За лесными шеломами

Глава 11

Год 1176-й.

К походу начали готовиться, как только первая капель с крыш проклюнула жёсткую корку наметённых за зиму сугробов.

Всеволод с утра до вечера пропадал на воинских учениях. Возвращаясь домой, он приносил с собой в горницу тревожные запахи кожаной сбруи, дыма и конского пота. Мария не раз укоряла его, что он-де и спать будет скоро в седле. Но князь в ответ только посмеивался.

В отсутствие мужа молодая княгиня любила возиться с Пребраной, десятилетней дочерью Михаила Юрьевича. Они вместе шили наряды для себя и для кукол или ходили кататься на санках со стриженских обрывов. Каждый день к ним наведывался отец Иван — учить обеих русской грамоте. Княгиня немилосердно коверкала язык, и Пребрана хохотала до слёз, глядя на старания бестолковой тётки произнести правильно самое простое слово.

— Да не «щитница», тётя, а «жит-ни-ца», — говорила она. — Щитница — это жена щитника, который щиты делает.

— Джит-ни-ца, — послушно повторяла княгиня, вызывая у племянницы новый приступ смеха.

Однажды в тереме появились незнакомые люди. Отец Иван сказал, что это приехали послы с Севера, из Залесской Руси, где лежит наследственный удел братьев Юрьевичей.

— Там много городов, святой отец? — спросила княгиня.

— Поболе десяти будет.

— И люди тоже говорят по-русски?

— Язык у нас по всей Руси един, княгиня, да вот беда: всякий город мыслить норовит по-своему...

Послов принимали на другой день, в покоях князя Святослава. Дружинник Гюря говорил тихо, с печалью в голосе, обращаясь к Михаилу:

— Ты, князь, внук Мономахов и старший из вашего рода. Потому зовут тебя владимирцы на престол Боголюбского. С тобой правда и бог, с Ростиславичами — одни бояре. Ежели они противу тебя встанут, мы головы свои положим, а на сей раз не уступим.

— Неужто так худо живётся вам при новых князьях? — спросил Михаил.

— Хуже некуда, государь, — отвечал Гюря. — Не они, а бояре да слуги боярские князья над нами. Какой же ответ прикажешь отвезти владимирцам?

— Скажи так: скоро придём и доброхотов наших не забудем.

— Спаси тя бог, государь. — Гюря земно поклонился, тряхнул смоляными кудрями.

Когда послы ушли, князь Святослав сказал:

— Время приспело, братья. Снаряжайте дружину. С вами отпускаю сына своего Владимира и даю войска пять тысяч. Жёны ваши покуда поживут у меня. Судьба человеческая переменчива, а вам без них будет поменьше забот.

Вечером Всеволод пришёл в горницу к Михаилу. У брата он застал лекаря, смуглого белобородого человека. В горнице было душно и пахло травами. Михаил лежал на постели. Его обнажённое до пояса тело покрывали тёмные рубцы — следы старых ран.

Всеволод присел на столец и спросил по-гречески:

— Ну, Соломон, чем порадуешь?

Лекарь, державший Михаила за запястье, поднял голову в чёрной шапочке:

— Порадовать нечем, князь. Снова ускорилось биение главной жилы.

— Отчего?

— Причин тому много. Счёт ударов зависит от пищи, от питья и даже от времени года. Весною удары становятся сильнее и чаще. Я просил князя не употреблять вина, но он меня не слушает.

— Тебя послушать, так хоть заживо в гроб ложись, — засмеялся Михаил.

— Вот видите, он смеётся, — огорчённо развёл руками Соломон. — А ведь умный человек. Впрочем, постоянно думать о своих болезнях ещё хуже.

— Золотые слова, Соломон, — сказал Михаил. — А теперь ступай, мне с братом поговорить надо.

— Про настойку, что я принёс, не забудьте, князь, — напомнил лекарь, покидая горницу.

Братья остались одни. Михаил надел рубашку и свесил ноги с постели.

— Не ко времени меня хворь одолела, — пожаловался он со вздохом. — Ну, расскажи, Митя, как идут дела.

— Что ж рассказывать? И пешему, и конному строю дружина обучена. Особо доволен я лучниками — на двести шагов бьют без промаха. Кони и люди справны, и в оружии нехватки нет. Давай теперь думать, как пойдём на Владимир. — Всеволод умолк, ожидая слова старшего брата.

— Я мыслю так, — сказал Михаил, — идти нам через Новгород-Северский и Трубчевск на Козельск. Это все земли Святослава или его подручников, в них легче будет найти пропитание. Ст Козельска же тронемся на Москву. Кладу полтора поприща[28] на переход — обоз возьмём негромоздкий. Стало быть, до Москвы доберёмся дней за двадцать.

— Верно, — сказал Всеволод. — Не на пожар спешим, людей изнурять незачем. Сомневаюсь только, что москвичи пойдут с нами: у них Рязань под боком, побоятся дома кинуть.

— Может, в Новгород к Юрию гонца послать? — спросил Михаил.

Всеволод нахмурился:

— Не дорого ли нам обойдётся его помощь?

— Не дороже того, что дал ему при жизни Андрей.

— Будь по-твоему. Нынче же отправлю Кузьму в Новгород. А с владимирскими послами я заготовил грамоту. — Всеволод достал и развернул пергамент.

— Читай, — кивнул Михаил.

— «Кланяемся Златоверхому храму богородицы, гробу нашего брата Андрея, безвинно убиенного, и всем добрым людям владимирским. Стало нам ведомо, что князья угнетают вас ныне и поступают с вами, яко с иноплеменными. Владимир есть наша отчина, и мы придём восстановить права любезного нам города».

Всеволод выжидающе посмотрел на брата.

— Кратко и вразумительно, — одобрил Михаил.

— Я велю сделать списки[29]. Пускай народ читает.

Михаил в знак согласия прикрыл глаза. Лицо у него было нездоровое, серое, как весенний снег.

— Ты ложись, — сказал Всеволод. — Ложись и ни о чём не думай. Свечи погасить?

— Одну оставь.

Всеволод задул лишние свечи, перекрестил брата и вышел. В книжной палате при тереме ещё трудились переписчики-монахи из Ильинского монастыря. Они встретили князя поклонами. Отец Иван, надзиравший за их работой, принял из рук Всеволода грамоту и спросил:

— Сколько списков нужно?

— Десятков пять.

— К утру подготовим.

— И когда ты только отдыхаешь, отче, — участливо сказал Всеволод. — С утра в храме, днём в училище, а по ночам над книгами сидишь.

— Помрём, тогда и выспимся, княже, — улыбнулся священник. — Хочу тебе подарок преподнесть. — Он снял с полки небольшую книгу в жёлтом кожаном переплёте и протянул Всеволоду. Это было «Поучение» деда, Владимира Мономаха.

Всеволод наугад раскрыл страницу, исполненную торжественным булгарским уставом[30], с золотыми и алыми заставками.

— «Что знаете хорошего, того не забывайте, — вслух прочёл он, — чего не знаете, тому учитесь. Отец мой, сидя дома, говорил пятью языками, за что хвалят нас чужестранцы. Леность — мать пороков, берегитесь её. Не ленитесь ни на что доброе... Да не застанет вас солнце на ложе...» Благодарю за подарок, отче, — сказал Всеволод. — Писано чисто и с любовью. Кто работал?

— А ты загляни в конец.

На последнем, свободном листе той же рукой было начертано: «Аз ныне радостен яко заяц, тенёт избывший. Аще где криво написал или недописал, или в туге, или в печали, или в беседе с другом, то Бога для исправляюче чтите, а не кляните мя. Раб божий инок Ефрем».

— Скажи моему ключнику, отче, пусть выдаст иноку Ефрему гривну на шубу. Утром я зайду...

У себя в горнице Всеволод кликнул Воибора и велел позвать Кузьму Ратишича. Мечник явился сразу же, словно ждал, стоя за дверью.

— Поедешь в Новгород, — сразу же заговорил Всеволод, — к князю Юрию Андреичу. Грамоты тебе не даю. Передашь на словах: «Когда хочешь помочь нам, будь с дружиной на Москве к началу июня». К князю придёшь тайком, в обличье купца, и говорить станешь только с глазу на глаз. Да по дороге не ввязывайся ни в какие свары, я твой норов знаю. Драчлив и буен, как новгородец.

Кузьма Ратишич, набычившись, молчал. Он ещё хорошо помнил, как разгневался на него князь за владимирскую оплошность. Гонец, который был послан из Владимира князем Михаилом, словно в воду канул. Сам же Кузьма выехать в ту пору не мог: маленько прихворнул, после того как его поучили вежливости ремесленники с Гончарной улицы. Когда князь узнал про этот случай, он сказал обидные и злые слова:

— Борода с локоть, а ума с ноготь.

А Кузьма и бороды-то сроду не носил. Сейчас Всеволод понял его молчание по-своему:

— Может, ты боишься ехать?

Дублёное лицо мечника побурело.

— Да ты что, князь, али первый день знаешь меня?

— Ну ладно, не серчай. А прошлое я потому помянул, что мне не гонца — воина потерять жаль. Жди нас на Москве. С богом!

Отпустив Кузьму Ратишича, Всеволод кликнул Воибора.

— Пособи раздеться.

Воибор помог князю снять сапоги и кольчугу, расстегнул ремни наручней. Всеволод сладко потянулся всем телом и пошёл умываться. Когда он вернулся, Воибор всё ещё стоял в горнице.

— Чего тебе? — через плечо спросил Всеволод.

— С просьбой я, князь. Отпусти ты меня с мечником, посмотреть хочу, как в других местах люди живут.

— Подслушивал?

— Не подслушивал, господине, ты сам громко говорил.

Всеволод пристально посмотрел на отрока.

«Ишь ты какой любопытный», — подумал он. Вслух сказал:

— Отпущу, так ты небось и за дружка просить станешь?

— Стану, князь, — не колеблясь, подтвердил Воибор. — Ведь мы с Прокшей что нитка с иголкой.

— Знаю. Ладно, поезжайте. Русь за погляд денег не берёт, а уму-разуму учит. Только одёжку придётся сменить. Кузьма поедет купцом, вы — его холопами.

— Хоть собаками в шерсти, господине! — обрадованно воскликнул Воибор.

Князь засмеялся:

— Видно, тяжко вам ученье даётся: на собачью жизнь променять готовы. Ну, ступай. Да завтра в опочивальню не стучи, хочу выспаться.

Воибор вышел. Всеволод посмотрел ему вслед и вспомнил почему-то себя в такие же лета. Пришло на память и прощание со старшим братом, Васильком.

«Жив ли он, а может, давно уж убит и кости его истлели в чужой земле?» — подумал Всеволод и вздрогнул, услышав лёгкий скрип отворяемой двери. Вошла Мария, держа в руках поднос.

— Я ждала тебя к ужину, — сказала она, — но ты был у Михаила. Поешь хоть теперь.

Она поставила на стол блюдо с курицей, кувшин мёда и наполнила кубок.

— Забыл, княгиня, прости. — Всеволод поцеловал жену в завиток волос на виске. — Садись и ты со мной.

— Когда ты едешь? — спросила она.

— Скоро.

— Мне с тобою нельзя?

Всеволод покачал головой.

— Никак нельзя, моя ясонька, — сказал он по-русски.

— Что значит «ясонька»?

— Это звёздочка.

Мария пошевелила губами, про себя повторяя незнакомое слово.

— Князь, — вдруг сказала она тихо, — пока тебя не будет, я жить здесь не стану. Поеду в монастырь и буду молиться.

Всеволод взглянул на жену и ничего не ответил, но на душе у него посветлело.