Золотые нашивки

ИГРА «ВО МНЕНИЯ»

Простояв в бухте Тага-лахт четверо суток, «Ригель» вышел в море. Предстояло закрепить на практике весь комплекс управления судном под парусами. Их постановку и уборку на ходу, повороты, маневр «человек за бортом», лавировку. За полтора месяца пребывания на баркентине курсанты многому научились и многое поняли. Все стояли на руле, все помогали штурману в определении места судна. Некоторые уже с нетерпением ждали учений в море. Хотелось показать свою выучку. Хабибулин, скептически настроенный в первую неделю, переменил мнение о плавании на паруснике.

— Знаете, ребята, — говорил он, — в таких плаваниях есть своя прелесть. Даже хорошо, что наш «Ригель» маленький. И нас здесь не много. Старшекурсники мне рассказывали, что когда они плавали на большом учебном теплоходе, то по две недели ждали очереди отстоять штурманскую вахту. А у нас к штурманскому столу всегда можно подойти.

Нардин оказался прав. Курсанты привыкли, разочарование первых дней прошло. Одному старшему помощнику Моргунову все не нравилось. Сидя в кают-компании перед вступлением на дневную вахту и помешивая чай ложкой, он говорил третьему помощнику:

— Ну, невозможно скучно, когда вот так бесцельно утюжим море. Отрабатываем практику, выполняем учебную программу. Особенно ночью. Вся вахта дремлет по закоулкам и теплым местечкам. Рулевой, впередсмотрящий и я — бодрствуем. Иногда за всю вахту ни одного поворота, ни одного маневра. Тощища. То ли дело на транспортном судне! Море — порт, море — порт. Когда я плавал на Дальнем Востоке, ходил в Японию…

Он любил рассказывать о плаваниях на Дальнем Востоке и считал их лучшим временем своей жизни.

Раз ночью, когда «Ригель» спокойно шел с попутным ветром, Нардин услышал разговор курсантов. На баке сидели вахтенные, курили и вполголоса вели ленивую беседу. Огоньки сигарет то разгорались, то затухали. Говорил Орлов:

— Собрался он, значит, втихаря, никому не сказал, оделся во все лучшее, что у него было, и дал деру. На следующий день на судне паника. Капитан поехал на берег. Стали разыскивать, а он как в воду канул. Перед самым отходом из порта сообщили, что парень попросил политического убежища…

— Вот дурак. На что же он рассчитывал? — спросил кто-то. В темноте Нардин не узнал говорившего.

— Черт его знает. Наверное, надеялся, что повезет.

— Ну и что с ним дальше было? Известно?

— Известно. Приехал через две недели назад.

— Взяли?

— Взяли. Живет себе спокойно в Ростове.

— А из училища выставили?

— Не знаю. Надо думать, что да.

— Дурак все же, — сказал Тихомиров. — Я вот в чужой стране навсегда жить бы не остался. Никогда, хоть озолоти…

— Можно мне вмешаться, ребята, — проговорил Нардин, выдвигаясь из темноты. — Я слышал, что вы тут говорили, и вспомнил один эпизод.

— Садитесь, Владимир Васильевич, — вскочил с места Батенин. — Здесь удобно, за ветром.

Нардин сел.

— Так вот, к разговору. Было это на Гаваях, в Гонолулу. Мы заходили туда брать воду и продукты. Вечером доктор, третий помощник и я отправились погулять и зашли в бар на берегу моря. Замечательное место! Веранда висит прямо над водой, кругом цветы, океан, теплынь, звезды над головой, оркестр из гавайских гитар. Экзотика. Сами понимаете.

Заняли мы место в углу, заказали пива со льдом. Рядом за столиком шумела компания под предводительством какого-то низенького, краснорожего старика. Хохотали, громко чокались, орали.

Ну мы, конечно, говорили по-русски, те — по-английски. Старик, видимо, услышал наш разговор и к нам:

— Русские?

— Русские.

— О, гад дем! Как я рад. По этому поводу надо выпить. Эй, Дэвид, замороженного шампанского три бутылки!

Старик шпарит по-русски, как мы с вами. Мы его, конечно, спросили, кто он.

— Я, — говорит, — капитан теплохода «Блэк Пойнт», вон на рейде стоит. Десять тысяч тонн груза берет. Сам я латыш. Уроженец Виндавы. В Штатах живу сорок лет. Подданный США.

— Ну и как? — спрашиваем.

— Отлично, — говорит. — Во! — хлопает себя по карману. — Пленти долларз. Семья во Фриско. Жена, дочь, сын, внучка. Дом. А вы как?

— Ничего, — говорим, — хорошо.

— Ну, как там в Виндаве?

— Порядок, — говорим. — Не узнаете.

Выпили мы шампанского. Старик свою компанию бросил, к нам пересел, не знает, чем нас угостить. Сорит деньгами. Мы его уже и останавливали, а он ничего слушать не хочет. Разошелся капитан.

Посидели мы в баре, а потом решили пойти с ним к нам на судно.

Мы капитана хорошо приняли, кофе соорудили, достали черный хлеб, квашеную капусту, белые маринованные грибы, икру. Знали, в общем, что ему будет приятно. Но он погрустнел, нахохлился, смотрит на нас как-то странно. В кают-компании собралась почти вся команда.

Вдруг он говорит:

— Слушайте, братцы, а нельзя мне к вам, в Россию?

— Как в Россию? Вы же американец. Дом, жена, внучка, пленти долларз?

— Какой я американец? Латыш я. Не надо мне ничего. Мне бы в Виндаву, на Клаус иела, в маленький домик с геранью, с развешенными на заборе сетями, с запахом трески… Я из рыбаков. Походить бы по родной земле. Я, конечно, понимаю, что уже поздно, скоро отправляться туда, — он поднял палец кверху, — но вот сколько живу здесь, поверите, так бы и улетел домой в Латвию. Пивка бы выпил со старыми друзьями, поспорили, в скат поиграли… Как хочется, чтобы меня окружало все, к чему я привык в детстве. Вот так, ребята.

Он долго сидел у нас, все не хотел уходить. Мы ему уже стали говорить, что, дескать, поздно, а он ни в какую.

— Гад дем! Я капитан. Сколько хочу, столько и сижу.

Ушел он с огромным пакетом. Он у нас попросил черного хлеба и кислой капусты. Ну, а мы ему еще всякой всячины напихали. Веточку березы, которую из Союза привезли и хранили в воде, поцеловал и с собой унес. Я к чему это рассказал? Вот, как будто человек все имеет, а ведь главного-то и не хватает. Не хватает всю жизнь…

Курсанты затихли.

— Мне говорили, что большинство эмигрантов заболевают неизлечимой болезнью… Забыл, как она называется, — проговорил Батенин, прерывая молчание.

— Ностальгия. Тоска по родине.

— Вот-вот.

— Я читал письма Шаляпина. Как он тосковал последнее время. Имел, кажется, все. Деньги, славу, почет. А радости не было, — сказал Тронев.

— Мне жаль людей, оказавшихся без родины, — задумчиво сказал Нардин. Мне приходилось часто разговаривать с такими… Ну, ладно… Скоро будет поворот. Подходим к Ярвекалла.

Нардин поднялся, пошел на корму в рубку. Через сорок минут надо было менять курс.

Умеренный ветер подгонял «Ригель». Светило солнце. Было жарко. Курсанты с удовольствием мыли судно, дурачились, окатывая себя прохладной водой из шланга, в свободное время лежали на палубе, загорали. Нардин решил устроить игру «во мнения». Он практиковал ее ежегодно, после того как курсанты побудут на «Ригеле» месяц-другой и лучше узнают друг друга.

Он считал, да и вся команда тоже, что эта игра приносит несомненную пользу.

«Ригель» подошел к южному берегу залива, встал на якорь. После обеда все курсанты, офицеры, штатная команда собрались и расселись на верхней палубе у грот-мачты. Курсанты заметно волновались. Ведь сейчас о них будут говорить помощники, механики, боцман и матросы все, что они захотят, все, что заметили за время пребывания практикантов на «Ригеле». Хорошее и плохое. Правила игры не разрешали курсантам высказываться. Они могли только выслушивать мнения о себе. Некоторые курсанты для того, чтобы скрыть свое беспокойство, подсмеивались над предстоящей игрой. То там, то здесь слышались шутливые замечания.

— Выдадут тебе, Иван, сегодня сполна. За то, что ешь много, мало работаешь.

— А я знаю, что скажет старпом про тебя. Дневник практики грязный, как у приготовишки. Кляксы на каждой странице.

— Тебе вспомнят опоздание на вахту, Орел…

Пришел Нардин. Наступила тишина.

— Итак, товарищи, — сказал капитан, — начинаем игру «во мнения». Условия вы знаете. Курсанты слушают, остальные высказываются. Говорить можно все. Первый по списку — курсант Шейкин.

Вскочил высокий худой курсант. Он улыбался, взгляд его говорил: «Ну, давайте, послушаем».

— Шейкин. Что я могу сказать о нем? — проговорил старпом — ему полагалось высказываться первому. — Ничего курсант. Средний. Особо вперед не лезет, дело свое делает. Конспект ведет. Достаточно дисциплинирован. Замечаний не имеет. Все.

— Мне можно? — встал Кейнаст. — А я заметил, что Шейкин любит показать свою работу, когда начальство близко. Тут он трет, трет, быстро, быстро. Начальство ушло — Шейкин перекур делает. Курит долго. Это не есть хорошо. Работать надо ровно.

Курсанты засмеялись. Шейкин покраснел, хотел что-то сказать, но, вспомнив правила игры, только покачал головой. Сзади кто-то сказал:

— Что, Сережа, макнул тебя боцман?

— Вообще, Шейкин должен работать поживее, — » сказал, вставая, матрос Боков. — А то пока он раскачается шкот или фал выбрать — другие уже сделают. Так ничего парень, неплохой.

— Есть еще мнения о курсанте Шейнине? — спросил Нардин. — Следующий — Курейко.

Курсант встал.

— Курейко курсант хороший, — сказал старпом, заглядывая в какой-то листок. — Старается. Работает быстро. Конспект ведет отлично…

Курейко расцвел в улыбке.

— Только есть у меня замечание.

Курейко сделал непонимающие глаза.

— Да, да. Есть. Уши плохо моет. Последний раз при увольнении пришлось вернуть от трапа, — обратился к сидящим старпом. — Как маленький.

Курейко покраснел.

— Один только раз и было! — выкрикнул он.

Нардин строго остановил его.

— У вас нет права голоса, курсант Курейко.

— Не один раз, Курейко, а несколько раз. Обратите внимание на уши, — назидательно сказал старпом.

— И потом он, — хихикнула Зойка, — два раза чужие порции съел. Поменьше надо едой увлекаться, стихи лучше читай.

— Ха-ха-ха, — засмеялись сидящие.

По очереди поднимались курсанты, все реже слышались шутки, все напряженнее, серьезнее становились лица.

Часто говорили неприятные вещи. Курсанту Гусарову — маленькому, толстому, флегматичному парню, не стесняясь, выложили мнение о нем.

— Как относится Гусаров к товарищам? Надменно, свысока, всех считает ниже себя. Почему? — возмущенно спрашивал матрос Рязанов. — Да потому, что у него отец заслуженный адмирал. Так ведь не он, Гусаров, адмирал, а отец. Нехорошо, пусть подумает. Он со мной на мачте работает, так там он не блещет…

Плохо пришлось и курсанту Торчинскому. О нем сказал старший механик:

— Я вот плаваю всю жизнь. Много видел людей. Разбираюсь в них. А такого, как Торчинский, вижу в первый раз. Что он за человек? Работает неохотно, норовит где можно сачкануть, дело знает плохо. Учиться не хочет. И все с таким ласковым лицом, вроде он самый послушный: «Есть, есть, есть». А на самом деле ничего нет. Ни с кем по-настоящему не дружит…

Вспоминали все недочеты. И неубранные койки, и незашнурованные ботинки на авралах, и курение в кубриках. Грязные ногти, неопрятный вид, засаленную одежду.

Хвалили Тронева, Батенина, Тихомирова. «Работяги. Порядочные парни. Уживчивые». Троневу было приятно слышать лестное мнение о себе. О нем высказался капитан: «Отличный рулевой. Серьезный курсант. Вот только жаль, если он не будет плавать в дальнейшем. Кажется, у него другие планы». Все смотрели на Виктора с любопытством. Он никому не говорил о том, что не хочет плавать. Напрасно вспомнил об этом капитан.

Когда закончили обсуждение всех курсантов, Нардин попросил слова:

— Следующую игру устроим в конце нашего плавания. Сделайте, ребята, правильные выводы. То, что вы сегодня услышали, только для вас. Дальше «Ригеля» наши мнения не пойдут. Кое с чем вы, вероятно, не согласны? Ну что же. Каждому из команды было предоставлено право говорить, что он хочет. Но, бесспорно, многое из того, что вы услышали, правда. Поэтому подумайте и постарайтесь исправить свои недостатки. На этом — конец игре. Пообедаем и будем сниматься с якоря.

Игра взбудоражила курсантов. С палубы уходить не хотели.

— Ну, здорово нас сегодня продраили, с песочком, — сказал Тихомиров. — Полезно.

— Тебя-то не драили, а лаком покрывали. Поэтому и понравилось.

Больше всех кипятился Курейко:

— Про уши зря старпом. Несерьезно. О работе и учебе надо говорить. Я у него тоже кое-что могу заметить…

— Разве адмирала прилепили не зря? — вконец разобиженный спрашивал курсант Гусаров. — Что им мой батя дался?

— Правильно с адмиралом. Поменьше бы тебе фанаберии, лучше будет.

— Бросьте вы! Какая фанаберия? Ваше больное воображение и излишняя амбициозность.

— У тебя самого амбициозность.

— Вот о Торчинском справедливо сказали. Любит сачкануть. Я с ним в паре работал, знаю.

— Сам ты сачок первоклассный. Кого боцман работу переделывать заставил? Что замолчал?

— Витьку Тронева не иначе в помощники скоро переведут. Какие дифирамбы Володя ему пел!

— Если только переведут, я уж вас тогда погоняю.

— Ладно, братцы, хватит. Все мы слышали. Мне игра понравилась. Если подходить объективно, неплохо послушать, что о тебе думают другие.

— Почему же нам высказаться не дали? Неверно это. Мы тоже должны…

Курсанты спорили до тех пор, пока не раздался звонок на обед.

«Ригель» снялся с якоря. Баркентина, к неудовольствию Моргунова, снова пошла «утюжить» море, выполнять учебную программу. А ему так хотелось поскорее оказаться в порту. Но видно судьба сжалилась над старпомом. На второй день плавания Нардин получил радиограмму от начальника училища:

«Немедленно возвращайтесь подготовки заграничному походу».

Нардин не удивился. Начальник училища говорил ему, что такая возможность не исключается и «Ригель» должен быть готов к дальнему плаванию. Он принял известие равнодушно. После отъезда Валерии Николаевны свет стал ему не мил. Он заставлял себя заниматься судовыми делами. Меряя шагами палубу на ночных вахтах, Нардин думал только о Валерии, вспоминал их встречи, ее слова, улыбку…

Зато курсанты ликовали. Как только весть о заграничном походе достигла курсантских кубриков, все остальное было забыто. Без конца обсуждали предстоящее плавание. Когда пойдет «Ригель»? В какую страну? Пойдет ли с ними «Алтаир»? Все ли курсанты останутся на борту?

— Здо́рово, ребята. Вот неожиданность, — с восторгом говорил Хабибулин. — Интересно как! Куда только пойдем? Мне хотелось бы в Голландию. Я ее представляю по старинным картинкам. Ветряные мельницы, тюльпаны, плотины, деревянные башмаки…

— Да что ты, милый! Голландия теперь совсем не такая!

— А мне бы хотелось в Англию. Англия страна моряков. Мне рассказывали…

Тронев почему-то мечтал о Франции.

— Пошли бы в Гавр. Оттуда на экскурсию в Париж. Представляете, ребята? В Париж. Посмотрели бы Эйфелеву башню, Сену, Лувр…

— И конечно, «Мулен Руж», — добавил Орлов.

— Что это — «Мулен Руж»?

— Знаменитый мюзик-холл. Там такое показывают…

— Слушайте, братва. Важный вопрос. Нам дадут немного денег на расходы?

— Обязательно. Кто раньше ходил, получали.

Нет конца разговорам о загранпоходе. Скептиков, нытиков и маловеров не осталось. Не слышно жалоб на скуку и однообразие. «Ригель» идет в настоящее плавание! С хорошей, тренированной командой. Им есть что показать. Не напрасно мучили их учениями. У некоторых разыгрывается фантазия… Под полными парусами «Ригель» влетает в порт. Курсанты выстроены на палубе. Публика на берегу с замиранием сердца следит за смелыми маневрами советского парусника. Раздается команда: «Паруса долой!» Курсанты бросаются к мачтам. Через тридцать секунд, да что там тридцать, через двадцать пять, паруса убраны, и «Ригель» швартуется к причалу под одним кливером. Публика рукоплещет. А какие девушки стоят на берегу! Они восхищены лихостью курсантов… Вечером моряки сойдут с борта, и тогда…

«Ригель» приходит к набережной утром. Несмотря на ранний час, его встречает начальник училища. У него озабоченный вид. Надо срочно готовить парусник к загранпоходу. Дел много. Ничего не должно быть упущено. «Ригель» не простое торговое судно, несущее алый флаг за границу. Это школа моряков. По нему будут судить об их подготовке, воспитании, дисциплине и умении себя держать. Большая ответственность. Все это понимают. Вот почему на следующий день так дружно работают команда и курсанты. Никто и не думает о береге. Таскают на борт продукты, подкрашивают надстройки, кое-где меняют износившийся такелаж. В полдень раздается крик: «Алтаир» идет!

«Алтаир» под мотором швартуется позади «Ригеля». Разве можно удержаться от желания похвастать заграничным походом? Не успевают на «Алтаире» как следует закрепить швартовы, как курсанты «Ригеля» перескакивают на его палубу.

— За границу идем! Понятно, рахитики!

Но выясняется, что «Алтаир» получил такое же назначение. Суда идут вместе. На «Алтаире» даже знают больше. Парусники посетят Норвегию, Тронгейм. На судах ликование. Вдвоем плыть и стоять всегда веселее. Недоволен один Шведов. Когда он узнал, что должен плыть вместе с «Ригелем», настроение у него испортилось.

«Черт возьми, все время ходим, как пришитые. Зачем мне «Ригель»? Говорят, что разумнее ходить вдвоем, можно-де в трудную минуту оказать помощь. Ерунда. Кто-нибудь всегда поможет. Не везет, — думал Шведов, с неприязнью поглядывая на видневшиеся мачты впереди стоящего «Ригеля». — Ладно, хоть плавание будет интересным».

На верхней палубе что-то загрохотало. Нардин вздрогнул, потер ладонью глаза. Пора ехать в училище. Дел еще много. Предстоящий рейс не радовал. Если бы Валерия была с ним… Он привез бы ей из Тронгейма какую-нибудь фигурку рыбака со смешной рожей в большой зюйдвестке, или старинный деревянный кораблик, или гипсового тролля… Да кому теперь нужны его тролли?..

В Норвегии Нардин был несколько раз. Нового он ничего не увидит. Только прибавится забот. Курсанты за границу попадут впервые. Все они хорошие ребята, но кто знает, что встретится им там. Какие люди? Доброжелательные или враждебно настроенные? Есть всякие. Надо уберечь мальчиков от необдуманных поступков… Хорошо, конечно, что они уже знают паруса. С такой командой не стыдно войти в любой порт, а вот как они поведут себя на берегу? Не будет ли срывов? Все не так просто…

Нардин вздохнул и решительно встал. В дверях он столкнулся с Парамоновым. За делами он совсем забыл о нем. Буфетчик смущенно улыбался, держа за руку мальчика лет пяти.

— Владимир Васильевич, — сказал Парамонов, — вы извините, я с сыном пришел. Хочу показать ему «Ригель». Можно? Познакомься, Саша, это капитан.

— Саша Парамонов, — чуть слышно прошептал мальчик. — А где здесь руль?

— Есть руль, — улыбнулся Нардин.

Черноглазый мальчишка в скла́дной кожаной курточке сразу отвлек капитана от забот.

— Есть руль. А пока возьми вот, — повторил Нардин, вытаскивая из ящика пистолет-ракетницу.

У мальчишки загорелись глаза.

— Настоящий?

— Безусловно. Как дела, Григорий Алексеевич? У меня подшкипер ушел. Место свободно.

— Я готов.

— Вот только… — Нардин поскреб подбородок. — «Ригель» идет в Норвегию, слышали, наверное? Как у вас с визой? Если нет, не успеем оформить.

Парамонов пожал плечами.

— Должно быть все в порядке. Когда оформляли на «Алтаир», визировали всю команду.

— Ну ладно. Это мы сегодня узнаем. Вечером я вам скажу. Тогда сразу же начнете принимать хозяйство у Кейнаста. Он временно ведает делами подшкипера. Продукты — у артельщика. Потом я подробно объясню вам, что вы должны делать. — Нардин взглянул на часы. — Извините, мне надо уходить.

— Пойдем, Саша, — заторопился Парамонов, беря из рук сына ракетницу.

Увидя глаза мальчика, Нардин сказал:

— Оставьте пока «оружие» у Сашки. Пусть походит по судну, как настоящий адмирал. Будете уходить — отдадите вахтенному. Итак, до ужина.

Историю списания Парамонова с «Алтаира» на «Ригеле» знали и не одобряли Шведова. Поэтому, когда Григорий Алексеевич сказал Кейнасту, что собирается занять место подшкипера, боцман весело хлопнул его по плечу:

— Это есть хорошо. Давай приходи. Я тебя сделаю моряком. Швед будет злиться, а?

Нардин выяснил, что у Парамонова все документы в порядке. Вечером буфетчик приступил к приемке дел.

Шведов увидел его на причале. Григорий Алексеевич с блокнотом в руках пересчитывал швартовные концы, сходни и кранцы.

— Привет. Вы что тут делаете, Парамонов? — удивленно спросил Шведов.

— Служу на «Ригеле».

— На «Ригеле»? — переспросил Шведов. — После увольнения с «Алтаира» капитан вас взял?

— Спасибо вам, Анатолий Иванович, уволили по собственному желанию.

— Все это для берега, — раздраженно махнул рукой капитан. — Нардин прекрасно знал, за что и как я вас уволил. И все-таки взял?

— Как видите.

— Вот так у нас все делается, — с возмущением проговорил Шведов. — Один увольняет за нарушение, другой берет на более высокую ставку. Подрывают капитанскую солидарность. Я бы вас никогда не взял, если бы знал, что вы уволены с «Ригеля». Никогда.

— Я был не очень виноват, Анатолий Иванович.

— Ладно, ладно, не будем возвращаться к старому. Могу только сказать, что такие действия не делают чести вашему капитану.

Парамонов встретился глазами со Шведовым.

— А может быть, делают. Он человек с душой…

— Для вас, конечно. Счастливо плавать.

Шведов повернулся и пошел к своему судну. Парамонов проводил его долгим взглядом.

«Ведь понимает, что неправ, но сознаться не хочет. Характер…» — подумал Григорий Алексеевич, принимаясь за прерванные подсчеты.