За лесными шеломами

Глава 3

Князь Михаил встретил Всеволода на подворье. Он на мгновение прижал голову брата к своему плечу и, тотчас отстранив, пытливо заглянул в лицо.

— Рад видеть тебя, Дмитрий, — сказал Михаил, называя Всеволода не княжьим, а крещёным именем, как привык с детства. — Окреп ты и возмужал. Вон уж и бородка кудрявится.

Старший брат с любовью окинул взором рослого и плечистого юношу.

— Знать, половцы-то изряднее греческих школ ратному делу учат, — продолжал он, смеясь. — Наслышан, наслышан о твоих битвах со степняками. В народе молва живёт, будто ты самого хана Башкорда, этакого удальца, из седла вышиб. Ужели правда?

Было похоже, что Михаил нарочно пустословит, боясь или не решаясь начать главный разговор.

— Пойдём о другом потолкуем, — сказал Всеволод, взяв брата под руку. — Нет, не в терем — я пока не голоден. Да и в седле насиделся вдосталь, хоть ноги разомну.

Они пошли вдоль небольшого, подковой гнутого озера, берега которого густо заросли камышом. Кое-где меж деревьями рябили на ветру перевесы — тонкие шёлковые сети, натянутые высоко над землёй в местах утреннего и вечернего пролёта водоплавающей птицы.

— Стариковская забава, не княжеская, — кивнул на перевесы Всеволод. — Ты ведь когда-то соколиной охотой тешился.

— Был здоров — пас коров, стал худ молодец — пасёт и овец. — В голосе Михаила прозвучала горечь и боль. — Раны треклятые беспокоят, не дают на коне подолгу сидеть.

— Прости меня, — тихо сказал Всеволод и почувствовал, как к щекам приливает краска стыда.

В его памяти словно ожили все подробности той кровавой сечи, которая разыгралась на правой стороне Днепра четыре года назад. Незадолго перед тем громадная владимирская рать взяла на щит Киев, и великий князь Андрей посадил там своих младших братьев. Не успело Андреево войско уйти в свои северные леса, как на днепровское правобережье налетели половецкие конные толпы. Пограбив и спалив церковные сёла, приписанные к Десятинному храму, степные хищники повернули вспять.

Михаил и Всеволод с малой дружиной и чёрными клобуками[10] настигли обременённых добычей половцев неподалёку от Дубового урочища. Битва завязалась упорная и лютая. Горячий и ещё неопытный в ратном труде, Всеволод вырвался вперёд и угодил в самую гущу врагов. Ему удалось сразить половецкого знаменосца и бросить бунчук под копыта коней. Но в тот же миг будто раскололось над головой небо и на глаза пала чёрная пелена — это кривая сабля степняка прошлась сзади по шлему юного князя. Всеволод очнулся, когда битва уже утихла. Рядом с ним на ковре лежал Михаил, и над ним колдовал старик лекарь. Спасая младшего брата, старший мечом прорубил к нему дорогу, но и сам не уберёгся: два копья вонзились ему в бедро, а третье в руку.

Схватка закончилась тогда полным разгромом половцев. Дружина отбила у них множество русских невольников и привела в Киев полторы тысячи пленных степняков. Но с той поры начал князь Михаил прихрамывать, и стало у него сохнуть левое предплечье...

Из камышей с шумом поднялась тяжёлая жиреющая кряква. Всеволод вздрогнул от неожиданности, рука сама собой потянулась к мечу. Сверху кто-то фыркнул, удерживая смех. Всеволод поднял голову и увидел парнишку лет пятнадцати. На ногах у него сыромятными ремешками были привязаны шипы, какими обычно пользуются бортники, взбираясь на деревья к пчелиным дуплам.

— Эй, Прокша, — окликнул мальчишку Михаил. — Опять княжеский мёд лопаешь? А ну-ка слазь!

Прокша проворно скатился вниз и поясно поклонился. Мордаха его была перемазана мёдом до самых глаз — бойких и плутоватых.

— Вот полюбуйся на него, — сказал Михаил брату. — Сын моего лучшего кузнеца — и зорит пчёл, будто медведь какой.

— Это и не пчёлы вовсе, а осы, — вставил Прокша, облизывая палец.

— И они тебя не кусают? — удивился Михаил.

— Кусают, князь, как не кусать, да я привык. Мне теперь что комар, что оса. А раньше, бывало, изъедят — и ходишь чисто половчин: рожа со сковородку, а глазки у-узеньки. Недавно чуть было богу душу не отдал.

Михаил остановил Прокшу:

— Ступай домой да скажи отцу: велено-де меня выпороть и к делу приставить.

— Тебя, князь, выпороть? — Брови у Прокши полезли вверх.

— Да не меня, а тебя, охальник. Шипы-то сам делал?

— Сам, — буркнул Прокша и, поддёргивая штаны, зашагал к городищу.

Всеволода этот разговор покоробил.

— Ты чересчур распустил своих холопов, — заметил он. — Парень дерзил тебе, а ты и ухом не повёл. Про княжеский сан забывать всё же не следует.

— Помнить надо другое, Митя: человек с рабской душой — трус и потому всегда может предать тебя. Жить с народом в согласии непросто, ох как непросто. Позже ты поймёшь сам...

Всеволод в ответ пожал плечами и неожиданно сказал:

— Ну, брат, сколь не откладывай, а о деле думать надобно.

Михаил не удивился его словам — видно, сам размышлял о том же.

— Я с князьями смоленскими свары из-за Киева не хочу, — напрямик сказал он, глядя брату в глаза. — В своей же, русской крови сызнова будем плавать. Поедем на родину, Митя. А по дороге завернём в Чернигов, к князю Святославу. Он хоть и Ольгович, но нам с тобой всегда был в отца место. Что молчишь?

— Ты старший, и слово твоё свято. Скажу только: я мыслил так же и потому рад.

Михаил обнял брата за плечи:

— Пошли, Митя, посидим за доброй чарой вина. Княгиня нас, чай, совсем заждалась...

Застолье было уже готово. Княгиня Феврония, одетая в тёмный летник с широкими рукавами, лебедью проплыла навстречу и земно поклонилась Всеволоду.

— Милости прошу, дорогой гостюшко! — произнесла она низким певучим голосом.

Всеволод трижды расцеловал невестку в румяные щёки и протянул ей на ладони раскрытую кипарисовую коробочку. Там, в гнезде зелёного бархата, сверкали височные звездчатые подвески, усыпанные по ребру алмазами.

И ещё раз поклонилась Феврония, говоря слова благодарности. Потом вопросительно посмотрела на мужа: не помешает ли она своим присутствием?

— Останься, — сказал Михаил.

Братья уселись за стол, и Феврония — она всегда любила сама потчевать деверя — налила им по чарке. Сотворив короткую молитву, братья принялись за трапезу. Феврония присела напротив и с ласковой улыбкой смотрела, как они едят.

Братья были очень похожи: те же тонкие дуги бровей, тот же ровный овал лица и одинаковые — в густую синь — глаза. Только старший темнее волосом и с ранним снегом на висках.

За столом зашла речь о Юрии, единственном оставшемся в живых сыне покойного Андрея. Несколько лет назад он был посажен отцом княжить в Новгороде Великом.

— Прогонят его теперь новгородцы, — качая головой, говорил Михаил. — Им князя сменить — что рукавицу сбросить. Смутьяны и гордецы. Недаром поверье про них живёт. Будто бы в стародавние времена крещенья поволокли они своего Перуна на Волховский мост, в воду сбросить. А Перун-то осерчал да и швырнул народу свою палицу: пусть, мол, меня новгородцы вот этим поминают. Может, оттого они такие строптивцы да буяны? Их и Андрей-то насилу в узде держал, а Юрию где же управиться...

Слова Михаила были справедливы. Под рукой Андрея ходили все русские князья, только Галич, Чернигов да ещё Новгород выказывали самовластцу дерзость и непокорство.

— Да, Юрию с ними не совладать, — согласился с братом Всеволод. — Сдаётся мне, он будет искать помощи у нас.

Михаил криво усмехнулся:

— Сами-то мы хороши молодцы: ни козы ни овцы. Одна надёжа — на Святослава. — Он поднялся. — Ступай отдохни, Митя. Завтра путь неблизкий. Хотел бы я знать, как-то нас встретит отчина.