Время для жизни - 2

Глава 19

«Это я хорошо предложил — заменить для парадного расчета «мосинку» на СВТ-38. Короче на двадцать сантиметров, легче на килограмм. А уж новенькие «светки» смотрелись — куда как брутальнее, чем привычное «весло» «трехлинейки». Парни буквально «облизывали» винтовки. Еще и с легкой руки понятно кого… м-да… как всегда — язык впереди разума бежит! Их так и называли — «светка»! Или — «светочка». Фетишисты молодые армейские, блин!».

На занятиях-то СВТ уже вовсю изучались, и даже — стрельбы начались, но — не наигрались еще курсанты новыми игрушками. А уж когда им сказали, что выданные винтовки будут закреплены за «курками» не только для строевых или парадов, а вообще — на все время обучения в училище, восторгам — не было конца!

«Мищенко еще этот! Тоже — маньячина парадов и строевой! Как он за нас взялся, парни сразу поняли, что некто Косов — поганый либерал и общечеловек, как сказали бы в будущем! Интеллигентнейшая личность! И все ворчание и бухтение по поводу якобы тяжелой нагрузки — ерунда. Попробуйте теперь капитанской муштры!».

Нет, капитан вовсе не орал на курсантов матом и не рукоприкладствовал. Но гонял их — как сидоровых коз! Сначала — бег и разминка; потом — индивидуальная строевая, когда один курсант наблюдает и поправляет товарища, а потом — меняются местами; далее — занятия во взводной «коробке»; а затем… Затем Мищенко заставил их всех получить сабли и — началось!

— Слу-у-шай! — протяжная команда.

«Придерживая ножны сабли левой рукой, правую руку — на рукоять и вытаскиваешь клинок на полтора-два сантиметра!».

— На-кра-а-а-ул!

«Левая рука придерживает ножны. Правой рукой вытащить саблю, развернуть клинок… кисть перемещается на оголовок рукояти, пальцами прихватывает за оголовок, переходя безымянным и мизинцем на рукоять сзади!».

— К торжественному маршу!

Шух-шух-шух — это знаменосцы, удерживая длинные жерди, изображающие знамена, делают три шага вперед.

«И ведь, маршируя, нужно удерживать саблю в руке, и не заваливать ее ни вправо, ни влево! Если влево — можно и без уха остаться! Вот откуда тот анекдот — сколько ушей у знаменной группы?».

Их гоняли в хвост и в гриву! Тут даже «стойкие оловянные солдатики» — Ильичев, Капинус и Амбарцумян загрустили. А уж про остальных — и думать нечего. Видно, не раз уже подумали курсанты — «Чего я не отказался от этой чести, пока можно было?!».

А теперь что же — уже и форму получили, и подогнали ее им. Даже — два комплекта! Один комплект — вообще с командирского габардина и диагонали. Правда, предупредили, что использовать эту форму можно будет только на парадах и прочих… безобразиях. Второй комплект — для повседневной носки. Теперь сводный взвод существенно отличался от остальных курсантов, даже внешним видом. Не говоря уж про выправку, которую Мищенко, как истовый фельдфебель старой школы, буквально вдалбливал в них.

И дернул же еще черт вспомнить Косова про один из «читов» будущих парадников!

«Или это — «фича»?».

«Угу… помню мы тогда удивлялись с однокашниками — откуда идет такой странный звук, когда мимо них проходит в марше «коробка» сухопутчиков. Мореманы — такой херней не страдали!».

Потом «курки» с какого-то училища связи показали им, в чем дело. Оказывается, в подошву парадных сапог, под взъемом ноги, между каблуком и ступней, вкручивался шуруп, но — не до конца вкручивался! А на этом шурупе висели две подковки — обычные металлические подковки, которые набиваются на носок обуви, или — каблук. Типа — крест на крест! И вот эти подковки, не плотно прижатые друг к другу, при парадном шаге, издавали не звон, а эдакое — шуршание, а при «отбитии» шага — еще и еле слышно звякали. Отчего и получался этот — «шурш-шурш-шурш» и невнятный металлический гул.

«Как статуя Командора, мля! Аж — мурашки по коже, от этой неотвратимости поступи!».

Казалось — глаза закроешь и всей кожей чувствуешь, как это вот угрожающее «шурш» все ближе и страшнее! Какая-то не злобная, но равнодушно холодная масса накатывает на тебя и нет от нее спасения! Эффект был — явно видимый! Гражданская толпа буквально цепенела, когда «вот это вот все» мерно приближалось к ним.

«А девочки — аж повизгивали от восторга! Хотя… почему только девочки? И дамы постарше — тоже впечатлялись! Как там… «Барыня легли-с и просють!».

Вот Косов и предложил. Мищенко удивился, но и задумался.

— Можно попробовать! Ну-ка, Косов, бери еще пятерых и дуйте в «сапожку». Скажешь — я приказал!

Попробовали! Впечатлились. Только и сомнения некоторых взяли — «Чего это новые сапоги дырками портить?».

— Дегтем потом дырочку замажешь и всего делов-то! Да и не насквозь же она, до ноги же никак не достает! — отмахнулся Иван.

Показателем была и довольная морда Ильичева, который командуя «коробкой», стоя чуть поодаль, с кошачьим удовольствием прижмуривался, прислушиваясь к мерной поступи взвода.

— Дельное предложения, Ваня! Красиво-то как слышится, а? — по окончанию занятий пихнул Степан приятеля в плечо.

«Маньяки-армеуты! Итить иху мать… Божечки, куда я попал?! Ваня! Где наши весчи?! Куда бежать-то?!».

Попала собачья лапа в колесо — пищи, но беги!

«Как там говорил в будущем Черномырдин — «Никогда такого не было, и вот — опять!». Не успели «расхлебаться» с проблемой с парадным расчетом, увеличенным временем на строевую, а здесь — новая напасть! Где на все взять времени? И ведь учебу не забросишь в долгий ящик. И командиры, и преподаватели как будто не замечают, что на курсантов наваливают обязанности, далекие от повседневных! Делают вид, как будто, так и надо!».

Косов сидел в актовом зале, среди кучи других курсантов, и размышлял — как жить дальше? Как все успеть?

Навскидку здесь присутствовало человек пятьдесят. Плюс-минус. И шушукались меж собой «курки» о предстоящем. Солдатский телеграф, ага — он такой! В данном случае — курсантский. Все всё знают! Можно предположить, что даже начальник училища еще не знает, но самый последний распиздяй-курсант — уже в курсе!

Собрали их для инструктажа по предстоящей дополнительной нагрузке. А нагрузка эта заключалась в том, что ежедневно часть курсантов будет выходить в патрули в город. Точнее — выезжать в патрули, ибо они будут — конными. Два человека в патруле.

Косов прикинул:

«Девятнадцать коняшек в наличие. Ну — пусть три лошади — на хозработах в течении дня, то есть остается — шестнадцать. Ага. Восемь пар патрульных — каждый вечер. Здесь нас около пятидесяти человек, то есть… примерно — два, ну может быть три раза в неделю! Не хило! А учиться когда? И кого мне поблагодарить за такое «счастье»? Ильичева? Или ротный тут свою пакостную лапку приложил?».

Собрали только курсантов первого курса, то есть второй — не привлекают вовсе. Это, в общем-то, понятно — тем через пару месяцев экзамены предстоят и выпуск! Но вот почему из почти пятисот человек выбрали именно этих пятьдесят, и почему он попал в это число?!

Стоило признать, что Косов, ранее никогда даже не подходивший к транспортному средству под литером «капэдэ-4 иго-го», за зиму изрядно поднатаскался в его освоении. С помощью Ильичева. Никаким кавалеристом он не стал, но ездил вполне прилично. По крайней мере — гораздо лучше многих во взводе!

«Вот удивительно — несмотря на то, что автомототранспорт совсем-совсем не так распространен здесь по сравнению с будущим, то есть гужевой транспорт — везде и всюду если не занимает передовые позиции, то очень даже в деле, но большинство курсантов, больше половины — точно, имеет весьма слабые представления — что делать с коняшкой, если тебе надобно проехать из точки «А» в точку «Б». Можно только предположить, что происходит это оттого, что подавляющее большинство парней — вовсе не деревенские, а из городов, городков и прочих крупных поселков».

Косов и раньше предполагал, что РККА в своем командирском составе — все меньше крестьянская, а все больше — рабочая, или даже — служащая. И здесь, пообщавшись с парнями, понял — примерно так и есть. В их взводе вообще именно деревенских парней было трое или четверо. Остальные — либо омичи, или жители других окрестных городов, либо различных райцентров и рабочих поселков.

«Это понятно. Все же уровень образования в деревнях остается по-прежнему — невысок. Со слов парней — пять-шесть классов, изредка — семь — это норма для деревенской молодежи. Работать начинают рано, и впрягаются во взрослую жизнь раньше своих городских сверстников. Вот у последних — возможностей учиться дольше все же больше! Ну а значит и парней, ранее имевших дело с лошадьми, немного».

Иван сидел молча, выхватывая из общего фона разговоров обрывки информации по существу дела.

— Говорят, что частенько такие патрули организуют. Не каждый год, но все-таки — нередко. Вот в прошлом году — не было! — разглагольствовал какой-то курсант, как помнится — из четвертой роты.

— А чего? Неплохо же… на конике покатаешься, погода хорошая, девчонки гуляют! — доносилось с другой стороны.

— Ага… а за учебу что, никто спрашивать не будет, что ли? Догонять-то как? — возражал «романтику» кто-то более рациональный.

— Ну да… так-то наверстывать придется! Хотя… в другие наряды, наверное, ставить не будут!

Шумок в зале стоял, «бу-бу-бу» с разных сторон.

— Внимание-е-е! Смирно! — подал команду курсант, сидевший ближе ко входу в зал.

Курсанты поднялись и замерли.

В зал зашел незнакомый Косову командир в чине майора. Иван знал только, что тот из оргстройотдела.

— Терехов! Майор Терехов! — услышал он шепот откуда-то сзади.

«Да хоть Терехов, хоть Жерехов!» — раздраженно подумал Косов, — «Подальше бы и от него, и от этих патрулей! Подальше от начальства — поближе к кухне! Народная мудрость! Ах, да — еще поближе к санчасти! Это было бы вообще — замечательно! Заболеть бы чем-нибудь таким, несерьезным! Поваляться на чистых простынях. Отдаться в руки Насти. Хотя… на ночь она же все равно не останется — не по чину же начальнику санчасти в ночь оставаться. На то постовые медсестры есть! Ага… та же Анечка! Или другая, которая — фигуристая! Ну да, а потом товарищ военврач второго ранга намылит холку и ему, и постовой медсестре! Полномочия устроить «веселую» жизнь милому другу и подчиненной у нее есть!».

«Х-м-м… а вот у Юрки-то с Анечкой что-то видно не заладилось! То-то он грустный и задумчивый ходил. А я его предупреждал ведь — «поматросит» да и бросит! Нечего было мечты влажные лелеять! У нее просто мимолетное увлечение, дело-то житейское, а Гиршиц уже «жисть» на будущее напланировал. И-ех! Дурень молодой!».

Но нужно было переключится на происходящее в зале. И так уже «проспал» представление Тереховым какого-то милицейского начальника в серой форме РКМ.

— Товарищи курсанты! — слово снова взял майор, — Горком партии и руководство Управления Рабоче-крестьянской милиции обратились с ходатайством к руководству нашего училища об оказании практической помощи в поддержании общественного порядка на улицах и площадях города в весенне-летний период. Начальник училища принял решение о формировании сводного конного взвода курсантов, для выполнения поставленной перед нами задачи. Вы, как наиболее подготовленные к данному виду службы, будете разбиты попарно. Хотя… по самой службе вам лучше расскажет товарищ Юдин. Прошу!

«Ага… товарищ Юдин значит!».

Милицейский начальник ввел их в курс дела:

— Товарищи курсанты! Как вы уже знаете, наш город сейчас активно растет и развивается. Строятся новые предприятия и заводы, школы, другие учебные заведения. Растет и численность населения. К сожалению, не все прибывающие в наш город на работу и учебу, являются честными тружениками, строителями социалистической Родины. Многие ведут антиобщественный образ жизни, а то и прямо нарушают социалистическое законодательство, мешают жить и работать нашим людям. Рабоче-крестьянская милиция в основном вполне справляется с криминальными элементами и местными, и приезжими. Но, как показывает практика, дважды в год ситуация с правонарушениями резко осложняется. Это происходит весной и осенью. Почему так, вы спросите? Просто потому, что кроме имеющихся автомобильных и железнодорожных путей сообщения, появляется еще один, сезонный путь — речной. Резко возрастает объем грузоперевозок, как на юг, так, и еще больше — на север нашей страны. И здесь… очень весом вклад сезонных рабочих. Это и грузчики, и обслуживающий персонал, и просто люди, которые убывают на работу на севере. И далеко не все из них готовы честно трудиться. Честно скажу… среди сезонников очень много лиц, ранее судимых, склонных к пьянству и другим проступкам. Поэтому, органы милиции, партия, и общественность города призывает вас, товарищи курсанты, помочь в этом труде, нелегком, грязноватом, и чего уж таить — подчас и опасном.

Как уже было сказано, вы будете сведены в отдельный конный взвод патрульной службы. Патрулировать вы будет разные районы города, но в основном это — пристанционные поселки, поселки порта, городка водников, и район загородной рощи, а также — городок и объекты сельскохозяйственного института. Линии еще, и комплекс Рабочих улиц. Службу будете нести с семнадцати часов и до часа ночи.

По залу зашелестели негромкие обсуждения:

— Ну вот… вот тебе конные прогулки, гуляющие девочки и прочие радости. Центр города, ага! Засунут в самую жопу, и будешь ты там грязь месить и пьяные потасовки разные разнимать!

— Ни хрена ж себе… это сколько же от того городка Водников и до училища? Это же… пока вернешься, пока коня обиходишь, уже и спать некогда будет!

— Итить твою… лучше уж в училище наряды тащить! Да в кочегарке лучше уголь кидать!

Майор Терехов жестко блюл дисциплину, а посему резко одернул особо разговорчивых.

Юдин продолжил:

— В зависимости от необходимости, вы, парами или несколькими патрулями сразу, будете придаваться тому или другому опорному пункту милиции. Задачу вам будут объяснять там. Карточки маршрутов и маршрутные книжки, которые на вас заведут, получите там же. Вкратце у меня все! Вопросы, товарищи?

Кто-то из курсантов, сидящих сзади, поднялся и спросил:

— Курсант Морозов! Вооружать нас будут?

Юдин и Терехов переглянулись, а потом милиционер ответил:

— Нет. Вооружать вас не будут. Само ваше присутствие, да еще верхом, будет уже само по себе пресекать возможные поползновения противоправного элемента. Но в крайнем случае… В крайнем, я подчеркиваю, случае! С согласования с «уэркаэм», по приказу начальника училища… Да, такое возможно. Но, думаю, необходимости не возникнет! По крайней мере, ранее — не возникало!

— Разрешите еще вопрос, курсант Кислов! А каковы наши обязанности, ну… кроме присутствия в тех или иных местах?

— Хороший вопрос! У вас нет полномочий для составления протоколов. Так что — пресечение хулиганства, задержание и доставление, при необходимости, граждан в опорный пункт. Там уже наши работники проведут все процедуры! — ответил Юдин.

Откуда-то сзади недовольный голос забормотал:

— Не! Ну нормально, да? Они, значит, будут сидеть в опорном пункте, чаи распивать, а мы им разную шушеру таскай!

— Чего ты бухтишь! Можно подумать — мы можем отказаться…, - ответил какой-то более здравый голос.

«И это правильно! Тут согласия никто не спрашивает. Форму надел — будь добр подчиняться приказам и распоряжениям командиров. А нравиться, не нравиться — терпи моя красавица! Так что… придется «расслабиться и получать удовольствие». Скурвился ты, Чибис! Ссучился совсем! Вот уже и «красноперым» будешь работать. И-е-эх! Знали бы мои знакомые блатные, как низко пал их подельник! Пиковый, пиковый! Красный ты, Ваня, как кусок кумача! Впору петь — «Выходить Котька в кожаном реглане, защитном «лепне», черных «прохорях»!». Только и остается, что подтрунивать над собой. И все же — очень интересно, кто же меня «сосватал» на такую «блатную» работу?».

На заданный вопрос, Ильичев «раскололся» сразу.

— Вань! Да я же и не знал, куда набирают курсантов, умеющих верхом ездить! Просто на ротном совещании младших командиров поставили задачу: «Представить списки курсантов, умеющих ездить верхом!». И все! А зачем, почему… Я и себя, и Пилипчука сразу записал. Но нас с каптером ротный сразу вычеркнул — здесь, говорит, нужнее! А у нас со всего взвода — я да ты, да мы с тобой, и все! Так что… Вань, бери в напарники Алешина. Андрюха — он парень надежный! А уж я смогу протолкнуть, чтобы вас именно в пару записали. И коняшек вам отберем нормальных. И… вот еще что! Пошли!

Ильичев завел его в каптерку, порылся в своей «сидоре» и достал оттуда кожаную плеть.

— Вот! Плетки-то в конюшне есть, но это — не плеть! Это ногайка! А ногаечка, Ваня, очень хорошая вещь! Только не «пролюби» ее — подарок это!

Косов с любопытством рассматривал «изделие». Ну как же — знаменитая ногайка, которой, как известно, разгоняли рабочие демонстрации «царские сатрапы» — казачки. Рукоять была недлинной, сантиметром тридцати, туго оплетенная потертой кожей. Ременная наручная петля. Плетенное же, кожаное «тело» ногайка было тугим и почти не гнущимся.

— Вот видишь, на конце — «шлепок»! — показал Степан на кожаную «нашлепку» на конце плети, — Он и плоский, и довольно мягкий, чтобы лошадь не поранить. Но и тяжеленький такой, чтобы удар не совсем уж легковесный получился! Ею, брат, умельцы черт-те что могли делать. Зайца в степи без всякого ружья брали. Да что там зайца! Волка берут! Правда — не убивают, а только глушат. Для того, чтобы убить — тут уж другая, Ваня, плеть нужна. Больше, как боевое оружие выходит! Я завтра тебе покажу кое-чего, что самому показывали…

Назавтра, сорвавшись на конную прогулку, Ильичев учил приятеля:

— Если по спине такой вещью «жогнуть» — мало не покажется! Как ожег получится. Но по голове бить не советую, мало ли… еще глаз какому босяку выбьешь. Потом — не отпишешься! А по спине, или там — по рукам, если тянуть станут — в самый раз! Но все же… это — на крайний случай, понял? И вот еще… слезь с коня!

— Вот видишь, Вань, если вот так «шлепок» прихватить рукой… получается такая петля. Довольно жесткая, не задушишься. Но вот так… оп!

Ильичев, ловко направив коня, объехал стоявшего Косова и моментально, тот даже среагировать не успел, накинул петлю его на шею.

— И вот так… Ванька… конвоируешь человека…

Ильичев потянул Косова за плеть назад, и тому, чтобы не упасть, пришлось весьма резво перебирать ногами взад себя, вцепившись обеими руками в петлю ногайки.

— А потом вот так… ап! И скидываешь петлю с шеи…, - руки Косова обожгло резко выдернутой плетью.

Не удержавшись на ногах, Косов завалился на задницу.

— Ты, мля… совсем охренел, да?! — вызверился он на сержанта.

— Да не ерепенься! То — тебе же наука. Вдруг пригодится?! Ты посмотри лучше назад…

Косов посмотрел. Сзади на расстоянии полутора метров находился деревянные забор.

— Видишь? Если бы я тебя еще чуток протащил, а сам коника завернул порезче, ты бы, брат, прямиком в этот забор «бестолковкой» своей и врезался! А есть же еще и столбы… всякие! Так что — мотай на ус!

«Х-м-м… а ведь и правда. Интересно получается — преследовал ты жулика, а тот — споткнись, да и долбанись со всего маху об забор! Или столб — что еще хлеще! И все! Пишите письма! Как минимум серьезный сотряс у индивида — в наличие! А то и — «Со святыми — упокой!». Ну это — картина для начальства, чтобы не придиралось. Но опять же — свидетели в таком деле — вообще не нужны! Ай, да казаченя Ильичев! Навыки, ага! Поколениями сатрапов привитые…».

— Это откуда, Степа, такие умения? — с усмешкой спросил Иван.

— Ну…, - отвел взгляд приятель, — Опыт старшаков…

— Ишь ты… Опыт. Ладно! Давай, показывай еще, а вдруг — пригодится?!

Они плотно потренировались в умении пакостить «ближнему своему».

А за окнами училища грохотали, сталкиваясь и ломаясь, льдины. Шли они сплошным потоком. То — как прущее на водопой стадо грязно-белых быков, более или менее чинно, даже выдерживая какое-то равнение; то сталкиваясь и взбираясь друг на друга, как бычки «в охотке» по весне. Грохотало подчас, как из пушек!

Особо природа лютовала в районе железнодорожного моста, где вольности ледоходу было существенно меньше. И пусть льдины не могли добраться до «быков» моста, чему препятствовали «ледоломы», но там творилось нечто несусветное. Издалека было видно, что громадные куски льда, подминая меньших собратьев, топя их в серой и стылой воде Иртыша, нагромождались друг на друга на несколько метров вверх, чтобы потом, со страшным грохотом, низвергнуться вниз. И раскаты этого грохота долетали тогда особенно страшно, аж мурашки бежали по коже.

«Это — жуткое же дело, даже подумать, что можно оказаться посредине реки в такое время!».

А вот на Омке лед еще вовсю стоял, пусть и оторванный уже закраинами. Лишь в самом устье грязно-коричневый лед малой реки оторвало, и коричневая же вода была пугающе холодна.

Вблизи реки сразу стало холодно. Сырой пронизывающий ветерок забирался даже под бушлат, и приходилось зябко ежиться, натягивая на шею воротник.

«И чего людей всегда так тянет смотреть на этот страх и ужас, на ледоход этот? Буйство стихии, мать ее… А ведь отойди подальше от Иртыша, зайди в затишок, за здание — а там солнышко вовсю пригревает, заставляет щуриться и млеть от такого славного тепла!».

«Ну а этому-то — что еще?! Чего это он так возбудился?».

Случайно в коридоре учебного корпуса Косов встретился с Биняевым. Вид у маэстро был взъерошенный и озабоченный, пер вперед, не глядя по сторонам, как лосось на нерест!

— Ага! Косов! Значит, снова Косов! Ну я тебе… Косов! — и Биняев погрозил Ивану сухоньким кулачком, — Я вот тебе…

— Виктор Мефодьевич! Пойдемте уже! Опаздываем же! — потянул за руку худрука его коллега Лившиц.

Вид маленького ростом Биняева, в потертом кургузом пиджачке, и его вечной прической «Эйнштейн за работой», был комичен. Очень уж дяденька напоминал рассерженного ежика — пыхтел, сопел и пыжился.

— Позвольте, Семен Маркович! — Биняев вырвал рукав пиджака из руки коллеги, — Косов! Я вот… я тебе припомню! Все! Слышишь? Да подождите же, Семен Маркович! Косов! После занятий, с дружком своим — Гиршицем! Ко мне, немедля! И ноты прихватите. Ты понял меня?

И Лившицу удалось уволочь разгневанного худрука.

«М-да… «В нашего Ванюшку, да все камушки!». Все-то меня не любят, всем от меня чего-то надо! Все злятся на Косова. Как им угодить? Хотя нет… одна военврач — очень неплохо ко мне относится!».

После занятий им с Юркой пришлось очень непросто. Для начала — выдержать получасовую речь Биняева о недопустимости подобного поведения со стороны некоторых, особо недисциплинированных курсантов. Видите ли… если уж что и придумали — песенку там какую, или маршок сомнительный… Сначала — нужно обратиться к более опытным и умным товарищам, в полной мере обладающим профессиональной компетенцией! А уж в отношении к музыке — тем более! А так это партизанщина какая-то!

Потом их еще потерзали по поводу нот. Ну это уже — больше к Гиршицу вопросы, поэтому Косову удалось чуток перевести дух. И наконец — их послали на хер! Слава ВКП(б)! Хотя, Биняев, конечно, как истинный интеллигент и музыкант выразился по-другому, но суть была видна невооруженным глазом.

Вечером, встретив в расположении роты политрука Кавтаськина, Иван спросил о причинах такого поведения Биняева — неужто весна так повлияла на пожилого человека? Политрук хмыкнул и покачав головой, пояснил, что на совещание начальствующего и преподавательского состава, начальник задал вопрос худруку — как он смотрит на то, чтобы новый марш, который сочинили Косов и Гиршиц, стал маршем именно Омского пехотного училища? Как оценивает профессиональный музыкант Биняев сие произведение? Это ведь что получается — ни у кого персонального марша нет, а у Омского пехотного — вдруг будет! Это же… круть и утирание носов многочисленным коллегам в других учебных заведениях Министерства обороны!

А Биняев, как оказалось — ни сном, ни духом! Конфуз, однако! Полный пердимонокль! Вот маэстро и осерчал на некоторых…

«Все-таки в политотделе, несмотря на их общую «мутность» и присущие всем политрукам хитрожопость и изворотливость, работают более вменяемые люди. Ну да, столпились сначала вокруг стола Верейкиса, почитали, побубнили, заставили Косова пару раз исполнить марш и песню. Потом — почесали затылки, переглянулись и — согласились, что очень неплохо!».

Отношение Верейкиса к Ивану было непонятным. Вроде и наказывать Косова не за что, наоборот — честь и хвала курсанту. Однако и плюшек почему-то не отсыпают, как обещали.

«Жадины-говядины, блин! А если так уж разобраться — а какие плюшки мне нужны от начальства? Да вроде бы — никаких. Не трогают лишний раз — уже хорошо! Ротный вроде бы унялся. Или сам понял, что был неправ. Или с ним беседу провели? Хрен их знает!».

Но наряды вне очереди на Косова перестали сыпаться по поводу и без оного. Уже легче!

На фоне всех этих событий, довольно обыденно прошел концерт училищной самодеятельности. Для общественности-то — это, конечно, событие, но вот для самого Ивана — так… пару раз порепетировали, подготовились, вышли — пять минут и свободны. Парни играли хорошо, он спел… будем думать — тоже неплохо. А чего еще? Выступили они уже без всех показанных Иваном на конкурсе «прибамбасов». Ни к кому он со сцены не обращался, ни с кем «мосты эмоций» не наводил. Даже Биняев походя заметил, что — вот так и нужно было и тогда выступать, а не устраивать «цирк и клоунаду» со сцены.

Да и хрен с ними!

Первого мая курсантов первого курса училища на прохождении парадным маршем по улицам города не задействовали. Но в оцеплении по маршруту шествия вместе с милиционерами пришлось постоять. Ну да это дело такое, не в тягость, а даже интересно — поглазеть на людей, на девушек, заразиться всеобщей атмосферой радости. Народищу вокруг было — видимо-невидимо! Но в конце концов, стало утомлять и это — попробуй-ка, постой часов пять на месте, отлучаясь ненадолго «до ветру» только с разрешения старшего за участок улицы.

Вернувшись в училище, Косов решил, дождавшись убытия увольняемых и командиров, тупо «придавить на ухо» минуток эдак «стописят». И это у него даже начало получаться, но… Блин горелый! Везде это — но!

Услышав ор дневального, свидетельствующий о прибытии в роту кого-то из командиров, Иван подскочил и несколькими движениями поправил одеяло и подушку на койке. Только вот морду лица разгладить не успел — в спальное помещение ворвался Кавтаськин и, не обращая внимания на общую измятость «попаданца», облегченно выдохнул:

— Ну хоть этот на месте…

— Чего это — на месте, тащ политрук? Я же чего? Я ж — ничего! — «блымал» сонными, но честными глазами на руководителя Косов.

Тот усмехнулся, оглядел уже спокойнее Косова:

— Спим, товарищ курсант, в неустановленное время? Нарушаем, значит…

«Можно подумать, я один такой! Вон еще несколько фигур чуть дальше усиленно делают вид, что всецело заняты наведением порядка в прикроватных тумбочках!».

Но Кавтаськин на прочих «разгильдяев» и «залетчиков» внимания не обращал.

— Ладно… считай, что я сегодня добрый, Косов! Но! Ты за это — должен! — довольно заулыбался политрук.

«Мля… чего опять-то?».

— Так, Иван… Гиршиц в роте? — деловито поинтересовался Кавтаськин.

— А я знаю, тащ политрук? — пожал плечами Косов.

«Юрка вроде бы в увольнение не собирался. А где он сейчас может быть? В Ленинской? Или — в санчасть «срулил»? Хотя — вряд ли в санчасть, там вроде бы уже — все отцвело. Да хрен его знает, где может быть этот отвергнутый любовник!».

— Ваня! Времени тебе — полчаса! Нужен Гиршиц, парни-гармонисты, ну и кто еще… Кто у нас из самодеятельности сейчас в расположении?

«Не! Ну нормальный вопрос, да? Откуда же я знаю? Ладно бы — гармонисты, они все же из нашей роты. А остальные — откуда мне знать-то?».

— Все, Косов! Не стой, время — пошло! Я в Ленинской вас жду! — поторопил его политрук.

«Опять — хватай мешки, вокзал отходит!».

Гиршиц обнаружился в третьей роте, где у него был какой-то знакомец. Гармонисты — в наряде по столовой. Еще нашелся Коля Гончаренко. Из творческих личностей — все!

По распоряжению политрука, гармонисты были экстренно заменены в наряде на все тех же подельников Косова по сну.

— Товарищи курсанты! Перед нами поставлена важнейшая задача… Выручить городских товарищей!

В общем-то, было известно, что во многих местах города вечером будут проводиться всяческие культурно-развлекательные программы, как на стационарных, уже имеющихся, так на быстро возводимых площадках. Различные творческие коллективы, как профессиональные, так и самодеятельные, будут развлекать гуляющий народ.

Выяснилось, что в следствии какой-то накладки, на концертной площадке возле училища, а именно — в сквере возле собора — некому выступать. Кто-то кого-то куда-то передвинул, не предупредив организаторов праздничных гуляний, и вот — народ в сквере есть и будет, а развлекательной программы — нет.

— Так, товарищ политрук, наш же духовой оркестр где-то рядом выступает! Может его сдвинуть сюда, да и все дела! — вспомнил Косов.

— Наш оркестр, Косов, будет играть возле театра, в сквере. А здесь, извините меня — дырка образовалась! — с досадой пояснил политрук.

— И что вы предлагаете? — у Косова засвербело в районе «пятой» точки.

— Нам поставлена задача, с помощью имеющейся у нас училищной самодеятельности, закрыть образовавшуюся брешь в культурном досуге горожан, товарищи курсанты! — с пафосом рубанул Кавтаськин.

— Тов-а-а-рищ политрук! Ну так же не делается! Без репетиций, без хоть какого-нибудь плана концерта, без подготовленных номеров! — скорчил физиономию Иван.

Парни сидели молча, только переглядывались между собой, и с надеждой посматривали на «попаданца», мол — выручай!

— Косов! Вот ты сейчас не гуньди! Вам и надо-то поиграть на гармонях и гитаре, спеть несколько песен. И все! Ну… так — на часик примерно, может — полтора! Поиграете, споете, люди потанцуют…

Похоже, Кавтаськин сам понимал, что все это — авантюра чистой воды, но что делать — и сам не знал.

— Час-полтора, тащ политрук, это полноценный концерт получается. К нему люди месяцами готовятся, а вы нам предлагаете вот так, с бухты-барахты, выйти и… обосраться?

— Но-но, Косов! Выбирай выражения! Ишь, разговорился он! — построжел лицом и голосом Кавтаськин, но тут же сбавил тон, — Иван! Ну люди отдыхают, им что нужно — потанцевать под гармонь, несколько песен послушать. Все же понимают, что это не профессиональные артисты и певцы. Хотя… как вы выступаете, так и другие артисты подчас не выступят!

«Это он так комплимент нам делает?! От спасибо! От молодец какой! Да что же такое, а? Почему мне не везет-то так. Другие — вон, живут и учатся нормально, без всех этих потрясений и авралов. А у тебя, придурок Ванечка, что ни день — то новая головная боль!».

Косов загрустил, а потом с досадой заметил, что все почему-то смотрят именно на него.

«И молчат же, заразы! Нет бы — Гиршицу сказать: что вы, товарищ политрук, так нельзя! Или эти… братья-акробатья, гармонисты из столовки. И ведь тоже — молчат!».

— Когда, тащ политрук? В смысле — во сколько по времени должно начаться все это? — с безнадегой протянул Иван.

— Ага! В двадцать ноль-ноль, Иван! Время у вас еще есть — посидеть, подумать. Что, как и почему…, - явно обрадовался политрук.

Время и правда было — хотя бы «на поговорить» и прикинуть что-то к носу.

— Парни! Вы как — сейчас без репетиции все эти вальсы вытянете? — спросил Косов гармонистов, имея в виду вальсы, которые те исполняли в феврале.

Гармонисты заверили, что да, вытянут.

— Тогда… поступим так! Вальсы, чтобы народ потанцевать мог, будем перемежать песнями. Юрка! Тебе, я уверен, и репетиций никаких не надо. Ты и так сыграешь все, как надо.

— Коля! — обратился Иван к Гончаренко, — На тебе будет та песня, а капелла. Помнишь — про коня. Точнее, мы вдвоем с тобой ее будем петь. Юрка еще поддержит. Вам, парни, не предлагаю. Вы тогда с нами не репетировали. Еще, Коля, под аккомпанемент, исполнишь нашу ротную строевую. Ты ее уже разучил и вполне вытянешь, а мы поддержим на припевах.

Посидели, подумали, обсудили. И решили, что вполне удержат публику эти час-полтора. Накидали список номеров, еще подумали, прикинули хронометраж. А ведь не все так уж и тухло выходит!

«Ничё! Прорвемся!».

Они еще успели чуть порепетировать. Две дополнительные гармонии притащил Кавтаськин, вскрыв своей властью помещение Биняева. И даже поужинать успели, после чего Косов вытащил свою заветную фляжечку и оделил всех участвующих по паре глотков коньяка — для снятия тремора и повышения настроения. Политрук сделал вид, что не заметил.

Сквер был изрядных размеров, но до парка все же не дотягивал. Деревья стояли еще голые, лишь легкий налет зелени чуть проклюнувшихся листочков оттенял стволы. Народ в сквере был — не сказать, чтобы много, но присутствовал. На скамейках тут и там сидели и парочками, и целыми компаниями. Шествие курсантов с инструментами, под предводительством политрука не замеченным не осталось. Народ оживился, зашушукался.

Сценой был дощатый настил возле деревянной стены какого-то учреждения, примыкающего к скверу. Невысокий такой настил, сантиметров тридцать высотой, не более.

«М-да… сцена, однако! Видали мы карликов и покрупнее!».

По команде Косова, парни заиграли попурри из вальсов. Как и договаривались, сначала негромко, вроде бы как разыгрываясь. Потом — поактивнее.

«Ага! А вот и народ начал подтягиваться!».

Кавтаськин взял на себя вступительное слово, поздравил людей с праздником, «толкнул» небольшую речь об истории Первомая, о текущем положении в мире и ситуации в стране. Не отнять, говорить политрук умел. И складно, и интересно, и не затягивал. Что характерно, и народ реагировал правильно — и слушали с интересом, и поддерживали возгласами и аплодисментами.

Начали, по договоренности, с «Широка страна моя родная». Пели хором, поддерживая Колю Гончаренко, как солиста. Косов даже поймал себя на мысли, что немного завидует курсанту — очень уж у него голос был чистым.

Потом — «Москва майская». Слова этих песен знали практически все, и подпевали курсантам, если не все — то многие из публики. Раньше Иван как-то не предполагал, что эта песня довольно длинная, а тут прочувствовал.

Конферанс взял на себя тот же Кавтаськин, и надо отдать должное, вел концерт хорошо. Не так как Елкин, к примеру, но ведь тот — артист с большой буквы, и опыта у Савелия не занимать. Так что — вполне нормально работал политрук, без сбоев.

Постепенно площадка перед сценой заполнялась, народ сюда подтягивался, а когда гармонисты заиграли первый вальс люди с охоткой принялись кружится в парах.

Пользуясь паузой, Иван отошел чуть в сторону и закурил. К нему присоединился политрук, и, кивнув, на людей, с улыбкой попенял:

— Ну вот! А ты говорил… Видишь же — все получается!

— Слышали, тащ политрук, такую поговорку — «Не кажи гоп…». Вот отыграем положенное время, тогда и выдохнем облегченно!

— Ты, Косов, временами, пессимист! — засмеялся Кавтаськин.

Дальше, по наспех составленной программе, Гончаренко затянул:

— В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль…

«Интересно как! Раньше слышал эту песню, только этаким тенором, а Коля — ни хрена не тенор. Но и так — очень неплохо. Непривычно, правда!».

И людям, было заметно, тоже нравилось.

Потом, по заранее подготовленной импровизации, Кавтаськин объявил:

— А сейчас, дорогие друзья, вы услышите песню — «Омская курсантская». Звучит для публики она впервые! Ее написали наши курсанты Иван Косов и Юрий Гиршиц!

Пришлось покланяться народу.

Курсанты выстроились в две шеренги, но с промежутками между собой. Кавтаськин занял место как положено командиру — справа сбоку, подал команду:

— На месте, шагом марш!

Косов отбарабанил на деке гитары, изображая барабан, вступление. Включились гармони. Гончаренко не подвел:

— Письма нежные очень мне нужны,

Я их выучу наизусть!

По договоренности, перед припевом, Косов, кивком обратил внимание Кавтаськина на стоявшую несколько слева стайку девушек, Политрук рявкнул:

— Равнение нал-е-е-во!

И все вместе, хором:

— Через две, через две зимы,

Через две, через две весны,

Отучусь как надо и вернусь!

И все вместе, рявкнули — «За то-бо-ю!».

Реакция народа радовала. Люди улыбались, смеялись. Людям — нравилось! А глядя на немного смутившихся девчонок, душа курсантов — воспаряла ввысь!

Затем, потакая прихоти политрука, они отложили инструменты, изобразили строй из пяти курсантов, и Кавтаськин «залился», затоковал, как глухарь на току:

— Как вы уже поняли, товарищи, кроме боевой и политической учебы, курсантам не чужды и творческие порывы! И даже песни наши омские курсанты сочинять способны. Вам понравилась песня?!

Дружные аплодисменты были ему ответом.

— Но это еще не все! Эти же курсанты написали и марш, который теперь будет официальным маршем Омского пехотного училища. Давайте, друзья вместе послушаем и оценим! Отделение! — подал команду политрук, — Равняйсь! Смирно! На месте, шаго-о-ом марш! Запе-е-е-вай!

«Мудило этот политрук! Ну как можно изображать строй и петь марш впятером? Пусть будет — вшестером, вон он тоже сбоку марширует! Ой, балбес, ох и позер армеутский!».

Но делать нечего, Гончаренко уже выводил:

— Стоим мы на посту, повзводно и поротно,

Бессмертны как огонь, спокойны, как гранит!

Мы — армия страны, мы — армия народа.

Бессмертный подвиг наш история хранит!

Как они старались голосить, чтобы вытянуть хоть как-то отсутствие хотя бы взвода! Косов не уставал материть про себя политрука, который настоял на этом марше.

«Щас, сцука, голоса посрываем, на хер! Будет тебе тогда концерт, тупиздень политический!».

Но народу — опять понравилось, народу — опять — зашло! Хорошо все-таки, что люди сейчас не избалованы зрелищами.

Затем Кавтаськин объявил десятиминутный перерыв. Народ зашушукался, но расходиться не спешил.

— Коля! Ты как — сильно связки напряг? Сипеть не начнешь? — озабоченно спросил Иван у Гончаренко.

Тот прислушался к себе, поморщился и ответил:

— Да вроде нет… То есть — пришлось напрячь, конечно. Но… вроде нормально. Пока, по крайней мере…

— Видите, тащ политрук, что ваш волюнтаризм сделал. Сейчас начнет Гончаренко сипеть, вместо пения, а затем и я. И все — аллес ист вег! Концерт закончен и зритель недоволен!

Кавтаськин скривился, но потом отвел Ивана в сторону, и негромко забубнил:

— А чего ты сразу не объяснил? Чего не сказал, что все так серьезно?

— А я говорил, только кто-то ничего не хотел слушать! Вот вы в курсе, что в течении концерта голосовые связки певца устают и «садятся»? И если перетрудить их, то — все! Вместо пения — сип и хрип!

— М-да? И чего сейчас делать? Чем помочь? — озадаченно поскреб лоб, сдвинув фуражку, политрук.

— Что делать, что делать? Вот что делать! Чай нужен, но не горячий, а теплый! А еще… коньяк!

— Коньяк? А еще чего тут тебе, Косов, подать?! Вот прямо принародно коньяк хлестать будете? — возмутился оппонент.

— Ну что Вы, та-а-щ политрук! Чай — согреть горло, а коньяка туда добавить чуть совсем! Лучше согревает. Да и парни, без репетиций, впопыхах, скоро начнут уставать, начнут сбиваться, мимо нот играть. А чай с коньяком — подстегнет ненадолго. Вытянем концерт…

— И где я тебе чай с коньяком возьму сейчас?

«Не… все-таки он — тормозной малость!».

— Чай, товарищ политрук, у нас в столовой. Училище — через дорогу! А коньяк… за железным мостом, сразу на углу — коммерческий магазин. Тут ходу, если рысцой, минут двадцать. Только коньяк нужен хороший, а не всякий клопомор!

— Так кого я тебе и туда и сюда отправлю?! — развел руками Кавтаськин, — Или мне самому сбегать, а?

И он с подозрением уставился на Ивана.

— Да вон, в толпе, я наших курсантов видел. Одного туда, другого — сюда. Через полчаса — все уже здесь будет! Вот… деньги возьмите! — Косов попытался достать из кармана галифе портмоне.

— Отставить! Я здесь организатор, мне и расходы держать! — придержал Косова политрук, — А то опять потом… перед Верейкисом оправдываться, как тогда.

«Ну и пусть! Вот уж напугал!».

Гармонисты то вместе, то поврозь наигрывали со сцены разные мелодии. Народ танцевал, но все равно поглядывал с нетерпением — когда продолжится концерт. Иван с удовлетворением заметил, как Кавтаськин, нырнув в толпу, буквально через пару минут, выловил нескольких курсантов и четко, помогая себе отмашкой руки, поставил задачу.

«Гонцы — полетели! А как он ловко их выдернул — как морковку из грядки. Ему бы котом быть — писец всем мышкам!».

Они продолжили концерт. Благо следом пошли песни все более душевные, и напрягаться необходимости не было. Парни играли и пели хорошо. Было видно, что им и самим нравится. Нравится внимание зрителей, особенно — женской их части, теплый прием и реакция публики.

Они сделали еще один перерыв, когда Косов заметил, что артисты начали уставать. Тут уже в помощь им был доставленный чай, который Кавтаськин обильно сдобрил коньяком. Прямо вот — обильно, как бы не в перебор!

«Он что, прямо поллитру в пятилитровый чайник вбухал, что ли? М-да… заставь… к-х-м-м… богу молиться… Ладно! Пусть. Хуже не будет, да и дело к концу идет. Темнеть уже понемногу начало! А ведь и сам Кавтаськин уже пару стакашек из чайника принял. И — с удовольствием принял, надо отметить!».

Курсантов и политрука отвлек звонкий голос:

— А что это вы, товарищи курсанты, с таким удовольствием пьете? Чай? Хорошо-то как! А нас не угостите, не пожадничаете?

«Оп-па! Настя! Не одна, а той, второй медсестрой, с «фигуристой». Ха! А она — в «гражданке»! Первый раз ее вижу не в форме. А ей идет!».

В светло-коричневом плаще, в кремовом беретике на голове, в туфельках на ножках, Настя была красива. Иван поймал себя на мысли, что даже не может уверенно сказать, а как ей больше идет — в форме, или вот — как сейчас.

— Товарищ военврач…, - начал приглашение угоститься чаем Юрка Гиршиц.

— Я не на службе сейчас, Юра. Так что, просто — Анастасия Ивановна, — улыбнулась женщина, подчеркнуто не глядя на Косова.

— Вот, прошу, Анастасия Ивановна! — подсуетился политрук, — и Вам, Симочка, вот стакан!

И «фигуристой» тоже налили чаю.

— Ого! А хороший у вас чаек! — удивилась товарищ военврач, — Это кто же так заваривать умеет?

И покосилась на Косова.

— Это, Анастасия Ивановна, для того чтобы голосовые связки у парней согрелись. Чтобы петь могли лучше! — пояснил политрук.

— Да? Интересно. Но, как мне кажется, все же… перебор с заваркой. Нет? Ну и ладно тогда! — засмеялась Настя, — А мы узнали… случайно! Что тут наши курсанты концерт дают, вот и решили прийти, послушать. Хорошо пели, ребята. Здорово! И людям понравилось, видно же!

Остатки концерта они «докатали», уже изрядно подустав. Косова вдохновляла Настя, стоявшая неподалеку от сцены. Но и остальным — тоже было от кого вдохновляться. Девушкам явно нравились молодые, бравые парни.

А Иван изливался своими самыми медо- и слезоточивыми песнями. Старался не смотреть в сторону подруги, но нет-нет, да и поворачивалась голова сама в эту сторону. Уже после объявления Кавтаськиным окончания концерта, гармонисты решили прогнать еще раз все вальсы, и Косов, стоя в стороне, с раздражением увидел, как с Настей танцует какой-то штымп. А на следующем вальсе Настю вел в танце политрук, чтоб ему пусто было! Сам же «попаданец» танцевать не стремился, несмотря на явно бросаемые в их с Гиршицем сторону взгляды некоторых девушек. Он все мусолил к голове мысль — как бы это договорится с подругой и «свалить в самоход» по известному адресу. Но присутствие Кавтаськина портило все.

В конце концов, не найдя приемлемого варианта, Косов плюнул в сердцах, да и пригласил на последний танец фигуристую медсестру Симочку.

«А чего нам, кабанам, нае… натанцуемся, да лежим!».

А Сима эта была явно удивлена.

— Иван! А ты чего же Анастасию не пригласил на танец? — шепотом спросила она Косова на ухо.

Иван хмыкнул, покосился на танцующую невдалеке Настю:

— Ну да, чтобы все вокруг видели… Политрук, парни наши — опять же!

Сима засмеялась:

— Ты чего, глупый, что ли? Все же танцуют? Вон Настя сейчас с политруком танцует, и что? Это что-то значит? Да ничего это не значит!

«М-да? Может и правда — надо было? Хотя — что уж сейчас-то? Наверное и правда — глупый!».

А с Симой было приятно танцевать. По росту она подходила Косову — можно сказать, что идеально. Тонкая талия под рукой, «верхние девяноста» отчетливо упираются курсанту в грудь, волнуя и будя определенные мысли. Да и бедрами она не раз касалась его ног. Тоже — ни хрена не успокоительное! Черты лица немного грубоваты, но в целом — вполне симпатичная женщина. И танцует хорошо, и умело двигается, и не пытается вести партнера.

«А приятная она, черт возьми! Очень приятная! И духами какими-то чуть слышно от нее пахнет, и волосы приятно пахнут, чуть щекотя щеку!».

И Косов, сам от себя того не ожидая, как-то машинально, перевел руку чуть ниже.

«Тьфу ты!».

Женщина удивленно посмотрела на него, потом фыркнула смехом:

— Иван! Ты чего это?

— Ой, извини… Как-то само собой получилось. Просто ты очень приятная партнерша. И красивая, и фигура на загляденье, и танцуешь хорошо. Вот…

Иван пожал плечами.

— Ты это брось…, - давя улыбку, отвела взгляд Сима, — А то… знаешь ли… мне неприятностей не надо!

— Ну правда, не хотел. Ты красива, и вот как-то так… само получилось.

— Спасибо, конечно… За комплимент. Но ты все же это — зря!

После танца Кавтаськин отвел Косова в сторону, и с раздражением кривя лицо, прошипел:

— Это… вот что, Косов. Тут мне просьбу высказали. Так что… мы сейчас в училище. А ты… вон вдоль забора. Понял?

Иван удивился:

— Не понял, тащ политрук…

— Чего ты не понял-то?! Я сейчас в ротной канцелярии на тебя увольнительный билет выпишу, до завтра, до нулей. Понял теперь?

— Ага, теперь понял! — воспрял духом курсант, — Только до нулей не получится, тащ политрук. Мне в семнадцать часов в конный патруль заступать.

— Ну, значит — до шестнадцати часов! И это… осторожнее, ага. Увольнительной-то на руках у тебя не будет.

Потом Кавтаськин помолчал и сердито добавил:

— Вот чего, Косов, с тобой всегда столько проблем? Это ж… если Верейкис узнает, что я тебе сам увольнение подписал, чтобы ты, значит… Не, Анастасию Ивановну я очень уважаю… Но, скажи мне, какого хера она в тебе нашла, а? Это же… военврач второго ранга, ага… и курсант! Мать твою… водевиль какой-то! Все… скройся с глаз моих, чтобы я тебя не видел. Сей минут!

И кинул вслед Ивану:

— Она вон там… у выхода на Маркса тебя ждать будет! Тьфу ты… вот же, мля…

Наверное, он был похож на радостного щенка, когда быстрым шагом подошел к подруге. Настя улыбку и не скрывала, но потом вдруг сделала холодный вид:

— А почему я не дождалась от тебя приглашения на танец?

— Насть… так я же… играл, пел…

— Да-да… но Симочку ты пригласить все же нашел время!

— Но ведь… это был последний танец, а ты уже танцевала…

— Значит — нужно было найти время ранее! Ты, Иван, бываешь непроходимо глуп и туп!

Косов пожал плечами:

— Тут вынужден согласится… Есть такое дело. Туплю неподецки!

Женщина засмеялась:

— Как ты сказал — туплю не по-детски? Смешно! И точно! Значит так, мой глуповатый курсант! Я вот подумала сейчас… Я когда узнала, что вы тут выступать будете, сразу решила… Ой! Что-то твоя глупость заразна. Слова куда-то теряются. В общем… я пирожные купила, вино у меня есть. Только… когда ваш чай с коньяком попробовала, мысль появилась, что торта и вина будем мало. Может прогуляемся до коммерческого? Он вроде бы до двадцати трех работает. Купим там что-нибудь посущественнее. Закуску там… И коньяк! Коньяка почему-то захотелось!

— Как прикажете, моя госпожа! — склонился в реверансе Иван, тая довольную улыбку.