Завещание рыцаря

ГЛАВА 26

У меня страшно болели руки. Плечи ныли тупой болью, а запястья резало, словно ножами. Кроме того, почему-то не получалось достать ногами до земли. Запах дыма забивал ноздри, горло схватывало спазмами. Что со мной произошло?

Помню, что со своей «удочкой» я спустился к речушке, прошёл метров сто по течению. В заливчике наклонился в воде посмотреться, понял, почему так плохо вижу — из тёмного зеркала на меня глянула опухшая, перемазанная кровью харя вурдалака. Глаза заплыли. Ндас, комары…

А вот потом? Что было потом? Наклонился. Посмотрелся. И?…

Я открыл глаза. И тут же захотел закрыть их снова, чтобы вернуться назад — в любой, самый жуткий момент нашего путешествия. Хоть обратно в ночной лес. Но закрывать глаза было уже бесполезно — насмешливый голос поинтересовался:

— Очнулись, молодой человек?

Дымом тянуло от костра — предосторожность от комаров, в огонь были умело положены сухие и сырые веточки вперемешку, костёр не потухал, но дымил здорово. Скрестив ноги, около него сидел и жрал правой рукой жареную рыбу Витёк. Левой он помочь себе не мог — запястье покрывал уже несвежий бинт. Бедный подонок вряд ли когда-нибудь ещё сможет пользоваться этой рукой в полную силу — мягкая пистолетная пуля наверняка порвала сухожилия и раздробила кость. Витёк и сейчас кривился — и явно не от косточек в рыбе. От запаха, пробившегося сквозь пелену дыма, у меня свело живот голодной судорогой.

Сергеич стоял около дерева, скрестив на груди руки и рассматривая меня с насмешливым интересом. Третьего их сообщника я не видел — наверное, охранял лагерь. Около большого вяза лежали рюкзаки.

А на втором дереве — кажется, тоже вязе — на толстом коротком сучке, висле я. Сучок проходил между скрученных в запястьях рук, от моих ног до травы под ними было полметра. Солнце припекало тихий лес, вокруг было зелено и красиво, а я висел в бандитском лагере совершенно голый и абсолютно беспомощный.

И от мысли о моей беспомощности мне сделалось страшно.

Попробуйте себе представить, что вы в руках человека, о котором совершенно точно знаете, что он бандит и убийца. Добавьте к этому свою полную невозможность сопротивляться. Приплюсуйте сюда мысль, что надеяться на помощь нельзя — никто о вас ничего не знает. И — для полноты картины! — ожидание и мысли о том, что с вами сделают. Ну как? От страха по всему телу у меня выступил липкий пот, и Сергеич это заметил:

— Да ты не бойся… Лучше «здравствуй», скажи, давно ведь не виделись, не разговаривали…

— Ну и слава богу… — выдавил я. — Я бы и дальше обошёлся…

— Да ты что, злишься? — почти искренне удивился Сергеич. — Это ты брось. Ты меня картечью чуть не ухлопал, я же не злюсь… Ну перехитрили мы вас. Ну догадались, что к кургану пойдёте, даже если тебе этого англичанина на себе нести придётся — вы же упорные ребята…

Несмотря на ужас ситуации мне стало смешно. И досадно одновременно. Если бы этот паразит знал, что мы сюда забрели случайно, а вовсе не от упорства — он бы вообще заплясал от радости!

— Нету здесь клада, — сказал я и не удержал стона — боль в руках росла.

— А где он? — вкрадчиво поинтересовался Сергеич.

— Вообще нету его! — зло (от боли) крикнул я. И непроизвольно добавил: — Да снимите же! Больно!

— Повиси пока, — улыбнулся Сергеич. А Витёк пробурчал, глядя на меня тупыми глазками:

— А ежли его нету, чего вы сюда припёрлись? Комаров кормить?! Говори, где второй щенок, морда эта иностранная!

Он сказал не «морда», нго ругательство я пропустил мимо ушей, потому что изумился до такой степени, что забыл про боль. Они не нашли Энтони?! Неужели были настолько тупы, что не поднялись на курган?!

— Нам только с ним поговорить надо, — снова начал Сергеич. — Ты скажи, где его оставил, когда рыбку ловить пошёл — и гуляй. Сразу отпустим. А если не скажешь. — он улыбнулся, — мы ведь тебя пытать будем. Больно и долго…

Казалось, собственные слова доставляют Сергеичу удовольствие. И я понял, что меня они не отпустят НИ В КАКОМ СЛУЧАЕ. Речь может идти лишь о двух разновидностях смерти — либо они меня замучают, либо быстренько пустят пулю в затылок.

— Я не знаю, где он, — мне не нужно было притворяться испуганным, — честное слово, не знаю… Я сначала его тащил, а потом бросил… очень тяжело было… я думал — найду людей и вернусь… — изо всех сил я пытался разыграть мальчишку, которому очень стыдно за свой страх и который пытается оправдаться.

— Ты нам мозги не крути, — Витёк отбросил обглоданный рыбий скелет. — Ты его к кургану на себе приволок — по следам видно! Или ты мешок картошки в лесу нашёл и тащил от жадности?! — он харкнул в костёр. — Где ты его спрятал?!

Значит, осмотрели поляну?! Я изумился ещё больше. Не нашли Энтони?! Но такого просто не может быть… Или они не поднимались на курган? Бред — кругом шарили, а туда не заглянули… Но где же он тогда?!

— Больно, снимите, — вместо ответа попросил я. Было на самом деле больно. Очень. Перед глазами плавали какие-то разноцветные медузы.

— Слушай, давай договоримся, — снова послышался голос Сергеича. — Ты поможешь нам найти англичанина. Это для него же лучше. Ты думаешь, я в него простую пулю влепил? Не-ет, это пулька отравленная. Он должен был почти сразу свалиться без сознания, да она не подействовала, как надо, навылет, наверное, прошла… Только это его всё равно не спасёт. Ещё полсуток — и загнётся он от заражения крови. А мы его можем спасти, у меня препарат есть… Ты поможешь его найти, он расскажет, где клад — и вы ОБА уходите отсюда. Пойдёт?

— Нет никакого клада, поймите же! — выкрикнул я. — Не-ту!

— Не может быть, чтобы не было, — возразил Сергеич. А я вдруг понял, что они оба слегка чокнулись. Клад стал для них чем-то совершенно определённым, реально существующим — даже захоти они этого, всё равно не смогли бы поверить, что нет его.

Потому что он ДОЛЖЕН БЫТЬ. А если я молчу — значит, не хочу говорить. И всё тут.

— Не хочет говорить, — сказал Сергеич с искренним огорчением. Витёк, вставая, подал голос:

— А мы счас под ним костерок разведём — он сразу захочет… Или ещё хорошо по руке правда узнавать… — он поднёс к моей ладони кулак, и из него выпрыгнул длинный язык пламени. — Говори правду!

Я заорал — от боли и — ещё больше! — от ужаса, пронзившего меня при мысли, что это только начало. Но пламя неожиданно отодвинулось от ладони, оставив после себя свою частичку — жгучую боль. Я дышал со всхлипами — и услышал голос Сергеича:

— А ты знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы костерок потушим и отойдём вон туда, за деревья. И ляжем отдохнуть — всю ночь наперерез вам шли, устали… А тебя оставим здесь. Мы же всё-таки не звери — мальчишку огнём пытать…

— Ты чё, Сергеич? — недовольно подал голос Витёк, но Сергеич оборвал его, заговорив громче:

— Мы костерок ХОРОШО потушим, чтобы дыма не осталось. Река тут близко, доплюнуть можно. Через полминутки тут будет половина окрестных комаров. И знаешь, что они с тобой сделают? Они тебы ВЫПЬЮТ. Понемногу, не сразу. Часов за шесть. Ну, уже часа через три ты начнёшь сознание терять, а через четыре тебя не то что мы — Склифосовского не реанимирует. Так что в пределах двух часов можешь нас будить визгом о том, что готов рассказать, где англичанин.

Витёк заржал, невероятно довольный изобретательностью шефа. А у меня от страха отнялся язык, я молча смотрел, как они гасят костёр, а потом бешено задёргался всем телом и заорал, в самом деле срываясь на визг:

— Я не знаю, где он! Правда — не знаю! Я его на кургане оставил! Да послушай-те же! Послушайте!

Сергеич, уходя, махнул рукой:

— Вспомнишь — ори.

Я и заорал — громко, без слов. Что вспоминать?! То, чего не знаю?! Мамочка, может, я сплю?! Я раньше читал книжки и всегда смеялся, когда героям приходила в критических ситуациях в голову эта дурацкая, как мне казалось, мысль. А теперь я их вполне понимал. В таком отчаяньи только и оставалось надеяться, что это сон… Только это не сон. Комарам сейчас не мешали ни камуфляж, ни даже трусы. И, продолжая орать и дёргаться, я с ужасом смотрел, как они подлетают один за другим и рассаживаются, где кому удобно. То, что я извивался, как червяк на крючке, их не колыхало — лишь бы не бил, а остальное ерунда…

Они садились на меня всё гуще и гуще, боль от укусов была непрерывной, но самое-то жуткое — не боль. Когда комар сосёт — это уже не больно. Неужели эти мошки могут меня убить?! Я заорал снова, закашлялся — нескольких комаров проглотил.

— Я не знаю ничего! Ну не знаю я, где он!!! — уже без какой-либо надежды крикнул я, дёрнул головой — комар укусил в угол глаза, перед лицом висела гудящая серая стена. — Помогите!

Ни звука в ответ…

Кажется, я потерял сознание — от страха…

…Я ещё несколько раз приходил в себя и терял сознание, но уже не кричал — сил не было. Страх тоже ушлё — мне очень хотелось спать, руки, скрученные над головой, продолжали болеть, но как-то отдельно от меня, а всё остальное вообще не чувствовалось. Глаз я не открывал — зачем, что я могу увидеть? Какое-то время жила страшная обида за то, что всё так кончается, потом на миг вспыхнула острая тоска по маме и боль за неё — вернётся она домой, а тут такое, она же с ума сойдёт…Но это были последние чувства, а дальше — только мягкая, бархатная, глухая чернота…

…Мне снился сон про войну. Я был ранен в ноги осколками мины, кто-то тащил меня через лес и шептал: «Тише, дружище, тише…» — иногда я начинал стонать от жгучей боли во всём теле или плакать от слабости. Он, конечно, был прав, американцы могли услышать нас, и я затихал, но потом начинал стонать снова — тихо, громче, громче… И в то же время я понимал — это сон и удивлялся лишь тому, что боль настоящая. А так это был сон — сон, потому что где-то рядом играл магнитофон и я слышал:

Я поворачивал голову, чтобы увидеть магнитофон на своём письменном столе — но щека касалась мёртвой, сухой травы. А песня продолжала звучать…

— Не закрывай глаза, дружище, потерпи, — тот же голос, и я снова проваливаюсь в сон, где летят по вечернему лесу трассера… нет, это светлячки… или комары, у них в лапках фонарики, чтобы найти меня…

— Они возвращаются с фонариками, — слышу я свой собственный голос. Меня перестают тащить, весь мир заслоняет лицо — откуда я его знаю? Мой ровесник, он умер где-то в лесах, потому что в него попала отравленная пуля, а я не дотащил его, потому что тоже умер — это всё ещё из одного сна, во сне мы видим мёртвых, как живых…

— Потерпи, потерпи, Эндрю, — голос мёртвого мальчишки… но я уже проваливаюсь, проваливаюсь, проваливаюсь, меня тошнит и кружится голова.

Темно…