Завещание рыцаря

ГЛАВА 24

День, начавшийся разочарованием, кончался боем. Даже вторым боем, если за первый считать схватку с собаками… хотя — нет. У собак были только клыки. У наших друзей — пистолеты… и ещё кое-что, как оказалось.

Я уверен, что все мальчишки играют в войну. На все сто. Больше того — уверен, что всегда будут играть, что бы там не говорил наш биолог. И уверен, что все мечтают по-настоящему повоевать, а если говорят другое — то просто врут, потому что от них это хотят услышать взрослые.

В войну я уже не играю. Но повоевать всегда мечтал. А вот чего я не знаю — так это все ли, мечтая, задумываются, что же всё-таки ощущаешь, стреляя в людей? Я лично — задумывался.

Теперь я знаю — НИЧЕГО. Ничего, кроме азарта. Наверное, это ужасно — но я не чувствовал ни страха, ни злости, ни отвращения, ни жалости, когда стрелял. Ничего из того, что ощущал по отношению к собакам.

Только азартное возбуждение.

Мы с Энтони пробили в двух местах трухлявый забор, потому что калитка была под прицелом, через неё в меня и стреляли из сада напротив. Энтони вильнул вправо, а я перевалился через слегу ограды и оказался в заросшем саду перед домом — прямо напротив меня была пустынная улица с длинными пятнами теней. Справа вдруг послышалось — быстро-быстро! — «дудух дудух дудух дудух!» — и в ответ «тдах, тдах!» — и ещё, из другого места — «тдах, тдах, тдах!» Перебежав к ограде, я плюхнулся на живот и осторожно огляделся. Мне казалось, что моих перебежек никто не заметил…

Мелькнула напротив согнувшаяся пополам фигура с вытянутой рукой, в которой был зажат пистолет, перевалилась через спружинивший плетень сада. Я не понял, то ли это Сергеич, то ли Витёк, то ли их загадочный третий сообщник, слишком быстро человек двигался. Из зарослей лопухов высунулась рука с пистолетом, и я выстрелил туда, где должен был находиться человек. Обрез гулко ахнул, выбросил сноп пламени, ствол подбросило, отдало в запястье — и половина гнилого плетня с занудным скрежетом повалилась на лопухи. В цель я не попал, но, похоже, рухнувший плетень деморализовал противника, рука дёрнулась, исчезла, а выстрела так и не раздалось. Я дёрнул затвор, быстро посмотрел вправо-влево — и увидел Энтони. Он выскочил сбоку, из зарослей крапивы вдоль пробитого нами забора — и побежал, низко пригнувшись, стреляя на бегу в одному ему видимую цель. Лицо англичанина было перекошено, рот открыт.

«Тдах!» Из лопухов хлопнул выстрел, я шёпотом выругался и выстрелил тоже. «Тдах!» Ответный выстрел срезал ветку яблони у меня над головой, пуля тонко взвизгнула и со щелчком села в дерево. Значит, я опять промазал — зато Энтони, воспользовавшись тем, что стрелок отвлёкся, в великолепном прыжке спиной вперёд (называется — фосбюри-флоп, всплыла ненужная мысль) перелетел через плетень, мгновенно перекатился и, встав на колено, с обеих рук выпустил три пули по лопухам.

…Господи, какой вой раздался в ответ!!! Никогда в жизни я не думал, что человек способен так истошно кричать — словно сирена. Потом в вое прорезались слова — на девяносто девять процентов нецензурные, но голос Витька я узнал. Он звал Сергеича и уверял, что умирает. Меня передёрнуло от омерзения и внезапно расхотелось стрелять. Энтони, залёгщий рядом, нажал кнопку фиксатора, сменил выскользнувший из рукоятки магазин на новый, щёлкнул затворной задержкой. Держа пистолет у щеки, чуть-чуть приподнялся над травой.

Витёк продолжал выть и всхлипывать. Если он и умирал, то как-то странно. Энтони тонким от напряжения голосом сказал:

— Наверное, я в плечо ему попал. Или в руку. если бы в голову — он бы уже не вопил, а ещё куда-то лежащему попасть трудно…

Я кивнул, стараясь снова вызвать в себе азарт. Жалеть этих бандитов было не за что, они куда меньше заслуживали пощады, чем собаки. Они на нас охотились, напали из засады и хотели убить — и кто знает, скольких людей они и на самом деле убили… Застрелить таких — просто доброе дело. Но всё-таки что-то мешало мне успокоиться. Витёк так страшно закричал, и я легко мог представить себе, как он корчится в лопухах, прожжённый острым плевком выстрела… Он, конечно, гад. Но я-то, наверное, нет…

— У тебя ещё картечь есть?

Энтони снова был белый, с какой-то зеленью на скулах и под глазами, и я понял, что и ему несладко. Но надо было держать себя в руках, нам обоим — держать себя в руках, потому что где-то рядом были невидимые и невредимиые Сергеич и N3, да и Витька не стоило сбрасывать со счетов.

— Кажется, есть, — ответил я, выбрасывая два патрона из подствольного магазина. Третий оказался с картечью, я быстро разрядил обрез до конца, вставил его и ещё один картечный первыми, а три остальных — за ними, похвалив себя за то, что после боя с собаками дозарядил оружие. — Зачем тебе?

— Те двое где-то рядом, — тихо сказал Энтони. — Как бы не додумались нас окружить. Я сейчас перебегу вон за тот сарай, — он указал стволом на «сарай» — провалившийся погреб, с которого съехали куски обомшелого шифера, — а ты меня прикроешь. Увидишь, где шевельнулось — бей картечью.

— Может, они сбежали, — предположил я.

— А этот? — Энтони мотнул головой в сторону слабых стонов из лопуховых зарослей.

— Думаешь, они так друг над другом трясутся? Клад поделят на двоих, а не на троих — и всё…

Энтони гадливо поморщился. Но сказать ничего не успел.

Гулкий удар — не очень громкий, похожий на хлопок лопнувшего воздушного шарика, но какой-то иссушающе-мощный, ощущаемый всем телом — заставил нас обернуться на звук. Серо-белый дым окутал тот самый провалившийся погреб. Из этого дыма выскользнуло огненное лезвие, превратившееся в белёсую спираль, резвой змейкой скользнувшую в нашу сторону…

…Следующее, что я помню — страшный жар, абсолютную тишину, отсутствие ощущения своего тела. Я лежал посреди дороги, в примятой траве, раскинув руки и видел, как горящие обломки стен рушатся внутрь того, что когда-то было домом, а сейчас превратилось в огромный костёр. Энтони, держась левой рукой за голову, возился среди остатков плетня — вяло и как-то однообразно.

Я позвал его, но не услышал себя. Попробовал пошевелиться — и не смог. Мне НЕЧЕМ БЫЛО ШЕВЕЛИТЬ. Руки, ноги, туловище, голова — всё оставалось на месте, но ничего этого я не ощущал.

«Ма-ма-а! — закричал я, но не услышал себя снова. — Убит?! — мелькнула страшная мысль. — Господи, а как же… почему я вижу?! Может, это так и есть после смерти?!»

Треск огня, заглушивший всё остальное, ворвался в мои мысли — и почти тут же я понял, что могу двигаться, хотя онемение сменилось острой болью во всём теле. Перевернувшись — это стоило мне огромного труда — я увидел Сергеича. Он стоял около погреба, и у его ног лежала дымящаяся зелёная труба, в которой я узнал использованный гранатомёт «муха», я их видел в военных журналах. Длинный воронёный ТТ — любимое оружие киллеров — в его руке подпрыгнул, выбросив бледный огонёк, и я услыша вскрик Энтони. Сергеич оскалился — его лицо стало нечеловеческим, зверским, напомнило мне морду зарезанного мною пса — и прицелился снова…

Обрез попался мне под руку, словно кто-то вложил мне в пальцы его рукоять — сразу. Лёжа, я обеими руками поднял его и нажал спуск.

Отдача едва не вырвала мне кисти из суставов. Сергеич присел и юркнул за погреб, так и не выстрелив второй раз. А я тут же забыл про него…

— Тошка!

Англичанин, дыша, как собака на жаре и часто прикрывая глаза, сидел всё на том же месте, на плетне. Пистолет он или не выпустил или успел подобрать — так и зажимал левое плечо кулаком со стиснутым оружием. Вокруг кулака пятнистая ткань почернела и масляно поблёскивала. Подбежав к Энтони, я грохнулся на колени, совершенно не заботясь о том, что могу схлопотать пулю в спину или затылок.

— Больно? — глупо спросил я.

— Нет! — огрызнулся Энтони. По его лицу тёк пот. — Иф ин боун… риэли боун… май год…[26]

Морщась и кусая губы, я расстегнул на нём куртку и спустил её с плеча. На пару сантиметров выше подмышки синело отверстьице, из которого медленной, вялой ленточкой текла кровь.

— Выходное есть? — Энтони качнулся вперёд, я испугался, что он падает, но до меня дошёл смысл вопроса. Да, сзади было такое же отверстьице.

— Есть, — кивнул я. И только теперь, поняв, что Энтони умирать не собирается, быстро оглянулся.

Никого не было. Никто не собирался в нас стрелять. Я заторопился:

— Сейчас перевяжу!

— Посмотри сначала, целы ли наши рюкзаки, — посоветовал Энтони.

Я на секунду окаменел, а потом, вскочив, бросился вокруг костра, в который граната превратила гнездо гоблинов… какие, к чёрту, гоблины…

Рюкзаков не было. Двора, впрочем, тоже. Он был завален горящими обломками. Ну что ж — взрывная волна и грузовик способна перевернуть… Какое-то время я тупо смотрел на груду горящих обломком, силясь осознать тот факт, что палатка, карта, продукты, спальники — всё погибло. Мы остались, в чём были, с оружием (почти без патрон), ножами и топориками. Обдумав это, я повернулся и зашагал к Энтони.

Он успел подняться и стоял, опершись плечом на корявую яблоньку.

— Болит? — спросил я снова.

— Мозжит, — поморщился он. — Кость, похоже, цела… Но как он меня! Когда я увидел, как ты ляпнулся посреди улицы — я думал, ты умер…

— Я тоже, — искренне ответил я. — Но оказывается, я ещё нужен людям…

— Может быть, ты должен им большие деньги? — предположил Энтони. — Ну что, сгорели рюкзаки?

Он спросил это буднично, почти весело. И я ответил ему в тон:

— Сейчас догорают, наверное…

Наши взгляды встретились. В глазах Энтони были слёзы. Не от боли. Я понял — от обиды.

— Перевяжи меня чем-нибудь, — попросил он. И отвернулся.