Завещание рыцаря

ГЛАВА 14

Было около шести часов вечера, когда мы вышли на просеку, использовавшуюся, как дорога. Люди тут, судя по всему, бывали не так уж редко, и вести эта просека могла только к дому лесника.

Лесника звали Степан Александрович — это мы выяснили заранее — и не столь давно он схоронил жену, отчего должен был и до сих пор находиться в печали. Но в ночлеге, конечно, не откажет и расскажет, как и что — Михал Юрич с женой уверяли нас в этом. Мы шагали по просеке, на которой солнце пекло совершенно не по-вечернему — хоть и находилось над самыми верхушками деревьев — и предвкушали, как отдохнём и поедим под крышей.

Вообще-то мы настроились шагать до конца просеки, которого впереди не наблюдалось — и были приятно удивлены, обнаружив ответвление, тропинку, которая вела прямо к открытым воротам в плотном заборе — за ним виднелась шиферная крыша дома.

— Погоди, там могут быть собаки, — остановил я Энтони, и мы какое-то время прислушивались — не раздастся ли лай и не появится ли парочка кавказцев или московских сторожевых. По идее, наше приближение они должны были учуять за пару километров — но из ворот никто не выскакивал, не раздавалось ни звука, и Энтони, передёрнув плечами, первым зашагал к ним.

И остановился, словно увидев нечто крайне удивительное. Я поспешил за ним — и застыл в воротах тоже.

Обширный двор зарос травой, тропинка к высокому крыльцу была еле видна. Около крыльца лежала лопата с проржавевшим полотном. А самое главное — ни в одном из видимых от ворот окон большого дома не было видно ни единого стекла, отчего он казался особенно заброшенным.

— Чертовщина, — вырвалось у меня, и краем глаза я заметил, что в руке у Энтони — пистолет. Подумав, я достал из бокового кармана рюкзака, предназначенного для складного спиннинга, обрез и положил его стволом на левую ладонь. Сколько в этом было от игры — не знаю, дом выглядел пугающе. Как в фильме ужасов, где вот такие заброшенные дома пристанищем чего только не оказывались…

Энтони, похоже, мыслил рациональней меня, потому что негромко сказал:

— Его могли убить… Бандиты какие-нибудь — помнишь, нам сказали, что убили туристов?

— Посмотрим, — не спросил, а предложил я, понимая, что уйти отсюда, ничего не выяснив — невозможно. Англичанин кивнул и приказал:

— Я сейчас перебегу к крыльцу. Прикрой.

— Хватит дурака валять, — сердито ответил я. — торчим в воротах; если бы внутри кто-то был и хотел нас убить — пальнул бы картечью. И сразу обоих. Согласен?

Лицо Энтони стало немного смущённым, он кивнул:

— Согласен… Пошли.

Мы прошли по тропинке и, стараясь всё-таки ступать потише, взошли на крыльцо. Энтони поднял руку, собираясь постучать, но я поинтересовался:

— И что ты скажешь? Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь? — и просто толкнул дверь носком ботинка.

Она открылась. И мужской голос изнутри спросил хрипло:

— Хто тама?…

…Стол пришлось накрывать из наших запасов — у Степана Александровича имелись в заначке бутылка водки, полчетверти самогона и кучка проросшей картошки. Тем не менее, лесник отчаянно сопротивлялся нашим попыткам задержаться у него на ночь, чуть ли не силой пытаясь выставить нас за двери и аргументируя такое негостеприимство заботой о нашей безопасности. Добиться от него хоть какого-то толку я лично вообще отчаялся, так как мне с первых минут знакомства стало ясно — этот крепкий, хотя и немолодой мужик в тренировочном костюме пьян уже очень-очень долгое время. Дома у него воняло перекисшей брагой, подгнившими продуктами, по полу и на столе валялись, перемешавшись, пробки, носки, картофельная кожура, детали селёдочных скелетов, разнокалиберные пустые бутылки, купюры разного достоинства, патроны, дробь и крестики. А в углу стояло отличное ИЖ-81 «Фокстерьер» 12-го калибра — мне не улыбалось проснуться с жаканом в башке. Но Энтони «заело» — и английское упрямство победило упрямство лесника. Наверное, если судить из дальнейшего, ему просто было страшно оставаться одному, поэтому он позволил себя уговорить.

В чёрные проёмы окон лезла ночная темнота. Поддувало. Мы сидели около стола, поставив босые ноги на спальные мешки, ели суп из тушёнки и гречневой каши, сваренный на костерке во дворе, старательно не замечали радушно наполненных для нас стаканов самогона и внимательно слушали излияния лесника — он сидел на продавленной, очень несвежей кровати и открывал нам душу…

…История злоключений в изложении Степана Александровича выглядела в самом деле душераздирающе. Три месяца назад он лишился своей жены, с которой до этого сорок лет жил — лучше не надо. (Тут, задумавшись, лесник добавил: «Можеть, и не надо было…») По словам Степана Александровича («Дядя Стёпа, — как он нам представился, — читали про мента?»), он для покойной был просто ангелом божиим и кротко сносил все издевательства, которым на протяжении почти полувека подвергала его жена. (Это и называлось — «душа в душу»!) Издевательства были разноплановые и изощрённые: от простого «отъёма получки в спящем виде» до «нанесения избиения посредствием полена». Дядя Стёпа упирал на то, что вынести всё это мог только он с его голубиной кротостью. Наконец, как уже было сказано, три месяца назад этот «Берия в юбке» сошёл в могилу — очевидно, «задохшись по злобе, что я её изгаляния оставляю в равнодушном презрении». Дядя Стёпа, который, как уже было сказано, жену любил несмотря ни на что, в смятении чувств принялся за самолечение водкой на зверобое — исключительно для успокоения расшатанных нервов, конечно. Очевидно, нервы у лесника были расшатаны сильно, потому что лечился он неделю.

К концу лечения ему впервые явился баран.

По словам дяди Стёпы, баран с самого начала повёл себя напористо, нагло и вызывающе, явно набиваясь в компанию. Он всунул голову в открытое окно перед столом, за которым лечился лесник, и мерзко заблеял. Дядя Стёпа лечение в пьянку превращать не желал, в компании не нуждался и спихнул барана наружу. Тот исчез — но лишь затем, чтобы появиться в другом окне. Оно было закрыто, и баран стал биться лбом в стекло, крича что-то с явной угрозой и вроде бы даже членораздельно. Дядя Стёпа, не желая терпеть агрессора, кинул в него поленом. Баран пропал — однако на следующий день появился уже в другом окне… С тех пор он появлялся регулярно в течение недели, хотя и исчезал, стоило поленом разбить окно, в которое он заглядывал. Путём несложных логических умозаключений лесник пришёл к выводу, что в уже разбитых окнах баран по каким-то своим соображениям не появляется. Полный решимости дать отпор врагу, дядя Стёпа заранее переколотил три или четыре уцелевших в доме после визитов барана окна и не без злорадства сел за стол, предвкушая растерянность и бессильный гнев незваного гостя. И точно — баран не появлялся сутки или даже двое. Дядя Стёпа спокойно лечился, заодно празднуя победу — но тут баран вернулся. Поняв, очевидно, что его в компанию брать не хотят, он перешёл к открытой агрессии, «от неуклонности моей и бессильности евойной всё дюжее вспаляясь». Теперь он появлялся, где хотел и, что самое главное, разговаривал с лесником голосом покойной жены, «хулы на меня возводя даже и матерно». Не желая обострять конфликт, лесник помалкивал, но тут баран уронил на него рубель[9] с печки. Рубель попал по голове страдальца — «и в ей быдто контакту щёлкнуло!» Дядя Стёпа отчётливо понял, что баран никакой не баран, а и есть его покойница-жена, явившаяся с того света, чтобы из зависти извести мужа до конца. До лесника дошла вся страшная правда — сорок лет назад он женился на ведьме. «Отсель и вся ейная зависть. Кажный, знамо дело, понимает, что который непьюшший и добёр, тот для нечисти первейший враг и есть!»

Лесник, однако, и тут не убоялся — решил дать врагу отпор по всей науке.

Перелив в пули два серебряных советских полтинника — «ишо довоенных, натурного серебра!» — он снарядил патроны, зарядил ижевку и, дождавшись очередного появления барана (на сей раз из дымохода!), дважды бабахнул ему в морду с криком: «Сгинь, пропади, нечистая!!!» Победа была несомненная… но вот не далее как три дня назад ночью появились два чёртика — маленьких, но страшно зловредных и сильных. Они начала раскачивать дом, явно намереваясь утащить его прямиком в ад вместе с хозяином. Дядя Стёпа пытался организовывать на них засады — но, во-первых, серебро кончилось, а во-вторых чёртики, не в пример барану, оказались жутко хитрыми: в открытый бой не вступали, а скрывались куда-то, но стоило войти в дом — начинали раскачивать его опять. В сущности с момента на момент лесник ожидал их нового появления и не желал нас пускать на ночлег исключительно по соображениям нашей же безопасности…

…Не знаю, как Энтони, а я — по соображениям безопасности как раз! — предпочёл бы покинуть этот гостеприимный дом. Пока нас не приняли за чёртиков. На меня и серебра не требуется — свинца хватит за милую душу! Однако, Энтони выслушал всю эту ахинею, кивая и сочувственно вставляя разные междометия. Окончив рассказ, лесник откинулся к стене и вырубился с видом человека, исполнившего свой долг.

— Беляк, — сказал я, выплёскивая самогон за дверь. — Белая горячка. Делириум тременс, — эти умные слова я запомнил по фильму «Кавказская пленница». — По-моему, надо уматывать.

— Брось, — весело ответил Энтони, — он проспится и будет в порядке.

— Сейчас тебе, проспится! — возразил я. — Проснётся и добавит — видел же, у него водка и самогон…

— Выкинем, — предложил Энтони, — хватит ему пить, он так помрёт или чего с собой сделает.

— Может, — согласился я. — Чёртики прикажут — и повесится…

— Ну так и выкинем, — укрепился в своём решении Энтони.

…Спиртное мы вылили в сортир, посидели немного над картой, разрядили ружьё и завалились на спальники — залезать в них было слишком жарко. Разговора не получилось — оказалось, мы слишком устали…

…Мне приснились Сергеич и Витёк. Матерясь, они качали дом лесника, и это было бы даже смешно — вот только у самой границы взгляда маячил ещё кто-то… и этот кто-то ускользал, когда я поворачивал голову.

Он был опасен. Во сне я это знал точно.