Золотые нашивки

ЗОЙКА

Нардин вошел в кают-компанию. Зойка Барышева, буфетчица «Ригеля», стояла на перевернутом ящике из-под сгущенного молока и мыла подволок. От поднятых рук кофточка лезла наверх, тянула за собой и без того короткую юбку. Нардин искоса взглянул на круглые обтянутые чулками Зойкины колени и подумал: «Какая девчонка! Прямо смотреть страшно. Того и гляди в грех впадешь. А курсанты от нее не отходят. По-настоящему ее следовало бы убрать с судна. Было бы спокойнее. Да разве с ней расстанешься? Надо как-то сказать ей. А как? Черт…»

— Доброе утро, Зоя. Надо бы тебе форму одежды другую, — строго сказал он.

Зойка соскочила с ящика.

— Доброе утро, Владимир Васильевич. Не понимаю, о какой форме вы говорите.

Нардин подумал: «Кажется, неловко начал. Вопрос деликатный».

— Да… Нельзя ли немного удлинить твои юбки, Зоя? А то ведь тут молодежь…

— Ах, вот вы о чем. Нельзя, Владимир Васильевич. Мода теперь такая. У меня на один сантиметр длиннее, чем у других, поверьте.

— Верно, мода, — неуверенно проговорил Нардин, — да у нас судно…

— Не хотите ли, чтобы я на вашем судне выглядела как чучело?

— Не хочу, но…

— Кто боится, пусть на меня не смотрит. Вот и все. Ничего с вашими мальчишками не случится. Сами-то не боитесь?

Зойкины светлые глаза весело блеснули. Капитан укоризненно покачал головой.

— Не сердитесь, Владимир Васильевич. Знаете ведь, люблю пошутить. Все сделаю. С завтрашнего дня буду на работу брючки надевать. Годится? Или тоже что-нибудь найдете неподходящее для вашего судна? Прямо монастырь, да и только, а вы — настоятель.

Зойка прыснула. Засмеялся и Нардин.

— Ничего не поделаешь, Зоенька. Служба морская. Ладно, все это пустяки. Как настроение?

Зойка сразу погрустнела.

— Настроение плохое.

— Почему же?

— Есть причины, Владимир Васильевич.

— Тайна?

— Нет. А говорить не хочется.

— Ну ладно…

Нардин ушёл, а Зойка снова забралась на ящик, принялась за мытье. С подволока по переборкам текли, расползаясь по палубе, грязные струйки. Мыльная пена белыми хлопьями слетала с Зойкиных рук. Казалось, что работается ей легко. Да оно так и было на самом деле. Зойка все делала ловко и споро.

Через несколько дней Зойке исполнится двадцать лет. Вот уже два года она плавает на «Ригеле». «Наша кадра», — уважительно называет Зойку боцман. Зимой, когда на «Ригеле» перестают готовить обеды и ужины, Зойку, чтобы не увольнять, переводят в матросы. Она стоит вечерние и ночные вахты. Вот уж когда капитану не надо беспокоиться за своих курсантов! Зойка надевает ватные штаны, валенки, шапку, полушубок и сама становится похожей на мальчишку. Только длинные, густые, загнутые ресницы да розовый, очень нежный цвет щек выдают ее. Присмотреться — можно угадать, что это девушка.

Вахту Зойка стоит отлично. Она не отойдет от трапа, не пустит на судно постороннего. Даже благодарность получила за «бдительное несение вахты».

Приехал один работник министерства из Москвы, решил прогуляться по набережной, заодно посмотреть на учебные суда. Смело поднялся на трап, а тут Зойка.

— Вы к кому?

— Я — такой-то.

— Ваше удостоверение?

Оказалось, что москвич оставил удостоверение в другом пиджаке, в гостинице. Как ни доказывал, что он, мол, в форме, и его тут все знают, Зойка его не пустила до тех пор, пока на палубу не пришел вахтенный штурман. На следующий день Нардин объявил ей благодарность. Начальство осталось довольным.

Три раза в неделю Зойка работает в кочегарке в жилом доме. Котел на газе. Легко. Требуется только внимание. Конечно, трудно и там и здесь. Свободного времени совсем не остается. Но ничего не поделаешь. Надо зарабатывать побольше денег. А в жилконторе прилично платят.

У Зойки семья. Мать и братишка-первоклассник. Живут они далеко. Зойка видится с родными редко, посылает им деньги. Мать болезненная, зарплата у нее небольшая. Трудно ей живется.

Три года назад от них ушел отец. Последнее время он жил с матерью плохо. Родители часто ссорились. Уж кто там был виноват, трудно сказать. Наверное, все же отец. Не ночевал дома, иногда приходил пьяным, отначивал часть получки. А как-то пришел с работы и объявил:

— Ухожу я от вас, Маруся. Жить так не могу. Ты не беспокойся, на мальчишку с Зоей буду посылать.

Собрал два чемодана и ушел. Мать молчала, не уговаривала остаться, только Лешка плакал.

— Мамочка, как же мы теперь без папы? Пусть вернется. Возьмем его обратно.

Ночью Зойка слышала, как рыдает мать, уткнувшись в подушку. Зойка перебралась к ней на кровать, обняла и сквозь слезы шептала:

— Ничего, мамочка, ничего. Не бойся. Может быть, тебе без него легче станет. А может быть, поживет-поживет без нас и вернется. Не плачь.

В эту ночь Зойка узнала, что такое настоящее горе. Не то чтобы она была очень привязана к отцу, но он бросил их, оскорбил, значит совсем не любил ни мать, ни Лешку, ни ее, Зойку. Ушел, и все. Даже не поинтересовался, как они проживут без него. Отец посылал деньги регулярно. Потом переводы прекратились, и им сообщили, что отец погиб на стройке ГЭС, вернее, замерз, будучи сильно пьяным. Зойке надо было идти работать. Несмотря на все уговоры школьных товарищей и преподавателей, она оставила школу. Поехала искать работу. Ей казалось, что в большом городе легче устроиться. Ее приютила дальняя родственница. Предупредила, что всего на несколько дней, пока не приедет муж из командировки. Зойка сразу начала искать работу и вот тут случайно попала на «Ригель».

Шла Зойка по набережной. Снег скрипел под ногами. Изморозь покрывала деревья, пароходы, дома. Солнце как красный шар — ни лучей, ни тепла. На душе скверно. Специальности — никакой. Куда идти? Что делать? У причала ошвартован парусник. Тоже весь белый от инея. Зойка остановилась. Не видела она еще таких. Вспомнилась песенка «Бригантина». Девочки пели ее под гитару на школьных вечеринках.

На палубе у трапа стоял человек с шотландской круглой бородкой, в форменной фуражке, в короткой кожаной куртке, курил трубку. Увидев Зойку, он улыбнулся и спросил:

— Что смотрите, девушка? Понравилось судно?

— Понравилось. Красивое. Как в сказке из Грина…

— Читали? Мало их теперь осталось. Только вот учебные.

Зойка попросилась:

— Можно к вам, посмотреть?

Человек с трубкой нахмурился. Подумал.

— Заходите, — не очень охотно пригласил он.

— Вы кем здесь работаете? — спросила Зойка.

— Капитаном.

— А я думала, что все капитаны старые.

— Вы не ошиблись. Я старый. Мне тридцать лет.

На судне — тишина. У камбуза возится с голиком вахтенный матрос. Капитан поводил Зойку по кораблю. В кают-компании — тепло. Уютно бросала свет лампа, спускающаяся с подволока. Зойке стало жарко. Она приложила ладони к пылающим щекам.

— Можно сесть? Куда же он ходит, ваш «Ригель»?

— Тут, по заливу. Иногда и за границу.

— А женщины у вас есть?

— Была одна. Буфетчица. Да вот рассчиталась недавно.

— Возьмите меня, — вдруг неожиданно сказала Зойка.

Капитан перестал улыбаться. Он критически оглядел Зойку:

— Наверное, не подойдете. В море не бывали, конечно, укачиваетесь, работы не знаете… Потом, не так все просто…

— Что это вы меня так низко ставите? Подумаешь, работа. Я никакой работы не боюсь. А насчет укачивания надо проверить делом. Я бы пошла, если зарплата подходящая. Жить на судне можно?

Нардин долго еще разговаривал с девушкой. Она рассказала о себе, ничего не скрыла.

— Хорошо, Зоя. Попробуем, — наконец сказал Нардин. — Я дам вам записку в отдел кадров училища. Идите туда. Возможно, они вас оформят.

Так появилась Зойка на «Ригеле». Она не укачивалась. Старалась. Капитан был ею доволен.

В конце каждого месяца Зойка сидела у себя в каютенке и составляла листок своего бюджета. Ведь она кормилица, глава семьи. Квартира, питание, теплые ботинки Лешке, платок маме, туфли себе… Тут появлялся вопросительный знак. Не получалось. Наверное, можно обойтись старыми? Починить — и сойдет. Конечно, сойдет. Туфли вычеркивались. Записывалось что-нибудь необходимое. Развлечения в бюджет не входили. Эта статья расходов ложилась на курсантов.

Почти каждый из курсантов, впервые появившийся на «Ригеле», считал своим долгом влюбиться в Зойку. Покупали ей конфеты, водили в кино и на танцы. Зойка охотно принимала эти знаки внимания, но дальше невинных поцелуев, которых добивались редкие счастливчики, дело не шло. Она грубо обрывала намеки на дальнейшее сближение.

Сначала Зойке нравилось плавать на «Ригеле». Она с любопытством смотрела на море. Стоит, бывало, на палубе в своих огромных, сорок третьего размера резиновых сапогах — меньших на судне не оказалось — и ждет, когда прибежит с бака пенная волна, обовьется вокруг ног, зашипит и скатится обратно в море.

— Ох! Вот здорово! Красота! — кричит Зойка, стирая соленые брызги с лица. — А ну еще! — И волна прибегала снова.

Льстило внимание, которое ей оказывали курсанты, общее поклонение. Она впервые оказалась в таком большом обществе молодых мужчин и почувствовала, что перестала быть девочкой, выросла.

Зойка замечала взгляды, которые бросали на нее курсанты, матросы, помощники. Было приятно и почему-то стыдно. Иногда кто-нибудь говорил ей такое, от чего она вспыхивала и затыкала уши. А недавно Мишка Бастанже, боцман с «Алтаира», выбрал момент, когда они остались одни, обнял ее и, часто дыша, зашептал:

— Зоенька, ну что ты такая неприступная? Полюби меня. Чем я не парень?

Она оттолкнула Мишку, сказала насмешливо и зло:

— Отстань. Поищи кого-нибудь другого. По набережной девчонок много ходит.

— Мне тебя надо, — засмеялся Мишка.

Она старалась со всеми быть ровной, никому не оказывать предпочтения. Грубовато-иронический тон, каким Зойка разговаривала с курсантами, защищал ее от назойливости некоторых из них.

Зойка знала, что достаточно ей попросить, как всю тяжелую работу за нее сделают ребята. Сделают с радостью. Но она не пользовалась ничьими услугами. Не хотела оставаться в долгу. Нардин казался ей самым лучшим человеком на судне.

Нардин, конечно, замечал, какой белизной сверкают его выстиранные и выглаженные рубашки, как чисто убрана каюта, с какой любовью заправлена койка и почему в вазочке на столе всегда стоят цветы. Какой музыкой звучит Зойкин голос, когда она говорит ему совсем обыденные, прозаические слова: «Идите ужинать. Вы замерзли, а я такой чай приготовила…»

Нардин никогда не думал о Зойке всерьез, как о женщине. Он любил Валерию. А Зойка Валерию не любила. Из-за нее Нардин не обращает внимания на Зойку… Так она думала. И если в каюте капитана все блестело чистотой, то пыль с портрета Валерии Николаевны всегда стирал сам Нардин.

Прошел год, и Зойку уже стало утомлять однообразие плавания, одни и те же лица. Становилось очень тоскливо, когда в иллюминаторе часами торчал какой-нибудь маяк, мыс или остров.

— За двадцать четыре часа прошли тридцать пять миль вперед! — с гордостью сообщал штурман, сменившийся с вахты. — При ветре — прямо в лоб. Понимаете?

Зойка не понимала. Всегда вокруг нее расстилалось море. Бурное, тихое, серое или голубое, в зависимости от погоды. Но больше всего угнетала ее бесперспективность будущего. Часто по вечерам, когда на судне наступала тишина и все, кроме вахтенных, спали, Зойка забиралась в кают-компанию и, не зажигая света, включала приемник. Таинственно мерцал зеленый глазок. Она медленно поворачивала ручку настройки. Звучала симфоническая музыка, в Париже танцевали шейк, приятный баритон пел по-английски, Москва передавала репортаж о новом молодежном кафе «Снежинка», доярка рассказывала о своих успехах, где-то закончили постройку многоэтажного жилого дома, из Ленинграда передавали стихи современных поэтов… Вокруг лежал мир, от него Зойку отделяло море и тонкая обшивка корабля. Он был очень далек от нее, этот мир…

Зойка сидела, подперев голову руками, и думала о своей жизни. Неужели она навсегда останется буфетчицей? Ей уже двадцать лет. Изо дня в день одно и то же. Завтрак, обед, ужин, грязная посуда и уборка кают. А потом ей станет тридцать, сорок — и все та же тряпка в руках и жирные тарелки?

Вспоминалась Елена Павловна — буфетчица с «Алдана». Может быть, и для Зойки уготована такая же судьба? Без любви, без души, без радости. Один, второй, третий… От таких мыслей ей делалось страшно, тоскливо, хотелось забиться в каюту, никого не видеть и не слышать. Нардин был далек и недосягаем. И от этого становилось еще горше.

Когда «Ригель» приходил в порт, Зойка в своей модной стеганой черной курточке сходила на берег. Она гуляла одна по улицам, прислушиваясь к шуму города, рассматривала витрины, останавливалась у входов в театры, сидела в тенистых аллеях садов. Ей встречались огромные объявления с приглашением на работу. Она подолгу стояла перед ними, перечитывала по нескольку раз, старалась представить себе, как бы она работала там… Но никогда не заходила в отдел кадров для того, чтобы узнать обо всем подробнее. У Зойки не хватало решимости уйти из своего спокойного, сравнительно обеспеченного мирка, где всегда тепло, светло и надежно.

Сначала Зойка жила на «Ригеле», а через год получила комнатушку за городом. Комната была скверная: узкая, с окном, выходящим во двор, где стояли мусорные баки. В своей «квартире» Зойка бывала редко. Она не любила пригород. Ей становилось грустно и одиноко от тишины, шума ветра в ветвях деревьев, шуршания опавших листьев на дороге, когда она шла со станции домой. Идти было далеко.

В доме главным образом жили отставники. Они получали приличные пенсии и радовались чистому воздуху. Их жены, чтобы не скучать, работали в местных учреждениях. Вечером они ходили друг к другу в гости. Судачили, сплетничали или играли в карты. Зойку они не замечали. Здравствуйте и прощайте.

Во время стоянок на «Ригеле» становилось скучно. Все старались как можно больше времени провести вместе со своими близкими, знакомыми, даже иногородние курсанты убегали к своим девушкам. У Зойки же никого не было. К дальней тетке она не заходила. Там жили своей жизнью, не оставив в ней места для Зойки.