За лесными шеломами

Глава 33

Хан Кончак зябко кутался в стёганый толстый халат — в шатре было холодно, а старая кровь грела плохо. Как всегда перед непогодой, ныли сабельные рубцы и в подреберье копошилась глухая тянущая боль. Бухарский лекарь-табиб говорил, что у хана нездорова печёнка и что ему нельзя есть жирной баранины. Много он понимает, длиннобородый козёл! Виной всему не баранина, а годы. С ними ушла былая сила, как уходит в песок вода из обмелевшего ручья.

Хан протянул жилистые руки к жаровне-мангалу и задумался. Он размышлял о тех временах, когда был молод и налитое здоровьем тело служило ему безотказно в пирах и битвах. Тогда он мог по трое суток не слезать с седла, и не было в Кипчакской степи равного ему наездника и воина.

Всю свою жизнь хан провёл в набегах. Его кони пили воду из Дуная и Яика, из Оки и Кубани, ему довелось скрестить свою саблю и с уграми, и с булгарами, и с византийцами. Но с ними он воевал только ради добычи. Настоящий же враг у хана был один — русские. Ненависть к ним родилась ещё в детстве, а вскормил её в сердце мальчика отец — хан Артык. Владимир Мономах выжег кипчакские становья и заставил отца уйти за Железные ворота[76]. После смерти киевского князя хан Артык вернулся в родные места, ибо уже не было у русских прежнего войска и стали они как табун без вожака.

Вот тогда-то юный Кончак и начал мстить за позор отца. Кипчакские отряды налетали на русские сёла, подобно степному палу, оставляя после себя лишь трупы да чадящие головни. И радовались глаза хана, когда он видел вереницы пленников, и ликовал его слух, ловя причитания и проклятья на чужом, но понятном языке.

Долгие годы русские матери пугали детей его именем, а князья, не умея защитить своих владений, искали его дружбы. Он охотно помогал им — то одному, то другому — истреблять собственные нивы и обращать в прах города.

Но с недавнего времени, всё больше страшась поражений, многие подручные мурзы перестали являться на зов великого хана и предпочитали пьянствовать в Киеве. Хитрый Святослав на вино для них не скупился, и мурзы от безделья заплывали жиром, теряя не только воинский дух, но и родные имена. Даже любимый сын самого хана, прожив две луны в гостях у русских, сменил дедовское имя и велел называть себя Юрием!

Кончак горько усмехнулся.

«А кто виноват? — подумал он. — Ты. Ты хотел тогда замазать глаза русским, прикинувшись их другом, и обманул себя. Так не обманывай хоть теперь. Преимущество старости в том, что она не позволяет человеку лгать самому себе. Ты ещё сидишь в седле, но подпруги уже подгнили и еле держатся. И скоро настанет пора грохнуться головой о землю. Род кипчаков идёт к закату. Он растворится в Руси, как капля молока бесследно растворяется в реке. Именно это уже случилось с нашими братьями по крови — торками и берендеями, которых русские зовут «своими погаными». Так не лучше ли принять другую смерть, более достойную воина, — смерть от меча?»

За стеной шатра послышался топот коня и окрик стражи.

— Мурза Гилбук с вестями! — сказал вошедший воин.

— Впусти.

Гилбук вполз в шатёр на животе.

— Великий хан! Я привёз тебе свою голову, — начал он, уткнувшись лбом в ковёр.

— Встань, — сказал ему Кончак.

Мурза приподнялся на колени. Лицо у него было забрызгано кровью (своей или чужой?), шлем помят, а правая рука обмотана тряпкой.

— Говори же!

В горле у Гилбука булькнуло.

— Моё войско разбито, — пошевелив запёкшимися губами, сказал он.

— Где Игорь?

— Повернул к Донцу.

— Пеших у него много?

— Я видел сотен двадцать.

Кончак кивнул и потрогал свои усы, похожие на два пучка ковыля. К удивлению мурзы, хан был совсем спокоен и даже казался довольным.

Услышав тихое «ступай», Гилбук вне себя от радости выбрался из шатра: на сей раз, хвала предкам-хранителям, голова на плечах уцелела!

Кончак, оставшись один, прикрыл глаза тяжёлыми веками. «Игорь, — думал он, — самый честолюбивый из русских батыров. Он готов гнаться за славой, как охотник за лисицей, хоть на край света. Догадывается ли князь, что я приготовил ему западню?»

Хан представил себе, как сейчас кипчакские отряды всё туже затягивают петлю вокруг Игорева войска. Они уже отрезали русским дорогу к Донцу. Вокруг безводная степь, и кони начнут падать прежде людей. Пеших станет ещё больше, а бросить их в беде одних Игорю и в голову не придёт — это Кончак знал твёрдо. Значит, князю остаётся только принять бой и умереть. Умирать русы умеют не дрогнув, но Игорю суждена другая доля. Рассылая подручным ханам красные стрелы[77], Кончак повелел взять всех знатных русичей живьём, какой бы крови это ни стоило. Два его сына, Тудор и Бякуб, до сих пор находились в плену у Святослава, и хан надеялся обменять их.

Мурза Гилбук своё дело сделал: заманил Игоря в кольцо кипчакских становий, сам о том не подозревая. Да и незачем ему было знать весь замысел, а то бы бился с оглядкой, жалея своих людей. Теперь черёд Гзака.

Кончак не любил хана Гзака, брата своей младшей жены. «Юлдуз, речная тростинка! Зачем я взял тебя в последний поход? Сеча при Хороле была такой свирепой, такой быстротечной, что я не успел ударом кинжала избавить тебя от постыдного плена... И твой брат не может простить мне этого. У Гзака отвратительная привычка смотреть прямо в глаза и не отводить взгляда. Он один позволяет себе выходить из шатра великого хана не пятясь. Но у него сто сотен отборных воинов, а в боях он всегда был первым. О духи, пошлите Гзаку смерть от русского меча, сегодня же, ибо завтра он убьёт моих сыновей и сядет под мой бунчук».

Морщась от боли в подреберье, великий хан поднялся и кликнул своего оруженосца. Когда тот появился, Кончак сказал ему:

— Вели седлать мне коня. Волк накормлен?

Оруженосец кивнул и что-то замычал в ответ. Во рту у него вместо языка шевелился обрубок. Хан отдавал предпочтение молчаливым слугам.

Он вышел из шатра, одетый по-походному — в простые латы из воловьей шкуры с овальным стальным нагрудником.

У входа в шатёр его ждал гепард — могучая кошка с собачьими лапами. Кончак звал его Волком. Ещё щенком этого редкого зверя великий хан получил в подарок от своего недавнего союзника князя Игоря.

Русские полки отступали уже вторые сутки, стремясь прорваться к Донцу. Бой не утихал даже по ночам, при свете полыхающих майских зарниц. А зарницы ходили в полнеба.

Избегая рукопашной, половцы пускали стрелы и копья. Это напоминало схватку кошки с ястребом, у которого перебиты крылья, но клюв и когти по-прежнему опасны. Стало быть, приходилось ждать, пока ястреб истечёт кровью и совсем ослабеет.

Чтобы ни у кого не оставалось соблазна бежать, Игорь приказал конной дружине спешиться, и князья теперь бились в одном ряду с простолюдинами.

Чёрный от пыли и бессонницы, Игорь ездил от полка к полку, ободряя ратников. Они изнемогали от жажды, особенно раненые. А раненых становилось всё больше с каждым часом. Между тем к Кончаку прибывали и прибывали свежие отряды. Казалось, вся Половецкая Степь стягивала свои бесчисленные кочевья к Донцу, чтобы закрыть русским дорогу домой.

К концу второго дня Игорь был ранен копьём в правое предплечье. Рука повисла как плеть, и князь понял, что уже не сможет держать меч. Поняла это и дружина. Воины стали прощаться друг с другом, меняясь нательными крестами. Перед смертью равны все. И боярин, и холоп знали: теперь они просто русские воины, которым предстоит умереть с честью.

«Вот оно, возмездие за грехи мои, — в смертной тоске думал Игорь. — Видно, зло всегда наказуемо. Сколько крови пролито мной в Русской земле, сколько убийств принял я на душу...»

И перед глазами князя встал тот день, когда его дружина взяла на щит Переяславль. Город погибал в огне, и среди горящих домов метались женщины и дети, а все мужчины были перебиты до единого человека. Они, мёртвые, должно быть, радовались, что не слышат и не видят, как заходятся в плаче их дети, а жёны терпят надругательства.

«И всё это совершил я, и вот пришла расплата — за всё... Но, владыка, господи боже мой! Не отвергни меня до конца!..»

Всю ночь обречённое войско отражало наскоки вражеской конницы. На заре недельного дня оно подошло к Каяле. Где-то в её верховьях, наверное, гуляли ливневые грозы, и река выступила из берегов. А всего седмицу назад Игоревы полки пересекли её почти посуху — она была не шире ручья.

Игорь подозвал брата Всеволода и велел ему выставить свой полк заслоном.

— Дай людям время напиться, — сказал он, — а там, глядишь, начнём переправу.

Всеволод кивнул. Его обученной дружине понадобилось немного времени, чтобы перегородить поле. Куряне встали плечо к плечу, сомкнув краями высокие багряные щиты.

Измученные безводьем люди кинулись к реке. И в это время с тыла, из-за угора, где стоял на отшибе полк чёрных клобуков, вылетела половецкая конница. Впереди всех скакал всадник в зелёном плаще и в пластинчатом шлеме без бармицы[78]. Он первым врубился в ряды клобуков, рассыпая удары на все стороны. Половецкие конники с визгом и гиканьем последовали за ним.

Не ожидавшие нападения клобуки смялись и побежали к реке.

— Коня! — закричал Игорь. Вскочив в седло, он погнал жеребца наперерез бегущим. На скаку скинул шлем. Он надеялся, что клобуки, признав его в лицо, устыдятся и остановятся.

В одном перестреле до них Игорь вдруг увидел, как из прибрежных кустов навстречу ему выехало десятка два половецких всадников. Пригнувшись к гривам коней, они намётом пошли на перехват.

«Засада, — мелькнула у князя мысль. — Неужто плен? Святой Георгий, избавь от позора!»

Он остановил коня и левой рукой неумело вынул из-за голенища нож. Но прежде чем его остриё коснулось горла, вокруг тела обвился волосяной аркан. От боли в раненой руке у князя потемнело в глазах, и он даже не почувствовал, как очутился на земле. Подъехавший половчин спрыгнул с коня и вывернул Игорю кулак, в котором всё ещё был зажат нож. Засапожник выпал из пальцев.

— Вставай, князь, — услышал Игорь знакомый голос.

Он поднял голову и встретился глазами с ханом Гзаком.

— Ты мой пленник, — сказал хан. В его лице не было ни тени злорадства, только усталость.

Игорь поднялся на ноги и посмотрел в сторону Каялы. У берега горстка русских ратников — спина к спине — продолжала отбиваться от наседавших половцев. Дружинники падали один за другим, как подрезанные колосья. Над грудой мёртвых тел ещё посвечивал золочёный шелом — это бился брат Всеволод. Но вот в последний раз вспыхнула на солнце его сабля. И больше не поднялась.

Игорь стоял с искажённым лицом. Хан Гзак отвернулся. Ему было больно видеть, как плачет прославленный русский воин.