Завещание рыцаря

ГЛАВА 27

Тик. Так. Тик. Так.

Синие глаза кошачьих ходиков ровномерно скашивались вправо-влево. Тик. Так. Тик. Так.

Подброшенный страхом, я вскинулся, но голова мягко, сильно закружилась, слабость опрокинула меня в подушки. Мгновенно взмокший, с колотящимся от напряжения сердцем, я дико огляделся.

Светлая, аккуратная комнатка сельского домика — с вязаными половиками на полу, боком русской печки, бревенчатыми стенами, фотографиями на стене, в голубой общей рамочке. Стол, на нём — что-то, накрытое полотенцем. За окном — дождь, по жестяному карнизу лупят упругие струйки. Я сам лежал на большой кровати — такие, металлические, надёжные, с высокими спинками, украшенными шариками — раньше считались в деревнях признаком богатства. Перина вместо матраса — непривычно…

Справа от меня спал Энтони — носом к стене, виден только затылок с рыжиной.

Я закрыл глаза, пытаясь хотя бы чуть привести в порядок ту кашу, которая заменила мне мысли. Среди прочих была и дурацкая мысль, что всё вокруг — самый обычный рай, куда мы благополучно попали после всех наших приключений. Неверующий и англиканин — в одном раю… Это прикол.

— Интересно, стук дождя по карнизу похож на скворчание яичницы — или наоборот? — услышав голос Энтони, я открыл глаза и уставился на него, а он, закинув правую руку за голову, со вздохом добавил: — Как бы там ни было — есть всё равно хочется…

Я почувствовал, что сейчас постыднейшим образом зареву и деловито спросил:

— Мы где?

— Кто его знает, — беззаботно ответил Энтони, садясь в постели. — Одежды нет, — констатировал он, — и пистолет мой пропал… Я с полчаса назад в себя пришёл, гляжу — ты рядом… — он помедлил, отвернулся и продолжал, глядя в стену: — Ну, я снова уснул… А до этого…

…Энтони помнил, как мы шли в дождь по лесу. Следующее его воспоминание — он пришёл в себя на кургане, не чувствуя всей левой половины тела. Рана воспалилась, плечо вспухло, но Энтони было не до этого и не до того, как он попал на курган и куда делся я — в полусотне метров от него поднимались по склону Сергеич и Витёк с пистолетами наготове. Энтони собирался начать отстреливаться (и погибнуть, потому что оба бандита временами превращались в его глазах в какие-то зыбкие силуэты, а «вальтер» весил не меньше центнера), чуть отполз за кусты и… провалился в заросли ежевики, скрывшие собой дыру — примерно полметра на полметра, судя по всему, промытую водой. Короче, его не нашли. В дыре Энтони снова потерял сознание и пришёл в себя от моих криков — я звал на помощь. Как он смог выбраться и двигаться с температурой под сорок — Энтони не помнил. Не смог объяснить он и того, как переплыл речушку, подобрался к лагерю бандитов, незаметно снял меня с сучка и ухитрился куда-то тащить. Сколько тащил и куда — он просто не помнил… Потом — светящееся окно, из последних сил Энтони тянул меня к нему — ползком, волоча меня следом — а дополз или нет…

…— Судя по всему — дополз, — я ещё раз осмотрелся. Говорить о прошлом не хотелось совсем. Вспоминать его было страшно. Но одно НАДО было сказать…

— Тошк, — окликнул я его, — а я ведь тебя сдал. Я сказал, что оставил тебя на вершине кургана… когда мне про комаров объяснили.

— Ну сказал, — усехнулся Энтони. — И я бы сказал, если бы таким пригрозили.

— Понимаешь, — мучаясь от стыда, поспешно продолжил я, — если бы били… или ещё как-нибудь… я бы…

— Брось, — Энтони толкнул меня в плечо, — это всё ерунда. Я на этом кургане что — святым духом оказался?

— Не совсем… — вздохнул я, вспомнив лес и свой путь через него.

— Ну вот и брось, говорю… Лучше бы выяснить, где это мы всё-таки?

— Мы… — я осекся — в смежной комнате зашаркали шаги. — Вот сейчас и выясним.

…Почти пятьдесят лет Александра Ильинична проработала учителем в Разгуляйской основной общеобразовательной школе. «Очень подходящее название — Разгуляйская,» — добавила она. Поэтому её трудно было чем-то удивить. Однако — и к ней не каждую ночь вваливались такие гости, как три дня назад. Старушка собиралась ложиться спать, когда в дверь поскреблись. Причём странно — внизу двери. Александра Ильинична даже испугалась, но дверь открыла.

НА крыльце лежал рослый мальчишка в окровавленной, драной пятнистой форме. От него буквально несло страшным жаром. Склонившуюся над ним Александру Ильиничну он не видел и, прошептав: «Хэлп… Эндрю нот филлинг вэлл… фор годнэсс сэйк…»[27] — окончательно потерял сознание.

Английского старушка не знала, так как в своё время учила немецкий, да и его хорошо знать в те времена в среде учеников считалось предательством Родины. Но догадалась осмотреться — и обнаружила второго мальчишку. Он лежал в трёх метрах от крыльца на самодельной волокуше — тоже без сознания, покрытый жуткими опухолями и мазками крови, вообще голый.

Звать на помощь было некого — врача или хоть медсестры в Разгуляе давно не было, народу тоже почти не осталось, но Александра Ильинична самоотверженно взялась за дело и справилась сама, хотя оба её ночных гостя фактически были при смерти. К счастью, в молодости она получила на военной кафедре ВУЗа образование военфельдшера и ещё в школе работала и за врача. Пулевые ранения ей тоже приходилось лечить…

…Мы прожили у этой гостеприимной и немного суетливой бабули ещё четыре дня — и за это время она нас расколола так, как не удавалось ещё никому за время путешествия. Да мы, собственно, и не таились — это было бы по меньшей мере неэтично и некрасиво в отношении человека, вытащившего нас с того света. Кроме того, оказалось, что разговоры вслух здорово помогают систематизировать узнанное.

Рассказали мы ВСЁ вечером четвёртого дня, потому что утром собирались уходить. Разгуляй вымирал, но, как ни странно, магазин в деревне был — его держал один предприимчивый уроженец деревни, давным-давно живший в Тамбове. Держал себе в убыток, из чистой ностальгии по родным местам, но нам от этого было только лучше. Деньги у Энтони уцелели, и мы смогли запастись продуктами и двумя школьными рюкзаками, а заодно и подходящей одеждой для меня. Просто нечестно было бы уйти от старушки, не заплатив ей хотя бы рассказом — любопытства открыто она не выказывала, но нужно было быть дураком, чтобы не понять её чувств…

Рассказывать взялся Энтони. Пожилые люди умеют и не стесняются сопереживать рассказу, но Александра Ильинична слушала, сидя неподвижно, подперев голову рукой, только в выцветших от старости глазах отражался огонёк керосиновой лампы…

…— В Белом вам повезло, внучки, — сказала она, когда Энтони замолчал. — Ох, повезло… Расселяли его аж в 78-м, так людей-то силой увозили, нехорошо получилось. С тех пор дурное то место, немало людей там пропало. А на ту стаю собачью облавы делали — убьют одного-двух, а стая уходит… Ну и нечисть, само собой, — как о чём-то обычном, сказала она. — В доме-то ведь два духа живут: домовой и кикимора…

— А она разве не в болоте? — осторожно осведомился я. Александра Ильинична покачала головой:

— Уж много раз слышу такое, а откуда взялось — не пойму. Кикимора — злой дух дома. Если люди из дома уходят, а домового с собой не берут — он умрёт скоро, не может без людей. А кикимора — ничего, живёт, только ещё злей становится… — бывшая учительница помолчала, а потом вдруг скзаала, словно решилась: — Может, и не надо вам рассказывать — опасное дело… А только и молчать — не по-людски, раз уж ты так к своему стремишься, и не ради денег… — она кивнула Энтони. — Люди о своём прошлом, о тех, кто жил до нас, помнить должны… Говорите, учитель татариновский с вами беседовал? Всё он правильно рассказал. И Татариново, и Погорелое — сёла молодые, нашествия монгольского не помнят, конечно. И курган тот, что в лесу — его Горелой Могилой потому называют, что там умерших от холеры сжигали. А вот одного он не знает. Может, и рассказывали ему, да забыл — а может, и не попалось никого, кто рассказать мог. Это немногие помнят — нам прадед рассказывал, он в параличе лежал три года, но ни память, ни речь не потерял, вот и говорил — много, словно торопился… Может, и не случайно вас к моему дому вывело… — она внимательно посмотрела на нас и, кивнув каким-то своим мыслям, заговорила снова: — Курган тот — древний. Горелой Могилой его стали называть после холеры, а до этого называли Княжьей Могилой…

У меня захватило дух. Неужели… вот оно?! Ради одного этого мгновения стоило пройти через всё, выпавшее нам…Честное слово — стоило! Энтони закусил губу и, не мигая, смотрел на Александру Ильиничну, лишь спросил отрывисто:

— Почему?

— Да потому, что и есть этот курган — княжья могила. Жил там князь с дружиной, стоял его городок — небольшая крепость, пограничная, как ты говорил — и погиб он там, когда монголы пришли, защищая рубежи Отечества… Так выходит, что курган — могила и для князя, и для дружины его. Прадед говорил, что враги князя убили — и неприбранным бросили, не по-христиански. Вот Пётр-ключарь — знаете, кто это? — и не пустил его в рай. Хотел, а не смог, потому что православному путь туда без погребения заказан. Но всё-таки князь за родную землю жизнь отдал, себя не пожалел — вот и сказано было ему именем Божьим, что быть ему и после смерти на рубежах родной земли, как и прежде, её защитником. С той поры уж какой век несёт он службу… Что в давние времена было — я не знаю, врать не буду. А вот не так чтобы давно были случаи. Раньше-то запрещали об этом говорить, да ещё если в школе, с детьми, работаешь… — она вздохнула: — Вы не думайте только, что бабка из ума выжила. Рассказам этим свидетели есть. Было это в 18-м году, как раз в самом начале гражданской войны… Собрались в наших краях челове двадцать офицеров, что после Первой Войны по домам вернулись с фронтов, да из плена германского. А с ними столько же примерно юнкеров, мальчишек вроде вашего, они сюда из Москвы ушли… Их всех как раз силой в Красную Армию забирать начали, вот и решили они тайком к генералу Маркову на Кубань уйти. Знаете такого?

Я кивнул:

— Он в Добровольческой Армии командовал, у белых, в самом начале войны. А потом погиб.

— Верно, — покивала тоже Александра Ильинична. — Ну вот… Народ бывалый, огни и воду прошли, оружие у них было, едой запаслись… Только нашёлся такой Иуда, рассказал комиссару продотряда, что недалеко отсюда, в Колобове, стоял. Однако, и добрый человек нашёлся — предупредил, чтоб уходили… Учили в школе, как в ту войну русский русского убивал, словно настоящего врага? И красные, и белые — все в крови были… — она вздохнула. — Поняли офицер и юнкера, что будет им смерть. Продотряд-то — как бы не триста человек, а их всего три десятка! Ночью и ушли — прямиком через цнинские болота. Комиссар и гнаться не стал — рукой махнул. Болота там гиблые… Мол, одна им могила будет, и с похоронами не возиться… А всё ж прошли они болота насквозь! — торжествующе объявила Александра Ильинична. — И КАК прошли, — она понизила голос. — Увязли они в топях, как муха в меду. Ни вперёд, ни назад! Куда ни сунься — везде топь страшная, окна бездонные, вода мёртвая. А тут ещё туман с болот встал — дурной туман, волю у людей отнимает, а все страхи в нём растут…

Я слушал, как заворожённый. Старушка рассказывала так, словно бы сама там была — и я почти видел страшную топь и кучку отчаявшихся, усталых людей в мокрых шинелях с погонами, с бесполезным оружием в руках — окружённых смертью со всех сторон…

…— Вдруг видят они — всадник едет по болоту. В тумане едет, как в море, только силуэт тёмный виднеется. Голову так опустил, задумался. А где едет — по самой трясине, через смерть страшную! Опешили они, офицеры-то. А всадник и махни им рукой, словно за собой зовёт. Верно говорят — кто тонет, за соломинку хватается. Пошли люди за ним. Идут — а под ногами гать затопленная! Долго шли, потом уж на твёрдое место выбрались, глядят — а благодарить-то и не кого. Ушёл туман, сухо под ногами — и одни они… Вот. И потом было, уже как фашист напал, в 41-м. До нас-то он не дошёл, не пустили его. Церквушка тогда была в Татариново. Батюшка наш ночь напролёт молился об одолении врага и победе нашим воинам. Слышит под утро — стучат в дверь. Да так, словно к себе домой, громко! Батюшка на крыльцо вышел — нету никого, пустая улица, а на ступеньках стоит деревянный сундучок, старый, чёрный… Открыл его батюшка — и обомлел. Доверху полон золотыми монетами сундучок оказал-ся — да не какими-нибудь, а самыми старинными, ещё от Святого Владимира Красно Солнышко, что Русь крестил… Предколхоза татариновский неверующий был — а босой в церковь прибежал, батюшку расцеловал на радостях. В газете писали, что на деньги те несколько танков построили. Думали, батюшка часть церковного богатства на это отдал, а он поклялся перед смертью в том, что не было в церкви такого… И последний случай недавно был — несколько лет назад. Бежали из колонии — тут, недалеко — четверо преступников. Двух часовых убили, автоматы у них забрали… Страху мы натерпелись тогда! Деревня-то пустая почти! Какая защита, от кого… Ловили их, конечно, но вы ж сами видели, какие леса тут… Неделю ловили. Нету их. И не выходят никуда, и не видели их нигде. Решили уж, что они лесами в соседнюю область подались. А потом нашли их — разом всех. Как раз тут — за Княжьей Могилой. Все четверо мёртвые лежали. Автоматы рядом, ни один патрон не трачен, ножики их самодельные — за голенищами. И крови — ни капельки, а только говорили, что лица у них были такие, словно увидали они страх — и кончились разом. А ведь отпетые были… Князь их погубил. Не любит он злодеев…

— Значит, искать надо в кургане… — медленно сказал Энтони. Глаза у него были недоверчивые и словно бы пьяноватые — да я и сам ощущал приподнятость от близости цели.

Александра Ильинична встала. Встала даже как-то величественно.

— А ты не торопись, — сказала она и пошла к стене, в угол, где висела большая икона. — Не торопись, — повторила она и достала из-за иконы старую тетрадку — ученическую. Вернулась за стол, положила тетрадку перед собой. — Это я за прадедом записывала. Не сразу, конечно, когда подросла и поумнела. И не всё здесь — всего не вспомнишь… И хочешь верь, хочешь не верь, внучек, — она посмотрел на Энтони, — а только… ЕСТЬ ТУТ ПРО ТВОЕГО ПРЕДКА.

— Дайте, — прошептал Энтони и протянул руку. — Дайте мне.

— Погоди, не найдёшь. Я сама прочитаю, — она взяла с полочки над столом очки, начала листать тетрадь, страницы которой оказались мелко и часто исписаны. — Вот. Есть тут, я помнила… — и Александра Ильинична начала читать…

Александра Ильинична закрыла тетрадку. Пламя в керосинке горело ровно, похожее на острый наконечник копья. Энтони сидел, сцепив перед глазами пальцы. Потом отрывисто спросил:

— Лучков угор — это что?

— Не знаю, — вздохнула Александра Ильинична. — Вот разве что есть отсюда в тридцати километрах, на цнинском берегу, деревушка Лучки…