Время для жизни - 2

Глава 10

«А вот хрен там! Нету, оказывается, сейчас у курсантов зимних отпусков! А я уже «губу раскатал» — съездить в Красно-Сибирск, навестить Лену с Риткой, может… с Кирой встретиться…».

Раздумья были грустные. Как-то не озадачился Косов заранее расспросить «курков»-второкурсников — как дела с отпусками в училище обстоят. Оказалось — один день только сейчас выходной — а именно — 1 января. Даже тридцать первого декабря, до обеда — все, как всегда. А после обеда — сокращенный парково-хозяйственный день, а потом — для курсантов-омичей — увольнение до нулей первого января. Остальным — банный день, а потом — просмотр кинофильма в большом актовом зале.

Косов был удивлен, что кинофильмы здесь в училище, оказывается, далеко не каждую субботу, как у них там, в будущем, в училище было. А как бы не один раз в месяц. Почему так — хрен его знает, толи лент не хватает для училища, толи киномеханик какой-то «приходящий»? Но Иван предпочел промолчать в очередной раз о своих «корочках» киномеханика.

«И так времени ни на что не хватает! А тут еще и этим — «припашут»! На хер, не хер…».

В культурную программу для курсантов еще входил Новогодний вечер. Но — это только для второго курса, и только для отличников «боевой и политической подготовки». Новогодний вечер проводился в педагогическом институте. Девочки-припевочки, танцы-манцы…

«Да ну нах! «Нажулькаешься» там с этими студентками, ага… а потом — как возникший «стояк» снимать? Рукоблудством? Не… это — не наши методы! Я лучше подожду Рождества. Хоть его сейчас и вовсе не празднуют, но так уж выпадает, что это — суббота. А Ильичев пообещал, пользуясь своими знакомствами среди командного и даже — политического руководства училища, организовать им увольнение на сутки, как тогда — на Октябрьскую! Вот и порезвимся у Глаши с Катей!».

Как внезапно выяснилось, у этого Степы — как раз день рождения седьмого января! Вот он, будущий именинник, и старается устроить себе праздник.

«Ну а мы что? Мы — одобряем и не препятствуем! Присутствовать — обещаем!».

С прошлого раза… со свидания с Катериной прошло уже больше двух недель, а потому… «любови» Косов накопил — уже в предостатке! Держись, Катюшка! «Ну, Заяц, погоди!».

И по поводу подарка другу Иван «заморачивался» не долго. А чего? Вспомнил, что в верхнем клапане его ранца лежит в отдельном кармашке, который не так еще и просто обнаружить — тот самый кинжал Ильяса… Цыгана… не к ночи будь помянут! А нож — шикарный, как бы не посолиднее его нового ножа. Но вот — не жалко его дарить Степе ни разу. Кинжалы вообще у Косова никогда любовью не пользовались, всегда ножи были ближе. Вот и задарит кинжал Ильичеву — а подарок будет все-таки — здоровский! Только нужно не забыть с именинника какую копеечку взять — не принято вообще-то на Руси ножи дарить! Примета, что ли, плохая? Или еще что? Но хоть самую мелкую копеечку — взять за нож нужно. Вроде как — не подарил его, а продал!

«А еще… еще надо как-то плавно и ненавязчиво подвести друга к мысли, что Косов — готов «влиться» деньгами в закупку продуктов и спиртного. У самого-то Ильичева денег — кот наплакал! Ну да — откуда у него деньги возьмутся? Курсантская «стипуха» не располагает обширными возможностями. Даже с «младшекомандирскими» надбавками. Так что помочь «братке» деньгами — тут даже не обсуждается! Только вот как бы это… Ведь — и взбрыкнуть может! Гордый, чё!».

А Новый год встретить получилось неплохо, да! Дежурный по училищу — какой-то ротный со второго курса… толи «наклюкался» где, толи умудрился как-то протащить в училище какую-то фемину, но только после отбоя — его и видно-то не было!

Ну… «Кот из дома, мыши — в пляс!».

Нет… так-то — ничего вовсе уж непотребного и не было. Просто… Ильичев с Косовым — заглянули в гости к Захарову, поздравили его, сами поздравились… Ну как… По чуть-чуть! Граммулек по сто пятьдесят — не больше! А под салко, да под сковороду жаренной картошки… со шкварками… да с поджаркой… ну — то есть, когда нижняя картошка получается чуть подгоревшая, с корочкой! Вредно, конечно. Но — вкусно-то как!

В общем — разговелись… А потом, подобрев, Ильичев сходил к своему знакомцу… хлеборезу.

«Вот ведь… Ильичев тогда — охаивал хохлов и жидов… а сам — за полгода знакомствами оброс — что твой жид! Казаченя! Что тут скажешь — наглый и хитрый!».

Так вот… этот поход Ильичева к знакомому получил свой результат в виде нескольких булок свежего хлеба, стащенного из хлеборезки. А, воспользовавшись тем, что наряд по столовой был из их роты, а значит — и старший наряда — тоже… В общем, вторая рота, точнее те, кто оставался в расположении… Ага — минус омичи, и минус — наряд! Притащили несколько чайников с горячим чаем. Хлеб, немного масла, загодя закупленное Косовым сало. Чай. А что — понемногу всем, по бутерброду, да по кружке чая. Так и встретили Новый, одна тысяча девятьсот сороковой год!

Еще — импровизированный концерт, данный Косовым, Гиршицем и еще несколькими курсантами, в Ленинской комнате. И ничего так… душевно вышло! Отбились уже ближе к двум часам ночи.

Стреляли они по-отделенно. Вообще, на огневые, в тот старый карьер на левом берегу Иртыша, выходили два взвода. Пока один взвод занимался на стрельбище, второй взвод — «наматывал» круги вокруг карьера на лыжах. Потом — замена. И так — до обеда, который проходил тут же, в одном из «отнорков» карьера, узком, но довольно длинном. Здесь были сколочены из заготовленных жердей длинные лавки и такие же столы. А еще — чуть в стороне — находилось костровище и насколько бревен, разложенных вокруг него. То есть — на перекуре можно было посидеть возле костра, немного погреться и покурить. Тем более, в этом узком «отнорке» почти никогда не было ветра. На обед им выдавали по большому куску ржаного хлеба с куском соленого сала, да кружку горячего чая.

Отстрелявшись в свою очередь, Косов поспешил к костру. Оно то — вроде бы и мороз не особо сильный… градусов двадцать всего, ну — может чуть холоднее, но — пока лежишь на огневом рубеже, успеваешь основательно замерзнуть. И это — несмотря на поддетую под шинель ватную стеганную безрукавку, и ватные же штаны, всунутые в валенки. А стреляли они много! Действительно — много! Ни о каких пяти патронах тут и речи не шло. Стреляли как из «мосинки», так и из пулеметов. А еще — в боковом «кармане» карьера — была огневая для стрельбы из «короткоствола».

В общем — «бах-бах» — со всех сторон и непрерывно!

На бревнах вокруг костра он и обнаружил свое отделение, которое отстрелялось чуть ранее его.

— Ну вот — давайте отделенного спросим, что он думает по этому поводу! — увидев приближающегося Косова, заявил Капинус.

Растолкав задницей сидящих курсантов, Иван уселся на бревно и полез доставать портсигар.

— А о чем речь-то идет? А то — спрашивать меня собрались, а я — ни сном, ни духом о сути вопроса!

Иван уже хотел чего-нибудь схохмить в присущей ему манере, но глянув на лица курсантов, понял, что вопрос не тот, чтобы посмеяться и решил погодить.

— Вот хотелось бы услышать твое мнение — чего там наши то все топчутся… и под Ленинградом, и севернее, — пояснил Капинус.

«Ну да… вопрос серьезный! Уже языки смозолили и до ругани дело не раз доходило, в спорах и обсуждениях — как там все развивается у наших с финнами!».

— Начну с того… что дело это — не очень-то благодарное, обсуждать — что да кого, если не владеем всей информацией. Есть такая поговорка — «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны!». Но… если уж так брать… Если вопрос поставлен, то вот вам мое мнение, сразу скажу — дилетантское, а кто мы с вами, если не дилетанты? Именно они и есть! Так вот… Как известно, есть два направления по которым ведутся боевые действия. Ленинградское и севернее — в Карелии. Про Ленинградское — известно, что уже несколько последних лет белофинны там тщательно и кропотливо обустраивали линию обороны. Про доты-миллионники все читали в газетах, да? Так вот… качественно обустроенная, эшелонированная и вписанная в окружающий ландшафт оборонительная линия — никогда легко не берется! Ее прогрызать нужно — долго, вдумчиво и упорно! Доты — крошить артиллерией особой мощности, которую там не везде-то и подтащить поближе можно. Или… другой вариант — долго и вдумчиво разламывать полевые укрепрайоны вокруг дотов. Перемалывать пехотное наполнение укрепрайонов. А потом, когда предполье будет уже изрядно развалено — штурмовыми саперными группами искать подходы к дотам и — рвать их на хер!

Кто-то спросил:

— А что за штурмовые группы такие?

— У меня в Красно-Сибирске знакомец был, работали вместе. Так вот… Он в Империалистическую воевал. Рассказывал, что у немцев тогда такие подразделения были — штурмовики. В отделении, как правило, пара, а то и тройка саперов, несколько хороших стрелков — по амбразурам лупить, у всех — гранат ручных «до жопы». На любое шевеление — сначала гранатами закидывают, потом сближаются и из пистолетов добивают. Бывало, что и огнеметчики с ранцевыми огнеметами были. И все — хорошо повоевавшие солдаты, опытные, матерые. Так вот — от укрытия к укрытию, поближе. Потом — гранаты, и прикрытие саперов огнем. А те уже — подбираются вплотную и минируют… либо амбразуры дота, либо вентшахты, либо двери подрывают… Вот так и действовали.

Опять кто-то, похоже — Гиршиц, протянул:

— И правда видать матерые были. Это же… насколько опасно все.

Капинус хмыкнул:

— А чего ж тогда… думаешь — наши об этом не подумали?

Косов посмотрел искоса на оппонента, обвел взглядом «курков» отделения.

«Вроде бы стукачей и прочих доносчиков среди них за полгода не выявлено?».

— А тут, Паша… могу только предположить, что… как у нас часто бывает, нашлись в высоких штабах муд… командиры, которые рапортовали на основе шапкозакидательских настроений. «Да мы! Да мы их! Да — запросто! Одной левой!». Вот… одной левой!

— Ну ладно… там, под Ленинградом — доты, а севернее что? — спросил задумчиво Гиршиц.

— Севернее? А севернее, дружище Юрий… Ты вот карту смотрел, да? Все ведь смотрите, да? — обвел взглядом курсантов Косов, и, дождавшись ответных кивков, продолжил, — Севернее — своя специфика! Сами видели — там больших населенных пунктов почти и нет! Села… или как они там у этих беляков называются, да хутора мелкие! Значит что?

Курсанты ждали продолжения.

— Это значит, что развитой дорожной сети там — нет. Только проселки всякие, да редкие «большаки». То есть — любая более или менее большая часть — растягивается на марше — на дохуища сколько километров. А значит… эту часть можно щипать со всех сторон! Что, похоже, финны и делают. Местность они знают, подходы-отходы — тоже. Лыжники, как говорят, большинство — отменные! Подошли малой группой… заминировали подходящее место; дождались подходящую по силам часть и — внезапное нападение! Гранатами, пулеметами, снайпера еще — командиров да политработников отстреливают! Только наши развернулись, чтобы отпор дать — а они… р-р-раз! и в лес! И нету их! А они отошли чуть дальше, легли на заранее подготовленную лежку, отлежались-отдохнули… и дальше пошли разбойничать — в другое место! И так вот… щипать, щипать, щипать… нарушая снабжение, раздергивая части на маршах, задерживая постоянно, срывая планы. А то и… представьте! Нашли Вы место подходящее, обустроили все как надо и не торопясь. Подождали, когда, к примеру, передовой батальон пройдет, а потом — раз! Завал на дороге, путем подрыва деревьев, минная ловушка, снайпера… И пока основная колонна дивизии пытается пробиться сквозь это вот все… ваши основные части — спокойно добивают тот передовой батальон впереди. Там же все — пристреляно, приготовлено, мины расставлены, окопы вырыты и замаскированы! Все эти — основные, запасные, дублирующие позиции…

— Как-то… мрачно все это…, - протянул Капинус.

— Ну да… невесело. Но… уверен — там у нас в штабах тоже не дураки сидят… уже. Да и в частях… умоются по первости юшкой, утрутся, прикинут что к чему, да и вломят белофиннам, со всей пролетарской ненавистью! — закончил спич Косов.

Уже вечером споры продолжились. Правда, немного по другой теме.

— Да на кой хрен этот миномет ротный нужен? — возмущался Алешин, — Толку-то с него? Мина — маленькая, легкая, мощности в ней — никакой! Таскай только лишнюю тяжесть…

— Андрюха! А если, с другой стороны, посмотреть, а? — хлопнул его по плечу Иван.

— С какой другой? — не понял Алешин.

— Вот смотри… граната РГД-33. Вес тротила — сто сорок граммов, бросить ее можно… ну — на сорок метров, да?

Алешин кивнул головой, соглашаясь.

— Вот представь — сидишь ты в окопе… ну вот — с Капинусом. И тут к вам в окоп залетает граната РГД-33. Представь, да!

Похоже, Алешину такая картина — не понравилась. Капинусу, сидящему рядом — тоже, о чем свидетельствовала его кривая усмешка.

— Так вот… хреновая ситуация — всеми признано. Но! Еще раз — гранату можно кинуть на сорок… край — пятьдесят метров. А в пятидесятимиллиметровой мине тротила — девяноста граммов. Да, согласен — маловато, но! Она летит на пятьсот, а то и восемьсот метров. Наступает на вас пехотная цепь противника… а вы ее — этими слабыми минами! Да, попасть сложно, разброс у нее — мама, не горюй! Но! Если такая «минка» брякнется в пяти метрах от вражеского солдата и посечет ему… ноги, к примеру! Этот солдат уже точно дальше в атаку не побежит. А еще — нужно пару человек, чтобы в тыл, к медикам его «утартали»! Вот уже и минус три солдата в пехотной цепи врага!

— Да лучше из пулемета их причесать! — кинул свои «пять копеек» Капинус.

— Да кто ж спорит? Конечно — лучше! Но! Пулемет бьет по прямой, то есть — попалась противнику ямка, канавка, бугорок… и хрен ты ему чего из пулемета сделаешь! А вот если у тебя есть в добавок к пулемету вот этот слабенький ротный миномет! Х-м-м… тут уже есть варианты, как сделать врагу больно! А если к миномету — еще и минометчик толковый! Ой чего натворить можно! Так что… учим матчасть, товарищи курсанты! Учим, и — «не чирикаем»! А потом — всесторонне овладеваем всем комплексом вооружений, которые нам дал советский народ. В том числе — ротным минометом. Чтобы могли даже в отдельную стрелковую ячейку «минку» эту забросить. Сам представь, Виталя, нашел вражина хорошую промоину, обрадовался — пулемет там поставил. Ну, думает, все — держись, Капинус, сейчас мы тебя умоем! А Виталя… играючи достает этот минометик… и закидывает эту слабую минку в эту промоину! Пулеметчики врага орут, «хильфы» просят. Красота же, да?!

— Чё за «хильфа»? — толкнув Капинуса в плечо, негромко спросил Алешин.

— «Хильф» — по-немецки — помощь! — ответил Капинус.

«Вот еще проблема: несмотря на все старания, времени более предметно позаниматься немецким языком — просто нет!».

Несмотря на то, что преподаватель немецкого его хвалила, и, если разобраться, он был примерно третьим во взводе по данной дисциплине — после Гирщица и Капинуса, что характерно, но сам Косов отдавал себе отчет, что его уровень знания немецкого — даже на начальный не тянул.

«Мда… тут бы помогло «полное погружение в среду», как его называли в будущем, но… где же взять это «погружение»? Вон как ловко в рассказе у Веллера молодой оболтус в совершенстве овладел французским! Где бы такую учительницу помоложе раздобыть?».

Как и следовало ожидать, Ильичев, в ответ на его предложение софинансировать гулянку, сначала ответил гордым отказом, и даже — некоторой претензией — «мол, чего это ты?». Но Косов постарался спокойно и внятно изложить свою позицию — «так, мол, и так… идем в гости к дамам, а уж твой день рождения — это так вот… совпало просто!». Ну и… дожал, в общем-то, Степана! Но чувствовалось, что некая обида, что ли, у Степана осталась, а потому, чтобы сгладить — пришлось вручать ему кинжал немного заранее. Прямо в каптерке, где в сумке и хранился подарок. И постаравшись, чтобы присутствующий здесь же каптер-хохол, не высмотрел потайной карман на клапане сумки.

То, что кинжал Ильичеву понравится — это было ясно сразу. Ну — уж немного в своем приятеле Иван начал разбираться. Казак же, чё! «Шашка, бурка, конь казачий!». Но вот степень — «понравилось!» явно не отражала эмоций Степана на вручение ему такой «цацки». Поначалу он посмотрел на Косова с некоторым недоверием, потом долго разглядывал кинжал, а потом — отодвинул его назад к Косову.

— Это чего такое? — не понял тот.

— Я это… Ваня… такой подарок принять не могу! — отвернулся Ильичев.

— Степ! Ты чего… с дуба рухнул? Как это — не могу? — опешил Косов.

— Ты, Ваня… может и ничего не понимаешь в этом. Но… дорогой этот подарок! Как это… Не по Сеньке шапка!

— С чего бы это? А да… точно! Копейку гони! — и Косов снова подвинул кинжал в ножнах к Ильичеву.

Ильичев косо посмотрел на кинжал, вздохнул, и закурил.

Каптерщик с интересом смотрел на разворачивающееся представление. Потом по молчаливому разрешению Косова, взял кинжал, вытащил из ножен и внимательно осмотрел.

— А шо? Гарный ножик! Дуже гарный! Такий… старинный… Ты бы, Ваня, продал такий ножик, а Степе лучше грошами бы отдал! — но тут же заткнулся под пристальным взглядом Косова.

— Это чего это… другу подарок деньгами делать? Что же мы… как купчины в старину, что ли? — выразил свое отношение к предложению хохла Иван.

— Ну а чого? Чи плохо це? Степа и сам ба куплял, чего йому надо…, - а сам, морда хохляцкая, косил, косил в сторону кинжала.

И в этом каптер и помог Косову! Ильичев со злостью посмотрел на хохла:

— Ты это… чужого не замай, понял?!

— А чего я? Я — ничего! — пожал плечами каптер.

— Копейка, говоришь? Ты, Иван, потом точно не пожалеешь? Такой кинжал… дарить? — посмотрел Степан на Косова.

— Гони монету, дядя! — усмехнулся Косов и с облегчением принял пятак от Ильичева.

Уже вечером они вдвоем зашли в каморку к Захарову попить чайку перед отбоем. И здесь Ильичев похвастался подарком перед старшиной.

— Ишь ты! И тот нож у него хороший, а этот так и вообще…, - разглядывал старшина кинжал, — А ты где его взял, если не секрет?

— Да где взял… Уже перед самым отъездом в Красно-Сибирске мне один знакомец предложил купить — и тот нож, и этот. Может сам и делает? Он, как я слышал, хорошо с железом работает! — «швыркая» чай, отговорился Косов.

Старшина «хекнул», коротко взглянул на Ивана, и взяв очки со стола, надел их. Внимательно еще раз осмотрел кинжал. Довольно быстро — рукоять и ножны, а вот сам клинок — долго вертел перед глазами, поворачивал на свет, чего-то хмыкал.

— Я что скажу… тот твой нож — он скорее всего и есть новодел. Хороший нож, ничего не скажу — мастер делал. А вот этот… этот явно из другого кинжала переделан. Покороче кавказского…, - старшина еще раз повертел клинок в руках, — Но… как бы не из кавказского и сделан! И вот эти… значочки у рукояти… еле видные. Очень уж они на «кубачинские» походят. Давно такие не видел… могу ошибаться. Но! Похоже… видно, что кинжал когда-то был сломал у самой рукояти, а потом хороший умелец его вот так восстановил. Покороче будет, понятно… но… похож!

А седьмого января, они, основательно так затарившись в магазинах города, веселые в предвкушении предстоящего отдыха и прочего… шли в гости к Глаше.

— Глашка там… ну, в общем, баньку там… стол уже готовит. Катька ей в том помогает! — объяснял Ильичев и так уже понятное Косову.

Готовка в доме подходила к логическому завершению. Пахло всякими «вкусностями», отчего у Косова сразу же заполнился слюной рот. Правда и натоплено на кухне было — впору до трусов раздеваться. А что делать? Газовых-то плит еще и в помине нет, вот и приходится хозяйкам готовить все на печной плите.

Когда они со Степаном зашли в дом, от стола с визгом отскочила Катя и бросилась в комнату. Как оказалось — женщина, по причине вышеуказанной жары, готовила в трусах и лифчике, и надетом поверх белья переднике. Косов успел заметить смачную попу подруги, и даже попытался шлепнуть ее вдогон, но — не вышло! Скорость была очень уж высока.

Степан заржал:

— Чего это она?

Глаша, тоже в переднике, но — надетом поверх халата, засмеялась:

— Да все стонет, что жарко уж сильно у меня! Вот… чуть не телешом тут крутилась!

Иван, постаравшись как можно быстрее скинуть с себя шинель и ботинки, проследовал тоже в комнату, но застал Катерину, уже спешно натягивающую на себя платье. Воспользовавшись тем, что подруга запуталась в вороте и рукавах, обнял ее и начал жадно наглаживать по еще неприкрытым ягодицам.

— Вань! Ты сдурел, что ли? — смеялась она, — Что как взбесился-то? Помоги лучше рукава вдеть, да ворот платья пошире расстегни!

— Соскучился — спасу нет! И ты мне так больше нравишься, когда полураздета! — крепко прижимая ее к себе, прошептал Косов.

— Я может тоже… соскучилась. Но держу же себя в руках! Ну погоди ты… Будет же еще все! Что ты так… без удержу! — тоже шепотом, перемежаемым смешками.

— Говорю же… хочу — не могу! — продолжал тискать ее Косов.

— Как это… хочешь или не можешь? — продолжала смеяться женщина, — Ну все, все! А то еще Степан сюда зайдет, а я вот такая здесь стою!

Как оказалось, практически все уже было готово!

— Кать! Мы про баню-то и забыли! — забеспокоилась Глаша, — Там прогорело все, поди! Простыла баня-то!

— Ничё! Сейчас пойдем, посмотрим, подкинем! — деловито переодевался в какие-то гражданские вещи Степан.

А через некоторое время, заглянув снова в дом, уведомил:

— Так… баньку я подкинул! Горячей воды там хватает, я пойду за холодной пару раз еще на колонку сбегаю!

— Кать! Тогда давай стол, что ли, накрывать! Пока так только… закуски поставим, а горячее я с плиты пока снимать не буду!

Женщины засуетились, накрывая стол. А Косов, оставшись не у дел, сел на диван, и принялся «бренкать» на гитаре. Не забывая, впрочем, поглаживать и потискивать то и дело проходящую мимо него к столу Катю. Она сама, улучив момент, наклонилась к нему и горячо поцеловав, прошептала:

— Сама хочу… аж внизу живота все горячо! Потерпи немного, хорошо? Ой… я ж тут Глашке рассказала, как ты меня в прошлый раз… провожал! — засмеялась весело.

— И чего Глаша? — придерживая ее за попу спросил Иван.

— Да хохотала она! Вы, говорит, совсем уже сбрендили… на улице вот так-то… миловаться!

— Да? А ты?

— А я… а мне — очень понравилось тогда. И сейчас… как вспоминаю, так тепло и хорошо становится! — немного засмущавшись, ответила Катя.

— Ка-а-а-ть! Ну ты где там?! Тут же еще полно всего носить! Или ты там подолом к Ваньке зацепилась! — позвала подругу из кухни Глаша.

— Ой, и правда! Ну все — отпусти меня! — оттолкнула его, притворно возмутившись, Катерина.

Когда Ильичев, натаскав воды в баню, вернулся, у женщин практически был полностью накрыт стол.

— Ну все, военные! Топайте в баньку, только — не задерживайтесь! А то знаю я вас — сейчас как затеете париться — полтора часа — коту под хвост! — скомандовала Глаша.

Но у Косова были — другие планы.

— Погоди, хозяйка! Я вот чего не понимаю… А чего это я со Степаном в баню пойду? У меня здесь есть кому спинку потереть! И куда как приятнее будет! Ну сама посуди — вот пойдем мы со Степой сейчас в баню, париться затеем — сама сказала. А это же… небыстро! Да еще и пару заходов сделаем. А вы тут будете сидеть за накрытым столом, да сердиться, что нас так долго нету. Материть еще начнете, а мы там — икать будем! Так что… у меня другое предложение — давай мы сейчас с Катюшкой в баньку сбегаем. А потом и вы со Степой. Так мне кажется и приятнее будет. Разве нет?

Глаша захохотала:

— Да где там — быстрее-то? Вы ж как уйдете сейчас… так и не дозовешься вас будет!

Катюша, не противилась предложению Ивана, только зарумянилась щечками.

На помощь Косову пришел друг Степан:

— Не… ну а чё? Правильное предложение! И помоются… и охотку собьют! — и заржал, конь стоялый! — Да и мы с тобой Глафира… найдем уж чем заняться!

Хозяйка махнула рукой, улыбаясь:

— Охальники! Только об одном и мысли-то. Ну… тогда идите уж! Кать! Вон в моей комнате переоденься, там в шкафу и халат возьмешь. Ну — ты знаешь где!

Зардевшаяся Катя скрылась в спальне, а потом туда же проследовала и Глаша. И чего-то они там шушукались, хихикали…

— Ты это… тоже тут времени зря не теряй, новорожденный! — «подъелдыкнул» Косов Степана.

Глаша, услышав слова Ивана, снова засмеялась:

— Ой, не могу! Новорожденный! Ты, Ваня, и правда… недолго там, ага! А то еще… заездишь Катюшку-то! Это сколько же вы не виделись — недели три, а то, как бы и не месяц!

И снова захохотала.

Катя, выходя в халате из спальни, вроде как сердито одернула подругу:

— Их охальниками называешь, а сама-то! Заездишь?! Скажешь тоже!

Но это только еще больше развеселило Глашу:

— А и правда! Еще кто кого заездит-то! Ой, держись, Ванюшка! Живым бы тебе из бани выбраться!

Похоже, что Глаша неплохо знала подругу, потому как, лишь только они зашли в баню, Катя обняла его и горячо расцеловала.

— Ты чего, Катюша? — немного слукавил Косов, потому как его «ты чего» явно и недвусмысленно показывал, как он рад женщине.

— Чего, чего… а то ты не понимаешь?! Соскучилась — страсть как! — женщина мало того, что немало не смущалась тому, что его руки вовсю путешествуют по ее телу, включая самые интимные места, так и сама крепко ручкой — «а ну как сбежит?!» — ухватилась за самое дорогое.

— Вань… ох… так редко видимся! Я уж вся изнылась…, - перемежала она поцелуи с признаниями.

— На полок? Или… еще как? — оторвался он от таких сладких губ.

— Давай сначала на полок! — кивнула Катя ему.

Первый раз — чтобы «сбить охотку!» — Косову пришлось немало постараться, чтобы дождаться получения удовольствия женщиной. В неге и расслабленности они немного полежали так, как и вырубила их волна блаженства.

— Тебе не тяжело так? — приподнял наконец он голову.

— М-м-м… мне хорошо! Мне — просто замечательно! — еще не восстановив дыхания простонала Катя, — Только вот… мокрая вся! Придется и правда с тобой мыться — и пот смыть… и волосы вон все растрепались… тоже — мокрые! Ну все… слазь с меня. Хотя… так не хочется… Сладко-то как!

— Может повторим? — улыбнулся Иван.

— Да ладно… и правда тут пропадем часа на два! А у Глаши там все уже готово, стынет же все! Нет, миленький… потом наверстаем! — засмеялась подруга, — Обмывайся быстренько! Без парной сегодня обойдешься!

Но… глядя как склонившись над шайкой, Катя моет свои длинные густые волосы, Косов все же не утерпел! Очень уж «задок» женщины был привлекательным — широким, тугим… сдобным!

— Ох! Ну что же ты! Ваня! Ну перестань! Ох! О-о-о-х… подожди я коленями на лавку встану… так удобнее будет!

«А ведь, похоже, она сама этого ждала! И встала так… не скромненько боком, а выставив свою красоту на обозрение. И сейчас — вон как заходится в своей любимой позе. А подушки, чтобы она уткнулась в нее, и чтобы стоны и покрикивания были не так слышны… по понятным причинам — здесь нет!».

Дождавшись, пока Катюшка перестанет подвывать волчицей и чуть стихнет, обмякнув и опустив голову на руки, сложенные на полке, Косов поддал энергии в движения и сам… ага!

— Ну вот… опять оба мокрые! Все! Ты как знаешь, а я обмываюсь и ухожу. А то Глаша нам сейчас там задаст жару! И так уже час здесь возимся! — притворно сердясь выговаривала ему Катя.

— Да где же час?! Максимум полчаса, ну — сорок минут! И не помылись толком! — отбрехивался Косов.

— С тобой помоешься, пожалуй! — засмеялась женщина.

«А сама аж светится вся от удовольствия!».

Уже на крыльце он потянул ее к себе, приобнял и коротко поцеловав, спросил:

— Надеюсь, ты не собираешься довольствоваться этим?

Она ответила на поцелуй, и улыбнулась в ответ:

— А ты как думаешь?

Зайдя в дом, Иван не слушал ворчания Глаши, выговаривавшей подруге за задержку, и не слушал, что отвечала, смеясь, Катерина.

— Котлеты я с плиты сняла уже! Вон… на кухонном столе стоят в кастрюле. Полотенцем обмотала. Картошка — вон там, в чугунке. Ты давай, блудня, на стол все готовь. Придем мы из бани и за стол сядем сразу же! — уже выходя, давала последние указания подруге хозяйка.

Дождавшись, пока хлопнула дверь, Косов мягко подошел к Катерине:

— Катюша! Как ты считаешь… они же точно более получаса пробудут? — и приобнял ее за талию.

— Вань! Ну дождись ты уже ночи, а?! — укоризненно протянула та.

— Да? Ну ладно… давай хоть чем-нибудь помогу тебе! — разочаровано протянул Косов.

И к возвращению хозяйки и Ильичева, стол был накрыт. Упомянутые и правда отсутствовали недолго, видно не обломилось Степе «сладенького» в бане.

«Хотя… они вполне могли успеть и пока нас не было!».

«Днюрожденцу» были вручены подарки — Глаша подарила ему хороший «брильный» набор, не импортный, как у самого Косова, но тоже — очень даже неплохой, отечественного производства — бритву, помазок, стальной стаканчик, и небольшой брусочек-мусат. Все — в красивом кожаном футляре. Катерина же подарила набор с одеколоном, лосьоном и мылом. Сговорились, не иначе!

Степан принялся объяснять, какой классный кинжал подарил ему Косов, но женщинам это было неблизко, а потому Ильичев, махнув рукой, пригласил всех выпить и закусить. Косов как-то быстро в этот раз наелся, приняв пару-тройку стопок водки, а потому, отвалившись от стола, потребовал себе гитару.

— Для именинника звучит следующая песня! Степа! Тебе, как казаку и потомку казаков, думаю — понравится!

— Под зарю вечернюю солнце к речке клонит.

Все что было — не было, знали наперед!

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьет!

Ильичеву — понравилось! Даже — очень! Он расчувствовался и полез к Ивану целоваться.

«Чего-то он быстро сегодня захмелел, казачина этот?! Или, пока нас не было, они тут не развратом занимались, а Степа — «поздравляться» начал?».

Ивану пришлось повторить песню, а потом — и еще раз. Ильичев стал допытываться — знает ли Иван что-нибудь еще… эдакое? Косов разомлел от выпитого, съеденного, от близости жаркого крутого бедра подруги, сидевшей рядом, а потому… сдался:

— А проводи-ка меня, батя, да на войну!

А оседлай-ка ты коня, да моего!

А я пойду да обниму печаль-жену –

Кабы не быть бы ей вдовой!

Иван наблюдал, как пригорюнились женщины, как заиграл желваками скул Ильичев.

— Ох, проводи-ка меня, батя, да войну!

Был «посошок», теперь давай по «стремянной»!

А за курганом, коль я в поле не усну,

Еще добавим по одной!

Катя покусывала губы, а Глаша, тихонько вытирала кончиком платка, наброшенного на плечи уголки глаз. Ильичев скрипел зубами, а дождавшись, когда Иван закончит петь, заявил:

— Ох и гад, ты, Ванька! Ох и гад! Как же ты так-то…, - покачал головой, потом набулькал себе одному лафитник водки, махнул, не закусывая, и вроде бы — без связи с предыдущим:

— Летом, в отпуск, домой надо съездить… Проведать там моих…

Помолчав, вскинул голову:

— Иван! Надо чтобы старшина наш эти песни послушал. Иначе — не хорошо будет! Ему тоже понравится!

Потом они еще посидели и все вместе попели русские застольные песни. Выпивали и закусывали, конечно! А как без этого? Потом Косов, поглядев с удовольствием на подругу, спел «Чернобровую казачку».

— А чего ты только ей песни поешь? И для меня бы спел что-нибудь? — в шутку насупилась хозяйка.

Иван почесал затылок, подумал:

— Глаш! А я про Глафир песен и не знаю… Вот только, если… Но она — шутливая такая, смешная и не серьезная! Ну — сама послушай!

— Приходи ко мне Глафира, я намаялся один!

Приноси кусочек сыра, мы вдвоем его съедим!

Буду ждать желанной встречи, я у двери начеку,

Приходи ко мне под вечер — посидим, попьем чайку!

Косову нравилось, как весело, со смехом его слушали, а подпевали припев — уже все вместе:

— Лучше быть сытым, чем голодным!

Лучше жить в мире, чем в злобе!

Лучше быть нужным, чем свободным –

Это я знаю по себе!

Потом — потанцевали немного под патефон. Ильичев — вот странный тип, дойдя до определенной степени опьянения, как «закапсулировался» — пил еще, но с виду — не пьянел. Только глаза поблескивали шалым, да румянец пятнами на щеках пылал. Дамы тоже — поднабрались изрядно!

И что Косову не понравилось — то, что, опьянев, Катерина как-то заинтересованно поглядывала на Степана. Он помнил, как в первую их встречу, Катя с бОльшим интересом посматривала на Ильичева, чем на него. Казалось бы — они уже не раз встречались в «тесной» обстановке, как говориться — «познали друг друга», но — вот, стоило той чуть больше опьянеть и… Не то, чтобы Косов ревновал, все же Катерина была ему не настолько близка, но — было неприятно!

А уж когда он, пойдя на улицу перекурить, вышел на кухню, и увидел, как Ильичев что-то воркует на ушко Кате, а та… смущенно, но довольно хихикает! А потом… Степа явно погладил ее по попе! Зараза такая!

— Эй, именинник! Пошли выйдем, покурим, да проветримся! Да хмель из головы выдует! — окликнул он Ильичева.

В ограде Косов, закурил, дождался друга, и потянув того за гимнастерку к себе, вроде и улыбаясь, прошипел в лицо:

— Ты чего это, Степа? На чужой каравай — рот не разевай!

Ильичев сначала опешил, потом усмехнулся, отнял руку Ивана от своей гимнастерки и сказал:

— Ты, Ваня, видно выпил лишку сегодня!

— Я выпил лишку? — удивился Косов, — То есть я твою, а не ты мою подругу за задницу лапаешь?

Степан постоял в задумчивости, засмеялся, и тоже закурил:

— Вань! Ты чего? Сам же видишь, как она передо мной жопой крутит! Или взревновал? Так ведь говорил, что, мол, так все — не серьезно. Только — дурь потешить!

— Да я и сейчас говорю, что несерьезно… Но — неприятно! И не ревную я… а — все же — неприятно, понял?

Ильичев ткнул его кулаком в плечо:

— Ты чего, дружище? Да брось ты… все это… смехом только! Ну пошутковал с ней, ну — пожамкал чуток за задницу… чего ругаться-то? Да и правда ведь… прав был ты — очень уж у ней задница хороша! Ядреная такая!

— Ты это… испоганишь все, кобелина! Я-то — не ревную, но вот если Глаша увидит, может быть хреново! Да и мне сегодня разгрузиться еще хотелось бы! А ты — задуришь бабе голову, и я не у дел останусь!

— Да брось ты! Ну — пошутил я, пошутил! — нехорошо как-то, не пьяно засмеялся Степан, — Угомонись ты! Дери ты эту Катьку, как знаешь!

— Эх, Степа, Степа! Это ты — пошутил, а вот — пошутила ли Катерина? А? Можешь точно сказать? — докуривая папиросу, засомневался Косов.

— Да чего ты мне… с Катькой этой! Все! Все нормально будет, даже смотреть в ее сторону не стану! — махнул рукой Ильичев.

«Ой, чего-то — не верится! Что Ильичев кобель тот еще — уже предельно ясно! Что Катя тоже не монашка — тоже понятно. И что навелась она на него еще в первый раз… Только не хочется терять и место это, для отдыха… а Глаша — точно молчать не станет! Да и Катю, как женщину для отдыха — тоже терять не охота. Как-то коряво все выходит, не хорошо!».

Ильичев зашел в дом, а Иван еще покурил немного…

Потом, уже завалившись на диван с подругой, Косов все ожидал, что Катерина будет вести себя как-то по-другому… Может и от ворот поворот указать! Но — нет, все было хорошо и чувственно. Внешне — по крайней мере!

Отдыхая после очередного «подхода», Косов все же не удержался и спросил у Кати на ушко:

— А чего это ты… со Степаном жулькалась?

И тем неожиданней для него прозвучал ответ:

— Вань… А ты не мог бы… почаще приходить? Так уж редко появляешься! А я… женщина молодая и здоровая! Мне… часто хочется. Вон… Степан тот же — куда чаще к Глашке приходит!

Иван помолчал.

«Ну да… хочется бабе, а рядом — никого! А тут еще и Степа к подруге частенько наведывается. Как там говориться — «В чужих руках всегда толще кажется!»? Ну да… блядь. И что? Тебе же этого и надо было? И чего судить тогда? Х-м-м… а я и не сужу! Просто… неприятно!».

Похоже, что молчание Косова немного напугало Катерину.

— Вань! Ну ты чего, а? Все же хорошо же было! Я же вижу… что тебе хорошо. И мне было хорошо! — она повернулась к нему, навалилась большой грудью, закинула ему ножку на ноги.

— Да как-то… Не боишься, что Глаша тебе космы выдергает?

Катя покосилась в сторону спальни — это было видно при неярком свете лампы, пробивавшимся через щели в шторах, закрывающих проем на кухню.

— Знаешь… если поговорить хочешь… Слушай! А давай в баню пойдем, она же еще теплая наверняка! И поговорим… и еще чего. И мешать никому не будем! — судя по голосу, Катя оживилась.

«Интересно! А вот сейчас она вроде бы и не пьяная!».

Они тихонько поднялись. Катя натянула на себя ночнушку, а сам Косов — нательное белье. Потом вышли на кухню, где женщина наскоро собрала с собой немного закуски и начатую бутылку водки.

— Может выпить захотим, да? — улыбнулась она Ивану, — Ты только вон… шинель с собой захвати, на полок постелем — все мягче будет!

В бани и правда было тепло. Даже — жарковато. Хотя уже и не так парно, как парой часов ранее. Подруга поставила водку с закуской на лавку и предложила:

— Ну что… может выпьем!

Косов налил, и они молча выпили. А потом Катерина прижалась к нему жарко:

— Ну чего ты надумал себе, миленький! Ну правда… ерунда какая-то! Мне с тобой очень-очень хорошо! Только… редко это хорошо бывает, вот я и… поддалась моменту! А Степа что ж… он мужик — вон какой видный! Ты не ревнуй, брось! Ну же… обними меня! Сам же знаешь, что все у нас с тобой такое… временное! Вот сейчас хорошо и… хорошо! А там… другую себе найдешь — молодую и красивую! Знаю я Вас…

Потом тряхнула головой и засмеялась:

— Да и себя знаю! Так что… давай-ка, миленок, не будем терять времени!

И потянула с себя ночнушку.

Времени они и правда — не теряли. Попробовали… разное, и по-разному. Она сама, чуть засмущавшись, предложила:

— А хочешь… ну давай попробуем, как ты тогда, а? Я — согласная! Только… аккуратнее будь!

Пришлось подкинуть в печь немного полешек — стало ощутимо прохладнее в бане. Косов сидел у печи, курил, искоса поглядывая на раскинувшуюся на полке подругу.

«А хороша все же баба! Хороша! Все при ней! А что… блядь? Так что же… Мне ж на ней не жениться?! И любит она это дело!».

— Что разглядываешь? Не нравлюсь? Или — осуждаешь все? — вроде бы не глядя в его сторону, она уловила его взгляды.

— Нет… Ты не права! Нравишься! Вон ты какая — ладная вся! И не осуждаю… тут ты права. Кто я тебе? Да и ты — кто мне? Сейчас нам хорошо вдвоем, а там — будь что будет!

— Вот и правильно! Вот и молодец! Давай-ка… милый, налей еще по чуть-чуть, и иди ко мне!

А в бане и правда было — лучше, чем в доме, на диване. По крайней мере, Катя ничего и никого не стеснялась и — «блажила благим матом», не сдерживалась!

— Больно тебе было? — поглаживая подругу по попе спросил Иван.

Она засмеялась:

— Да нет… не больно. Только — все равно не нравится! По обычному-то — вон как лучше! Давай еще разок… на четвереньках, как мне нравится… Я так — совсем с ума схожу!

Выбрались они из бани, когда, казалось бы, уже и небо синеть начало.

— Надо все-таки поспать немного! — тихонько засмеялась подруга, — А то меня уже… даже покачивает от слабости… и усталости!

— К обеду баньку еще подтопим, сходим, ага? — спросил он.

— Не знаю, не знаю… как вести себя будешь! — снова засмеялась Катя, — А то вишь как он! Ревновать вздумал!

— Да ладно! Забыли! Ты только так… подругу не потеряй, ага!

— Что это? — удивилась женщина, — Насмешил сейчас! Мы с Глашкой подруги, а значит… как-нибудь сами разберемся. Думаешь… вы такие красивые — первые у нас, что ли? Думаете о себе много, красавчики!

И опять Косову было как-то… неприятно!

Проснулись они не рано. Сначала Косов сквозь сон слышал, как прошла на кухню Глаша, забрякала там посудой. Потом — как завозилась рядом с ним Катя, встала, оделась и выскочила на кухню к подруге, где зашушукались сразу, захихикали…

«Ладно… вставать пора! Хорошего — помаленьку!».

Иван заглянул в спальню, негромко окликнул вроде бы спящего Ильичева:

— Э, сова! Открывай, медведь пришел!

Степан завозился поднял голову, поблымал зенками, не понимая:

— Чё? Чё говоришь-то?

— Я говорю — похмеляться будешь, конь педальный?!

— Похмеляться? — Ильичев прислушался к себе, — Ага, надо немного! Мы с тобой вчера винцо это легонькое для этого брали!

— Ну выходи тогда, я пока в туалет сбегаю, да покурю на улице!

— Э, э, э! Меня жди, ага! — медведем прорычал приятель.

Постояли в ограде, покурили. На удивление, голова была вовсе не больная. Может только слегка тяжеловатая, но — не более.

— Ну что, бабоньки! Чем накормите мужчин, таких молодых и красивых, но голодных?! — прогудел весело Ильичев, по возвращению в дом.

— Ишь ты! Посмотри на них, Катька! Это они, значит, молодые и красивые! А мы, выходит, старые и некрасивые?! И еще их кормить? — всплеснула руками хозяйка.

— Не, Глаша… Ты тут не права! — улыбнулась Катерина, — Они и правда — молодые и красивые. И покормить их надо… силенок молодым и красивым еще много понадобится!

— Вот! Вот, Глафира! Ты послушай, чего твоя подруга рекёт! — ткнул пальцем в сторону Кати Ильичев, — Вот все правильно говорит! Все — как есть!

Косов смотрел на их перепалку и улыбался:

«И чего я вчера так… запереживал? Живые, здоровые — это главное! А там… разберемся!».

Они сообща выпили бутылку красного полусухого вина, купленного специально — «на опохмел». Закусили, попили чайку. Все были дремотны и расслаблены. Но потом Глаша куда-то утащила Ильичева — сказав, что они вернутся к обеду. И сам Косов, да и Катя — были этому только рады. Они все успели, даже поспали немного. А после баньки, вновь протопленной, и обеда, Ильичев с Косовым вернулись в училище. Как говорится — хорошего — помаленьку!

— Косов! Скажи, а чего мы еще о тебе не знаем? — такой вопрос задал ему Верейкис, когда Ивана вновь вызвали в политотдел училища.

Вопрос был хороший. Такой… емкий вопрос. Что говорится — «не в бровь, а в глаз!». Только вот пока было непонятно, к чему был задан этот вопрос? А поэтому Косов — промолчал.

— Ну и чего ты молчишь? — подступил к нему Кавтаськин.

Ротный политрук угрозы не источал, а казалось и впрямь был очень заинтересован — что же еще скрывается «под шкуркой» «попаданца»?

«Ага… так я вам и признался! Вы много чего про меня не знаете, и — слава Богу! Или они ждут, что я вот так вот — сразу «расколюсь до жопы?». Хрен вы угадали! Партизаны не сдаются, ватава-етава!».

Было действительно — не очень-то понятно, о чем разговор, и чего Косову от него ждать!

— Здравствуйте, товарищи! — в кабинет политотдела зашел Буняев.

«А этому-то что тут нужно?».

— Здравствуй, Иван! — поздоровался с Иваном за руку музыкальный руководитель, — Что же ты нам сразу ничего не сказал, а?

Косов пожал плечами:

— А что говорить-то? Я вот до сих пор не понимаю — что у меня спрашивают, и вообще — какова причина моего вызова в политотдел…

— М-да? — Буняев достал платок из кармана, и сняв очки, принялся их энергично протирать, — А с песнями что?

— С какими песнями? — поднял брови Косов.

— Ну с какими, какими… Твоими песнями! Твоими! — Буняев посмотрел на Косова, близоруко прищурившись.

— И все равно… не очень понятно, о чем Вы говорите, Виктор Мефодьевич. Если про ту песню, что мы с вами вместе оттачивали… так вроде бы там — все понятно. А что еще?

— В общем так. Объясню, если товарищи не удосужились. Обратились мы в политуправление Сибирского военного округа… ну как — мы? Политотдел училища обратился, конечно же! С вопросом — вот есть, дескать у нас одна песня, неплохая, надо сказать… И вот — оцените, можно ли ее петь… скажем — хором училища по государственным праздникам. Ну… товарищи изрядно подзадержались с ответом, надо признать. Но потом пришел ответ, который нас — обескуражил, прямо скажем! Как оказалось, в Красно-Сибирске знают такого поэта-песенника как Иван Алексеевич Косов! Представь себе — знает политуправление округа тебя! Мы вот только не знаем! Ну и они — тоже не знают, что ты, оказывается, теперь наш курсант! А еще… некоторые наши курсанты, при подготовке к конкурсу училищной самодеятельности решили исполнить некоторые песни, которые звучат по радио. Хорошие же песни, правда, товарищи? — обратился Буняев к политическим руководителям.

Те промолчали, подтвердив тем самым, что да, дескать, хорошие.

— Ну… должны же мы были, как-то обосновать их исполнение на праздниках разных, концертах там… И вот что выясняется… Что песни эти написал наш курсант! Эвон… какая загогулина выходит, а? — развел руками Буняев, — И как нам сейчас быть, а? Товарищ Косов?

— Так откуда ж я знаю — как вам сейчас быть? Если вы сейчас про неведение политуправления Сибирского военного округа… то я понятия не имею, почему они не знают, что их, окружной то есть, отдел комплектования военных учебных заведений, направил меня сюда, в Омское пехотное. Получается — правая рука не знает, что делает левая! А про песни… так, товарищи, я же вам еще по осени говорил, что мы, совместно с директором нашего клуба, сочинили несколько песен, которые исполняли на концертах. Говорил же, правда? — Косов дождался. Пока и Буняев, и Верейкис нехотя, с недовольными гримасами, признают, что «да, говорил!».

— Так, а я тогда при чем здесь? Если по исполнению песен… то, товарищи, права на эти песни мной и Ильей Кучковым… это наш директор клуба, если что! Были переданы Красно-Сибирской областной филармонии. То есть… если с юридической стороны — мне неизвестно, как получить права на их исполнение. Правда — не знаю, я не юрист!

«Блядь такая! Сколько веревочке не вейся — узелок все одно будет! Рано или поздно все равно бы все всплыло. И что теперь?».

— Так что… мне не понятно, товарищи политработники и Вы, Виктор Мефодьевич, что вы от меня хотите. Я поступил в училище, учусь. Вопросов по учебе, надеюсь нет? Являюсь командиром отделения первого взвода второй роты. А что до того… что было ранее…, - Косов пожал плечами.

— А в автобиографии почему это не изложил? — продолжая глядеть на него, спросил Верейкис.

— Извините, товарищ батальонный комиссар, а в какой части автобиографии, и каким образом я должен был это изложить? К тому времени было не понятно — насколько эти песни будут популярны. Может и вовсе бы остались неизвестными, и что тогда… По всем детским и юношеским стишкам, и сочинениям в школе информацию излагать?

Верейкис отвел взгляд. Кавтаськин тоже понурился. Буняев уселся, за один из столов, и кивнул головой:

— Ну-у-у… формально ты, конечно, прав. Многие из нас в юности стишками баловались, многие… Тут как-то… не понятно, что с тобой дальше делать.

— А вот сейчас я не понял? А что со мной нужно делать? И зачем? — удивился Косов, — Может я продолжу просто учиться и все?

— А вот… в смотре-конкурсе художественной самодеятельности ты участвовать будешь? Ты же поешь неплохо, на гитаре играешь. Может что и новое покажешь? — склонив голову на бок, как тот «звер-цапел», спросил музрук.

— Если отберусь на отборочном ротном конкурсе… то, наверное, буду! — пожал плечами Иван.

Буняев хмыкнул и посмотрел на Кавтаськина:

— А когда Вы, товарищ политрук, собрались проводить отбор в роте?

Тот хмыкнул, почесал переносицу:

— Так вроде ж… пока — не горит, да?

Буняев согласился:

— Да. Пока — не горит. Но имейте в виду, к концу февраля отбор должен быть проведен, и номер подготовлен к показу. В конце марта — конкурс, а потом — к концу апреля нужно и показательный сборный концерт провести!

Верейкис прервал их полемику:

— Товарищи! Давайте попозже это обсудим? Так… Косов! Свободен! Что у вас по распорядку дня?

— Приборка, товарищ батальонный комиссар! — вытянулся Иван.

— Все! Иди, организовывай приборку…

И уже выходя из кабинета, Косов услышал негромкое Верейкиса:

— Вот же ж… не было печали. С одной стороны — неплохо, что такой курсант у нас есть. А с другой… С другой — непонятно, что нам с этим теперь делать!

«Что делать, что делать? Снимать штаны и бегать, блин! Дайте мне спокойно учиться! И все! Как все это… не вовремя!».

Но тем ни менее — учеба продолжалась. Наряды, учеба; учеба, наряды…

«Если втянуться и нормально относиться ко всему этому — даже какое-то удовлетворение получаешь. Все нормально, нареканий нет! Правда — вот уже третью неделю вырваться в «увал» не получается! Катюшку попроведовать хочется!».

Правда… нормально — продолжалось недолго! Уже к ближе концу января Косов стал замечать некоторые странности в поведении своего приятеля. Несколько дней подряд Ильичев как будто избегал Ивана.

«Чего он натворил-то? Катьку «трахнул»? Совесть нечистая? Знает кошка, чью мясу съела!».

Уже поздно вечером Косов увидел, как Степа придя откуда-то, прошмыгнул в умывальник. Усмехнувшись про себя, Иван проследовал за «Неуловимым Джо».

— Так, тащ сержант! А что это мы все прячемся, а? Уже третий день как пропал для друга. Ничего не хочешь мне сказать, Степан Ильичев? Покайся, сын мой! — последнюю фразу он гротескно пробасил, подражая голосу какого-нибудь архидьякона.

Ильичев с чувством сплюнул пену зубного порошка, негромко выматерился, и повернулся к Ивану:

— Сейчас умоюсь… сходим покурим!

— Ага… весь в нетерпении жду Вас в туалете! — согнулся в реверансе Косов.

— Не, Ваня… пошли на улицу покурим… а то в туалете вечно кто-то торчит! — виновато, как показалось Ивану, пробурчал Ильичев.

— Лады! — кивнул Косов и вернулся в «кубрик».

Дождавшись друга, подхватил шинель с вешалки, и вслед за тем, пошел вниз, к выходу во двор училища.

— Ну! — требовательно посмотрел Иван на «кающуюся Магдалину».

— Ну чё — ну?! Чё ну? — вдруг «окрысился» приятель, а потом так же неожиданно — «сдулся», — Есть чё курить?

Постояли, покурили молча…

— Ты это… Ваня… ты уж извините меня, ага. Ну в общем…

— Ты все-таки ее «трахнул»? — протянул Косов.

— Да-к… это… ну — так получилось… вот.

— И чё?

— Чё, чё… Глашка нас поймала! — в сердцах сплюнул Ильичев и отвернулся.

— Ну-у-у ты и му-у-день! Вот же… кобель тупой! Я же тебе говорил, да? — Косов со злостью схватил Степана за отвороты шинели и потряс его.

— Да чё я-то… Говорил же — сама жопой передо мной крутила! А я чего… Да и выпили мы, видно, лишку…

— Рассказывай! — отрывисто бросил Косов, отпустив форму… толи друга, толи — хрен пойми кого.

— Вань! Ну это… ты не обижайся, а? Сам не понял, как вышло так! — просительно тянул Ильичев.

— Рассказывай, говорю!

— Да чё там… рассказывать. Посидели с вечера… неплохо так. Потом я… ночью уже… в туалет пошел. Ну… Глашка-то спит. А я мимо прохожу… а та, значит, Катька эта! Раскинулась так, растелешилась вся… Ну вот, в общем…

— И что? — Косов снова закурил папиросу.

— На а чё… а она и не против была! И, главное, ни я, ни она… похоже — даже не заметили, как уснули. Вот. А утром, значит, Глашка встала раньше… ну а тут мы… Вот!

— Дятел ты! Мудак и дятел, Ильичев! Тьфу на тебя! — Иван повернулся и пошел ко входу в казарму.

— Вань! Да погоди ты! Ты ж сам… сам же говорил, что не ревнуешь! Что она для тебя так только… для удовольствия! — быстрым шагом догнал его сержант.

— Все равно… жалко. Нравилась она мне… задница ее нравилась. Да и в койке она была… горячая!

— Это — да-а! — протянул Ильичев, потом спохватился, — Да я чё?! Я ж — ничего! Так просто… ага. Горячая баба!

— Ну и где мне теперь бабу искать, а? Все-таки козел ты, Степа! — Косов продолжал вышагивать по лестнице.

— Да брось ты! Найдем мы себе и получше! — воодушевился словами Ивана Ильичев.

— Где ты их искать будешь? Они тебе что — грибы, что ли? Да еще и зимой?! То есть — с квартирой или домой нужна!

— Да ладно… мы что-нибудь придумаем, Вань!

— Отстань от меня, кобель тупой! Говорил же, предупреждал… Эх ты! Хуем вместо головы думаешь!

Ильичев виновато вздохнул:

— Это — да! Это со мной бывает. Особенно — если выпить!

— И что? Глашка тебя перекрестила скалкой по башке? — нехотя поинтересовался Косов.

— Да ты что! Там такой ор начался! Я жопу в горсть и бежать! Форму, можно сказать, на ходу напяливал! — хохотнул Ильичев.

— Лучше бы ты Глашу продолжал напяливать, а не форму на ходу. Все, Степа! В обиде я на тебя, в большой обиде!

— Да ладно, ты, Ваня! Говорю же — все нормально будет! Ну! Не держи зла, ага! Дружище, ну чего ты?! — пытался придержать Косова у входа в роту сержант.

— Да пошел ты…