Завещание рыцаря

ГЛАВА 21

Исчезновение старшего браконьера из лодки объяснялось очень просто. Энтони, проплыв от камышей под водой, на всю длину распорол днище «резинки» ножом и за ноги вдёрнул ничего не успевшего понять бандита в воду — мог бы и утопить, потому что тот от страха начал орать, но пожалел и даже вытолкнул на поверхность, а сам поплыл обратно к берегу.

«Казанку» со всем браконьерским имуществом мы утопили на середине речки, а потом Энтони взялся нырять за вторым ружьём. С первого раза не достал, но сказал, что вода внизу холодная, как лёд и нырнул снова — здорово нырнул, только пятки мелькнули, без шума и плеска. В этот раз вынырнул он, когда я уже забеспокоился — с синими губами и ружьём в судорожно вытянутой руке.

— Я-яма… — проклацал он. — Футов тридцать,[18] не меньше — ж-жуть… на к-кра-краю лежало…

Мы погребли к оставленной на берегу одежде. Солнце зашло за древесные вершины, стало холодно — не вообще похолодало, а от воды потянуло холодком, мы подхватили одежду и припустили бегом к лагерю, освирепело отмахиваясь от комаров и скользя мокрыми ногами по траве.

— Кровать бы сейчас, и под одеяло, — сказал Энтони, поспешно доставая одной рукой охотничьи спички, а другой — наше волшебное масло. Он замёрз больше меня — на дне реки и в самом деле били ключи, я это ощутил, когда плавал в реке и в какой-то момент словно бы наступил босыми ногами в снег.

— Где же твоя жажда приключений? — пошутил я, наливая на ладонь масла.

— Не знаю, — серьёзно ответил Энтони, — может быть её унёс во-он тот комар величиной с орла?

Извернувшись, я казнил указанного комара, уже пристраивавшегося на моём плече и задумчиво уставился на ружья. Второе тоже было «рысью». Нам эти стволы были нужны, но бесполезны — длинные, не спрячешь, не носить же их открыто? Утопить их или разбить — у меня не поднялась бы рука. У Энтони — тоже. Зато он, похоже, давно решил для себя эту проблему — недаром прихватил из браконьерского барахла длинный полиэтиленовый мешок для рыбы и банку ружейного масла.

— Это лучше всего спрятать, — деловито сказал он, густо размазывая масло (не ружейное, конечно!) по груди — губы его уже приобрели свой природный цвет, костёр разгорелся почти невидимым пламенем, как всегда горит очень сухое дерево. — Где-нибудь в месте посуше. Разобрать, погуще смазать, завязать в мешок — и спрятать. Может, пригодится — партизанить.

— Против вас? — полюбопытствовал я. Мне идея понравилась.

— Хотя бы, — без улыбки ответил Энтони.

Мы занялись оружием. Покрывая маслом ствол, я высказал опасение:

— Как бы они ночью не явились.

— Не явятся, — уверенно ответил Энтони. — Мы их серьёзно напугали. А самое главное — они ведь так и не поняли, кто мы такие. А непонятное пугает ещё больше… Только вот обидно, что их самих отпустить пришлось. Они же снова начнут…

— Ну, теперь не скоро начнут, — уверенно сказал я. — «Казанка» с японским мотором, генератор, надувнушка, ружья, боеприпася, снасти — это знаешь на сколько потянет? Деньги ого какие… Другое дело, что не они одни тут этим занимаются…

— Может, начнём сезон охоты на браконьеров? — Энтони приложился к ружью. — А хорошая вещь. По-моему, лучше штатовского «ремингтона». Надёжнее… Эндрю, ты извини, что я тебя в это втянул.

— Мне и самому тошно было смотреть, как они браконьерничают. Особенно в этом лесу, — признался я и напрягся в ожидании вопроса: «Почему именно в этом лесу?» — так как не знал, смогу ли Эндрю объяснить… Но он не спросил — кивнул и сказал:

— Теперь мы и вправду как два крестоносца. Первая встреча с врагом уже была, впереди — цель похода… и новые встречи с новыми врагами в битве за Святой Грааль.

— Только вот враги эти уверены, что мы ищем золото, — напомнил я, а Энтони, кивнув, задумчиво сказал:

— Наверное, враги настоящих крестоносцев тоже не верили, что те идут освобождать Гроб Господень. Думали — пришли за золотом… А люди верили так, что умирать было не страшно. Разве в золото можно так верить?

— Слушай, Антон, — начал я. Потянулся за рюкзаком, достал оттуда консервы и концентрат. — А я вот думаю: почему твой предок сразу не вернулся в Англию? Со Святым Граалем — как говорится, сам бог велел! А он с чего-то поехал в наши места, на Русь…

— Я тоже думал над этим, — пробормотал Энтони, глядя куда-то под деревья, где быстро сгущались тени. — Не знаю, Эндрю. Я не знаю…

Сухой, знойный ветер пронзительно посвистывал в оконных проёмах брошенных глинобитных домов. Выбеленное зноем, как холст отличной выделки — руками мастерицы, небо дышало сухим, ровным жаром кузнечной печи. Бескорые, мёртвые, искривлённые, отполированные ветром и зноем деревья, похожие на скрбченные пальцы скелетов, застыли у вьезда в пустую деревню. На гладких ветвях сидели вороны. Много. Не меньше полусотни. Сидели молча и неподвижно, словно фигурки из чёрного мрамора.

Вороны ждали добычи.

Пятеро всадников молча и быстро рубились посреди деревенской площади. Четверо — на лёгких тонконогих конях под цветными попонами, в сбруе, украшенной многоцветьем бляшек — размахивая плавно изогнутыми симитарами[19] и прикрываясь небольшими круглыми щитами, вертелись возле своего единственного противника. За плечами у них, словно крылья невиданных птиц, летели зелёные плащи, круглые плосковерхие шлемы обматывала белая материя, лица закрывали кольчужные маски, спускавшиеся на грудь.

Их единственный противник был почти неподвижен. Прижавшись конским крупом к стене, он принимал удар за ударом на каплевидный щит алого цвета, украшенный чёрным двухглавым орлом под золотой короной. Голову огромного рыжего коня закрывала кованая стальная маска с крыльями летучей мыши, концы белой попоны с тем же гербом, что и на щите, спадали н пыльную землю. Сам всадник, затянутый в кольчугу, усиленную щитком на груди и массивными оплечьями, сидел плотно, выставив перед конской грудью всаженные в стремена ноги в пластинчатых медных сапогах. Его голову скрывал полусферический шлем с Т-образной прорезью в маске и короткими рогами, на которых было закреплено грязное белое полотнище, спадавшее на плечи и спину всадника, как плащ. По временам всадник тяжело поднимал рукой в широком окльчужном рукаве и толстой кожаной перчатке длинный прямой меч — и зеленоплащные, словно играючи, откатывались на пять-шесть шагов, а потом снова начинали приближаться — неспешно и неостановимо…

Из-под кольчужного рукава всадника с орлом на щите увесисто и медленно падала на пыльную землю кровь.

В углу двора умирала лошадь. Тяжёлый «бородатый»[20] топор перебил ей крестец, она стонала, мучительно закатывая влажные глаза, полные страдания и трогательного непонимания происходящего: почему? за что? Её хозяин — то, что от него осталось после отвесного удара в плечо — лежал неподалёку, сброшенный агонизирующим животным. Вторая лошадь бродила по двору, таская за собой запутавшегося ногой в сползшем набок стремени всадника — в пыли тянулся размазанный, быстро сохнущий широкий след.

Воин в рогатом шлеме, выпустив рукоятку меча из ладони — она была примотана к запястью ремнём — снял с пояса короткий прямой рог и, поднеся его к прорези в равнодушной маске, протрубил отрывистый короткий сигнал. Зеленоплащные не забеспокоились — очевидно, воин делал это уже не первый раз… и — безрезультатно.

Но… нет! В этот раз отчанный хриплый призыв не остался безответным. Жаркий посвист ветра вдруг перебился стуком копыт по утоптанной до каменной твёрдости подъездной дороге — и в деревенскую улицу бешеным галопом влетел ещё один всадник.

Белый рослый конь в алой с золтом попоне нёс на себе высокого седока, одетого в пластинчатый доспех. Голову воина закрывал островерхий шлем, украшенный белым султаном из конского волоса, лицо защала оскаленная львино-мордая маска. Небольшой треугольный щит и длинное копьё с узким четырёхгранным наконечником были изготовлены для боя. Не сдерживая коня, новый воин что-то выкрикнул, пришпорил своего белого и вихрем помчался по улице, поднимая клубы пыли.

— Франк![21] — взвизгнул один из зеленоплащных. Оборонявшийся от них рыцарь напротив — оживился и, подняв руку с мечом, выкрикнул:

— Брат, на помощь!

Всадник на белом коне в призывах не нуждался. Но двое зеленоплащных, на скаку похватав с земли валявшиеся бамбуковые пики с трезубыми наконечниками, помчались навстречу новому противнику, на галопе ловко крутя оружие над головами и вокруг себя с диким, пугающим визгом:

— Аллах акбар! Аль-Камил рахбар![22]

Копьё всадника на белом коне вдруг совершило молниеносное круговое движение — и вошлопрямо в кольчужную маску первому из зеленоплащных. Фанатичный вой захлебнулся — сарацина вышибло из седла, подпруги лопнули, и его конь, не успевший отскочить, был буквально подмят и растоптан могучим белым зверем. Второй сарацин, завизжав, нанёс молниеносный удар пикой, но воин ловко отразил его щитом. В его правой руке словно из воздуха возник страшный пернач,[23] с низким гулом описал круг и мощно ударил сарацина в висок. Тот зашатался в седле и безвольно склонился на гриву своего коня — через кольца маски струйками полилась кровь.

Не теряя ни секунды, воин размахнулся и с такой силой метнул пернач в оказавшегося ближе остальных сарацина, что того сбросило наземь. Раненый в руку рыцарь тем временем сам напал на врагов — встав на дыбы, его огромный рыжий жеребец с пронзительным визгом ударил копытами в голову коня одного сарацина, а второго всадника рыцарь достал мечом в шею, разрубив кольчужный ворот. Ловко соскочив наземь, рыцарь не глядя бросил меч в землю, выхватил узкий длинный кинжал и, припав на колено рядом с последним врагом, сброшенным искалеченной лошадью, приставил остриё кинжала к глазнице в кольчужной маске.

— Почему вы напали на меня в дни перемирия между нашим королём, да хранит его Господь на вечные времена, и вашим султаном? — бешено спросил рыцарь. — Говори, если хочешь жить!

— Проклятый франк! — прохрипел сарацин на хорошем германском. — Вас нужно убивать везде… всегда, подлый грабитель! Мира с вами… не может быть. Ты победил, пустоглазый пёс… но ты не услышишь, как я молю о пощаде!

— Не нужны мне твои мольбы, — неожиданно печально сказал рыцарь. — Я не убиваю безоружных… даже неверных.

— Вы… вы испоганили нашу землю, собаки!.. — сарацин задохнулся от злости — и вдруг… всем телом подался вперёд, вгоняя кинжал в глазницу своей маски.

Рыцарь отпрянул — но было уже поздно. Он тяжело поднялся на ноги, качая головой:

— Видит бог, я не хотел этого — пусть бы он жил, — пробормотал он, вытирая кинжал, а потом — меч о край полотнища, закреплённого на рогах шлема. — Не будь слишком суров к этому отважному, Господи… — он перекрестился и только теперь обернулся к своему спасителю.

Тот уже спешился и, закинув за спину щит, стоял возле своего коня — широко расставив ноги и положив ладонь в кольчужной трёхпалой перчатке на рукоять меча. Скалящаяся маска шлема была бесстрастной, словно скрывала не живого человека, а призрака. Неожиданное его появление и молниеносная победа над тремя врагами могли навести на такую мысль даже отважного человека… но, во всяком случае, призрак был призраком рыцаря, а значит — надлежало быть учтивым. Поднеся обе руки к голове, рыцарь снял шлем, взяв его на сгиб локтя. Открылось загорелое, потное лицо юноши — мокрые длинные волосы цвета бронзы, большие зелёные глаза, похожие на воду лесных озёр далёкого родного Севера.

— Я благодарю тебя за помощь, отважный рыцарь, — сказал юноша по-английски. — Понимаешь ли ты мой язык? Если да — назовись, чтобы я мог знать, кто спас жизнь сэра Энтони лорда Колвилла, графа Мерсии и рыцаря короля Иерусалимского Фридриха?

Кольчужная трёхпалая рука неспешно поднялась, откинув вверх львиную маску. Воин оказался не старше спасённого им рыцаря, русоволосый, с только-только появившимися первой бородкой и усами, такой же загорелый и мокрый от пота.

— Андрей Лобан, бронный боярин храброго князя рязанского Юрия Игоревича, — сказал он по-германски. Англичанин наморщил лоб, вслушиваясь в странно звучащие слова, потом разочарованно ответил на том же языке:

— Так ты схизматик…[24] Я готов с тобой биться, рыцарь из Руси, чтобы рукой своей доказать правоту Святой Церкви!

Молодой боярин сурово нахмурился, рука его снова потянулась к мечу… но уже через миг, покачав головой, он сказал тревожно:

— Где тебе сейчас правоту церквие своей рукой доказывать, рыцарь Энтони. Ты кровью исходишь, не поднимется рука-то…

Англичанин метнул быстрый взгляд на свою руку. Кровь уже не капала, а несколькими струйками бежала из-под рукава, струилась по перчатке. Вдали послышался какой-то странный звон — будто звонил колокол часовни Святого Джорджа. Фигура рыцаря-схизматика как-то непонятно колебалась, словно он и впрямь был всего лишь призраком. Губы стали непослушными, онемелыми, но сэр Энтони успел прошептать:

— Не надо мне помощи твоей… уходи, а умереть я могу и сам…

После чего тяжело рухнул в пыль на площади.

…Он пришёл в себя, когда вокруг было темно. Ни тяжести доспеха, ни сухого ветра, ни живых звуков — ничего не было, только душная темнота. Юный рыцарь никогда ничего не боялся, но сейчас понял — его похоронили заживо! Сэр Энтони вскинулся и закричал…

Скрипнула дверь — и наваждение растаяло. Он лежал на полу в тёмной хижине, укрытый плащом — и в отсветах костра, упавших с улицы, увидел рядом своё оружие, доспехи — а в дверном проёме — русского рыцаря, который стоял, опершись руками о косяки и с добродушной улыбкой смотрел на него.

— В себя пришёл — и славно, — сказал русский, — а сейчас есть будем. Голодный?

Энтони покосился на своё плечо. Оно было умело забинтовано льняной тряпкой и почти не болело. Англичанин вздохнул и признался:

— Очень.