Золотые нашивки

«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»

Закончилась нудная стоянка у Дерхольма. Парусники уходили в море. Теперь практиканты не были похожи на слепых щенят, слоняющихся по палубе, не имеющих понятия, за какую снасть надо взяться, какую травить, а какую выбрать. Каждый имел свое определенное место, знал, что ему делать при поворотах, уборке и постановке парусов.

В день отхода от Дерхольма, после подъема флага, Нардин на несколько минут задержал курсантов в строю. Он сказал:

— Через час будем сниматься. Помните: вы не пассажиры и не ученики, а команда «Ригеля». И потому должны понять, что, какой бы ни был капитан, даже первоклассный знаток парусного дела, он один беспомощен. В этом особенность парусного плавания. Если, например, Хабибулин не выберет вовремя завал-тали или Ткачев замешкается с отдачей кливер-шкота — маневр не получится. Каждый из вас принимает участие в управлении судном. Твердо запомните это. От вашей слаженной работы зависит многое. А сейчас с якоря сниматься, паруса ставить!

Раздался свисток старпома. Курсанты разбежались по местам. Те, кто работал на фор-мачте, полезли наверх. «Ригель» одевался в паруса. Затарахтел брашпиль. Скоро с бака донеслось:

— Якорь чист!

Нардин звонким голосом скомандовал:

— Кливер и стаксель-шкоты раздернуть! Пошел левые брасы! Право на борт!

«Ригель» слегка накренился, прошел немного вперед, развернулся и лег на другой галс.

— Молодец наш Володя! — похвалил капитана спустившийся с мачты Орлов. — Под одними парусами снялся. Без машины. Шик!

— Лихо. Здесь тесно для парусных маневров, — согласился с ним Курейко. — Но мы тоже молодцы. Здорово работали. Интересно, за сколько минут поставили все паруса?

Начал накрапывать дождь. Баркентина выходила в открытую часть залива. Впереди лежало неприветливое серое море. Ого! Здесь не то, что в спокойных шхерах. Воду начало поддавать на палубу. Она белой пеной бурлила в проходах. Без сапог наверх не вылезешь. Курсанты оделись «по-штормовому»: черные зюйдвестки, непромокаемая роба, резиновые сапоги и широкие страхующие пояса с блестящими карабинами. Чувствуют себя настоящими моряками.

«Ригель» кланяется каждой волне. Он высоко поднимает острый нос, потом плюхается в воду. От бортов по обе стороны рассыпаются шипящие каскады. Но изнурительной бортовой качки, такой, какая бывает на пароходах, здесь нет.

Судно лежит, прижатое ветром к воде. Качка только килевая. Как удивительно тихо, непривычно на паруснике. Ничто не заглушает шума моря и ветра. Машина не работает. Внизу, в каютах, тихонько поскрипывают переборки да слышны удары волн в борта.

Курсанты сидят на палубе, стараясь укрыться от ветра. Тронев пристроился на ящике из-под картошки на самом носу. Здесь поддает сильнее, брызги попадают на лицо, но ему нравится сидеть тут. Настроение у него под стать погоде. Неважное. Виктор все еще вспоминает свое последнее свидание с Люкой. Жалеет, что поссорился с ней? Нет. Слишком коротким было их знакомство. Она так быстро отказалась от него, что жалеть не о чем. Открыла свое внутреннее «я», стало совершенно ясным, чем она дышит. И все-таки ему как-то обидно.

На палубе появляется Зойка. Она испуганно прячется за угол надстройки, ждет, когда пройдет волна. В руках у нее стопка тарелок. Плохое настроение Виктора мигом улетучивается.

— Зоенька! — кричит он. — Тебе помочь? Смотри, сыграешь за борт или тарелки раскокаешь.

Тронев ловко скользит по накренившейся палубе. Он берет у Зои половину тарелок.

— Куда прикажете?

— На камбуз. Смотри не разбей.

— Не бойся. Поехали.

Переждав, пока с палубы схлынула вода, они побежали к камбузу.

В последние дни Тронев стал часто проводить время с Зойкой. Когда стояли у Дерхольма, он ежедневно возил ее на шлюпке на берег, в поселок. Помогал выбивать диваны, выливать ведра с грязной водой, таскал тяжелые тюки с бельем. Курсанты уже начали посмеиваться.

— Охмуряет нашу Зойку, — сказал как-то Орлов. — Как бы чего не вышло.

Тронев почему-то рассердился. В другой раз он ответил бы шуткой, а тут взорвался:

— Не шлепай языком напрасно, Орел. Никого я не охмуряю.

— Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав, — усмехнулся Орлов. — Знаем мы…

В конце концов Виктору безразлично, что думают курсанты. Ничего плохого он не делает. Просто скучно, вот он и проводит время с Зойкой. Как ребята любят все искажать! А вот, кажется, сам Орлов по уши врезался в Зойку! Несколько раз приглашал ее на танцы, в кино, да она не пошла. Правда, и Виктор ее звал, но девушка тоже отказалась. Ходила с Курейко и боцманом. А когда он спросил, почему она не хочет идти с ним, Зойка ответила:

— Я же сказала, что все мои вечера расписаны на два месяца вперед. Потом я еще не решила, что ты за человек.

Вскоре они поссорились с Зойкой. Вся команда «Ригеля» уехала в поселок, на танцы. Остались вахтенные. Виктор только что отстоял у трапа и слонялся по судну, не зная, куда себя деть. Очень тоскливо сидеть на борту, когда никого нет. Заглянул в кают-компанию. Пусто. В рулевой рубке дремал над книгой третий помощник. Тронев походил по палубе, спустился вниз в жилые помещения. И здесь было тихо. Казалось, что все судно вымерло. Виктор толкнул дверь в Зойкину каюту. Плохо накинутый крючок соскочил, дверь открылась. Он услышал Зойкин крик. Девушка стояла перед ним почти раздетая.

— Уходи сейчас же, — испуганно сказала Зойка, видя, что курсант не двигается с места и не закрывает дверь.

— Уходи, — повторила она.

А Тронев смотрел на тоненькую Зойкину фигуру, на руки, прижимающие полотенце к маленькой груди, и думал, что вот сейчас произойдет то, что он последнее время часто представлял себе. Сильного отпора он не получит. Но произошло то, чего он совсем не ожидал. Зойка бросила полотенце, схватила стоявшую на столе вазу с полевыми цветами и со всей силы швырнула ее в Виктора. Он еле успел уклониться, захлопнув дверь. Ваза со звоном упала на палубу. Под ногами растекалась лужа, лежали осколки и сиреневые цветы. Из-за двери раздавался заливчатый Зойкин смех.

— Получил? Не будешь лезть, куда тебя не просят.

— Еще смеется, — прошептал Тронев. — Ведь могла поранить. Подумаешь, святая невинность.

Хорошо, что никто не видел его позора. Не то бы засмеяли. Вот тебе и судовая девчонка! Только бы она никому не рассказала.

— Собери черепки и выбрось за борт, — спокойно сказала Зойка из-за двери.

Ругаясь в душе, Тронев выбросил осколки, нашел в конце коридора тряпку, подтер лужу.

— Зойка, — позвал он.

— Ну, чего?

— Я тебе этого не прощу.

— Очень я боюсь. Мне безразлично, простишь ты мне или нет. Сам виноват. Тебя сюда никто не приглашал, — сказала Зойка. — И давай убирайся, не торчи под дверью.

— Очень ты уж из себя корчишь. Не поймешь кого. Можно подумать, что ты и парней не знала…

— Не твое дело. Тебя не касается.

Виктор ничего не ответил, поднялся на палубу. Он был зол. Попасть в такое глупое положение!

Встретившись с Зойкой, Виктор сделал вид, будто ничего не произошло. Но девушка смотрела холодно, на шутки не отвечала, избегала оставаться с ним наедине. Тронева задело. Ах, так! Не очень-то и хотелось. Он тоже не будет ее замечать. Прошло несколько дней, и без Зойки Виктору стало скучно. Чего-то не хватало. Подойти первому — не позволяла мужская гордость. Зойка тоже не думала мириться. Она поехала на берег с Орловым, и это особенно возмутило Виктора: «Нашла с кем. Лучше выбрать не могла». Кончилась их размолвка тем, что Виктор спрятал свое самолюбие в карман и подошел к Зойке:

— Зоя, ты на меня сердишься?

— А за что мне на тебя сердиться?

— За тот случай…

— Не сержусь. Просто не хочу иметь с тобой никакого дела. Показал, кто ты такой и за кого меня принимаешь. Вот и все.

Она хотела уйти, но Виктор схватил ее за руку:

— Извини меня. Правда, я не хотел тебя обидеть. Так получилось. Извини.

Зойка помолчала, потом кивнула головой и сердито сказала:

— Хорошо. Прощаю. Но смотри…

Мир был восстановлен. И почему-то это очень обрадовало Тронева.

Теперь у них установились дружески-шутливые отношения. Зойка, острая на язык, отбреет кого хочешь. Обращаться с ней надо осторожно. Необычная девушка. Таких он еще не встречал. Временами насмешливая, веселая, а иногда очень грустная. Тогда не подходи к ней. Спрячется, как еж под игластую шкурку.

Тронев проводил Зойку до камбуза и вернулся на свой ящик. Но сидеть тут уже стало нельзя. Заливало. Вода так и кипела на палубе. Ветер заметно усилился.

— Бом-брамсель, брамсель и кливера убирать! — раздалась команда Нардина.

Предстояло лезть на мачту и реи не на тихой, спокойной воде, а в штормовом море. Стеньга описывала дугу. Виктор посмотрел на качающийся клотик. Ему стало страшновато. Раньше он никогда не испытывал волнения. У Дерхгольма Виктор влезал на самый верхний рей одним из первых. Только маленький Курейко и юркий Ткачев были проворнее. Сейчас раздумывать не приходилось. Курсанты поднимались на мачту. Тронев смело пошел по вантам наверх. На бом-брам-рее, где было его место, он крепко уперся ногами в перты, защелкнул за спиной карабин и принялся подбирать парусину, скатывая ее в тугой валик. Рядом работал Ткачев. Здесь, на высоте тридцати метров, Виктор почувствовал, как сильно качает. Держаться трудно. Ветер свистит в ушах…

— Сезни бери! — услышал он голос Курейко и тотчас же схватил конец. Они закрепили собранный парус. Можно было спускаться вниз.

— Здорово, правда? — крикнул Курейко, приблизив к нему голову. — Смотри вниз.

Под ними пенилось серое море. На желтой палубе фигурки людей казались очень маленькими.

— «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц», — вдруг заорал Курейко. Он испытывал наслаждение от опасности, высоты и собственной силы. Троневу тоже сделалось весело, и он подхватил:

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»… Пошли вниз!

Курсанты, осторожно нащупывая ногами выбленки, начали спускаться. На палубе стоял Кейнаст, зорко наблюдавший за их работой на мачте.

— Вы есть хорошие матросы. Быстро убирали парус.

«Ригель» шел только под марселями, сердито вспахивая черно-зеленые волны. Левый борт ушел в воду. На палубе стало трудно стоять не держась.

«Работенка, — подумал Тронев, взглянув на аккуратно свернутый бом-брамсель, — кажется, настоящая».

К вечеру ветер утих. На «Ригеле» снова поставили все паруса. Тучи ушли на восток и еще виднелись там черными наковальнями, но над головой небо было чистым и синим. Закат предвещал на завтра хорошую погоду.

— Небо красно с вечера, моряку бояться нечего, — сказал Моргунов рулевому. — Знаешь такую примету?

— А я их много знаю, Юрий Викторович. И про облака, и про закаты, и про чаек.

Возбужденные курсанты не уходили с палубы. Первый день плавания прошел интересно. Даже попали в маленький штормик. Хотелось узнать, что думает капитан об их работе. Как только появился Нардин, его окружили.

— Хорошо мы себя показали сегодня, Владимир Васильевич? Морские орлы, правда? — спросил его Батенин.

— Неплохо. Но до орлов еще далеко, — усмехнулся Нардин.

— Так ведь первый выход в море, потом будет лучше.

— Я не сомневаюсь.

Нардин присел на ящик с пожарным песком.

— Посмотрите на облака! Как будто на нас несется «Летучий Голландец», — вскрикнул Курейко. — Нет, нет, не туда. По корме.

Все повернули головы в сторону протянутой руки курсанта.

Казалось, что кто-то огромными ножницами вырезал из облаков сиреневый парусник и опустил его на горизонт. Сходство с судном было необычайным. Оно держалось не больше минуты. Верхние паруса оторвались и поплыли темным облачком. Начали меняться контуры. Они рассеивались, расплющивались, вытягивались. Облака стали похожими на каких-то чудовищ, и впечатление пропало.

— Удивительно! — проговорил Батенин. — Природа!

— А вам не приходилось встречать «Летучего Голландца», Владимир Васильевич? — шутливо спросил Орлов.

Курсанты засмеялись.

— А вы не смейтесь. Встречал. Даже коньяк с ним пил, — серьезно сказал Нардин.

— Даже коньяк? — иронически посмотрел на капитана Орлов. — Может быть, расскажете?

— Расскажу, если не будете перебивать и лезть с вопросами. Согласны на такие условия?

— Согласны, согласны!

— Ну, ладно. Плавал я тогда на пароходе «Ржев», вторым помощником. Стояли мы во французском порту Сетт. Это недалеко от испанской границы. Торчали там долго. Ждали очереди на разгрузку угля.

В тот день была прескверная погода. Дождь, ветер, холодина, волны заплескивали на гранитную набережную. Я оказался свободным и решил сходить на берег.

Поднял воротник плаща, сошел с трапа, быстро пересек набережную и толкнул дверь в кабачок «Звенящая шпора». Нравится название?

Было в «Звенящей шпоре» что-то напоминающее пиратов и лихих капитанов чайных клиперов.

Камин, старинная мебель, закоптелые гравюры из морской жизни на стенах и огромный трехлапый якорь, стоявший в правом углу обычно пустого зала, — все это располагало к раздумью и воспоминаниям с прочитанных в детстве книгах.

Я частенько заходил в «Звенящую шпору» выпить стаканчик душистого марсельского вина и поболтать с миловидной хозяйкой кабачка мадам Жюльеттой.

Ну, заказал я себе винца, сижу у камина в полутьме, зальце освещают только тлеющие угли. Хозяйка в первой комнате с посудой возится. Уютно, тепло, а на улице черт знает что творится. Хорошо так сидеть! Вдруг дверь отворилась и вошел человек. Сначала я не обратил на него внимания, но когда он закричал: «Хозяйка, грогу погорячее!» — я взглянул на него и обомлел. Напротив сидел незнакомец в черном бархатном камзоле, в шляпе с пером, с длинной шпагой на поясе и в высоких лакированных ботфортах. Так одевались моряки в средние века. Лицо у него было бледное, красивое, с черными тонкими усиками над верхней губой.

— Вы испугались? — шепотом спросил Курейко.

— В общем нет. Очень удивился. Посмотрел на него, посмотрел, да и принялся за свое вино. Ну, а он грог попивает. Потом повернулся ко мне, спрашивает:

— Вы моряк?

— Не ошиблись. Моряк.

— Мимо мыса Доброй Надежды проходили когда-нибудь?

— Как-то раз пришлось.

— Проклятое место!

Незнакомец скрипнул зубами, и я увидел, как он изменился. Лицо перекосила гримаса, глаза загорелись мрачным огнем. Тут мне стало немного жутковато. Но через несколько секунд он успокоился и сказал:

— Вы никуда не торопитесь?

— Никуда.

— Тогда, если не возражаете, я расскажу одну печальную и необычную историю. Скоротаем время. Хотите?

— Пожалуйста. Я вас слушаю.

— Так хочется иногда поговорить с кем-нибудь из живых людей! Возможно, вам приходилось слышать историю несчастного капитана Вандердеккена? Мне осталось быть на берегу недолго. Корабль уже в порту. Я слышал грохот его ржавой якорной цепи. О, как хорошо знаю я этот звук.

Он наклонился и помешал в камине длинными черными щипцами. Угли разгорелись, комната и все предметы в ней приняли красноватый оттенок…

— «Летучий Голландец»! — прошептала сидящая на бухте троса Зойка. Она уже давно подошла и слушала рассказ капитана, который продолжал:

— Незнакомец рассказывал мне:

«Было это давным-давно, когда пароходы еще не застилали своим грязным дымом голубые небеса, а по благородной поверхности моря скользили белокрылые парусники. В Амстердаме проживал в то время капитан Вандердеккен. Был он смел и отважен, ходил под полными парусами в любую погоду, и ни один океан не мог похвастать тем, что видел опущенный бом-брамсель Вандердеккена.

Когда он входил в родной порт, возвращаясь из далеких плаваний на своем изящном, белом, как чайка, корабле, весь город приходил приветствовать его цветами и радостными криками.

Самые влиятельные горожане искали его дружбы, а прекрасные юные девушки видели его в мечтах своим женихом.

И, казалось, счастлив был капитан, но червь тщеславия потихоньку подтачивал его сердце.

Потому-то капитан Вандердеккен всегда был мрачен и задумчив.

В то время еще никому не удавалось благополучно обогнуть мыс Доброй Надежды. Несколько раз пытался смелый голландец выйти на траверз видневшегося вдали мыса, но встречные ветры и ураганы рвали паруса, ломали мачты и гнали корабль на многие сотни миль назад, на север.

Роптал экипаж, а старый боцман, горбун Торп, незаметно крестился и цедил сквозь зубы: «Эта дьявольская затея не кончится добром!»

Однажды во время длительного плавания, находясь у берегов Южной Африки, решил капитан Вандердеккен во что бы то ни стало пройти заколдованное место.

Снова были поставлены все паруса, и снова помрачнела команда, догадываясь, куда держит курс ее капитан.

Когда вдали показалась знакомая полоска земли, разыгралась невиданная доселе буря.

Как стрела несся фрегат, накренившись и черпая бортом воду.

Все ближе и ближе становился мыс… Но внезапно ветер перешел на зюйд и со страшной силой подул навстречу. Волны с ревом вкатывались на палубу, ломая и круша все на своем пути.

Уже брамселя улетели в море, а марселя болтались разорванные в клочья.

Вскоре с треском обрушилась фок-мачта, убив двух матросов. Команда в страхе столпилась на юте. Только капитан, вцепившись в поручни мостика, сжав зубы, как зачарованный, смотрел на близкий, но недосягаемый мыс.

Вдруг страшный удар потряс корпус корабля. Громадная волна со зловещим шипением вкатилась через борт на палубу и на секунду скрыла весь фрегат под собой.

Когда вода сошла, все увидели, что она унесла в океан трех человек.

Возмущение и ропот поднялись среди моряков. «Довольно! Назад! Мы хотим жить!» — раздались крики.

Тогда боцман Торп, маленький и горбатый, с горящими глазами, развевающимися космами седых волос, поднялся на разбитый мостик: «Капитан! Хватит испытывать судьбу! Корабль гибнет. Поворачивай назад! Не то… не то мы повернем сами», — и, видя, что капитан не отвечает, он оттолкнул рулевого и схватился за штурвал.

Тут Вандердеккен очнулся. Громовым голосом он крикнул:

«Клянусь, мы обойдем этот проклятый мыс! Даже если мне придется для этого продать душу дьяволу или плавать здесь до страшного суда! А ты, собачье отродье…» — он схватил Торпа железной рукой, поднял на воздух и швырнул в кипящую у бортов воду.

Ужасный крик вырвался у стоявших на палубе, и в тот же миг раздался леденящий душу хохот, заглушивший даже рев шторма.

Неожиданно ветер зашел в корму, горизонт побелел и прояснился; фрегат быстро побежал по странно утихающему морю на юг, к мысу Доброй Надежды.

«Рваные паруса сменить!» — приказал капитан.

И вот, когда корабль огибал недосягаемый мыс, вдруг над ним разверзлись небеса, ветер замер, океан притих, и громоподобный голос произнес: «Слушай, Вандердеккен! Ты исполнил свою честолюбивую мечту. Ты обошел вокруг мыса Доброй Надежды ценой своей клятвы. Ты будешь страшно наказан, Вандердеккен! Со своим экипажем безумцев будешь ты плавать по морям и океанам в течение веков. До страшного суда! Пройдут столетия, сменятся многие поколения людей, изменятся и суда, на которых они будут плавать, а твой фрегат-призрак все будет бороздить воду, не зная пристанища.

…Отныне люди, увидевшие твой корабль, будут обречены на смерть. Все будут бояться и проклинать тебя!

Один раз в семь лет ты и твой экипаж снова будете сходить на берег и начинать прежнюю жизнь, но ровно через двадцать один день, где бы ты ни находился, ты услышишь грохот подымаемого якоря и явишься на фрегат. И вы снова уйдете в семилетнее плавание…

Так будет до страшного суда… Помни, Вандердеккен!»

Небеса сомкнулись, сразу засвистел ветер в снастях, фрегат вновь помчался, а моряки стояли в оцепенении…

Голос рассказчика снизился до шепота… Угли в камине совсем прогорели, и в комнате стало почти темно.

— С тех пор прошло много лет, — вздохнул незнакомец, — а бедный Вандердеккен продолжает носиться по волнам. Когда бушует море и молнии пронизывают черное грозовое небо, Вандердеккен слышит призывы погибающих судов. И где бы он ни был, он ставит все паруса и летит на помощь.

Вот уже близка цель — разрушенное штормом полузатонувшее судно. Уже видит Вандердеккен столпившихся на палубе людей, видит женщин, в мольбе ломающих руки…

Но корабль-призрак не может приблизиться, не может оказать помощь…

Еще несколько минут, и на месте катастрофы плавают лишь обломки затонувшего корабля.

С годами страшная легенда о «Летучем Голландце» обошла моряков всего мира, и каждый капитан, увидевший фрегат Вандердеккена, знает, что ничто не может спасти его.

А Вандердеккен в ужасных мучениях и угрызениях совести поворачивает руль и плывет к следующей жертве моря..

Так платит несчастный за свою безумную клятву.

Незнакомец умолк. Лицо его было мрачно и сурово. Громче завыл ветер в трубе и сильнее забарабанил по окнам дождь.

— Один только раз попытался «Летучий Голландец» обмануть судьбу, — снова начал мой собеседник. — Во время своего трехнедельного пребывания на берегу Вандердеккен страстно влюбился в дочь богатого французского купца — Дорис де ля Круа. Она тоже полюбила его. Сыграли роскошную свадьбу, на которой присутствовал весь город.

Вандердеккен был счастлив и забыл о том, что это был двадцать первый день его пребывания на берегу.

Ровно в полночь, когда веселье было в самом разгаре и капитан танцевал с Дорис, за окном раздался шум отдаваемого якоря.

Капитан прислушался. По лестнице, ведущей в зал, кто-то поднимался. Ступени скрипели под тяжелыми шагами. Дверь отворилась, порыв холодного ветра ворвался в комнату и погасил свечи в канделябрах. Только две оставались зажженными и тускло освещали испуганных гостей.

На пороге стоял боцман Торп. Морская тина облепила его одежду. Глаза на синем распухшем лице были закрыты.

Он поднял руку, с трудом разжал рот и голосом, похожим на скрип ржавого железа, произнес: «Капитан, время истекло! Корабль стоит в порту. Экипаж ждет тебя. Слышишь стоны и крики? Это погибающие люди зовут на помощь! Пойдем…»

Вандердеккен выпустил руку своей невесты, медленно повернулся и, не говоря ни слова, пошел за боцманом…

Незнакомец поднялся.

— А Дорис? Что стало с ней? — прошептал я.

— Говорят, что она сошла с ума. Ну, мне пора. Я должен идти. Надеюсь, что мы не встретимся в море.

Мой собеседник надел плащ, запахнулся, и не успел я опомниться, как он, словно призрак, исчез за внезапно открывшимся окном.

Через несколько мгновений со стороны бухты послышался скрип выбираемого вручную якоря…

Я вздрогнул и посмотрел вокруг. Камин догорел. На столике, за которым сидел незнакомец, стоял недопитый бокал коньяка, а на белой скатерти возле него тускло поблескивал старинный золотой гульден…

Нардин умолк.

— Здорово! Вы настоящий сказочник, Владимир Васильевич, — закричали курсанты. — Надо же все так придумать.

— Я ничего не придумал. Все правда.

— Ну, уж тут мы вам не поверим.

— Вот и жаль, что вы такие маловеры, во всем сомневаетесь. Слушайте дальше. Это еще не конец истории. Дело в том, что недалеко от «Звенящей шпоры» производилась съемка кинокартины «Летучий Голландец». Погода, как я вам говорил, была отвратительная, холодная. Актер, игравший роль Вандердеккена, в перерыве между съемками захотел погреться и прямо в гриме и костюме зашел в «Звенящую шпору». Я сам долго не мог оправиться от удивления, когда увидел его в таком виде. Он оказался веселым и общительным парнем и талантливо, не выходя из роли страшного капитана, передал мне сюжет картины, в которой снимался. Кстати, артист был выходцем из русской семьи, и мне очень обрадовался. Вот и все.

— А гульден? — хитро улыбнулась Зойка.

— Вот гульден, вы уж меня простите, я придумал, чтобы вам было интереснее.