Золотые нашивки

В МОРЕ

После десятидневного пребывания в море приподнятое настроение, охватившее курсантов в первые дни плавания, у большинства исчезло. Очень уж все оказалось прозаичным. «Ригель» не зашел ни в один порт. Поднимали и убирали паруса, лавировали, вставали на якорь в пустынных бухтах, на стоянке проводили шлюпочные учения. Гребли до одурения, до мозолей. Несли скучные дежурства на камбузе, драили медяшки, убирали, мыли палубу…

У многих представление о море создалось по прочитанным книгам. В них бурлили страсти, совершались героические поступки, моряков ожидали приключения. Все было красиво, легко, необычно. Привлекали блестящая штурманская форма и романтичные рассказы старшекурсников. Что знали они о море? И вот первая неделя плавания. Ничего похожего на прочитанное. Все иначе, буднично и однообразно.

Практиканты ждали другого. Свирепых штормов, борьбы со стихией, случаев, когда можно будет показать личную отвагу, портов, где их встретят незнакомые девушки, чего-то неизведанного, нового… А тут, как назло, стояла хорошая, тихая погода, проявить себя было негде. Какая же здесь романтика? Те же занятия в училище, перенесенные на палубу судна. И хотя они знали, что на паруснике вряд ли попадут за границу, мечталось об этом… На авралы выходили неохотно. Надоело. Капитан ни у кого не вызывал восторга. Всегда ровный, вежливый, приветливый, он не соответствовал тому образу «выжимателя ветра», который им хотелось видеть на мостике парусника. Его частенько сравнивали с капитаном «Алтаира». Тот был иным…

В свободное от вахт время курсанты валялись на койках, втихаря курили в кубриках, ворчали на скуку и старались избежать «мероприятий». Хабибулин решил уйти из училища.

— Поплаваю до осени и уйду. Не моя стихия. Чего тут интересного?

— А ты чего ждал? Хотел сразу командовать судном?

— Совсем не то. Понимаете, я хотел, чтобы меня что-то увлекло, захватило. А здесь… Море, судно и бесконечное однообразие.

— Зачем же ты выбрал Мореходку?

— Вообще-то совершил ошибку. Уж если идти туда, то надо было выбирать другое отделение — механическое, электромеханическое, радио… Прогрессивное дело. В наш век техники штурмана вымирающая специальность. Говорят, что скоро капитанов совсем не будет, останутся только инженеры-механики.

— Загнул! На наш век хватит.

— Ахан прав, — поддержал Хабибулина худенький Курейко. — Техника — вещь.

— Ну и притом хотелось посмотреть мир… — продолжал Хабибулин.

— Очень торопишься. Не всё сразу. Скоро у «Ригеля» будут заходы. Капитан говорил. Мы же выполняем учебную практику. В будущем году поплывем подальше на других судах.

— Нет, не то, не то, — упорствовал Хабибулин. — Море и все с ним связанное я представлял себе иначе.

— Просто ты укачиваешься, вот и недоволен всем.

— Я укачиваюсь? В качку у меня только легкая головная боль. Все говорят, что со временем это пройдет.

— Верно, Ахан. Не плавание, а тягомотина одна, — согласился практикант Орлов. — По правде, если бы в Мореходке не было военной кафедры, я никогда туда не пошел бы. А тут одним залпом убиваешь двух зайцев.

— А призвание, любовь к делу как же? — возмутился Батенин. — Выходит, что тебе все равно где учиться, в Мореходке или в педагогическом? Так?

— Примерно. Мне важно получить высшее образование, — подмигнул Орлов.

Такие разговоры возникали часто. Курсанты скучали по берегу, знакомым и развлечениям. Троневу, против ожидания, на паруснике понравилось. Он отличился, как хороший рулевой. «Ригель» послушно подчинялся его воле. Немного переложишь руля и сразу видишь, как изменился ход. Баркентина накренилась, запенилась вода под бортом, по-другому надулись паруса. Возьмешь круче к ветру, судно пойдет иначе. Когда Виктор стоял на руле, то чувствовал себя частью баркентины. Он привык к авралам, не уставал от гребных учений. Он ждал чего-то большего, верил, что ожидание его не обманет.

В споры с курсантами Тронев не вступал. Он еще сам не решил, останется ли на море. Пока нравилось, а что будет дальше — неизвестно.

Однажды «Ригель» целые сутки лавировал, пробираясь к порту. Курсантам хотелось скорее очутиться на твердой земле, пойти в кино, в парк, просто пошататься по городу. Оставалось пройти каких-нибудь десять миль, и тут ветер почти скис. Люди с ненавистью смотрели на гладкое море и обвисшие паруса. Парусник еле-еле двигался. За час он проходил не более полумили. Наверное, Нардин сейчас прикажет запустить двигатель, и «Ригель» быстро доберется до порта. Но ожидаемой команды: «Паруса долой! Пустить машину» — не поступило. Только время от времени слышался опротивевший голос капитана: «Поворот оверштаг! Пошел гико-шкоты! Завал-тали на левую! Правые брасы пошел». Настоящее издевательство!.. Порт в двух шагах, судно почти не имеет хода, и все-таки людей мучают безнадежной лавировкой. Практиканты, раздраженные и утомленные бесконечными поворотами, лежали на палубе, молча курили. Говорить никому не хотелось. Если кто-нибудь выскажется, обязательно начнется ругань. Лучше уж молчать.

Неожиданно на бак пришел Нардин. Он сразу заметил настроение курсантов.

— Как дела, ребята? Политико-моральное состояние? — шутливо спросил он, присаживаясь на свернутую бухту троса.

— Плохое, — ответил Курейко. — Неужели нельзя запустить машину и прийти поскорее в порт? Все жилы вытянули…

— Можно, — сказал капитан. Глаза у него повеселели. — Можно, но неинтересно. Всю жизнь вы будете плавать на кораблях с машинами. Вперед, назад, стоп! И вы уже ошвартовались. А попробуйте в такой ветер, почти безветрие, под парусами зайти в порт. Это искусство. Использовать каждое дуновение ветра, расположить паруса именно так, чтобы ваше судно двигалось вперед, чтобы ни один квадратный метр парусины не потерял ветра. Смотрите, сейчас мы идем только верхним ветром. Работают бом-брамсель и верхушки косых парусов…

Курсанты задрали головы кверху.

— …если ветер усилится, заработают марселя, и мы пойдем быстрее. Нам надо дойти до порта под парусами. Что бы вы делали без машины?

— Вызвали буксир, благо порт рядом, — буркнул Орлов.

— А если не рядом? Не попали бы в порт совсем, так? Думаю, что судовладелец не станет держать на паруснике такого капитана, который все время берет буксиры. Дороговато.

— Ох, и надоело же, — со вздохом проговорил Хабибулин. — Сил нет.

Нардин усмехнулся:

— Кроме всего, мы должны отработать повороты оверштаг. Таков смысл наших лавировок. Вообще же, ваше настроение закономерно. Когда-то я тоже многого не понимал, ругал однообразие и ограниченность морской жизни. Позднее все прошло.

— К повороту! Поворот оверштаг! — раздалась команда старпома с мостика.

— О, черт! — проворчал, вскакивая, Курейко.

Практиканты разбежались к шкотам и брасам. Нардин остался сидеть. Когда поворот сделали, все вернулись на свои прежние места.

— Вы начали рассказывать о себе. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Курейко.

— Пожалуй, стоит. — Нардин закурил. — Сколько из вас уже подумывают об уходе из училища?

Курсанты неловко молчали.

— Ну, смелее.

Два человека подняли руки.

— Всё?

Неуверенно, колеблясь, поднял руку еще один.

— Так. Остальные преданы морю?

— Мы еще посмотрим, что дальше будет, — сказал Батенин. — Время есть.

— Ладно. Думаю, что все вы останетесь в училище. Ну, может быть, один уйдет, не больше. Вы не привыкли к морской жизни и работе. Вас еще очень притягивает к себе берег. Такое переживали все наши курсанты, впервые пришедшие на «Ригель». Да не только курсанты. Вероятно, большинство молодых моряков. Первые дни все кажется интересным, новым, потом наступает разочарование. Вот я вспоминаю себя. Пришел я на свой первый пароход уже закаленным матросом. Так мне казалось, во всяком случае. Яхтсмен, знал такелажные работы, сам командовал швертботом. Если не готовый капитан, так уж, наверное, старпом, — Нардин улыбнулся. — Пришел я на пассажирский теплоход и… стал выполнять самые грязные, неинтересные работы. Чистка льял, окраска канатных ящиков, уборка гальюнов — все мне. Ну, хорошо, рейс, два там, а тут прошло больше полугода, я все в грязи копаюсь. Ходил к боцману, а он и слушать не хочет. Ты, мол, новичок в море, вот и давай приучайся. Надоело до чертиков. Тогда я и подумал, что, кажется, ошибся в выборе специальности. Совсем не то, к чему я себя готовил. Но все же выдержал. Доплавал до отпуска и пошел на другое судно. Наконец я штурман. Все в порядке. На деле вышло другое.

Многого я не знал, делал ошибку за ошибкой, не хватало опыта, морских навыков, штурманского мышления. Да, да. Именно штурманского. Это — быстрая реакция на опасность, умение принять немедленно правильное решение и многое другое. Всего этого у меня не было. Сколько раз хотелось плюнуть и уйти на спокойный берег. Закроешься у себя в каюте после разноса или насмешливых, язвительных замечаний и думаешь: «Ну, виноват, не знаю, не умею, неуч… Шли бы все к черту, уйду». Может, и ушел бы…

Нардин улыбнулся, вспомнив что-то далекое.

— Плавал я третьим помощником с замечательным капитаном Михаилом Петровичем Гуцало. Судно было хорошо оснащено электронавигационными приборами. И, представьте себе, я до того обнаглел и обленился, что на главный мостик определять место судна не поднимался. Раз — по локатору, два — по радиопеленгатору — точка готова. Не выходя из рубки. Ну, а Михаил Петрович заставил меня каждую вахту, независимо от того, есть ли береговые знаки для определения места судна, нет ли — давать астрономическую точку. Как я ругался, если бы вы знали! Все современные приборы на борту, а тут устаревшая астрономия. Что будешь делать? Капитан приказал. Набил я себе руку здорово. За десять минут давал точку, но продолжал ворчать. А потом сколько раз меня выручала астрономия, как я благодарил Михаила Петровича. Прибор может отказать, а секстан всегда выручит, если вы не начали колоть им сахар.

Или вот, выгружались мы на Сахалине, на рейде. Это уже на другом судне. Все тихо, спокойно. Небо голубое, солнечно. Кунгасы с берега на судно и обратно груз возят. Вдруг капитан выходит и приказывает: «Кончай выгрузку!» — и зовет меня — я старпомом был:

«Видишь, — говорит, — на горизонте лиловое облачко? Так вот, через час сюда придет ураган. Снимайся с якоря и давай подальше от берега, в море. И запомни на будущее этот местный признак». Я не поверил, барометр стоял высоко, очень неохотно прекратил выгрузку, отослал кунгасы на берег и снялся. Сам думаю: «Ну, старик что-то перепутал».

А через два часа суда, которые не ушли, были выброшены на берег. Запомнил я этот признак на всю жизнь. Вот так меня учили, так помогали. Большое дело такая помощь.

— Значит, и вы любили сачкануть? Я имею в виду астрономию, — с невинным видом спросил Курейко.

— Нет. Но глупости иногда делал. Так я пережил трудный период неуверенности в себе. А потом уже пришло единение с морем и судном, если можно так выразиться. С каким волнением я проложил свой первый самостоятельный курс! Как ждал того буя, на который мы должны были выйти, и, когда вышли, как гордился. Первая удачная швартовка, постановка на якорь, отход от стенки… Я уже действовал сознательно. Знал, что мне делать. Как спустить шлюпку в штормовую погоду, как подать буксир или выгрузить тяжеловес. Пришел опыт, а с ним и чудесное чувство самостоятельности.

Курсанты молча слушали Нардина.

— …Плавал я на разных судах. Но парус не давал мне покоя. Очень хотелось на парусник.

— Неужели нравится, Владимир Васильевич? — искренне удивился Батенин.

Нардин с каким-то сожалением посмотрел на курсанта.

— Знаете, Батенин, я уверен, что вы станете капитаном большого современного теплохода. Там вы найдете все. Комфортабельную каюту, приборы, сильную, надежную машину. Все… Но не будет этой удивительной тишины, когда судно бесшумно скользит по водной глади. Послушайте… Вот оно струится по бортам — рядом. Да что там… Вы вспомните плавание на «Ригеле», как лучшее время своей жизни. С гордостью будете говорить: «Я плавал на паруснике». Мне не хочется рассказывать сейчас о пользе нашего плавания. Как-нибудь в другой раз. Почему поэты, писатели, художники даже в наш век обращают свой взор именно к парусам? Потому что это красиво, трудно, мужественно.

— Правду говорили, что вы романтик, Владимир Васильевич, — перебил капитана Орлов. — Все хорошо. У вас было так, у нас иначе. Как получится, никто не знает. А пока: «Пошел брасы!»

— Не будьте скептиком. Все, о чем говорил я, рано или поздно произойдет с вами.

— К повороту! — донеслось с мостика.

— «Курсанты весело вскочили и с невиданным энтузиазмом принялись брасопить реи!» — закричал Батенин, бросаясь к своему шкоту.

Нардин засмеялся. Неохотно заполоскали передние паруса, «Ригель» неуклюже, медленно ложился на другой галс.

— Буй по носу. Лоцманский катер идет, — доложил капитану Моргунов.

— Отлично. Паруса долой! Машину готовить!

Все-таки дошли.

Поднимая пенные усы под форштевнем, к «Ригелю» несся белый лоцманский катер. Через десять минут на палубу баркентины поднялся лоцман. В руках он держал небрежно свернутый черный дождевик. Лоцман казался совсем молодым, почти юношей. Но, появившись на судне, он властно скомандовал:

— Малый ход вперед! Держите на буй!

Только после этого он повернулся к Нардину.

— Здравствуйте, капитан. Со счастливым приходом вас. — Лицо его расплылось в улыбку. — Не помните меня, Владимир Васильевич?

Нардин неуверенно сказал, взглянув на лоцмана:

— Что-то знакомое…

— Я учился у вас несколько лет назад, плавал на «Ригеле» практикантом. Помните? Моя фамилия Ульев.

Нардин вспомнил, пожал лоцману руку.

— Значит, лоцманом стали?

— Да. Сегодня моя первая самостоятельная проводка после стажировки, — с нескрываемой гордостью ответил лоцман и тут же согнал улыбку с лица, строго приказав рулевому:

— Право немного! Еще право! Так держать.

Посмотрев на катящийся вправо нос судна, он снова повернулся к капитану:

— Надо же! Первая проводка — на «Ригеле». Фатально. Я часто вспоминал наше плавание…

Парусник, подчиняясь командам лоцмана, шел узким шхерным фарватером. Впереди уже виднелись порт с кранами, складами и дома города, вперемежку с зелеными деревьями садов.