Завещание рыцаря

ГЛАВА 20

— Неужели они подцепили где-то бывшего офицера спецслужб?

Вопрос Энтони был риторическим, так сказать. Мы сами так и не видели таинственного этого «третьего» — мало ли каким он показался деревенскому мальчишке? Может, у него и правда внимательный взгляд — а может, просто боялся лишний раз глазами поворочать после вчерашнего? Так я и выдал Энтони, добавив, что нечего тут гадать. Главное, нам известно, что все трое преследователей — в селе и никто не следит за нами в лесу. А это уже плюс. Энтони, подумав, со мной согласился.

Ещё не успев снова разогреться после купания, мы бодро зашагали лесной чащей — настоящей чащей, к которой уже порядком попривыкли за последнее время. Вообще-то, поднажав, мы могли к темноте добраться до Татариново, но решили не спешить, заночевать в лесу, а в деревню явиться утром, выспавшись и подготовившись к свершениям.

— Слушай, а какая вообще разница между «селом» и «деревней»? — вдруг спросил Энтони, на ходу хлопнув ладонью по стволу здоровенного дуба. — В размерах, что ли?

— Не, — я покачал головой, со злорадством следя за потугами комаров прорваться к нам. — Просто «селом» раньше называли небольшой населённый пункт, в котором есть своя церковь. А в деревне её не было. Вот и вся разница.

Мы прошли горелый участок леса — обглоданные огнём чёрные стволы высились тут и там, а между ними всё заросло американским клёном, вездесущим и поганым, как… как комары. Не дерево, а паразит — начисто забивает любое освободившееся место! Дальше опять начиналось чернолесье — такое густое и бессолнечное, что мы невольно замедлили шаги, рассматривая тени между древесных стволов, глубже сливавшиеся в одну сплошную стену синеватого сумрака — и это в солнечный, жаркий до одурения день!

— Шервудский лес, — сказал Энтони. — Теперь я понимаю, почему русские так любят партизанить. При таких-то лесах…

— Анекдот хочешь? — спросил я, подтягивая лямки рюкзака. — Идёт съезд «зелёных» в Москве. Председатель съезда объявляет: «Слово предоставляется заслуженному партизану батьке Лешему!» Из зала орут: «Не надо! Зачем нам партизан?!» — а председатель успокаивает: — «Мужики, да он о проблеме сохранности лесов говорить будет!» «А, ну тогда давай, пусть говорит…» Ну, поднимается на трибуну старый дедок и говорит в микрофон: «Молодёжь! Вы это — берегите леса! Они нам ещё понадобятся!»

Энтони посмеялся и спросил:

— Трусишь?

— Есть немного, — не удивляясь, ответил я. — Только я не тех козлов боюсь.

— Я тоже, — признался Энтони, но не стал вдаваться в подробности. Промолчал и я — как тут объяснишь, что мне вдруг показалось: лес рассматривает нас угрюмо и оценивающе, словно прикидывает, кто мы такие и разрешать ли ещё нам бродить по его чащобам?… Словом, это был НЕ ТАКОЙ лес, каким мы шли последнее время. ЭТОТ лес жил какой-то своей — древней и настороженной к человеку — жизнью… Наверное, в его чаще прятались деревья, помнившие не то что монголов, но и времена, когда сюда ещё вообще не пришли люди!

— Интересно, лешие едят консервы? — тихо спросил я.

— За последние двести лет должны были научиться, — так же тихо ответил Энтони. — Пойдём, что ли?

— Погоди, — я достал из кармана камуфляжа «твикс», купленный в Тудыновке и, покосившись на Энтони, сказал: — Э… это от нас двоих. Тут две штучки.

С этими словами я аккуратно положил шоколадку, надорвав упаковку, на развилку молодого сучка и первым, не оглядываясь, пошёл в чащу, готовясь резко оборвать Энтони, если он начнёт шутить. Но англичанин молча топал сзади под чуть заметный уклон и заговорил только тогда, когда под ногами зачавкало, и мы оказались в заболоченной низинке — ручей не ручей, а просто мокрое место под нашими «гриндерсами».

— Не помню на карте этого ручейка…

— Может, его там и нет, — сердито ответил я.

— Как нет?… — начал Энтони, но я его прервал:

— А вот так — нет! Надоел ты со своей картой — думаешь, на ней всё есть, что в России имеется?! У немцев в своё время тоже классные карты были — а сколько их с этими картами пропало по лесам?! Без следов!

— Это уже мистика, — без особой уверенности заметил Энтони, но насчёт карты больше не вспоминал.

Мокрое место в самом деле превратилось в настоящий ручей, взявшийся словно бы ниоткуда, а чуть подальше в него вливалась струйка из небольшого, аккуратно выложенного камнем, родничка. Рядом стояла алюминиевая кружка. Мы напились озверенно холодной, вкусной воды и поменяли её во фляжках. Несмотря на таинственность здешнего леса, его комары тоже отступали перед таинственной силой гвоздичного масла, и мы немного постояли около родничка, прислушиваясь, пока мимо нас не протопал кабан — верхом низинки, мы видели только щетинистую спину, да слышали мерный топот, потрескиванье и по-хрюкиванье, словно кабан сам с собой о чём-то разговаривал на ходу. Когда он удалился, мы выбрались наверх и тоже начали удаляться — в другую сторону с удвоенной скоростью. Когда отдышались, Энтони поделился со мной своими соображениями:

— Сколько шли — такого ни разу не видели. Наверное, достаточно немного посидеть тихо — и увидишь немало интересного.

— «Если в лесу сидеть тихо-тихо», — вспомнил я. — Есть такая детская книжка, так там нарисовано, что можно увидеть в лесу, если не шуметь… Интересно, я из своего обреза мог бы его завалить?

— Догони и попробуй, — предложил Энтони. — Только меня с собой не зови, мне другое интересно — как это наши предки на них с копьём ходили?

— Да-а… — протянул я, и мы на какое-то время преисполнились молчаливого уважения к нашим предкам. Каждый, конечно, к своим…

А я вдруг подумал, что очень хотел бы узнать, кем был мой предок — в смысле, мой предок во времена монгольского нашествия? Частичка чьей крови во мне, Андрее Лобанове? Дружинником был? Крестьянином? Горожанином — торговцем или мастеровым?… Хорошо Энтони — он-то точно знает, кто были его предки… А я… Может, он жил в этом лесу, может, мы сейчас идём по тем же самым местам, какими ходил на зверя он? С копьём — с рогатиной… которая вовсе не «рогатое» копьё, как почти все думают. Олег Никитович показывал нам рисунки — такое оружие со здоровенным наконечником, похожим на широкий короткий меч. Наше, русское изобретение. С перекладинкой под наконечником — на зверя, чтобы не дорвался до охотника, протащив копьё через себя. Без перекладинки — тоже на зверя, но более опасного, хотя и менее выносливого. На врага-человека. Рогатина и топор — оружие ополченцев Руси… А если был мой предок дружинником — наверное, не ходил через этот лес, а ездил, да и охотился только чтобы поразвлечься, а главным его оружием был меч — не очень длинный, в руку, с глубокой выборкой посредине, с массивной рукоятью… Вот бы подержать в руке!!!

— Энтони, у вас в замке есть древние мечи? — поинтересовался я. Англичанин кивнул:

— Несколько есть.

— Ты их в руках держал?

— Конечно! — удивился он.

— Тяжёлые?

— Да как… Фунта четыре…[12] Хотя есть шотландский трофейный клэймор[13] — жуть одна, почти пятнадцать фунтов[14]! Я его одно время и поднять-то не мог толком, не говорю уж — сражаться… Это ведь подолгу вертеть надо…

За этим разговором мы не заметили, как перед нами очутился край болота. Влево уходил, чуть поднимаясь, густой, но сухой лес, а вправо расстилалась бурая с зелёным гладь, над которой тут и там торчали какие-то больные, унылые деревца. Впрочем, росли и обычные — на небольших островках.

— Чёрт! — вырвалось у Энтони. — И этого на карте нет!

— Выкинь её, — посоветовал я. Не стало смешно наблюдать, как искренне злится англичанин из-за несоответствия своей карты — кстати, действительно очень хорошей — некоторым окружающим реалиям. А Энтони, опустившись на колено, зачерпнул густую грязь у берега, сильно сжал её в кулаке.

— Пройти вообще-то можно, — задумчиво сказал он, — только вот стоит ли?

— С чего ты взял, что можно пройти? — я скептически окинул взглядом поверхность болота.

— Смотри, — Энтони, встав на ноги, ткнул носком ноги комочек грязи, выпавший из его руки, — вода через пальцы ушла, а торф остался. Значит, пешеход пройдёт. С трудом, но пройдёт. А вот если бы всё через пальцы ушло — и соваться не стоит.

— Я и так не хочу, — признался я. — Зачем нам это «с трудом»? Пойдём в обход, как нормальные герои…

— Чего? — удивился Энтони. Я пояснил:

— Это в одном старом фильме так поётся… — я помялся и пропел:

— А как там ещё, как? — заинтересовался Энтони. Я пересказал слова, какие вспомнил, и вскоре Энтони (довольно музыкально, надо сказать!) напевал себе под нос — а мы уже шагали краем болот в обход:

Болото как-то незаметно перешло сперва в заболоченную речку, а потом — в речку совершенно нормальную, с почти неразличимым тьечением: она пробиралась в зарослях плакучих ив, корни которых нависали над водой. Мы шли берегом, посматривая на таинственную тёмно-неподвижную воду лесной речушки, а она набиралась сил и становилась всё шире. Энтони несколько раз молча сверялся с картой — по его удовлетворённому лицу мне стало ясно, что окружающее наконец-то пришло в соответствие с чертежами военных топографов Её Величества.

— Четвёртый час, — объявил наконец Энтони, — пора искать место для лагеря.

Это, кстати, довольно сложная вещь — найти стоящее место для ночлега. Ну, для норального ночлега, я имею в виду. Нужно, чобы вода была недалеко — и не очень близко. Желательно на пригорке — так, чтобы этот пригорок ночью прикрывал от ветра. И чтоб над палаткой не нависали никакие сучья — на случай всё того же ветра, который может превратить падающий сучок в настоящее копьё: пропорет палатку и пришпилит к земле, как жука в коллекции! А в лесной глубине, куда мы зашли, пригорок найти трудно — правда, и ветер не так страшен, как на открытом месте или в редколесье. Да и где он, этот ветер… Солнце тут не светило, еле прбивалось через сомкнувшиеся несколькими ярусами кроны, но всё равно царила влажная духота. Наверное, как в джунглях, которые так не нравятся Энтони. Впрочем, если там и правда так — мне бы там тоже не понравилось, что и говорить! Короче, в четвёртом часу начинать искать место для ночлега — вовсе не так рано, как может некоторым показаться.

Мы успели отмахать километра три речным берегом, прежде чем Энтони свистнул и указал налево, где река делала поворот, а берег образовывал пригорок. Дубы и вязы тут слегка расступались — солнечный свет лежал на траве, показавшейся мне страшно густой после хилого подлеска в чаще.

— Подходящее место, — одобрил я, скидывая рюкзак. — Разбиваемся, сэ-эр?

— Пожалуй, — решительно сказал Энтони, тоже снимая груз и освобождая из-под клапана рюкзака палатку, которую нёс он. У англичанина и в самом деле лучше получалось её ставить — даже в одиночку. Я сбросил куртку и, разложив лопатку, занялся кострищем — вырубил широкий квадрат дёрна, отложив его в сторону, чтобы потом прикрыт место, где горел костёр — когда будем уходить. Пока Энтони ставил палатку, я успел выкопать в кустах мусорную яму и соорудить очаг: положил на две вырубленные топориком из сухой лесины У-образные рогатки, вбитые в землю, прочную жердь. Англичанин как раз педантично окапывал палатку ровиком — на случай дождя, о котором я уже и забыл, какой он бывает.

— Есть, — удовлетворённо сказал я, очищая лезвие топора. — Я за дровами, ты за водой — договорились?

Энтони, кивнув, подцепил котелок пальцем и пошёл к реке. Что-то ему не понравилось; он побродил вдоль берега, наклоняясь к воде, потом свернул за пригорок. Я стащил надоевшие ботинки, снял носки (ох, кстати — их пора и в самом деле постирать!) и отправился добывать сушняк для топки, размышляя, что бы такое забабахать на вечер. Пожалуй, польский грибной суп… и гречневую кашу со свиной тушёнкой. А в чай — сгущёное молоко.

В низинке, где я провалился по колено в неожиданную грязь, росли два полусумасшедших подберёзовика — огромные и не червивые. Я срезал оба, решив, что от них грибной суп хуже не станет. Уже начал озираться по сторонам в поисках других грибов (а вдруг?…), когда услышал негромкий сдавленный окрик:

— Эндрю… ты где?…

— Здесь, — откликнулся я, поднимаясь с корточек — фигура Энтони возникла у кустов наверху, через которые я пробирался сюда, в ложбинку. Увидев меня, англичанин кубарем скатился вниз. Он был без котелка, с висков скатывались капли пота, а глаза — злые-злые…

— Ты чего? — невольно приглушив голос, спросил я.

— Зэр…[15] — он задохнулся, помотал головой. — Блади бастардс… поучарс… нот фар эвэй… он зэ рива…[16] — снова потряс головой и выпалил: — Эндрю, там, на реке — браконьеры! На той лодке, двое! Я лодку узнал!

…Пригибаясь, мы взобрались на пригорок — хотя эта предосторожность была совсем излишней. Холм не только скрывал нас от взглядов, но и глушил звуки — поэтому браконьеры не услышали ни свиста Энтони, ни шума от разбивки лагеря. Мы растянулись плашмя в кустах около здоровенного дуба, росшего на самом пригорке. Осторожной раздвинули ветки…

Впрочем — можно было и тут не осторожничать. Уверенные в своей безнаказанности, браконьеры не глядели ни наверх, ни по сторонам. Они были заняты своим делом — увидев происходящее, я только скрипнул зубами. «Казанка» была вытащена на берег. В ней стоял какой-то громоздкий предмет вроде автомобильного двигателя. Здоровеный дядя в тельнике и трусах сидел на корме и любовно чистил ствол ружья, по временам что-то ободряюще покрикивая матом своему напарнику. Этот плавал на середине речушки — не сам по себе плавал, а на второй лодке — одноместной надувнушке, подгребая по необходимости куцыми «ракетками». При помощи здоровенного сачка он вылавливал рыбу покрупнее из того месива, которое создал на поверхности речки мощный электроразряд… Над толстым серым бортом лодчонки тоже торчало ружьё.

Рыб были десятки. Разных… Бандюга вылаливал только крупных — мелких он небрежно отпихивал ободом сачка. Над берегом уже каркали несколько воронов — дожидались, когда уйдёт добрые люди, течение прибьёт мелочь к берегу и можно будт поживиться…

— Вот сволочи, — выдохнул я. — Что будем делать?

Мне почему-то не пришло в голову, что можно просто остаться лежать на пригорке, наблюдая это так — со стороны. Не хотелось вникать в причины зверской жадности этих двух человек, в их мотивы и мысли — а хотелось прекратить происходящее немедленно. Встать и заорать, чтобы не смели… Но слова, да ещё слова двоих пацанов, на них не подействуют. А два ружья — это аргумент даже для взрослого лесника или лесничего. Я покосился на Энтони. Англичанин неотрывно смотрел на реку, шевеля губами, потом одним движением откинулся назад и тихо сказал:

— Не знаю, как ты, а я попытаюсь это остановить.

— У них два ствола, — напомнил я. Энтони поморщился:

— Ты сможешь просто так вернуться в лагерь и забыть про это?

Я промолчал. Нет. Не смогу. Но и что делать — я тоже не знал.

— Слушай, — Энтони сощурился. — Когда этот, второй, бросится спасать своего дружка — дырявь лодку. И не давай им выйти на берег. Сможешь?

— Смогу, — уверенно ответил я, хотя во рту возник вкус медной проволоки. — А почему он должен броситься спасать…

— Приготовься, — оборвал меня Энтони, — всё надо делать быстро. Я пошёл.

— Куда? — удержался я от вопля. Энтони, поднявшись на ноги, быстро раздевался. Нож, вынутый из чехла, он зажал зубами. — Ты что придумал?

— Э эай, — неразборчиво ответил он. Перехватил нож в руку и расшифровал. — Не мешай. Помогать будешь — сразу говори?

— Без вопросов, — окончательно решился я. И тут же спросил: — Да куда ты?!

Энтони отмахнулся и, пригнувшись, канул в кусты справа. Я, не удержавшись, нехорошо выругался и вернулся на свой наблюдательный пункт. Нервы были натянуты, как струны, я взмок от волнения. В голове звенела противная пустота, не было ни сожаления о том, что ввязались, ни страха, ни желания что-то делать… но в то же время я оставался в уверенности, что Энтони не брошу. Что бы он не затеял!

— Щука! Полено! — заорал тот, который плавал на «резинке», поднимая на руках что-то в самом деле здоровеннное. — Во…

И вдруг — я не поверил своим глазам. Не опустив рук, ничего больше не успев сказать, браконьер просто… исчез. ПРОВАЛИЛСЯ. Очевидно, его дружок тоже не понял, что к чему, потому что не пошевелился, а лишь сказал — даже не испуганно, а лениво:

— Э, ты чо?…

Но пропавший браконьер вдруг вынырнул — РЯДОМ с лодкой, бешено замолотил по воде руками и настоящим ужасом завопил:

— Владька! Помоги! По-мо-ги-и… тону!!! — ушёл под воду, вынырнул снова и завыл уже без слов, пронзительно: — Ыыыыыыы!!!

— Ох ё ж! — как ужаленный, вскочил «тельник». — Э! Счас! Счас, иду!

Надо отдать ему должное — он бросился в воду без раздумий и сильным, техничным кролем буквально помчался на выручку приятелю.

Начал я думать, уже оказавшисб на берегу. Вскочил и помчался по склону — без единой мысли, за меня всё делало тело. Первой связной мыслью было: «Что теперь?» — когда я остановился у «казанки». И снова моё тело опередило мои мысли — я нагнулся и подхватил с песка брошенное Владькой ружьё — это оказалась семизарядная «помпа» «Рысь», не шуточки! Владька нырял около дрейфующей лодки, на берег не глядел. До меня ещё только дошло, что я держу в руках трофейное оружие, а палец уже сам собой нажал на спуск.

Ружьё коротко ухнуло. В борту «казанки» появилась рваная дырища. Мысли мои наконец-то догнали руки — и я уже с удовольствием пустил ещё пулю в борт, третью — в новенький ямаховский движок, четвёртую — в генератор тока.

— Э! Э, козёл! (и даже похлеще) Брось ствол, недоделок! Ах ты… — и снова «проклятое монгольское наследие».[17] К берегу гребли оба — Владька-«тельник» и спасённый им утопленник.

Моё замешательство было секундным. Я выхватил из лежавшего на дне «казанки» патронташа три патрона — сколько смог сгрести — и, не сводя глаз с приближающихся браконьеров (они перестали ругаться, экономили силы, наверное), дозарядил надствольный магазин. А уже через три или четыре секунды оба в рост поднялись на мелководье и побрели к берегу.

— Стоять, — негромко приказал я, сам удивляясь, что мой голос не дрожит. Ствол ружья черкнул воздух, словно проводя границу, за которую лучше не заступать.

Они оба остановились. Скорее — от удивления, во всяком случае — страха на их лицах я не заметил. «Утопленник» тяжело отдувался, обувь и куртку оставил в реке. Владька смотрел мне прямо в глаза тяжёлым, не подвижным взглядом — жутким, что и говорить… А я вдруг подумал, что ему лет двадцать пять, не больше. Ровесник Олега Никитовича.

— Брось ствол, — повторил он ровным голосом и сделал шаг вперёд, не сводя с меня взгляда.

В книжках первый выстрел чаще всего делают случайно. Со страху нажав на курок, всё такое… Не знаю; я этот выстрел сделал вполне осознанно — пуля взбила воду в метре перед «тельником», и он снова остановился.

— Следующую — тебе в колено, — предупредил я. — Прикинь, всю жизнь будешь хромать?

— Промажешь, — он облизнул губы. И смотрел теперь уже не мне в глаза, а на ствол.

— Рискни, вдруг и правда промажу, — предложил я.

— Чего тебе надо? — спросил он. — Ты вообще кто?

Он не усомнился в том, что я могу в него выстрелить. Наверное, потому, что легко мог выстрелить сам… Я ничего не ответил — говорить не хотелось.

Энтони появился из прибрежных камышей. Он шёл, отфыркиваясь и неся в руке нож. Встал плечом к плечу со мной и зло, но в то же время весело сказал:

— Проваливайте оба. Прямо отсюда и быстро.

— Оденемся, — хмуро буркнул Владька.

— Так доползёте, сволочи, — безжалостно сказал Энтони.

— Рыбку пожалел? — спросил Владька. — Смотри, щенок, мы вас не пожалеем. Лес большой…

— В хвост очереди, — ответил я. Владька покосился в мою сторону:

— Чего?

— Говорю — без вас желающих хватает — нас не пожалеть. Очередь занимайте.

— Пацаны, — подал голос утопленник — только теперь я его рассмотрел: пониже, постарше и погрузней Владьки, — а если мы на вас в ментовку… за разбойное нападение?

Я откровенно и весело заржал. Энтони улыбнулся. Владька процедил, не поворачиваясь к приятелю:

— Завали хлебало… — и выругался. — Пацаны, тут двадцать километров. Лесом. Зверья полно, мы же погибнуть можем…

— Со зверьём вы легко договоритесь, — холодно сказал Энтони. — Хотя… здешние животные гуманней и безопасней, чем вы. Убирайтесь, или отправитесь на корм рыбам.

— Для восстановления их численности, — добавил я.

Кажется, они оба поверили в серьёзность наших намерений, потому что тут же зашлёпали по мелководью вдоль берега — быстро и не оглядываясь, прочь от своей стоянки и от нашего лагеря, слава богу. Мы ничего не кричали им вслед — только следили, как они уходят дальше и дальше, пока камыши не закрыли их совсем.

Рыба плыла по тихому течению.

На душе было пакостно.