За лесными шеломами

Глава 17

Первое зазимье стукнуло поздно, лишь в ноябре. По рекам с севера на полдень потянулись мосты изо льда-яснеца, но они были ещё не прочны, и владимирская рать шла на Коломну летней дорогой. Обозные телеги громыхали на мёрзлых колдобинах, для саней же снегу пока не насыпало.

В этот поход Всеволод собрал ополчения от всех городов, не взял только ростовцев, опасаясь с их стороны измены. Новгородское посольство тоже обещало подмогу, но великий князь так её и не дождался, только напрасно простоял во Владимире чуть не седмицу.

Перейдя рубеж Рязанского княжества, Всеволод разослал впереди войска конные отряды лазутчиков с наказом: выведать, не идёт ли к Коломне и Глеб. Но добытые «языки» ничего о том не знали.

Коломна оказалась пуста — страшась мести Всеволода, горожане разбежались по лесам. Остались только древние старики и старухи, которых смерть давно перестала пугать.

Здесь, в покинутом городе, и встретил великий князь дружину Владимира Святославича. Вместе с княжичем пришёл ещё один полк из Переславля-Южного.

На военном совете было решено идти прямо к Рязани. Однако этот замысел рухнул. Утром, когда войско строилось в походные порядки, прискакал гонец из Владимира. Оказалось, что Глеб другой дорогой подошёл к стольному городу, но взять его не смог и теперь грабит и пустошит окольные сёла.

— Половцев с Глебом видимо-невидимо, — волнуясь, говорил гонец. — Воеводы его под стенами похвалялись, будто два десятка ханов рязанцам помогают, а главный над ними Кончакович Юрий. Верно то или нет, сказать трудно. Но, судя по вежам[38], поганых тысяч пятнадцать наберётся, а то и поболе.

— Спасать надо Владимир, — в раздумье сказал Всеволод, — иначе и его сожгут, как Москву. Рязань же от нас не уйдёт. Да и велика ли честь зорить беззащитный город, даже в отместку?

И полки повернули назад.

Зима нынешняя выдалась с причудами: то сеяла лёгкий снежок, который тут же таял, то мочила дороги запоздалыми, не пролитыми осенью дождями. Старые воины, как и во все времена, ворчали, что, мол, такой паскудной гнилой зимы не упомнят.

На переправах за ночь вспучивались наледи, а утром кони резали себе ноги острыми осколками. Люди купались в месиве из воды и снега.

Чем ближе к Владимиру подходила рать, тем чаще стали попадаться ей следы Глебова набега — выморочные и сожжённые сёла, ограбленные церкви и повсюду трупы людей. Тех, кто с оружием в руках пытался заслонить свою семью и добро.

В двух переходах от Владимира войско разбило стан возле небольшого сельца Полянки. В сельце уцелела только каменная церковь, да и то вид её вызывал жалость: стены, некогда белые, почернели от сажи, двери висят на одной петле, и в выбитых слюдяных оконцах разбойно свистит ветер.

— Половцы погуляли, — сказал Всеволоду Кузьма Ратишич. — Вишь, даже купол ободран. Поди, думали — серебро.

Вокруг церкви и впрямь валялись куски оловянной кровли. Всеволод спешился и вошёл в храм. На полу были раскиданы иконы без окладов и темнело пятно от кострища.

«Да, половцы, — решил и Всеволод. — Свои бы, русские, оклады снимать не стали, а забрали вместе с образами. Свои, русские, — подумал он с болью. — Господи! Доколе же мы будем истреблять друг друга на радость ворогам? Неужто надо вброд перейти реки братской крови, чтобы собрать Русь в единый кулак? Есть ли иной путь? Укажи его, господи! А может, и нету другой платы?..»

Но молчали поруганные иконы и безъязыко взирали со стен скорбные святые в померкших от копоти одеждах.

Всеволод вышел из церкви и велел Кузьме Ратишичу проверить охранение. Подъехал Владимир Святославич.

— Дозор вернулся, что я посылал, — заговорил он. — Вести безрадостные. Глеб учинил великое разорение в Боголюбово, церковь Андрееву сжёг и пограбил. Сказывают, будто идёт он теперь домой...

— Половцы с ним?

— С ним покуда. Но едва двигаются, полону нахватали сверх меры.

— Вот и подавятся, — надевая шлем, сказал Всеволод. — Уж кого-кого, а их живыми я не выпущу. Чтоб в другой раз в наши дела мешаться было неповадно... Пойдём ко мне в шатёр, князь, закусим чем бог послал да о делах потолкуем.

В просторном шатре Всеволода, устланном от сырости волчьими шкурами, вскоре сделалось тесно и шумно. Князья с воеводами пили вино и закусывали варёной говядиной: мяса пока хватало, благо с обозом гнали целое стадо скота, захваченного в Рязанской земле. А с хлебом было туго — даже каменной крепости ржаные сухари от постоянных дождей раскисли и отдавали несвежим солодом.

Вошёл Кузьма Ратишич, зябко подёргивая плечами.

— Ты бы распорядился воинам по чарке выдать, — сказал ему Всеволод.

— Уже приказал, княже. Но людей нынче и медовуха не радует. Злобой кипят на Глеба и половцев. Да и то сказать: у кого сердце не почернеет глядеть на их дела? — Воевода снял меховую шапку, которую в походе носил вместо шлема, и тоже потянулся к еде.

Когда все насытились, Всеволод заговорил:

— Неприятели наши сейчас стоят близ Боголюбова. Оттуда они вроде бы намерены повернуть домой. Ну, а ежели решатся пойти на Ростов? Тогда дорога им — через Суздаль и Юрьев. И эту дорогу мы должны запереть. Потому велю: завтра выступать на Суздаль. Конница на грунах[39] пойдёт впереди, не дожидаясь пешцев. Связь между полками держать непрерывно, а для того пусть каждый воевода наладит вестовой гон. Всё ли поняли?

Военачальники молчали: приказ был предельно ясен.

— И ещё, — выждав, сказал Всеволод, — головные дозоры умножить втрое. Ты, Святославич, отвечаешь за них. А теперь ступайте к своим отрядам да не поленитесь проверить, у всех ли в порядке оружие, особливо смазаны ли салом мечи.

Оставшись один, Всеволод кликнул Воибора и велел прибрать в шатре. Воибор унёс кубки, вытряхнул скатерть с объедками и собрался уходить.

— Погоди, — сказал князь. — Ты чего мрачный? А-а, догадываюсь: надоело при мне сидеть? Ну, так и быть, даю тебе под начало копьё[40]. Доволен?

Воибор покачал головой.

— Ишь ты, может, с полком сладишь? — Всеволод засмеялся.

— Не о том речь, государь. Я учиться хочу.

— Знаю, мне отец Иван сказывал и хвалил тебя. Что ж, я перечить не стану. Вот управимся с недругами — берись за книги, языки учи. Умных людей на Руси немало, и читать-писать многие могут, да ведь это ещё не велика грамота. — Всеволод помолчал, потом сказал задумчиво: — Нам бы только рать закончить — завёл бы я тогда училища по греческому образцу. Да рано пока говорить о том. Тяжкая чара война — хоть тошно, а пей до дна. И выпьем — деваться, брат, некуда.

К Колокше-реке войско подошло в середине января, но переправиться через неё не было никакой возможности: лёд не держал ни конного, ни пешего. А до врага рукой подать. Вон он стоит на противном берегу: впереди рязанцы, а за ними половецкие толпы. Воеводы рязанские с утра ездят вдоль реки, изрыгают хулу и всякую брань. Владимирцы, само собой, в долгу не остаются.

— Эй, кособрюхие, — кричат, — почём Христа поганым продали?

— А вы реку-то перейдите, узнаете!

— Перейдём ужо, тогда запоёте свиным голосом, иуды!

— Как бы не так: гроза-то не из тучи, а из навозной кучи! Да мы вас сёдлами закидаем!

Ругань кончалась, начиналась перестрелка. Иногда с той или с другой стороны находились охотники — ночью на досках, обмотанных тряпьём, переползали реку за «языком», бесшумно убирали дозорных. Но всё это были пустые забавы.

Так простояли почти месяц, до самой масленицы. И тут наконец-то установилась морозная погода. Одна за другой затянулись полыньи, легли снега. Воины швыряли с берега камни, пробуя крепость льда. Стычки прекратились: обе рати готовились к настоящему бою.

Перед самым великим постом во владимирский стан неожиданно приехали гости. Всеволод ужинал, когда вошёл Воибор.

— Государь, — сказал он. — Тут обоз прибыл, и возчики хотят тебя видеть.

— Что за обоз? Откуда?

— Из Владимира, со всякой снедью.

Набросив на плечи шубу, Всеволод выглянул из шатра и увидел с десяток мужиков. Лицо одного из них показалось знакомым.

— Постой-постой. Ты не кузнец ли Братило? — спросил князь.

— Он самый, государь, — снимая шапку, поклонился кузнец. — А ты, вижу, не забыл меня.

— У меня на добрых людей память цепкая. — Всеволод улыбнулся. — А подарка-то, что ты нагадал, я дождался. Дочка родилась. Чем нынче обрадуешь?

— Собрали мы войску твоему припасов всяких, с ними вот, — Братило ткнул шапкой в своих возчиков. — Ночами шли — все опасались, как бы к половцам не угодить. Привезли туши мясные, а больше — мороженой рыбы. Ну и овса с ячменём, чтоб коней подкормить. Всего же — тридцать санных кладей да один воз лыж.

— И за припасы, и за лыжи низко кланяюсь народу, — сказал князь. — А кроме того, слово даю проучить наших обидчиков.

— Желаем тебе удачи, государь...

Всеволод попрощался с возчиками и пошёл вдоль стана. По обоим берегам Колокши, насколько хватал глаз, горели костры.

В морозной тишине ночи было слышно, как за рекой воет половецкий колдун — сихирче́, стараясь выведать у своих духов, кто одолеет в завтрашней битве. Если на вой откликнется волчья стая, значит, победа будет за сынами степей. Так говорит их примета.

«Зря пуп-то надрываешь, — с усмешкой подумал Всеволод. — Тут за месяц всё зверьё распугали на сотню вёрст».

Навстречу князю попался Кузьма Ратишич.

— Ты мне надобен, — сказал ему Всеволод. — Нам лыжи привезли.

— Видел.

— Так вот: поставишь на них лучников, самых метких, и ещё затемно перейдёшь Колокшу справа, ниже по течению. Но чтобы на той стороне не пронюхала ни одна живая душа. Остановишься скрытно в тылу у половцев, где-нибудь на опушке. Вот здесь, на Прусовой горе, увидишь огневой маяк[41]. Уразумел?

— Уразумел, княже.

— Пока я не подам знака, с места ни шагу. Ежели всё сложится, как рассчитано, и половцы побегут на тебя, бей их нещадно. В полон никого не брать, разве что ханов. Авось когда для мены пригодятся.

— Всё сделаю, государь, — твёрдо сказал Кузьма Ратишич.

Всеволод обнял его и подтолкнул в крутое плечо:

— Ступай. Надеюсь на тебя.

Вернувшись к себе в шатёр, великий князь присел на складной ремённый столец и задумался. Он ещё раз перебирал в памяти все свои распоряжения: не упустил ли чего, какой-нибудь мелочи? Зачастую и мелочь оборачивается непоправимым промахом.

За пологом поскрипывали шаги сторожи и кто-то негромко пел песню:

— Эка завёл, будто отходную, — попрекнул недовольный голос.

— Плясать завтра будем... кто жив останется, — ответил певец.

Ах ты, молодость моя молодецкая, Отлетела ты, молодость милая, В поднебесье да ясным соколом...

Всеволод погасил свечу и, не раздеваясь, только сняв сапоги, прилёг на постель. Спать не хотелось, и он долго лежал в темноте с открытыми глазами. Думалось почему-то о вещах посторонних: о том, что в Переславле-Залесском совсем обветшали стены и надо бы срубить новые; что завтра исполняется ровно восемь месяцев, как умер Михаил.

Стан утихал, засыпали люди тревожным коротким сном, чтобы завтра с рассветом выйти на смертное поле.