Золотые нашивки

ПРАКТИКАНТЫ

Тридцать пять практикантов пришли на «Алтаир». С этого дня они будут жить на судне, нести вахту. Навстречу им вышел старпом.

— Идите в кубрики, — сказал он. — А потом капитан будет с вами беседовать. Васильев, покажи дорогу!

Но дорогу показывать было не надо. Практиканты сами прекрасно знали, где расположено их будущее жилье. Они уже по нескольку раз приходили на «Алтаир», все осматривали, залезали во все углы, выбирали себе койки.

…В кубриках шум, смех, суматоха. Бросают чемоданы на облюбованные койки, толкаются, кричат. Ну прямо как дети.

— Володька, я буду на верхней.

— Гуков, иди сюда, я для тебя занял нижнюю койку.

— Чей чемодан? Забирай! Здесь занято.

— Давай меняться. Мы хотели вместе с Вареником. Тебе же все равно?

Но веселью скоро приходит конец. В кубрике появляется старпом. Он сам выдает номера, по которым курсанты занимают койки.

Через несколько минут все успокаиваются. Места заняты, получили постельное белье. Скоро кубрики принимают парадный вид. Койки аккуратно заправлены, все по одному образцу. Сверкает полотно простыней и наволочек. Красиво сложены теплые одеяла.

— Как на военном корабле, — удовлетворенно замечает курсант Варенков, оглядывая кубрик. Он бредит военным флотом. Подавал документы в военно-морское училище, но не прошел по конкурсу.

— Нам только и не хватает здесь военных порядков, — возмущается Бибиков. — Хоть летом немного отдохнуть от муштры и дисциплины.

— Отдохнешь здесь. Потягаешь шкоты да фалы — будет тебе отдых. Думаешь, на курорт приехал?

— При чем тут курорт, ну при чем? — петушится Бибиков. — Никто и не думает, что на «Алтаире» курорт.

— А самостоятельно нам дадут стоять вахту?

— Сейчас же, сразу произведут в капитаны. Выйдет на мостик курсант Гуков и скомандует: «Поворот оверштаг!» Нет, брат, тут шваброй поелозишь по палубе, — смеется Кротов, один из лучших учеников курса. Еще до поступления в училище он плавал матросом на пассажирском речном теплоходе, поэтому к его замечаниям всегда прислушиваются.

— Ну уж со шваброй! Нас ведь не в матросы готовят, а в штурмана. Говорили, что сами прокладку будем вести.

— Увидишь.

— Нет, ребята. Конечно, мы будем стоять и штурманскую вахту. Мне рассказывал Полуянов, со второго курса. Они в прошлом году проходили практику на «Алтаире».

— А что если правда работой замучают? — тоскливо спрашивает щупленький курсант Домбровский. — Тогда неинтересно…

— Буфетчицу на «Ригеле» заметили, ребята, у камбуза стояла? Высший класс девочка, — подмигивает Кротов. — Скучно нам не будет, если, как говорят, суда станут плавать вместе.

— Она тебя давно ожидает. Смотри не опоздай, — хмурится Роганов. Ему не нравится Кротов. То ли оттого, что он относится свысока к другим, где надо и не надо показывает свою осведомленность в морском деле, то ли оттого, что всегда цинично говорит о женщинах, хвастает своими победами. Когда Димка слышит Кротова, то почему-то всегда вспоминает Марину…

— Все наверх! Построиться! — раздается громкий голос старпома.

Практиканты бегут на палубу, быстро строятся в две шеренги и замирают, с интересом ожидая, что будет дальше. Наверное, сейчас появится капитан. Капитан «Алтаира», о котором они так много слышали.

Из каюты выходит Шведов. Он в парадной тужурке и фуражке с большим блестящим козырьком. Капитан знает, что многое зависит от первого знакомства с курсантами. От первого разговора с ними. От первого впечатления.

— Здравствуйте, мореплаватели! — улыбаясь и щуря глаза, говорит Шведов. — Рассаживайтесь, кто куда может, курите.

Первая фраза произнесена обдуманно, и официальность пропадает. Курсанты усаживаются, Шведову подставляют табурет. Он тоже садится, вынимает пачку сигарет, неторопливо закуривает, как бы подчеркивая дружеский характер предстоящей беседы. Внимательно обводит глазами лица присутствующих.

— Так вот, ребята. Я хочу внести ясность в наши отношения и разъяснить вам те задачи, которые нам нужно будет решать вместе.

Шведов говорит отрывисто и веско.

— Я хочу, чтобы вы меня сразу поняли. Запомните, здесь не дом отдыха и не прогулочное судно. На первых порах ваш штурманский инструмент — швабра, щетка и кисть. На совещании в Москве выступал один капитан. Говорил, что курсанты после первой практики ничего не знают. Не умеют грести, красить, мыть. На «Алтаире» такого быть не может. Вы выйдете отсюда первоклассными матросами. Причем смелыми матросами, не будет среди вас таких, кто побоится выйти на шлюпке в сильное волнение, залезть на мачту в штормовую погоду, работать на палубе, когда ее заливает водой. Вы не должны бояться моря. Пока никаких штурманских обязанностей. В рубке можете находиться только в свободное время. Не огорчайтесь. Капитаны из вас получатся еще не скоро. А в матросе я прежде всего ценю морскую лихость. И мы, — Шведов обернулся и показал рукой на стоявший в отдалении комсостав «Алтаира», — будем воспитывать в вас эту морскую лихость. Вы должны покинуть «Алтаир» моряками. Это наша задача. По-моему, ясно?

— Ясно, ясно… — загудели практиканты.

— И еще одно. Дисциплина должна быть на высоте. Учебное судно предъявляет повышенные требования к дисциплине. Вы, наверное, об этом знаете. Я не прощаю разгильдяйства, лжи и неуважения к морской службе. Обо всем, что вызовет у вас сомнения или будет непонятным, не стесняйтесь, спрашивайте у кадровых… Вот, пожалуй, и все. Есть у кого-нибудь вопросы?

Шведов встал, показывая, что спросил это лишь из приличия, что он все сказал предельно ясно и вопросов быть не должно, но тут поднялся Кротов.

— У меня вопрос. Как будет происходить увольнение на берег? Как часто?

Шведов бросил иронический взгляд на курсанта.

— Не успели еще паруса поднять, а уже думаете о береге. Неважное начало. Увольнение только с разрешения старпома в установленные дни. Вахта и подвахта на судне. Третья вахта гуляет.

— Не часто, — присвистнул, садясь, Кротов.

— Есть еще вопросы? Все свободны.

Когда практиканты разошлись по палубе, Роганов сказал Гукову:

— Вот это капитан. Коротко, ясно и вообще здорово.

— Мне он тоже понравился, — согласился с Димкой Гуков. — Видно, моряк до мозга костей.

Шведов стоял в отдалении, облокотившись на кормовую балюстраду, курил. Все ли он сказал, что хотел? Как будто все. Мальчики приняли его слова как надо. Кажется, он сразу же завоевал их расположение. Ну, что ж, это хорошо.

— Поняли? — спросил Миша Бастанже, когда курсанты после беседы со Шведовым собрались на баке.

— Чего тут понимать? Все ясно. Будут нас драить, как медный колпак от компаса, — отозвался Кротов. — На берег — через два дня на третий! Где это видано?

— А ты думал каждый день с барышнями по набережной гулять? Нет, брат. Будем вам прививать морскую лихость. Вы вообще-то знаете, что это такое?

— Да знаем, знаем. Тоже мне профессор нашелся, — проворчал Кротов, однако так, чтобы боцман не услышал.

— Моряк — это человек особенный, — с видимым удовольствием продолжал Миша. — Фашисты никого так в войну не боялись, как моряков. Читали? А почему? Я вас спрашиваю, почему?

Курсанты улыбались, молчали.

— Да потому, что моряк всю жизнь с опасностью соприкасается. Вот, я наблюдал сам. Является на судно береговой человек. Увалень, в руках ничего не держится, всего боится, девушек стесняется. Проходит полгода. Альбатрос! Не узнать парня. И на мачту мигом, и на беседке под самым клотиком болтается, вид бравый, а уж девушкам травит — прямо артист, литературный театр.

— Насчет этого вы, боцман, не беспокойтесь. У нас тут травилы похлеще есть. Послушайте Крота, он вам расскажет, — хихикнул Бибиков. Кротов из-за спины боцмана показал ему кулак. — Что же касается остального, так это все ерунда. Морской, береговой. От характера зависит.

— Ты так думаешь? — сощурился Миша. — Плохо знаешь. Даже животные, которые плавают на судах, становятся другими. Возьми кошек. Судовой кот любого берегового кота забьет. Понял? Да что кошки. Птицы!

— Ну, вы и даете, боцман. Через трубу! — хлопнул себя по коленям Варенков. — Птицы! Сильно!

— Не верите? Тогда минуточку внимания. Маленький незапланированный перекур перед мытьем палубы. Прошу занять места согласно купленным билетам. Так-с. Сели? Делаю экскурс в прошлое… Был несколько лет назад в моей жизни такой случай. Предложили мне принять в командование старую парусную шхуну. Загнали ее в одну из безопасных крымских бухт и поставили на мертвые якоря.

Кинофильм «Человек-амфибия» видели? Так вот его там и снимали. Мне было положено следить за состоянием судна, закупать продукты, консультировать оснастку. Работы — кот наплакал. Но и зарплата маленькая. Правда, харч бесплатный. Я подумал-подумал и согласился. Артисты, а главное, артистки приедут, знаменитые режиссеры, общество — интересно.

— Значит, вы и с Настей Вертинской знакомы? — с завистью спросил Кротов.

— Запросто. Хорошая девушка. Ну вот. Закупил я им на берегу живых кур. Там они дешевые. Сделал клетку. Повар по три штуки в день к обеду варит. А чтобы перед смертью куры не скучали, — петуха прихватил. Да неудачно. Ледащенький такой петушонка попался. Некрасивый, обдрипанный, хвост вырван. Подружилась с этим петухом одна артисточка, балерина Леночка. Назвала его Кузькой, и вот забавляется. Чем он ей понравился — не пойму. Кормит его, на палубу гулять выпускает, в клетку загоняет.

«Бросьте вы, Елена Дмитриевна, с этой лахудрой заниматься. Упадет за борт. Лишимся одной единицы», — говорил ей я.

Но Кузька был осторожный и на планширь не взлетал. Скоро обнаружился его характер. Жулик, ворюга и трус оказался. Раз повар заходит на камбуз, у него там рыба жарилась, смотрит, а Кузька ногами на горячей плите перебирает, рыбу жрет. Увидал шефа и в иллюминатор, а рыбину в клюве держит, не выпускает. Вот людей боялся. Ни зерен из рук не клевал, ни погладить себя не давал. Чуть человек движение сделает, Кузька уже бежит к бухте троса, ныряет внутрь и прячется. Там было его излюбленное место.

Как-то Кузька все-таки взлетел на планширь, не удержался и сыграл за борт. Ну, все — пропал наш петух, утонет. Смотрим — нет, плывет, бродяга, кролем…

— Вот травило! Вы бы уж поскладнее врали, боцман, — сказал Кротов. — Петухи не плавают.

— Да будет вам известно, курсант, что боцман Бастанже, — строго сказал Миша, — никогда не врет. Запомните раз и навсегда. А если сомневаетесь, можете справиться на киностудии. Там этого Кузьку все помнят.

— Давай, давай дальше, боцман. Ты не перебивай, Крот, — закричали курсанты.

— Ну вот, сделал он рейс вокруг судна, подплыл к трапу. Его тут подняли на палубу, а Кузька как сиганет в свою бухту — спрятался, только голова торчит. Во как! Тут его все обступили: «Кузя, Кузя, герой, моряк». Так и укоренилась за ним кличка «Кузька-моряк». Стали его иногда нарочно в воду бросать. Ничего. Плавает. Проплывет вокруг судна и к трапу. Тут его поднимают. Но к людям так и не привык.

Время шло, кур всех съели. Остался один Кузька. Что с ним делать? Резать жалко. Забавный такой все же петушонка. Тем более наша кровь, морская. Решили его свезти на берег — отдать какому-нибудь хозяину. Определили мы с Леночкой Кузьку в один дом. Там много кур было и петух. Красавец, весь переливается красками, голос, как у Шаляпина, шпоры — во! Сантиметров пять не меньше, гребень, как бифштекс… Хозяин на Кузьку посмотрел и брать не хочет: «Куда мне вашу дохлятину бесхвостую? У меня видели какой павлин с курами ходит?»

Все же пустили Кузьку в стаю. Красавец его и не замечает с высоты своего величия. Клюет себе зерна. Потом увидел Кузьку, как заорет. Голову наклонил и к нему. Ну, думаем, забьет Кузьку. А Кузька шпоры почистил да, не дожидаясь, на красавца налетел. Видели бы вы что было! Как он его трепал! И за гребень, и шпорами. Налетает, отскакивает, снова налетает. Пух и перья! Тот петух большой, тяжелый, неповоротливый, а наш — юркий, ловкий, легонький. Со всех сторон Кузька к нему подлетал. Не успеет тот оглянуться — удар в голову. В кровь дрались. Хозяин глаза вытаращил. Смотрит — не верит. Леночка подпрыгивает, в ладошки хлопает, прямо как судья на ринге, кричит: «Лупи его, так его, Кузя, бей правой!»

Не скажешь, что и балерина. Ишь, думаю, кровожадные инстинкты проснулись. Любят женщины такие зрелища. В общем, этот красавец минут через десять с позором показал нам зад, побежал, юркнул под изгородь и был таков. А Кузька, весь ободранный, в крови, испустил победный клич и пошел к курам. Хозяин говорит: «Не петух это, а орел. Такого гиганта победил. Пусть живет. А того в суп».

Спустя месяц мы зашли проведать Кузьку. Что бы вы думали? Петуха нельзя было узнать. Он гордо ходил среди кур. Такой гладенький, пополневший, ухоженный, хвост у него отрос. Следа не осталось от того замухрышки. Голос окреп. Найдет что-нибудь: «Ко-ко-ко!», и все куры к нему бегут. А он стоит, как монумент.

Вот что делает морская лихость и женская любовь. Поняли? Конец.

Боцман встал:

— Поднимайсь! Швабры, щетки разобрать! С носу пойдем.