрание кончилось, Бауске громко и долго аплодировали. Старики наклонялись друг к другу и шептали:

— Вот если бы все работники были такими толковыми, как этот, тогда уж… тогда, да… Если бы такие почаще приезжали! Сразу стало яснее…

Бауска зашел к Яну Приеде. Он решил переночевать у него, а рано утром отправиться в город, завернув по дороге на МТС и в соседние волости. Комната у Яна была тепло натоплена, и Вилис с удовольствием прилег на диван. Эмма Сиетниек подала на стол ужин, а Ян с Иваном после собрания опять ушли к своим лошадям.

Бауске вдруг пришло в голову — хорошо бы еще побеседовать с Ванагом, а то не показалось бы председателю, что он, Вилис, остался о нем плохого мнения. Он попросил Эмму пойти посмотреть, в имении ли еще Ванаг, и если не уехал — пусть зайдет. Пока Бауска ждал, кто-то постучал — это был старый Пакалн.

— Вы уж не сердитесь на меня, что не даю вам покоя, — начал он, — но кто знает, когда опять приедете. Видите, как-то некрасиво сегодня получилось. Не думайте, что я на Петера Ванага жаловаться хотел или что-нибудь в этом роде. Когда вы упомянули, сколько он перестрадал, меня точно обухом по голове ударило. Мне подумалось: и впрямь ведь так, а я, старый хрыч, еще ссоры ищу с ним.

— Ничего, ничего, отец, — успокаивал его Бауска. — Всегда лучше напрямик высказаться, чем кулаки сжимать в карманах.

— Знаете, как это у нас тогда получилось, — рассказывал Пакалн. — Он такой горячий, а мне словно кто-то все время нашептывал: «Молод еще на старика нападать! Заработай такие кривые пальцы, — он разжал свои ладони, но пальцев выпрямить не мог, — тогда ругай меня!» Я ведь не так хорошо понимаю эти новые порядки, как вы, молодые, но своим старым умом соображаю, что тот, кто работу делает, нынешней власти вреда не причиняет. А у нас есть такие — языком горы готовы сдвинуть, а на работе ни с места.

— Они нам больше всех вредят, — прервал его Бауска.

— Да, хорошего от них не жди, — продолжал Пакалн. — Но раз я свою работу выполняю, почему же меня тогда равняют с этими, ну, кулаками. Вы тоже сказали, что кулаки те, у кого машины. Кое-какие машины, правда, у меня имеются.

— Я, кажется, неточно выразился, — признался Бауска, — вы не поняли меня. Машины могут быть разные. Например, такие, которые используют только в своем хозяйстве или же одалживают соседу, чтобы помочь, но есть такие, как молотилки, тракторы, грузовые автомашины, лесопильные станки, которые приносят доход.

— Ну вот, теперь и мне ясно, — обрадовался Пакалн. — А то я думал…

— Что я вас назвал кулаком? — засмеялся Бауска.

Вошел Петер и вместе с ним Зента и Мирдза.

— Петер, сынок, — Пакалн пошел ему навстречу, протянув руки, — на пожми и не сердись, что так получилось. Эх, зачем мне надо было перед людьми! Можно было наедине. Ну, теперь я побегу домой. Юрит будет шуметь, что плохо слежу за ним. Так бывайте все здоровы! Заезжайте еще как-нибудь, товарищ Бауска. Мы ведь ничего не знаем, ни о войне, ни что было, ни что будет. Когда газеты читаем — это одно, а на словах яснее получается.

— Видишь, Петер, как получилось, — заметил Бауска после ухода Пакална, — Какой ты из этого сделаешь вывод? Учиться надо!

— Да, надо учиться! — подтвердил Ванаг с решимостью.

— Мы, кажется, совсем замучили товарища Бауску, — вмешалась Зента. — Надо дать человеку отдохнуть.

— Завтра тебя проводит Канеп, — сказал Ванаг. — Он эту ночь переспит здесь же.

— К чему это, — махнул Бауска рукой. — Что вы это — словно невесть какую важную личность оберегаете.

— Любимого человека оберегаем, — улыбнулась Мирдза. — Мы тебя очень, очень будем ждать.

Вилис Бауска проснулся рано утром. За дверью слышалась тихая возня. Кто-то собирался войти, но, не решившись, отпустил дверную ручку. Бауска крикнул, и вошел Ян Приеде.

— Возчик приехал, — сообщил он. — Я говорю, еще темно, куда торопиться, а он отвечает, что велено в пять часов.

— Правильно, хорошо, что он такой аккуратный, — ответил Бауска и вскочил с кровати. — У меня сегодня еще много работы, некогда долго спать.

— Эмма, ты скорей приготовь завтрак, — крикнул Ян в кухню.

— Не надо, зачем беспокоить человека, — запротестовал Вилис, одеваясь.

— Как это не надо, — настаивал Ян. — Лошадь тоже не гоняют некормленую, тем более человека!

В шесть часов Бауска с Канепом уселись в просторные сани. До восхода солнца оставалось еще больше часа, но именно по морозцу была самая езда, так как мартовские ветры и солнце уже растопили на южных склонах снег.

Ехали молча. Бауска думал о вчерашних собраниях. Вспоминал и другие волости, где председатели жаловались, что не могут работать, просили у уезда работников. Наверное, не замечали, что у них на месте есть такие же Лауски, Пакалны и многие другие, как здесь. Люди есть, только надо уметь отыскать их, по-дружески взять за руки, и они пойдут с тобой.

На востоке обозначился едва заметный светлеющий полукруг. К нему, легко покачиваясь на ветру, тянулись черные шпили сосен. Начинался Большой бор. Вилис вспомнил, как он шел через него вместе с Эльзой прошлой осенью. Как пустынно тогда было в этой местности, не слышно было ни лая собак, ни пения петухов. Лишь на западе временами громыхали орудия, рвались снаряды. В Курземе еще до сих пор грохочет. Как странно — война еще бушует с жуткой ожесточенностью, а здесь люди уже борются за расцвет мирной жизни. Значит, верят, что немцу не вернуться. Скорее бы сдавить ему горло, тогда с фронта возвратятся люди, которые так истосковались по мирному труду.

«Эльза, наверное, уже встала и читает. — Мысли Бауски обратились к дому. — Сидит на диване, в ватнике и валенках. Маленькая и теплая, как на вербе барашек. Скоро, через полгода, она станет матерью, и будут в доме два таких барашка — побольше и поменьше».

На крутом подъеме, где дорога шла в гору, лошадь споткнулась. Возчик и Канеп выскочили из саней, чтобы помочь ей освободить ноги, запутавшиеся в клубке проволоки. Бауска тоже хотел вылезть, но Канеп удержал его.

— Сидите, товарищ Бауска! — крикнул он. — Мы сейчас же поедем дальше.

В это мгновение поблизости раздались два выстрела, Вилису в спину ударило что-го твердое и горячее, он еще услышал автоматную очередь, и его сознание начало заволакиваться. Ему казалось, что он по-прежнему на поле боя, что больше нигде и не был, а Эльзу, свою работу, людей, строящих новую жизнь, видел лишь в коротком сне перед наступлением. Он уже не чувствовал, как склонялся головой на спинку саней, как текла теплая струя крови, текла и остановилась, и вместе с нею остановилось сердце, только что бившееся, полное любви к людям, восстанавливающим жизнь, к Эльзе, готовящейся стать матерью, к своему еще не рожденному ребенку, которого ему лишь мысленно довелось покачать.