Время для жизни - 2

Эпилог

«М-да… в который раз уже убеждаюсь — ну и туп же ты, братец! Дневной поезд в Красно-Сибирск приходит ночью! Ну и куда ты ночью попрешься? С чемоданом-то и ранцем за плечами?».

Устроившись на верхней полке плацкарта, Косов осмотрелся. Вместе с ним ехали два мужика — один помоложе, лет тридцати; другой — дядька лет под пятьдесят. Здесь же следовала гражданка весьма преклонного возраста, сопровождая двух малолетних бандитов. На вид так — лет пяти и семи. Бандиты, не гражданка!

В задумчивости Иван лежал на полке, провожая бездумным взглядом мелькавшие деревья, какие-то полустанки, поля и луга. И сам не заметил, как уснул.

— Э, военный! Курсант — к тебе обращаются! — толкнул его в плечо мужик помоложе.

Мутным взором Косов оглядел окружающих.

— Ваши документы, товарищ курсант!

«Мля… патруль!».

Предъявив документы, Иван снова откинулся на жидкую железнодорожную подушку. Голова была чумная, и немногие мысли путались в этой мутной вате.

— А ты чё опять завалился-то? — окликнул его «дядёк», — Слезай, мы повечерять собрались!

— Это он правильно делает! — засмеялся молодой, — Я тоже по первости после срочной — где только есть возможность, так сразу на боковую! Солдат спит — служба идет! Армейский закон такой! Слышь… курсант! Я за кипятком сейчас пойду — станция будет. Так что слезай, пожуешь, да снова можешь заваливаться!

Дергаясь и погромыхивая, поезд подтянулся к какому-то перрону и встал. Иван повозился в ранце, и спустившись положил на стол палку полукопченой колбасы, кусок сыра, шмат сала, полбуханки хлеба. Достал и кружку.

— Ишь ты… богатый курсант нынче пошел. Ты посмотри, Савельич, колбасу полукопченую употребляет! — засмеялся вернувшийся с небольшим чайником кипятка в руке молодой, — Ну, давай знакомиться! Я значит — Василий, это — мастер мой — Савельич.

Познакомившись с попутчиками, и бабкой Аглаей в том числе, Косов присел к столу. Малолетних бандитов никто не представлял.

— Ты как — если по маленькой? — показал «чекушку» Василий, — Не против?

Косов помотал головой:

— Не… Не буду, спасибо. Сам видел — патрули ходят. Зачем мне неприятности?

— Ну — нам больше достанется! — подытожил собеседник.

Перекусили под неторопливый разговор «ниочем». Потом молодой кивнул головой с сторону тамбура:

— Покурим?

В тамбуре, как водится, последовал вопрос:

— Ну чё, курсант, что у вас там слышно? Война-то будет? — Василий смотрел на него выжидающе, прищуриваясь от дыма папиросы.

— Война? Война обязательно будет. Они, суки нехорошие, войны эти, всегда были, есть и будут! — кивнул Косов.

— Да я не про всегда у тебя спрашиваю, а про сейчас!

— Ну… вот прямо сейчас… думаю — нет. А вот через годик-два… будет. Она же как тот прыщ — созреть должна!

— Вот я и так думаю! — кивнул собеседник, — Не с японцами, так с немцами. Или еще какой заразой, типа — финнов!

Вернувшись, Косов снова постарался уснуть, но уже не спалось — свое выбрал.

Лежал, то прищуриваясь в потолок, чтобы попутчики не приставали с разными вопросами, то отворачивался к стенке — якобы спит. За час до прибытия еще сходил в тамбур, перекурил, и стал приводить форму в порядок.

«К Завадской сейчас не попрешься. Среди ночи. Вдруг она… не одна. Неловко может выйти. Сойти на станции и сразу в клуб? Тоже затея не из лучших. Кто меня там ждет? Там может быть и комнату мою уже под что-то переделали. Нет, до утра придется просидеть на вокзале, а вот поутру — пробежаться до Елены, посмотреть — одна ли она из квартиры на работу пойдет? И там уже — по обстоятельствам. Да и в клуб можно будет съездить. Если, как Илья в свое время обещал, меня там ждут, комнату привести в порядок, поболтать с народом!».

Ночной вокзал не был пуст. И на перроне толклись разные личности — отъезжающие, встречающие, проходили неспешно какие-то станционные работники. И в зале ожидания тоже сидел народ. Негусто, но — то тут, то — там, поодиночке, а чаще — группками. Здесь были или люди семейные, или командировочные какие-то, молодежь вон там в уголке сидела, негромко переговариваясь.

Прошагал наряд милиции, устало поглядывая по сторонам. Косов остановился в центральном зале, пытаясь понять — где камера хранения багажа? Должна же быть, он точно помнил!

— Товарищ курсант! Предъявите ваши документы!

«Ну да, как же без вас-то? Без вас — никуда!».

Патруль в лице старшего лейтенант со знаками артиллериста, и двух сержантов, проверил документы:

— Откуда и куда следуете? — поднял на него взгляд старлей.

«Твою мать… там же написано!».

Но пришлось отвечать:

— Следую в отпуск, сюда, в город Красно-Сибирск. Из города Омска, где прохожу обучение в Омском пехотном училище.

Старлей хмыкнул:

— Ну — прибыл. А чего здесь толчешься?

Косов кивнул головой на темноту за окнами вокзала:

— Ночь! Не будить же людей. Чуть рассветет — пойду.

— Не забудь отпускное в комендатуре отметить! — подал ему документы в стопке старший патруля.

— Есть! — лениво козырнул в ответ Иван.

Сдав чемодан в камеру хранения, Косов, никуда не торопясь, прошелся в буфет, взял пару пирожков с ливером и два стакана чая, встал за стоячий столик в углу помещения.

«Встретят меня как? Рады будут или нет… На сытое брюхо все это будет переживаться спокойнее!».

На Косова напало настроение… Не то, что минорное, но — этакое желание порефлексировать.

«Два года ты уже здесь. Два года. Срок небольшой, но и немалый! И чего ты добился за это время? Череда трупов за спиной, песен наворовал изрядно. Даже известным стал… в какой-то мере. Баб у тебя — в избытке! И все — красавицы. Вот тоже мне — достижение! Где командирские башенки? Где патроны и новое оружие для Красной Армии? Нету? Нет — как нет. Да и не помню я ни «тэтэха» всего этого, ни конструктивных особенностей, ни марок стали. Вот какой, к примеру, порох использовался в промежуточном патроне? Да — «хэзэ»! Я и сейчас-то не помню какой порох в патронах! Понятно, что бездымный, а — какой? Да и не упирали у нас в учебе на все это. Зачем это «лейтехе» Ваньке-взводному? Правильно — незачем! Не множь сущего сверх необходимого!».

«И даже ни одной высокой двери ты не научился пинком открывать! Невежда и неумеха! Ладно уж — двери Сталина. Там, полагаю, за такой пинок и без ноги остаться можно! И без головы! Но двери пониже — где их уверенное пинание? Нету? Ну вот, что и требовалось доказать — балбес! Балбес, озабоченный гамадрил и песенный воришка!».

«Даже друзьями ты не обзавелся! Кого можно считать другом? Ильичева? Спорно! Очень спорно! Приятель — да. По бабам побегушник. Калошин? Тоже — нет. А больше и вспоминать некого. Однокашники, знакомые, пусть и хорошие. Но — не более того!».

«И при всем богатстве выбора женщин… Хоть с одной ты завел что-то серьезное? Опять нет? Все «кобелируешь», «икру мечешь», похоть услаждаешь? А — всерьез? Нет…».

Но в процессе самокопания стала возникать и обратная волна эмоций. Сначала совсем слабенькая, чуть живая, но она нарастала и набирала силу:

«А вот это мне надо? Друзей нет? А терять их — слабо? А ведь это — будет, точно будет! Подруги серьезной нет? Ага… детей еще заведи! Придурок! А вдовой женщину оставить, с детьми на руках? Каково? Или ты думаешь прибиться на склад и мирно, и в довольстве провести следующие пять-шесть лет? Нет? Противно так, говоришь? Ну да, противно! А значит — сиди и не чирикай! Друзей не потеряешь, вдовы и детей за плечами не будет! «Если у вас нету дома…». А — пусть и так! Эгоизм? Х-м-м… пусть! Трусость? Какая это трусость? Ты же не собираешься отсиживаться в стороне. Значит — что? Ах, вон оно чего — гражданская трусость? Не стал полноценным членом общества? Ну-у-у… брат, тут дело такое… не известно, что лучше — стать членом общества, но ненадолго… А потом — пиф-паф, и нет Ваньки Косова! Или вот так — промелькнуть искоркой и погаснуть. И не будет безутешных друзей, не будет почерневшей от горя вдовы, и голодных детей за спиной не будет!»

«Есть только миг, за него и держись! М-да… за него и держись… Так легче, наверное. «Только белых мокрых комьев быстрый промельк маховой…». М-да… прошлогоднее унынье и дела зимы иной… и дела зимы иной!».

«Ну а чего? Что-то же сделал, да? Вон… песни люди поют. Да, не мои песни. Но… а были ли бы они тут, без меня если? Кто знает… Может и нет. И женщины. Красивые женщины. У них же были моменты… х-м-м… очень приятные и радостные? Были же? А без меня этих моментов может быть и не было. Вот не было бы и все! Молодец я? Да вот… хрен его знает, молодец или нет! Вроде бы и да, а вроде бы… Как-то язык не поворачивается уверенно сказать, что — молодец!».

Косов подумал, потом достал из ранца свою заветную фляжку и сделал пару хороших таких, емких глотков. Хорош коньячок! Тепло разлилось по телу, начав с живота. Проходило это тупое нежелание ничего делать. Иван вышел на крыльцо вокзала, у главного входа, закурил. Темнота постепенно уходила, на востоке уже небо становилось светлее.

Вздохнул.

«Да и хрен с ним! Однова живем! Значит так — сначала к Елене, посижу, посмотрю со стороны — одна ли она выйдет из подъезда. Отсюда и пляшем! Мне и надо-то пару дней у нее перекантоваться — отметиться в комендатуре; в филармонию сходить, с документами все порешать; потом… Потом — в клуб съездить. Оборудовать запасной аэродром! Потом… потом — деньги с книжки снять. А вот потом… Кира? Да, Кира. Хоть и… как-то боязно, и уверенности совсем нет. Но — надо! Да и признайся честно, мудак, ты же уже с неделю гонишь от себя мысли, что вот-вот и сможешь ее увидеть? Так же, да? Да — так-так! Сыкло ты, мля, противное, Ваня! Сыкло и… мудак! Тьфу ты! Противно с тобой разговаривать! Хочешь девушку увидеть — увидь! Поговори, выясни все… а не вот это вот все — ах, Кирочка! Ах, как она меня встретит? А что она скажет? Увидишь, встретит, скажет! От этого и плясать будем! Ну-ка, взбодрись, тряпка! Плечи назад, голову выше, шаг тверже. Взгляд наглый, уверенный! Вперед, сука!».

И закинув ранец на плечи, Косов зашагал с крыльца вокзала.