Время для жизни - 2

Глава 24

Перед концертом в училище Косова ощутимо потряхивало. Судя по тому, как на него удивленно косились и Калошин, и Варя, это было заметно.

— Ты чего, дружище? Это же не первый твой концерт. Тем более, в твоем родном училище! Дома и стены помогают, так ведь говорят? — пихнул его в бок Игорь.

— Так-то оно так… Только… У меня женщина есть в училище. Понимаешь? Увидит она меня с Варей… даже не знаю, чем все это закончится! — шепотом пояснил тому Иван.

— Ишь ты… и здесь, значит, отметился! — усмехнулся Калошин, — А так-то — да! В таких ситуациях… даже не знаю, что посоветовать. Только — надеяться, что эта женщина не поймет. Да и ты меньше возле Варьки крутись, может не так заметно будет.

— Тогда Варя может обидеться! Куда ни кинь — везде клин…

— Ну хочешь… я с Варькой поговорю, чтобы поменьше к тебе ластилась? — старался выручить приятель.

— Даже не знаю… может тоже «надуться».

— Варька? Да не, она с понятием! Тем более — зачем ей тебе гадости делать? — усомнился Калошин, — Слышь! А мне вот интересно, а эта женщина — она кто? Какая-нибудь секретарша, или там… делопроизводитель? Или… неужто — преподаватель?

Иван хмыкнул, почесал нос:

— Майор она… точнее — военврач второго ранга…

— Ну них… себе! Ты, брат — по мелочам не размениваешься, ага! — засмеялся Игорь.

— Смешно ему! — вздохнул Иван.

— Да не боись! Прорвемся! — жизнерадостно заржал Калошин.

И все-таки Ивана потряхивало! Он уже и курить выходил, и коньячка из фляжечки глотнул, но помогало это все — ненадолго! Из приоткрытой двери в импровизированную гримерку, он больше слушал, чем смотрел концерт. Видимость отсюда была — не очень-то, а зала не было видно вообще. Снова и снова Косов поражался, насколько вырос исполнительский уровень и Калошина, и — тем более — Вари. Вполне на уровне самых известных артистов, чье исполнение Косов мог слышать по радио или на пластинках. И судя по реакции зала, понимал это не только он.

Иван начал, не торопясь, переодеваться — подходило его время выходить на сцену. Предложенные ему изначально вещи пижона Юры он забраковал. Слишком уж они были непростые. Не по его роли в песнях! Совместными усилиями всего коллектива удалось подобрать сорочку, пиджак и брюки — приличные, но — попроще, чем предложил пижон.

— Все, Ваня! Сейчас Варя песню исполнит, и твой выход! — заглянул сюда Калошин.

Под веселым, понимающим взглядом Игоря, Иван сделал еще пару глотков из фляжки, выдохнул и перекрестился — благо сейчас его никто не видел!

«Калошин? Этот — понимает…».

— Слышь… ты хоть взглядом покажи мне свою зазнобу! Хочется увидеть, кого это Косов так боится! — фыркнул Калошин.

— Да не боюсь я! Тут… другое! — Иван отодвинул приятеля в сторону, освобождая себе проход.

— Ну — ни пуха, ни пера! — хлопнул его по плечу Калошин.

— К черту!

Иван поднялся на сцену, взял поданную гитару, и, стоя за шпалерой занавеса, подождал окончания Вариной песни. Посмотрел в зал, часть которого было видно с этого места.

«А зрители-то — прониклись! Вон как принимают красавицу! Женщины даже платочки иногда используют!».

Варенька исполняла очередной женский плач по негодяю-мерзавцу-изменщику. Когда она закончила и, чуть выждав, поклонилась залу, на нее обрушились бурные аплодисменты. Переждав эту бурю, певица не стала сходить со сцены, а немного отошла в сторону.

— А теперь, дорогие друзья, перед вами выступит всем вам известный, ваш товарищ… Курсант вашего училища — Иван Косов…, - Калошин был пафосен и величав.

«Ну — всем известный — это перебор! Вот сколько в зале абсолютно незнакомых лиц!».

Больше половины мест в зале занимали люди, явно не имеющие к училищу никакого отношения. Ну — или имеющие к нему лишь косвенное отношение! Все-таки мужчин и женщин в форме было большинство. И лишь по краям, да на последних рядах виднелись коротко-стриженные головы курсантов.

«Ну давай уже… заканчивай это «бла-бла-бла», Игорек! А то я сейчас перегорю, на хрен!».

Наконец Калошин позволил начать вступление. По договоренности Варя сейчас играла некую красотку, которую длительное время добивается герой песни. В качестве моральной и музыкальной поддержки герою, немного позади него выступала парочка артистов-гармонистов.

— Ну почему ко мне ты равнодушна?

И почему ты смотришь свысока?

Я не прекрасен, может быть, наружно,

Зато душой красив — наверняка!

Варя сейчас стояла чуть в стороне, перебила пальцами уголок платочка, наброшенного на плечи, изредка с легкой усмешкой поглядывала на Ивана.

«И губки поджаты немного недоверчиво, и даже — высокомерно! Как играет, чертовка?! Но — хороша!».

— Вот так и бывает в жизни, друзья! — продолжил конферанс Калошин, — Мужчинам часто приходится долго и упорно добиваться внимания женщины! Но! Посмотрим же — что происходило с нашими героями дальше…

Варя в момент преобразилась. Сейчас она уже была подругой героя следующей песни. Рассерженной. Ручки в бок, даже притопнула каблучком негромко:

— Обещал — не позвонил!

Или ошибаюсь я?

Где ты шлялся? Пиво пил?

По друзьям шатаешься!

Обещания давал,

Все как с веток листики!

Грош цена твоим словам,

И такой софистике!

Иван повел плечами, сдвинул кепочку на затылок, и, выдав короткую чечетку, повел плечами, подмигнул приятелям-гармонистам:

— А у меня — все отлично!

Просто все отлично у меня!

Варя перехватила:

— Просто ты — человек-привычка!

Иван подтвердил:

— Человек-привычка? Это — я!

Потом их роли поменялись. Варя, внешне успокоившись отошла к краю сцены. Теперь пришла пора уже Косову сетовать:

— На фотку я твою смотрел,

Аж от любови корчился,

А так обнять тебя хотел,

По ночам ворочался.

Оборвал весь телефон,

Перебил все вазочки,

Но не встретил, не нашел

Твои ручки-глазочки.

Варя удивленно повела руками, усмехнулась:

— А у меня — все отлично!

Милый! Все отлично у меня!

Обвиняюще Косов уставил на нее палец:

— Просто ты — девушка-привычка!

Варя кивнула, улыбаясь:

— Девушка-привычка — это я!

Закончили они вместе. Он приобнял Варю, а та прильнула к нему:

— А у нас — все отлично!

У тебя, и у меня…

Только теперь Иван посмотрел в зал. Люди улыбались, люди — смеялись, люди — хлопали в ладоши с симпатией!

Вот только Иван краем глаза заметил в зале приподнятую в удивлении бровь, и светло-голубые, льдистые глаза Насти.

— Но это — не окончание нашей истории, друзья! Чем же закончится это повествование? — зашелся соловьем Калошин.

Варя отошла в сторону, приняла вид, подобающий следующей песне. Косов, взяв в руки гитару, снова подмигнул гармонистам, и:

— Ну что ты смотришь на меня в упор?

Я твоих не испугаюсь глаз!

Давай закончим этот разговор,

Оборвав его в последний раз!

«Фу-у-у-х… как же выматывают эти, очень недолгие минуты на сцене! Легче на спортплощадке часа два провести, с полной нагрузкой!».

Косов заскочил в гримерку, скинул с плеч пиджак, с неудовольствием почувствовав, как прилипла от пота на спине рубаха. Сюда же зашла Варя. Тоже перевела дух:

— Ты хорошо спел. И отыграл тоже — замечательно!

Потом закурила, и, не глядя на Косова:

— Меня Калошин предупредил, чтобы я вела себя с тобой здесь… по-дружески! — женщина хмыкнула, — А ты, Ваня, оказывается — жох! И здесь не теряешься!

Косов не знал, что сказать, а потому — промолчал.

— А ты знаешь, я ее узнала в зале! Представь, узнала! Она сидит в центре, в третьем ряду, ближе к краю. В компании с другими женщинами…

Иван удивился:

— Как же ты могла ее узнать? Ты же не видела ее ни разу, даже не знала о ее существовании!

Варя засмеялась, но… как-то недобро.

— А вот! Сначала почувствовала что-то… Потом… Потом поймала взгляд, такой — очень интересный взгляд! Очень внимательный и изучающий! А потом… прямо вот — смотрит своими льдинками, аж мурашки по коже! А она красивая. Только какая-то… бледная! И глаза у нее, Ванечка… ой-ой-ой! Тебе нужно быть крайне осторожным! Даже боюсь за тебя, дружок!

Варя снова засмеялась, а Иван почувствовал, как что-то изменилось в ее отношении к нему. Куда-то ушла теплота. Перед ним, как и прежде, стояла красивая и стервозная Конева. Та Варенька, которая столько «крутила» им в Красно-Сибирске, мотала ему нервы, водила за нос.

«М-да… а что ты хотел? Треугольник… он такой! И как я буду выпутываться из этого — даже не представляю! Нет, Варя, похоже, сделала вывод и стала прежней Коневой. Все! Ушла в раковину и хрен тебе больше, а не теплых, сердечных отношений! Теперь еще предстоит с Настей разбираться!».

Концерт продолжался. Калошин и Варя попеременно выходили на сцену, отрабатывали номера.

В перерыве, в гримерке стало сначала шумно, но потом повисшая гнетом атмосфера повлияла и на музыкантов, они притихли, переговаривались негромко и лишь искоса поглядывали с удивлением на Косова, Варю, и старавшегося держаться непринужденно Калошина.

Иван же короткими, небольшими глотками добивал остатки коньяка во фляжке, и постоянно курил.

В окончании концерта вновь Косову «подсудобил» Калошин. Вызвав всех артистов на сцену, заставил подойти к краю, и двинул спич:

— Дорогие друзья! Вот и подошел к концу наш концерт! Мы были рады выступать для вас! Спасибо вам, наши дорогие, такие благодарные и сердечные слушатели! А еще я бы хотел поблагодарить от всех нас, артистов, одного замечательного человека! Человека, благодаря которому стал возможным и этот концерт, и все концерты нашего коллектива вообще! Человека, который и написал все прозвучавшие перед вами песни! Они вам понравились? Ну, конечно же! Как они могут не понравиться?! А уж нам-то они как нравятся! Вот это человек! Это курсант вашего училища — Иван Косов!

Косову, уже переодевшемуся и стоявшему на сцене в форме, было — крайне неловко! Он не знал куда себя деть под взглядами сотен людей! Но — не убежишь же?! А потому оставалось лишь краснеть мордой и играть желваками, подавляя в себе жгучее желание начистить морду одному приятелю!

А Калошин продолжать изливаться елеем:

— Вам должно быть неизвестно, но этим молодым парнем уже написаны более сорока песен! И каких песен?! Эти песни исполняем не только мы! Песни эти звучат по радио, вы слышите их на пластинках. Их исполняет Изабелла Юрьева, их поет Вадим Козин. Они вошли в репертуар многих наших знаменитых певцов и певиц! Мне даже шепнули недавно, что и Леонид Утесов заинтересовался некоторыми песнями Ивана Косова.

«Пиздец! Кино и немцы! Когда же он уже заткнется-то?».

— Вот такой необычный курсант учиться в стенах вашего заведения, друзья мои! Иван! — обратился Калошин к пунцовому от смущения ворюге, — Я хочу поблагодарить тебя! От себя, от Вари Коневой, от всех нас! А также — от лица наших слушателей и поклонников! Спасибо тебе, дорогой!

Калошин порывисто подошел к Ивану, крепко обнял и троекратно расцеловал.

«Хорошо еще, что не в губы!».

Но Косов поспешил — второй его обняла Варенька. И вот она уже — не стеснялась! Впилась в его губы довольно долгим поцелуем, закончив его громкими словами:

— Это лишь то немногое, чем я могу поблагодарить тебя, Ваня!

Зал оживленно гудел, обменивался мнениями, хлопал, улыбался, недоумевал. А Иван, среди всей этой вакханалии, чувствовал, как его буравит взгляд одного человека. И внутренний голос повторял раз за разом: «Шо делать? Шо делать? Как дальше жить-то? Вот что значит — задница горит! Ну, Калошин! Ну, сцука нехорошая! Отблагодарил, мля!».

Потом Калошин постарался чуть успокоить зал:

— Дорогие друзья! Закончить наш концерт мы хотели бы новой песней… конечно же — нашего автора! Песней, которой мы будем заканчивать теперь все наши концерты! Ребята! По местам! Приготовились… И-и-и… раз-два-три!

— Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам,

Утром звезды гаснут без следа.

Только песня остается с человеком,

Песня — верный друг твой навсегда…

Пели все вместе — Калошин, Варя, музыканты. У них здорово получалось! Только Косов стоял и чего-то жевал губами, не отойдя еще от такой мощной «подставы», которую ему организовал Игорек Калошин.

Потом… потом в гримерке было много каких-то людей. Им трясли руки, Вареньке их, ручки то есть, целовали; все высказывались, насколько понравился всем концерт. Груздев и Верейкис — тоже здесь были. И руку Ивану — пожали, только уже как-то… без особой радости. А комиссар шепнул на ухо:

— Они завтра уезжают, да? Угу… проводишь их, и сразу в училище! Понятно? Ну вот… значит — понятно. Хорошо.

В машине, на обратном пути, Косов молчал, уставившись в окно. Варя тоже молчала, и в этот раз к попаданцу прижиматься не спешила. Калошин с переднего сидения сначала что-то вещал, а потом — примолк.

— Вань! Ты чего скуксился-то? Замечательно же все прошло! — повернулся он к Косову.

— Мудак ты, Игорь! — буркнул в стекло Косов, — Вот на кой хер ты всю эту клоунаду затеял? Как мне теперь дальше учится?

— Да брось ты! Чего ты такой скромный-то? Ага… незаметным решил быть, да? Ага. Его песни скоро весь Союз петь будет, а он хочет остаться в неизвестности!

— И думать не мог, когда все это начиналось, что все вот так вот… Это ты, Калошин, артист. А я простой человек, курсант пехотного училища. Мне все это — ни к чему, понятно тебе, придурку?

Косов почувствовал, что может сейчас сорваться и впрямь — начистить морду этому… этому…

Варя тоже это почувствовала, потому как немного придвинулась и взяв его за руку, чуть сжала ее. Немного успокоившись, Иван повернулся к ней:

— Ты тоже на меня обижена? — спросил он шепотом, в самое ушко.

— Я? Нет…, - подумав, ответила женщина, — Я же понимаю, что… ты и знать не мог, что мы вот так к тебе заявимся. Да и не было у нас с тобой ничего раньше… О чем я сейчас искренне сожалею. Поэтому — как я могу тебя ревновать? Неприятно немного, конечно… Но… Нет, не ревную. Ты был в своем праве… Только… мне не понятно все же… А как же Кира?

Иван поморщился:

— А что Кира? Там же ничего и не было… симпатия — да, была. С ее стороны. Но… ничего не было, и будет ли — не известно!

— Ну ты… зря! Кира, она хорошая девочка! — сказала удивленному Косову Варя, — И вы были бы хорошей парой. А меня, Ванечка, вот что еще интересует… скажи мне честно… а сколько лет твоей здешней… подруге?

Косов хмыкнул и нехотя ответил:

— Сорок…

— Ни х…, - опешила женщина, — То-то она мне показалась… Ты что, Ваня, и бабушек не пропускаешь?

— Перестань! Она… очень хорошая! И красивая!

— Тут не спорю, красивая! Только… хотя… ладно, дело твое! И вот что еще, Ваня! Не вздумай куксится, понял? У нас сегодня с тобой последняя ночь. И я не хочу провести ее одна. Мало ли… может и не встретимся больше.

Говорили они шепотом, на ушко, поэтому сидевший на переднем сидении, насупившийся Калошин, слышать ничего не мог. Водитель же Верейкиса, хоть и поглядывал иной раз на них в зеркало заднего вида, был больше поглощен дорогой, поэтому у них образовался некоторый почти замкнутый мирок, где можно было поговорить между собой, пошептаться.

Косов наотрез отказался участвовать в завтрашнем концерте, как ни уговаривал его Калошин. Варя молчала.

— Ты, Игорек, уже и так с меня поимел, больше, чем рассчитывал, Поэтому — отвали! — грубо отмахнулся от приятеля Иван.

После ужина они с Варей, немного погуляв по улице, прихватили бутылку коньяка из бара в столовой, и, послав всех взглядами по известному адресу, удалились в номер.

Женщина и правда — как будто прощалась с ним. Отдавалась самозабвенно, поэтому Косов предполагал, что «концерт» у них вышел — как бы не звонче и сильнее, чем в первую ночь.

«Да пошли они все на хрен!» — по молчаливому согласию, не сговариваясь, решила «сладкая парочка».

— Варь… А почему ты сказала, что может быть не увидимся? — спросил Иван, обнимая подругу.

— Не знаю… Мало ли! Ты приедешь в отпуск, а мы — на гастролях. Мы приедем сюда с концертом, а тебя опять куда-нибудь зашлют. Так что, милый, давай — как в последний раз!

Косов был только — за!

В парке, точнее — городском саду, задолго до концерта, эстрада начала заполняться зрителями. Иван в этот день просто отдыхал, поэтому, а еще по причине волшебной ночи, устроенной ему подругой, был в прекрасном настроении.

— Игорь! А вам часто приходиться выступать на летних эстрадах?

— Да постоянно, если летом. Зимой-то, сам понимаешь — только в залах, — ответил Игорь.

— И всегда вот так… полная площадка зрителей?

Калошин самодовольно улыбнулся:

— Это еще что? Еще столько же сейчас за забором стоит!

— Так ведь — глупо же! И люди концерт не могут посмотреть, и вы деньги с билетов теряете!

Калошин задумался:

— И что ты предлагаешь?

— Да на стадионе каком-нибудь концерты проводить. Там и трибуны есть, и потанцевать люди смогут. Поставили временную сцену, обтянули ее брезентом, или просто — покрасили. Поставили пару автобусов сзади, в качестве гримерок. Все! Зато и людям радость, и вам денежка! Или вам не надо?

Калошин задумался:

— Ну как не надо? Кто ж от денег отказывается?

Потом приятель выматерился, плюнул:

— И вот же! А ты все отказываешься меня слушать! Эх, как бы мы с тобой развернулись, а? Вот же упрямец! Ты подумай…

Калошин посмотрел вокруг — не подслушивает ли кто, нет ли рядом Вари?

— Ты подумай! И денег бы у нас с тобой было — ни в проворот! И бабы! Ваня! Бабы — разные, много! Хошь — одну с собой веди, хошь — двоих! Да хоть — десять! Есть такие сучки без комплексов — на все согласные, только чтобы с известным артистом переспать! А? Ваня! Ты меня слышишь?

— Ты тут мне Мефистофеля не отыгрывай! — засмеялся Иван, — Ишь ты, демон-искуситель! Картина, конечно, заманчивая… Но — нет! Игорь! Я тебе уже все сказал…

Иван просто наслаждался концертом, хорошими голосами и игрой, музыкой. Правда пришлось строго-настрого предупредить Калошина — ни-ни! Никакой рекламы некоему Косову. Не нужна она! Лишнее это…

А вечером он провожал артистов на вокзале. Было грустно! Хороший у него отдых получился. Не без нервотрепки, но — хороший! И пусть впереди еще были проблемы… Но — когда их не было-то? Так что, раньше времени помирать не будем!

Уже перед вагоном, Калошин, как будто вспомнил что-то:

— Ваня! Слушай… у тебя с деньгами тут как? Не густо, наверное… Вот смотри… у меня здесь немного, но тысячи полторы есть. Хотя… поменьше уже. Примерно тысяча триста. Вот, возьми!

Косов задумался, кивнул головой:

— Хорошо! Спасибо! Я, как приеду в Красно-Сибирск, с книжки сниму и отдам тебе.

— Да я не про это сейчас! — с досадой протянул Калошин, — Ничего отдавать не надо, понял. Это я так… просто тебе в помощь, хорошо? Не надо отдавать, слышишь?! И еще…

Игорь покосился на Варю, вздохнул:

— Ты еще это… Ну… этой женщине скажи… в общем — вали все на меня! Дескать, Варя — моя подруга и ничего не было! Слышишь?

К удивлению Ивана, Варя, криво усмехнувшись и посмотрев на Калошина, кивнула:

— Да. Так и говори! Не вздумай ни в чем признаваться! Подозрения… они пусть подозрениями и остаются. И не проверить ей никак! А то — честный ты больно! А так — я не я и хата — не моя!

Потом снова посмотрела на Игоря и приказала:

— Ну все, Калошин, дуй в вагон! Дай я с Ваней попрощаюсь…

И расцеловала его взасос, вызвав косые взгляды одних, и одобрительные возгласы и даже посвистывания — со стороны других пассажиров, мужчин, как правило.

— Ну все, иди, хороший мой…

В вагоне трамвая ехать было откровенно грустно…

В первые два дня ничего не происходило. Нет, конечно же все эти взгляды и шепотки за спиной, а также подчеркнутое дружелюбие курсантов, изрядно раздражали. Как ни пытался Косов убедить себя, что ничего в этом плохого нет! Людям просто понравился концерт, вот они и выказывают свое к нему расположение.

«Но, блин, раздражает же!».

А на третий день им не повезло оказаться на строевых занятиях рядом с курсантами второго курса. Выпускниками уже, можно сказать. Шли последние репетиции к строевому смотру, поэтому на плацу, а также на дорожке вокруг спортгородка сейчас занимались многие взводы.

На объявленном перекуре, к нему обратился один из второкурсников, здоровила Вадик Чернышов:

— А что, Косов, хорошо драть красоток-певичек? Поделись, как она там? — характерный жест двумя руками придал дополнительную красоту и емкость заданным вопросам.

В кабинете начальника училища они стояли рядом. И Чернышов, у которого наливался под глазом здоровенный бланш, а из носа еще подтекало, отчего тому приходилось то и дело шмыгать носом; и Косов, который старался получше поджать нижнюю губу, чтобы не так уж сильно выпирала, придавая ему сходство со знаменитым африканским певцом за свободу. Про которого еще и анекдот-загадку в Союзе сочинили: «У какой певчей птички — черные яички?».

Груздев сидел молча за своим столом, с интересом разглядывая курсантов-распиздяев и драчунов. А Верейкис вышагивал перед ними по ковровой дорожке, кивая в такт свои шагам:

— Это — «чэпэ»! Вы понимаете, курсанты, что это — самое настоящее ЧП? Даже товарищами вас называть — у меня язык не поворачивается! Два курсанта училища! Один из которых — без пяти минут красный командир! И второй…

Тут он остановился и сделав шаг ближе, начал с интересом разглядывать физиономию Косова.

«Как будто впервые видит, мля!».

— А чего это… а чего это у тебя, Чернышов, две отметины, а у Косова — только одна? Я так понимаю, товарищ полковник, плохо у нас еще ведется физическая подготовка в училище! — обратился комиссар к начальнику, — По логике-то — наоборот должно быть! Второй курс на год больше занимался, значит — навыки и умения должны быть выше!

Курсанты молчали, задрав подбородки и разглядывая стену напротив.

— А мне вот интересно, товарищ комиссар, что не поделили эти молодцы? — промолвил Груздев, обращаясь к Верейкису.

— Да! Действительно! Какова была причина этому… безобразию? — снова повернулся к ним комиссар.

Чернышов молчал. А Косов задумался:

«А правильно ли будет молчать? Что Чернышов — придурок и получил по заслугам, не обсуждается. И получил бы еще, если бы нас не растащили! Но вот опиздюливаться вместе и наравне с этим… дегенератом? Правильно ли сие?».

— Курсант Чернышов поинтересовался у меня, понравилось ли мне драть красоток-певичек! Попросил поделиться наблюдениями! — вперед головы отработал язык попаданца.

— Чего он у тебя попросил? — удивленно переспросил Верейкис, даже приблизил ухо к распухшим губам Косова.

— Я говорю… спросил — понравилось ли мне драть певицу Варвару Коневу! — и не меняя позы, Косов руками передал жест Чернышова, ранее им продемонстрированный.

Верейкис выпрямился и ошарашенно замолчал, разглядывая морду Чернышова, который успел покоситься на Ивана, чуть дернув уголком губ. Груздев, похоже, был тоже удивлен любознательностью курсанта Чернышова.

Комиссар хмыкнул, и спросил:

— Чернышов! Это правда? То, что сказал Косов… так и было?

Чернышов молчал.

— Ну и что будем делать, товарищ полковник? — повернулся Верейкис к начальнику.

Груздев пожевал губами:

— Чернышов! В санчасть, на осмотр!

— Есть! — оппонент Ивана четко развернулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

— Теперь с тобой, Косов! Ты понимаешь… что это тяжкий дисциплинарный проступок! Тяжкий, Косов! — поднял палец к потолку комиссар, — Тут и до отчисления из училища дойти может… Что молчишь?

— Мудакам морду нужно бить всегда! — негромко ответил Иван.

— М-да… В чем-то с тобой можно было бы согласиться…, - Груздев побарабанил пальцами по столу, и кивнул, — Пять нарядов вне очереди! На кочегарку! На конюшню! И это… если у этого… ничего серьезного врачи не обнаружат. Иначе разговор будет более серьезным. Тебе понятно, курсант Косов?

— Так точно, товарищ полковник! Есть пять нарядов вне очереди! — вытянулся курсант.

— Свободен! — и уже в спину Косова, негромко, — Гусары, мать иху…

Ротный, выдерживая невозмутимость на лице, пояснил Косову, после доклада о наложении взыскания:

— Пять нарядов… это — вне того графика нарядов на конное патрулирование города, Косов! Вне того! Приступишь к отработке завтра! Понятно?

— Так точно, понятно!

«Писец! Учеба идет мимо, но кто же ей позволит? Потом явно начнут проверять все пропущенное. Придется недели две толком не спать. Тяжко. Да ни хрена! Прорвемся!».

«Степа еще… Вечером, после отбоя, в курилке, отведя взгляд, заявил: это, говорит, хорошо, что этот долбоеб Чернышов тебе первым этот вопрос задал. А то, признался, у него и у самого примерно такой же на языке крутился. Очень уж ему Варенька Конева в душу запала! Прямо исстонался весь товарищ сержант. Истекся дифирамбами и славословиями в адрес красавицы. Как глухарь на току!».

История обрела продолжение на следующий день, когда он, в компании с еще тремя «залетчиками», возился возле кочегарки. За зиму уголь из огромной кучи изрядно выбрали. Но оставалось его еще очень немало. А так как кочегары выбирали сей продукт неравномерно — там, где зимой было полегче взять, то и получилось, что кучи и кучки разной величины были разбросаны то тут, то там. Вот им и поручили — навести порядок и сбуртовать все оставшееся топливо в одну кучу возле ворот кочегарки. Он как раз и долбил слежавшийся продукт ломом, когда заметил приближающуюся к нему делегацию.

Второкурсников возглавлял его давний знакомец Данила Семенов. И уже одно это гарантировало, что планируется не акт устрашения охамевшего первокурсника, а разговор. Ибо Семенов обладал репутацией здравого, спокойного «курка». Но курсантов было пятеро, и не всех Косов знал.

— Здорово, Иван! — поздоровался первым Семенов.

— Привет! Извини — руку не протягиваю, сам понимаешь! — помахал черной лапой Косов.

— Бросай работу, коногоны! Перекурим, и разговор есть, — предложил и остальным Данила.

Они отошли в сторону и закурили.

— Вань! Ты извини… Я вчера в наряде был, поэтому всех подробностей не знаю. Мнения разделились. Но! Одно дело, если ты втер Чернышову за дело, другое дело — если на пустом месте. Тут уж, как говорится — совсем другой коленкор. И так-то за драки у нас по головке не гладят, а уж если первокурсник начинает лезть в морду второкурснику — это уж вообще не дело, согласись?

— Согласен! — кивнул Иван.

— Ты, говорят ему первым в морду влез? — внимательно смотрел на него знакомец.

— И это правда! — согласился Косов.

— Слушай! Чего я из тебя буду слова клещами тянуть? Не можешь, что ли, сам объяснить?

— Ваш Чернышов — мудак, и язык у него — поганый! И за его поганый язык — он и выхватил, — пожал плечами Косов.

— Что Вадик, как ты говоришь, мудак, мы и сами знаем. А что он такого сказал?

— А тебе что, не рассказали? — удивился Иван.

— Да че он такого сказал-то? — возмутился один из незнакомых ему «курков», — Ну… пошутил, поинтересовался… как там у тебя дела с женщиной.

Косов не обратил внимания на эту речь, продолжая смотреть только на Семенова.

— Знаешь, Данила, я и сам — не святой. И женщин… к-х-м-м… люблю. Но гадости говорить про них — не привык. И от других… знаешь ли — уши режет! Я бы еще понял, если бы чем-то подобным поинтересовался мой приятель Ильичев. Но! Даже Ильичеву я бы не спустил, если он бы выразился в таком тоне и теми же словами. Я могу обсудить какие-то отношения, но — выбирая слова, а еще лучше — используя недомолвки или — иносказания. Да и то — не всегда! А уж с другими, с кем я и не знаком вовсе… Если у вас на втором курсе, это общепринятая практика, то я вам сочувствую. Но это, как по мне — скотство!

— Ты смотри-ка… чистоплюй какой! — зло прошипел еще один из незнакомцев.

— Это — не чистоплюйство. Это — нормальное поведение нормального мужчины. Сами представьте, если бы такое спросили или сказали про вашу… сестру, к примеру. Понравилось бы вам?

Косов видел, как Семенов заиграл желваками. Первый из сторонников, как понял Иван, Чернышова, сплюнул и спросил:

— Ну а у начальника в кабинете… как ты объяснишь? Вадим сказал, что ты его сдал!

— Что значит — сдал? — повернулся к нему Косов, — Ваш придурок — сам себя сдал. Он куражился, а по-другому я это не назову, в присутствии многих. И если бы начались разборки — наверняка причина конфликта стала бы известной.

— Но, получается, что стуканул-то ты!

— Ты за базаром следи, ага! — оскалился Иван, — Стукач это тот, кто делает это тишком, тайно. И — чтобы получить какие-то преференции. Я вот… получил свои преференции, ага!

Косов кивнул на уголь.

— Еще раз! Ваш Чернышов — мудак! Можете ему так и передать. И если понадобиться, я готов перед ним ответить за свои слова. Еще раз — он мудак! Он сам сказал скабрезность в адрес женщины в присутствии кучи людей. И получил за это по заслугам. Дальше что? Нас обоих потащили на правеж. И куча людей видела, что первым ударил я. Получается — я зачинщик, избил не за что хорошего парня Вадика. Так, что ли? Еще раз — следите за словами. Первое — Чернышов — мудак! Он спровоцировал своей дурью меня на удар. Или кто-то из вас не так отреагировал бы на гадость в сторону близкой женщины? А остаюсь крайним — я! А он вроде бы — еще и потерпевший, и хороший. Это справедливо? Полагаю — нет! И я ничего не добавил, и не прибавил. Сказал, только то, что сказал сам Чернышов.

Данила поморщился:

— Вань! Как-то это все одно… не очень-то…

Косов засмеялся:

— По-твоему… по-вашему, то есть… Очень — это когда Косова, как зачинщика драки без причины, отчислили бы как агрессивного идиота, а мудак Чернышов — остался бы чистеньким? Так?

— Тоже не так! — согласился Семенов.

— Так чего же вы… То есть — я логично вам все объяснил, но…

— Иван! Я понимаю, что ты вроде бы поступил правильно, но… получается, что ты — настучал.

— Что-то у вас с головой не в порядке! Данила! Ты себя сейчас сам-то слышишь? Вроде бы все правильно, но я — стукач? Где логика?

— Да хули тут рассусоливать?! — вмешался еще один знакомец Ивана, Петька Камылин, — Чернышов — мудак, получил по заслугам, и Иван был в своем праве! И зарабатывать наряды, а то и отчисление за мудацкий поступок Вадика был вовсе не обязан!

На том разговор и закончился. Но было видно, что и Данила уходил в раздумьях, и сторонников Чернышова Косов своими словами не убедил.

Петька, уже уходя, заулыбался, и подмигнул:

— А Конева и правда — красотка! Завидую тебе, блин! Но-но-но! Чур не драться!

И поднял обе руки.

— Если бы мудак этот сказал так — я бы не имел никаких претензий! — улыбнулся в ответ Иван.

«Екарный бабай! Что же такого увидели все, кто был на концерте, что решили, что у нас с Варей все по-взрослому? Что же — это так явно было видно? Или же — это обычная людская молва? Ведь сколько раз бывало — увидят зрители в кино, как актриса и актер изображают отношения и все! Их и в жизни, актеров этих, поженят!».

И Настя — тоже это увидела и все поняла?

А Настю он не видел. И самому зайти в санчасть — боязно. Теперь же, там еще и этот… мудак Чернышов лежит. Отлеживается с подозрением на сотрясение какого-то мозга. Какого-то — потому как головного у него явно нет.

Добавилась и еще одна проблема. Которую вроде как — не ждали, хотя ждать — надо было бы. Андрей Алешин его просветил, что в городе явно и резко осложнилась оперативная обстановка. Как и говорил тогда милицейский начальник Юдин, по весне активизировался преступный элемент.

«Шо вся Одесса переполнилась ворамы! Шо наступыл крытыческый момэнт — мол заедает прэступный элэмент!».

По городу прокатилась волна грабежей, разбоев. Даже несколько убийств произошло. Кроме того, мазурики явно не обходили вниманием и слабый пол — изнасилования имелись также. А уж поножовщина по веселым окраинам Омска — чуть ли не ежедневная забава.

Косов усомнился. Но Андрей настаивал на точности информации — на разводах в опорный пунктах патрулям доводили обстановку и ориентировки. Поговаривают, что курсантов все-таки будут вооружать, только вот, как часто бывало в стране — тот, от кого зависело принятие решения, менжевался и не хотел брать на себя ответственность.

«Ну — это знакомо! Помниться и в святые девяностые, когда по всей стране ежедневно гремели выстрелы и даже грохотали перестрелки, а также бабахали взрывы, милицейское начальство никак не хотело вооружать весь личный состав — а ну как кто «шпалер» по пьянке потеряет? Потому, на повседневную носку, оружие получали только участковые и опера. Все остальные — только на время несения службы! А по дороге домой или на работу? Как реагировать менту, если он — в форме, и население ждет от него помощи, а у него даже пустой кобуры на поясе нет? Резко становиться Рэмбой и Джеки Чаном? В больших городах, как рассказывали, многие сотрудники даже переодеваться на работе стали. Пришли на службу в гражданке — переоделись! Уходим — напяливаем «граждань». Чтобы можно было смело отводить глаза при встретившемся по пути беспределе!».

Но Алешин все же признал, что пока конным патрулям ничего серьезного не встречалось — все те же пьяные, все те же драки по вечерам у винных магазинов, но — не более. Андрей же рассказал, что пока всем этим непотребством отличаются поселки возле станции. В самом городе вроде бы спокойнее. Не так все страшно и в поселке Водников.

А их как раз дважды расписывали — один раз на Рабочие улицы, а второй раз — в поселок Водников. Здесь было пока спокойно. На Водников, правда, на инструктаже все напирали на бдительность и внимательность. Там тоже много разных сезонников и прочих мутных личностей.

Проходя по коридору училища как сонная муха — а наряды приходилось отрабатывать, и в патрули выезжать, то есть времени для сна было… несколько недостаточно, Косов натолкнулся на медсестру Анечку. Та, ойкнув, улыбнулась, и поинтересовалась — о чем же так задумался курсант Косов, что бредет, не разбирая дороги, как лось во время весеннего гона. Про лося и гон — это уже его собственные мысли.

— Веришь или нет, Анечка… Спать хочу, как медведь — бороться! Вот уже — людей не замечаю! — посетовал Иван.

— А не надо было кучу нарядов получать! — «вот всё и про всех в училище все-все знают!».

Косов пожал плечами — дескать, не мы такие, жизнь такая!

— У вас-то как дела? — поинтересовался Косов.

— Как дела, как дела? Дела — как сажа бела! — протараторила Анечка, — А некоторые, которые во всем и виноваты… натворят и — шмыг в кусты! А бедным и несчастным медсестрам — достается на орехи!

— Аня! Вот правда… у меня сейчас голова совсем-совсем не соображает. Ты уж, пожалуйста, говори со мной как с полным придурком — все разжевывая и раскладывая по полочкам! Виноват, похоже — я, да?

— Ну а кто еще-то? Конечно ты! — убежденно отозвалась медсестра.

— Ага! А в чем? — кивнул, соглашаясь Иван.

— В чем, в чем?! Настя уже вторую неделю злая как… не знаю кто! Не говорит, молчит все больше и строгая — жуть! Все не так, и все — не правильно! Вот нам с Симой и достается!

— Ага, понятно! Слушай… а я вот все время спросить хотел, а вы что же вдвоем в санчасти медсестры?

— Ой, да прямо там! Еще эта выдра Раиска, но она у нас многодетная мать, а потому и в санчасти появляется только днями. А по ночам дежурит крайне редко! Ладно, когда в санчасти никто не лежит — тогда Настя разрешает домой уходить. А сейчас этот лежал… тобою битый. Так вообще ночь через ночь сидеть приходилось.

— А почему лежал? Уже не лежит?

— Да выпнула его Настя! И вообще — чего его держать там было? Видно же, что ничего у него нет! Ваня! Я же вообще о другом речь вела, а ты меня с мысли сбил!

— Ага… ну — тогда веди речь дальше!

— Я что хотела попросить… ты бы зашел к нам, переговорил с Настей. Что она так изводить-то себя будет? А вообще ты, Косов, конечно, сволочь! Как и все мужики, в общем-то!

— Зайти, говоришь? Переговорить… А меня там не убьют часом? — задумался Иван.

— Ага! Струсил! Как блудить — так вы все мастера, а как ответ держать, так и нет вас!

— Аня! Вот что я тебе скажу… Я не знаю, что нафантазировали… и ты, и Настя… и другие, но Варя… в смысле — Варвара Конева, она — давняя подруга Игоря Калошина. Потому… Это все игра была, игра на сцене, понимаешь? Так задумано было, чтобы лучше песни передать. И все!

Женщина с сомнением посмотрела на него, с недоверием усмехнулась:

— И все? Да ладно!

— Во-о-о-т! Видишь — даже ты не веришь! А как мне Насте это объяснять? Сложу буйну голову у вас в санчасти, и не будет в рядах доблестной Красной армии такого доброго молодца!

Аня засмеялась:

— Вот что мне в тебе всегда нравилось, Иван, что ты за словом никогда в карман не лезешь! Вон как складно говоришь! Любую заболтаешь, да? Вот и объясни это все Насте. Может у тебя получится, и для нас, бедных, прекратятся эти трудные времена.

Косов задумался.

«Как не крути, но объясняться как-то надо! И правда, веду себя, как тот страус — засунул голову в песок и надеюсь, что как-нибудь само рассосется. Не-е-е-т, не рассосется! Любишь кататься — люби и саночки возить! А еще — любишь медок, люби и холодок!».

— Анюта, радость моя! А как по-твоему — когда лучше зайти к вам, чтобы Настя была на месте? И, желательно, чтобы она… не сильно злая была?

— Ну на месте она… да сегодня вечером она будет! Она сейчас вообще, допоздна, бывает, сидит! А вот про «злая», тут ничего сказать не могу! Она сейчас буквально от неосторожного слова вспыхнуть может.

Косов опять задумался: «Проблема, блин! Хочется и рыбку съесть, ага… и на елку влезть!».

— Ну что ты задумался опять? Вань… ну сделай что-нибудь! А мы… а я тебе так благодарна буду! Могу даже поцеловать, вот! — и Анечка чуть покраснела.

— Ага, поцеловать… А потом что — нас обоих расстреляют, прямо там — у вас в санузле? — возмутился Иван.

— Ха! Так там хоть понятно будет за что страдаю! А так… и меду не попробовала и пчелы покусали! Не, так несправедливо! — засмеялась женщина.

— М-да… а что, меду бы хотела попробовать? — ни с того, ни с сего поинтересовался Иван, и сам с себя удивился!

— Ну-у-у… знаешь, ты Настю успокой и в чувство приведи сначала. А потом… потом — видно будет! — еще больше зарумянилась медсестра.

— Ладно… сегодня приду! — вздохнул Косов, — Слушай! А у вас все есть для оказания первой медицинской помощи? Это я так, на всякий случай интересуюсь…

— На всякий случай… Анастасия Ивановна тебя сразу убьет, никакой помощи уже не потребуется. Хотя может и помучить перед этим. Тут уж — как под настроение попадешь! — засмеялась Аня.

— Вот! А ты говоришь — струсил! У меня есть все основания полагать, что могу не дожить не то, что до победы коммунизма, а даже до сегодняшнего отбоя.

— Ладно… если что, я за тебя свечку поставлю! Мне можно, я не комсомолка! — напутствовала его добрым словом Анечка.

Но Косов подумал, что помирать на сытый желудок все же приятнее, и решил идти на Голгофу после ужина.

Под ехидные улыбки введенного в курс дела Ильичева, Иван привел себя и форму в порядок, и, выходя, поднял руку:

— Аве цезарь! Моритури те салютант!

Уже на лестнице Иван услышал, как Ильичев у кого-то спросил:

— А что он сказал?

— Славься Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! Это приветствие гладиаторов в Риме. Так они говорили, когда шли в бой на арене! — ответил сержанту Юрка Гиршиц.

Перед крыльцом санчасти, Косов остановился и закурил. И уже выкидывая папиросу в урну, подумал:

«Идиот! Сюда же ее окна выходят! Хотя… а какая разница?».

Когда он зашел в санчасть, из какой-то двери выглянула Сима, и, судя по выражению лица — удивилась, испугалась, но кивнула подтверждающе, когда Косов кивком спросил — «Здесь?».

Тук-тук-тук! Негромко, даже несколько… интимно!

— Войдите! — «а вот сейчас эдак — очень делово!».

— Разрешите?

Настя сидела за своим столом, над раскрытым журналом. Удивленно приподняла бровь, усмехнулась.

— Ну что? Пришел? — очень тихо, почти шепотом, спросила.

— Пришел! — вздохнул Иван.

— А на хрена пришел? — она встала из-за стола и потянулась.

— Не знаю… поговорить. Объясниться.

— Покаяться! — продолжила ряд Настя.

Косов промолчал. Несмотря на предложение Калошина, он не мог быть уверенным, что такое — пройдет! Ну не умел он врать! Все сразу отражалось на его морде! Никогда не умел врать! И даже те оправдания, которые он влил в уши Анечке, как он сейчас понимал, были — не очень! Не было в них убедительности.

— Ну и чего мы молчим? — Настя подошла ближе и прошлась мимо него по кабинету.

— Да вот… не знаю, что говорить.

— А я знаю! Я — знаю! — вдруг вскинулась она, и свистящим шепотом, тыкая ему пальцем в грудь, — Ты! С ней! Спал!

Потом как-то вдруг успокоилась и почти нормальным голосом спросила:

— Скажешь — нет? Я же все видела! Я сразу все увидела! Сволочь! — снова начала накаляться она, — Мерзавец! И сказочки эти… про то, что она подруга Калошина — забудь! Это вон… для Анечки прибереги! А мне рассказывать их не надо!

— Настя…

— Молчи! Молчи, сволочь! Терпеть этого не могу… оправдания все эти! Ложные! Фальшивые! Трусливые!

Косова обожгла пощечина. Раз! Другой! Третий! Пощечины были хлесткие, злые и очень неслабые! Даже вспышки в глазах мелькали! И в голове что-то звенеть начало!

— А ведь не скажешь, что такая уж сильная! — мелькнула мысль, но тут же была выбита очередной оплеухой.

— Настя!

— Молчи, я сказала! — «ой, бля! а вот последняя — была особенно хороша!».

Иван почувствовал, как во рту стало солоно с привкусом железа, а из носа вдруг закапало. Он приоткрыл глаза. Она стояла, прерывисто дыша, и увидев кровь на его лице, вдруг выдохнула и как будто вся сдулась.

— На! Возьми платок. А то — закапаешь все здесь. Соплями своими. Смотреть противно, — протянула она.

И вот последняя фраза вмиг вызверила Ивана. Ни пощечины, ни жесткие слова, а вот это — «противно!».

— Спасибо! У меня свой имеется! — он достал платок, и прижал его к носу, вытер.

Почему-то пришла мысль, что сейчас нужно говорит внятно и отчетливо, а не гнусавить через ткань.

— А если… А если вам, товарищ военврач второго ранга, противно… то… всего доброго! — и Иван четко, через левое плечо — «Кру-гом!».

— Стой! Стой, я тебе сказала! — громко, почти криком.

Иван замешкался — «Уходить? Или нет?».

— Стой! — уже тихим, даже просящим голосом, — Не уходи!

Они стояли возле окна и курили. Косов еще прикладывал платок к носу, поглядывал. Крови уже почти не было.

— Иван! Послушай… ты сейчас иди. Мне подумать надо! Только… не исчезай, хорошо? Я позову тебя. Когда подумаю…