За лесными шеломами

Глава 18

Утро было ветреное и хмурое. По реке змеилась позёмка. Синие заструги сугробов мерцали, как бронная сталь. Со стороны Владимира вставало недужное солнце, кутаясь в снеговые облака.

Всеволод объезжал полки, которые строились по склону горы лицом к реке. Конные воины проминали ноздри лошадям, чтобы открыть широкое дыхание; пешие постукивали нога об ногу.

Изредка придерживая коня перед отрядами, великий князь говорил слова ободрения:

— Решается наша судьба, братья! Невесты и жёны ждут от нас победы над насильниками. А что ворогов много, не беда: густую траву легче косить. Бог не простит ни Глебу, ни Ростиславичам союза с погаными, не прощайте и вы! Суд без милости тому, кто сам не знает милосердия! Да захлебнутся злодеи собственной кровью!

Ветер срывал слова с губ князя и нёс по рядам воинов, раздувая в их сердцах уголья гнева и мести.

Последний раз проскакал князь вдоль полков. Взревели набаты, и левое крыло войска неторопливо двинулось к реке. С ним пошёл и обоз. Всеволод смотрел на противоположный берег, выжидая, что же предпримет Глеб. Сейчас рязанского князя гложут сомнения: много ли сил осталось у владимирцев на горе? Судя по стягам, совсем мало — два полка. («Не два, любезный княже, а целых четыре, но тебе про то не узнать — они стоят сзади, в мелколесье ложбины. Ты увидишь их, лишь подойдя вплотную»).

Конные сотни из Переславля-Южного первыми переправились через Колокшу. Они на рысях, полукольцом, вымахнули на левобережную равнину. Всеволод знал от «языков», что там воеводой Мстислав.

За конницей напористо хлынуло пешее владимиро-суздальское ополчение, вооружённое боевыми топорами и оскепами — тяжёлыми саженными копьями.

Рати схлестнулись. Обоз всё ещё взбирался по косогору, охраняемый небольшой сторожей.

«Неужели вытерпят? — подумал Всеволод. — Не должны бы, или я не знаю их повадок». И радостно крякнул, увидев, как к обозу устремилась лавина всадников. Это половцы, сломав боевые порядки, кинулись на лёгкую поживу.

— Клюнула щука на малька, — вслух сказал Всеволод и повернулся к ожидавшему приказа княжичу Владимиру. — Ну, Святославич, вот дрова и для твоих удальцов — нащепай-ка из них лучинки!

— Нащепаем, князь, — засмеялся Владимир и плашмя шлёпнул саблей по крупу своего жеребца. Черниговцы, пригнувшись к гривам, пошли наперехват половцам.

С вершины холма Всеволод видел всё поле боя. Переславцы и владимирцы уже крепко теснили рязанскую рать.

«Сюда пойдёт или на помощь Мстиславу?» — подумал о Глебе Всеволод. Он чувствовал, что владетель рязанский смотрит сейчас на одинокое знамя великого князя, и сердце у него зудит от желания — ударить на малочисленного врага и лишить головы владимирские полки.

Глеб тронулся с места, но только половинной силой. Возле обоза черниговцы уже сшиблись со степняками, и там шла жаркая рубка.

Ратники Глеба ступили на лёд сначала нерешительно, но, достигнув середины реки, пошли скорее. Они видели перед собой по-прежнему один-единственный полк, и это придало им храбрости. Началась перестрелка, закричали первые раненые, и девственно-белые снега, подтаяв, стали алеть от крови. Самый воздух содрогнулся от крика тысяч людей, дорвавшихся до рукопашной. Сходились грудью и бились жестоко: топор против меча, оскеп против палицы. Пускали в ход и зубы, и голые кулаки, а умирая, норовили пырнуть врага кривым ножом-засапожником.

Полк Всеволода отступал, медленно пятясь. До вершины горы оставалось всего полсотни шагов, когда великий князь увидел: из засеки[42] вышла другая половина Глебова войска и побежала к реке.

«Ещё немного подожду, пусть скатятся на лёд, — решил Всеволод, — а тогда можно пускать в дело и засаду».

Последний вал рязанского войска затопил Колокшу, и тогда великий князь выхватил из ножен меч. То был знак запасным полкам. Ровными рядами, сверкая щетиной изготовленных к бою копий, справа и слева на гребень горы вышли отборные сотни тяжёлой конницы. И разом умолк боевой клич наступавших, словно люди вдруг узрели, что на них неотвратимо падает небо.

Сзади, за спиной запасных полков, поднялся и загудел жёлтый столб пламени — это вспыхнул громадный костёр, сложенный из соломы и смоляных бочек.

Всеволод ещё успел увидеть, как черниговские конники, смяв половцев, гонят их к дальнему лесу, а переславцы берут в охват отряд Мстислава.

— С богом, братья! — крикнул Всеволод и, подняв над головой меч, бросил коня в намёт.

Свежие полки хлынули за великим князем неудержимо, словно лёд, вздыбленный яроводьем. Запруда из рязанских отрядов сломалась и рассыпалась. Глеб метался среди своих воинов, пытаясь остановить их. Но ни удары плети, ни угрозы воевод уже не могли удержать бегущих. Только десятка два всадников ещё отчаянно бились, прикрывая рязанского князя.

— Живым, живым его взять! — кричал Всеволод.

Окружённый со всех сторон, князь Глеб сумел было вырваться из гибельного кольца мечей и стал уходить, но его коня настигло копьё. Жеребец поднялся свечой и грохнулся оземь. Сын князя Роман поспешил на помощь отцу, и тут на них обоих дружно навалились латники Всеволода.

Тем временем полки княжича Владимира и лыжники Кузьмы Ратишича сомкнулись у леса, как крылья невода, когда улов уже тянут на берег.

Разрозненные толпы половцев то тут, то там очертя голову кидались на стенки «невода» и падали с седел, сбитые стрелами и сулицами. Истошно вопили их вьючные верблюды, задирая к стылому небу губастые морды; сталкивались и переворачивались возы с награбленным добром, и русские бабы-полонянки, полубезумные от страха, старались уберечь грудных детей в этом кромешном аду.

На левом крыле уже пал стяг Мстислава, и конники Владимира Святославича вязали пленных, а кто противился — рубили на месте.

Небольшому отряду половцев удалось выскользнуть из облавы, но уйти ему всё равно было некуда: в убродистых лесных снегах кони тонули по чрево, и лыжники легко догоняли беглецов. Ни один из половцев не увидел больше родных степей.

Битва понемногу утихала. Всеволод придержал разгорячённого коня и попробовал вытереть о гриву меч. Но кровь на лезвии уже смёрзлась. Оба берега реки и самое русло были завалены телами убитых. Синие, голубые и жёлтые пятна одежд пестрели вокруг, словно островки взошедших из-под снега небывало ранних цветов.

Всеволод помял пальцами задубевшее лицо и снял шлем. Сталь обожгла пальцы.

«Однако, и студёно же нынче», — удивился он и отдал приказ подобрать всех раненых, пока они не замёрзли.

В чистый понедельник[43] союзная рать победителей вступила во Владимир. За полками Всеволода пешими брели пленные князья Мстислав и Роман Глебович. Самого Глеба везли в санях: упав с коня, он сильно расшибся. Княжич Роман шёл рядом, изредка поправляя рваную попону, которой был укрыт Глеб. Роман что-то говорил отцу, но его голос тонул в плаче и радостных криках горожан. Убивались те, кому завтра предстояло копать в мёрзлой земле последний приют для своих близких — мужа, брата или сына; ликовали и смеялись родственники уцелевших в битве.

Были среди пленных половецкие ханы. Они шагали по городу невозмутимо, словно гости, и бесстыже разглядывали горожанок, а может быть, их праздничные наряды.

— Тьфу, нехристи, — плевались женщины. — Ноги колесом, глазки — семечки, а туда же — пялятся!

— Эка важность, ноги колесом, — рассудительно говорили мужики. — Зато он на коне, как на бревне, сидит — враз не выбьешь.

— Ох, родимые, и посекли же их наши — в Заречье на Колокше, бают, поленницами лежат.

— Кум, а кум, а не съездить ли нам туда: ведь, поди, добра всякого сколько побросано?

— Мёртвых, что ли, станешь обирать?

— А что мёртвые? Они не кусаются, и одёжка им теперь без надобности. Перед господом богом все предстанем нагими.

— Эй, люди, гляньте — никак, знакомый боярин! Не он ли у нас на вече горло драл за Ростиславичей?

— Он самый, козлобородый чёрт!

— Плюнуть ему в рожу аль не стоит?

В толпе пленных рязанцев чей-то зоркий глаз и впрямь углядел боярина Дедильца, приезжавшего три года назад послом от князя Глеба.

Сейчас народ гадал между собой, какую кару придумает своим побеждённым врагам великий князь.

— Да такую же, как Якиму Кучке, — говорили одни. — Голову долой — и в прорубь.

Другие возражали:

— Тут и сравнивать глупо. Княжеская кровь — не боярская. У Всеволода и рука не поднимется на свой корень.

— Зато у нас поднимется. Ежели князь их выпустит, нам снова слезами умываться...

Полки проходили мимо, направляясь к Богородичной церкви. Здесь они отслушали благодарственный молебен, после чего разошлись на постой.

К вечеру в княжом тереме всё было готово для большого пира.

Всеволод после бани, распаренный и отмякший, сидел в покоях княгини и пил яблочный квас. Мария отдавала последние распоряжения осетринникам, поварам и слугам.

Вошёл Кузьма Ратишич:

— Звал, государь?

— Звал. Садись. Мария, вели нам подать чего-нибудь покрепче. — Великий князь через стол наклонился к мечнику: — Дело вот какое, Ратишич. Надо немедля отправить посольство в Рязань. Грамоту я заготовил.

Всеволод протянул Кузьме открытый ларец. В нём лежал небольшой кусок пергамента, зашитый в холстину. На восковой печати стоял оттиск княжеского перстня: две поперечные палки с верхней перекладиной и подножием. Слева от знака виднелось кольцо-отпятныш, справа — завитушка вроде рыболовного крючка.

— Кого отрядишь? — спросил Всеволод.

— Сам поеду, — сказал мечник, закрывая ларец.

— Да ведь ты и отдохнуть не успел. Ну, ладно, так оно надёжнее. На словах рязанцам передашь: коли не хотят терпеть разорения всей землёй, пускай вышлют ко мне Ярополка, взяв под стражу. Ждать буду не более двух седмиц. В Рязани ты присмотрись, каковы у них стены, много ли войска осталось. Боюсь, не будет у нас мира, пока не раздавим это осиное гнездо.

Великий князь сам налил кубки и один передал Кузьме Ратишичу:

— Будь здоров, старчище!

— И ты, князь, здравствуй. Сделаю всё, как велено. А уж пригрозить рязанцам я сумею...