Авраам Линкольн

ГОД 1854-Й: «ЛИНКОЛЬН ПРОВОДИТ ЧЕРТУ»

Город Пеория расположен на полдороге между Чикаго и Сент-Луисом, между Великими озёрами и «Воротами на запад» у вод Миссисипи. Он вполне может претендовать на звание столицы американской провинции. «Как это пойдёт в Пеории?» — задавались вопросом продюсеры пьес и мюзиклов в конце XIX века, имея в виду «Как это воспримет провинция?». За ними почин подхватили политики. Если мюзикл или политический лозунг «шли», то это странным образом становилось залогом их успеха во всей стране. До сих пор этот своего рода «американский Урюпинск» остаётся адресатом множества шуток: «Продавец, мне нужны самые лучшие экзотические духи! — Вот, „Вечер в Париже на Шамс Элизе“, 60 долларов. — А за три бакса что есть? — „Полночь в Пеории на центральном перекрёстке“».

В 1854 году Пеория стала для Линкольна перекрёстком истории. Здесь, на главной улице, около здания суда, стоит его скульптура в полный рост: адвокат из Иллинойса указывает на проведённую у его ног черту, которая отделяет рабство от свободы. Можно интерпретировать этот символ и иначе: 16 октября 1854 года Эйб Линкольн, адвокат из Иллинойса, остался по одну сторону этой черты, а перешагнул её и ушёл в бессмертие Авраам Линкольн, будущий президент США.

Вырвала же его из колеи размеренной жизни ударная волна от одного из самых «взрывных», по определению современного историка Льюиса Лермана, законодательных актов американского Конгресса. «Акт об организации территорий Канзас и Небраска» был утверждён президентом Франклином Пирсом 30 мая 1854 года, но его настоящим «отцом» был Стивен Дуглас, сенатор от Иллинойса. Дуглас очень гордился этим законопроектом: он был уверен, что решил замороженные «компромиссом 1850 года» споры Севера и Юга о судьбе гигантских территорий на Западе. Ради этого Дуглас возвёл в принцип понятие «народное самоопределение». Теперь ни Север, ни Юг, ни Конгресс США не могли определять, быть или не быть рабовладению в Канзасе и Небраске, протянувшихся от штата Миссури до самой границы с Канадой. Согласно «Акту», само население этих территорий — потенциальных штатов — определяло голосованием, допускать ли рабовладение. Внешне торжествовал принцип демократии, но в реальности «Акт Канзас — Небраска» подрывал всю систему компромиссов между Севером и Югом, на которой десятилетиями зиждилась политическая жизнь страны. Главной «жертвой» Дугласа стал легендарный Миссурийский компромисс 1820 года, установивший географическую границу между свободными и допускающими рабство землями США. Теперь линия, проведённая на Запад от южной границы штата Миссури, исчезала.

Дуглас не учёл, что теперь два потока переселенцев, с Юга и Севера, столкнутся на новых землях, прежде всего в прилегающем к линии Миссурийского компромисса Канзасе, и их борьба по вопросу о принятии рабовладения выльется в вооружённое противостояние. Всего через год в Канзасе появятся две столицы и две конституции, и между их сторонниками начнётся гражданская война в миниатюре, получившая название «кровопускание в Канзасе». Счёт убитых пойдёт на сотни; президент Пирс будет вынужден признать, что территорию охватил «революционный беспорядок»^{271}. Но ещё до того, как всё это случилось, знающие люди увидели опасность надвигающегося конфликта. Они сражались против законопроекта в Конгрессе, они призывали выступать против «Акта» и его сторонников по всей стране. Дуглас отдавал себе отчёт, что начнётся «адская буря», но надеялся благополучно её пережить.

И буря началась. Линкольн узнал о принятии «Акта» во время очередного объезда округа. Вынырнув из груды мелких дел, он прочитал в газетах о победе законопроекта Дугласа и сначала «замер, как поражённый внезапным громом», но потом этот гром среди ясного неба что-то в нём пробудил. Такая же внезапная реакция «задремавших было политиков» началась по всей стране. Как писал Линкольн, все противники «Акта Канзас — Небраска» «поднялись на борьбу, похватав у кого что было под рукой: серп так серп, вилы так вилы, топор лесоруба, нож мясника… И неудивительно, что у нас не было единства ни в подготовке, ни в оружии, ни в униформе»^{272}.

В этой буре партийный корабль вигов раскололся, налетев на риф «Канзас — Небраска», и стал быстро тонуть. Линкольн какое-то время ещё оставался на этом корабле, но противники рабовладения стали искать новые формы объединения. Весной 1854 года в пылу борьбы против законопроекта Дугласа из всевозможных и пёстрых коалиций «анти-Небраска» стала складываться Республиканская партия. В июле она собралась на первый съезд.

Своё неприятие «Акта Канзас — Небраска» Линкольн поначалу объяснял с помощью «истории», похожей на басню. «Представьте, — говорил он слушателям, — что Авраам Линкольн — владелец прекрасной земли с душистыми лугами и чистыми источниками воды. Владение его отгорожено от владений соседа, Джона Кэлхуна, крепкой изгородью. Каждый с уважением относится к правам соседа на собственную территорию и признаёт нерушимость изгороди. Со временем Джон Кэлхун заводит большое стадо скота. Трава на его участке иссякает, воды становится всё меньше. Кэлхун внимательно вглядывается во владения Линкольна, потом подходит к изгороди и ломает её. Ничто теперь не мешает его скоту вытоптать и съесть траву соседа, превратить в болотца его чистые источники. „Что ты, плут, сделал?! — кричит Линкольн. — Зачем?“ — „Всё нормально, — отвечает Кэлхун. — Я просто устранил изгородь, только и всего. У меня нет намерений ни перегонять свой скот на твои луга, ни препятствовать ему идти туда, куда он хочет. Пусть они сами выбирают, на какие пастбища идти, где им есть, где пить“»^{273}.

В те дни, когда Республиканская партия собиралась на съезд, в Спрингфилде выступал знаменитый аболиционист из Кентукки Кассиус Клей. Он призывал бороться за отмену закона «Канзас — Небраска» и для этого объединить усилия людей самых разных политических убеждений: фрисойлеров, вигов, демократов; оставить в прошлом разногласия и вместе отвратить гигантское зло, которое угрожает свободе.

Линкольн слушал его страстную речь, устроившись на травке неподалёку, тихо насвистывая и строгая прутик перочинным ножом. Он не спешил с публичными выступлениями, он думал… И только в августе 1854 года Авраам впервые публично заговорил о «великой лжи и несправедливости — аннулировании Миссурийского компромисса и распространении рабства на свободные территории». Цель этой речи, как говорил сам Линкольн, была достаточно прагматичной: помочь очередному переизбранию в Конгресс США Ричарда Йейтса, коллеги-вига. Йейтс был конгрессменом с 1850 года по тому избирательному округу, из которого когда-то в Вашингтон был отправлен сам Линкольн; именно победа Йейтса над кандидатом от демократов была в определённой степени реваншем «запятнанного конгрессмена».

Однако едва Линкольн решился снова окунуться в политические баталии, как его, судя по всему, охватило подзабытое упоение боем. Сначала он стал «менеджером» Йейтса, давал ему советы и пояснения, потом стал защищать его от нападок противников, распускавших беспочвенные слухи, что он из националистической партии «незнаек», и не очень беспочвенные, что он любитель выпить. Потом, делая ставку на борьбу с «Актом Канзас — Небраска», Линкольн углубился в изучение темы с той же основательностью, с какой исследовал свои юридические дела. Он проводил долгие часы и дни в библиотеке штата: как ехидничали газеты демократов, «накачивал мозги аргументами и фактами», «возил носом» по страницам книг, брошюр и газет, изучал данные статистики и отчёты о дебатах в Конгрессе. Сохранились выписки-размышления Линкольна того времени: «О правительстве», «О рабовладении»…^{274} Возможно, именно в процессе этой работы летом 1854 года он подробно изучил проблему противостояния Севера и Юга, механизм непреодолимого конфликта свободных и рабовладельческих штатов.

Авторитетный историк Алан Невинс заметил: «Пятилетие после Конгресса Линкольн посвятил общекультурному и юридическому самосовершенствованию, размышлениям, напряжённой и постоянной работе за письменным столом. И в 1854 году стали появляться плоды этой работы: он смог возвыситься до того, чтобы бросить вызов „Акту Канзас—Небраска“»^{275}.

Вовлечённый в нешуточную борьбу, Линкольн вышел за рамки роли «политического менеджера». Для укрепления позиции вигов в родном графстве Сангамон он решил выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих осенью выборах в Законодательное собрание штата. Это был дальновидный план: именно народные избранники должны были потом решить, кого послать в сенат на замену демократу Шилдсу, кого противопоставить другому сенатору от штата — демократу Дугласу.

Стивен Дуглас вернулся в Иллинойс по окончании очередной сессии Конгресса в конце августа. В родном штате его встретили с такой зловещей неприязнью, что друзья начали бояться за его безопасность. Однако Дуглас сделал ставку на своё красноречие и уже вечером 1 сентября попробовал выступить в сердце ирландского квартала Чикаго. Многотысячная толпа освистала оратора и заставила убраться, не закончив речи. Сходя с платформы для выступлений, Дуглас погрозил толпе кулаком. Сдаваться он не собирался — наоборот, отправился в тур по штату, чтобы провести «разъяснительную работу». Он выступал в разных городках Иллинойса с одной и той же продуманной речью: что Запад важен для развития страны, что Миссурийский компромисс себя изжил, причём во многом благодаря тому, что разношёрстные противники демократов — все эти северные виги, фрисойлеры и аболиционисты — в штыки восприняли идею продолжить вплоть до Тихого океана черту, разграничивающую рабовладельческие и свободные штаты. Дуглас говорил, что именно поэтому компромисс 1850 года (сенатор им очень гордился) ввёл в практику иной подход: заменить географический принцип деления страны демократическим с идеей «народного суверенитета». Этот принцип, основанный на «великом праве самоуправления», успешно реализованный в штатах Нью-Мексико и Арканзас, будет работать на пользу всей страны в регионе Канзас — Небраска, тем более что климат и природа там таковы, что рабство никогда не приживётся.

Речи имели успех, и прежние сторонники Дугласа сохранили преданность своему любимцу. А вот оппоненты решились организовать «гонку с преследованием». Куда бы он ни приехал, где бы ни выступал, сразу вслед за ним появлялся и держал речь тот или иной противник «Канзас — Небраски». 3 октября Дуглас добрался до Спрингфилда. Там как раз проходила традиционная ежегодная ярмарка. Идеальное место для произнесения речей: никого не надо собирать специально! Сенатор говорил долго, а на следующий день пришёл послушать ответное выступление Линкольна.

Дугласу предложили стул в первом ряду, прямо перед оратором, и он сидел, стараясь подавлять эмоциональные реакции на слова Линкольна. Правда, иногда это ему не удавалось, и он вставлял ехидные реплики; но Линкольн ловко находил точные и короткие ответы, не уклоняясь от главной темы. Например, когда Линкольн упомянул о том, что некогда сенатор Дуглас был сторонником продления линии Миссурийского компромисса до Тихого океана, последовала реплика: «А вы голосовали против этого!» Линкольн быстро парировал: «Совершенно верно! Я был за то, чтобы провести эту линию гораздо южнее!»

Шестнадцатого октября Дуглас и Линкольн снова сошлись, подновив своё ораторское оружие, — на этот раз в Пеории. Снова первым выступал Дуглас, а потом, после перерыва на обед, Линкольн. Речь в Пеории повторяла и расширяла спрингфилдскую речь Линкольна, но первое выступление было дано журналистами в изложении, а речь в Пеории полностью предоставлена прессе самим оратором. Она стала символом возвращения Линкольна в большую политику. Именно на месте произнесения этой речи стоит в Пеории памятник «Линкольн проводит черту».

Авраам выступил не с басней об изгороди, а с настоящим исследованием вопроса о распространении рабовладения. От него ждали забавных историй и анекдотов, а он заговорил об отцах-основателях и Декларации независимости. Именно на этом фундаменте американской демократии построил Линкольн своё выступление против «народного самоуправления», каким его представил сенатор Дуглас: «Почти восемьдесят лет назад мы начали с того, что объявили, что все люди созданы равными; а теперь мы пришли к провозглашению другой декларации, по которой право некоторых людей порабощать других является „священным правом самоуправления“. Но эти принципы не могут сосуществовать вместе!»

Молодой журналист Орас Уайт видел выступление Линкольна впервые и оставил довольно подробное его описание: «В тот тёплый октябрьский день мистер Линкольн вышел на помост в рубашке с короткими рукавами. Он показался мне несколько неуклюжим, но это не было следствием волнения перед выступлением. Начинал он медленно, сдержанно, но не ошибался ни в цифрах, ни в датах. Было очевидно, что он прекрасно владеет темой, знает то, о чём говорит, и знает, что прав. Развивая тему, Линкольн стал говорить быстрее, лицо его засияло, и жесты стали помогать мыслям. Слова проникали в сердца, потому что шли от сердца».

Линкольн говорил: «Когда белые управляют сами собой — это самоуправление; но когда они управляют собой и другими — это больше чем самоуправление, это деспотизм. Если негр — человек, моя старая вера учит меня, что „все люди созданы равными“ и нет никакого морального права одному человеку делать другого своим рабом. Даже самый лучший человек недостаточно хорош для того, чтобы править другим человеком без его согласия. Это главный принцип американского республиканизма, его опора. Наша Декларация независимости гласит: „Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены Творцом определёнными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждаются правительства, ЧЕРПАЮЩИЕ СВОИ ЗАКОННЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ ИЗ СОГЛАСИЯ УПРАВЛЯЕМЫХ“».

Уайт признавался: «Я знавал ораторов, которые срывали бурные аплодисменты, но не меняли мнения слушателей. Ораторский талант Линкольна был другим: он убеждал в том, в чём был убеждён сам. Слушатели верили каждому его слову и понимали, что он, как Мартин Лютер, скорее пойдёт на костёр, чем уступит хотя бы на йоту. В такие моменты он напоминал мне тип ветхозаветного пророка, из тех, о которых я читал в детстве в воскресной школе».

Линкольн: «Я ненавижу „Акт Канзас — Небраска“ из-за ужасающей несправедливости рабства как такового. Я ненавижу его, потому что он лишает нашу республику возможности быть примером для всего мира, поскольку даёт врагам свободного правления основания обвинять нас в лицемерии и заставляет настоящих друзей свободы сомневаться в нашей искренности. Особенно я ненавижу его за то, что он заставляет слишком многих действительно хороших людей нашей страны идти открытой войной на фундаментальный принцип нашей свободы — критиковать Декларацию независимости и доказывать, что нет других истинных принципов деятельности, кроме личных интересов»^{276}.

Ответная речь Дугласа, как заметили газетчики, была произнесена «довольно ловко и внешне убедительно, но не содержала и грана логики». Впрочем, газета демократов была другого мнения: Дуглас раскрошил Линкольна «своей боевой палицей доказательств и опровержений»^{277}.

Решали не газетчики — решали осенние выборы. Их итоги показали, что большинство избирателей Севера не поддерживают Дугласа. Правда, «подопечный» Линкольна Йейтс проиграл кандидату от демократов, однако в целом из девяти мест в Конгрессе пять заняли противники «Канзас — Небраски». Кроме того, в Законодательном собрании штата они составили хотя и небольшое, но большинство. Это, среди прочего, означало, что именно они определят исход следующих выборов в сенат. Линкольн победил в графстве Сангамон довольно легко: там его авторитет был очень высок, он набрал больше всех голосов. И тогда Авраам решился на следующий шаг по политической лестнице. Уже через три дня после выборов он писал одному из своих юридических клиентов: «Некоторые мои друзья выдвигают меня в сенат США»^{278}. Ещё в одном письме Линкольн обращался с просьбой к члену Законодательного собрания (этот орган и выбирал сенатора): «Пришла пора, и один из вигов может быть избран в Конгресс США. Я бы хотел получить шанс стать этим вигом. Подумайте, не смогли бы Вы меня в этом поддержать?»^{279}

Дом Мордекая Линкольна в штате Пенсильвания, построен в 1733 году. Современный вид

Дэниел Бун ведёт переселенцев через Камберлендский проход. Дж. Бингем. 1851–1852 гг.

Томас Линкольн, отец будущего президента. Около 1850 г.

«Матушка» Сара Буш-Линкольн. Около 1864 г.

Смерть деда Авраама Линкольна. Рисунок Г. Фарни. 1896 г.

Хижина, в которой родился Авраам Линкольн

Детство Линкольна. И. Джонсон. 1868 г.

Новый Орлеан. 1810-е гг.

Продажа рабов в Новом Орлеане. 1810-е гг.

«Настоящий американец». Ж. Феррис. 1909 г.

Изгородь из брусьев — один из символов фермерской Америки. Линкольн в молодости наколол бессчётное множество брусьев для таких изгородей

Лавка Линкольна-Берри в Нью-Салеме. Реконструкция

На подобном плоту Линкольн сплавлялся по Миссисипи до Нового Орлеана. Дж. Бингем. 1846 г.

Первые известные портреты Авраама и Мэри Линкольн. Дагеротипы Н. Шепарда. 1846 г.

Центральная площадь Спрингфилда. Крестиком отмечен дом, в котором находилась адвокатская контора Линкольна-Херндона. 1858 г.

Дом Линкольнов в Спрингфилде

Гостиная в доме Линкольнов. Рисунок из «Иллюстрированной газеты Лесли». 9 марта 1861 г.

Вход в адвокатскую контору Линкольна-Херндона. Современный вид

Интерьер адвокатской конторы Линкольна-Херндона. Рисунок из «Иллюстрированной газеты Лесли». 22 декабря 1860 г.

Адвокат Линкольн объезжает судебный округ. Памятная медаль и литография Л. Бонхайо 1936 года

Маркеры на дорогах Иллинойса отмечают, что здесь в 1847–1859 годах много раз проезжал адвокат Линкольн

«Политическая кадриль, музыка Дреда Скотта». Справа вверху в пару Линкольну поставлена негритянка. Карикатура 1857 г.

Речь Линкольна в Пеории 16 октября 1854 г. Ч. Оверолл. Не позднее 1924 г.

Дебаты республиканца Авраама Линкольна и демократа Стивена Дугласа перед выборами сенаторов в 1858 году воспринимались жителями Иллинойса как политическое шоу и ярмарочное представление

Цилиндр, непременный атрибут Линкольна, использовался им ещё и для хранения важных бумаг

В 1860 году в Чикаго для проведения съезда Республиканской партии по выдвижению кандидата в президенты был построен «Вигвам». Рисунок из еженедельника «Харперс уикли». 19 мая 1860 г.

«Машинист» Линкольн кричит соперничавшим между собой кандидатам в президенты от Демократической партии С. Дугласу и Дж. Брекенриджу: «Освободите дорогу!» Карикатура 1860 г.

Карикатура, «обвиняющая» чернокожих рабов в разрыве между Югом Севером. Конец 1860 г.

Президент Бьюкенен умоляет губернатора Южной Каролины Пикенса не поджигать фитиль Гражданской войны. Карикатура начала 1861 г.

Прощальное выступление Линкольна в Спрингфилде 11 февраля 1861 года перед отъездом в Вашингтон

Правда, в желании стать сенатором была одна немаловажная деталь. Члены Законодательного собрания штата не могли выбирать сенатора из своих рядов, и Линкольну приходилось решать, что лучше: синица в руках в Спрингфилде или журавль в небе в Вашингтоне. В отдалённом будущем среди семидесяти пяти представителей местной власти он видел только «десяток или дюжину» явных сторонников, «полсотни тайно выискивающих шансы» и демократов, готовых к отчаянной борьбе за высокий пост. Если уйти, то можно своими руками снять, возможно, решающий голос на предстоящих выборах… И всё-таки, подумав почти три недели, он добровольно отказался от места в Законодательном собрании Иллинойса. На его место был переизбран демократ, поскольку кое-кто из голосовавших счёл Линкольна «предателем»; противники объявили, что это ему «пощёчина от избирателей».

Но уже съезжались в Иллинойс давние друзья Линкольна по восьмому судебному округу Дэвис, Логан, Светт, Ламон, уже начиналась кампания за избрание Линкольна сенатором США. На волне движения против «Канзас — Небраски» демократы Дугласа были обречены на поражение, а шансы Линкольна необыкновенно выросли. Мэри заранее торжествовала и в день выборов 8 февраля 1855 года пришла в Капитолий Иллинойса на заполненные зрителями галереи для публики. Ей хотелось видеть триумф мужа, она радовалась, когда тот стал лидером после первого круга голосования: 45 голосов, только в шести голосах от победы. За давнего соперника, демократа Шилдса, израненного на мексиканской войне, был подан 41 голос. Ещё пять — минимум — достались Лаймону Трамблу, тоже демократу, но противнику «Канзас — Небраски», к тому же другу семьи Линкольнов (Джулия Трамбл была давней подругой Мэри).

Во втором туре началась борьба за «сомневающихся», но результаты менялись незначительно. К седьмому туру голосования демократы вместо Шилдса сделали ставку на богатого и популярного в штате Джоэла Маттисона, которому симпатизировали многие виги. Линкольн стал терять голоса, и накануне десятого тура голосования Маттисону для победы оставалось получить лишь четыре голоса. А немногочисленные сторонники Трамбла решительно объявили, что за вига Линкольна голосовать не будут принципиально. Друзья убеждали Авраама держаться, надеясь, что он вернёт лидерство.

Линкольн рассудил иначе: «Бросайте меня и голосуйте за Трамбла». Этим решением он отказывался от вожделенного места сенатора, но фактически признавал, что старые барьеры между вигами и демократами стёрлись. Важнейшим вопросом политики был вопрос о рабовладении на территориях, а значит, и о том, кто будет в недалёком будущем решать вопросы всей страны: сенаторы от новых рабовладельческих или от новых свободных штатов. Поэтому крайне важно было послать в сенат противника, а не сторонника «Акта Канзас — Небраска». В решающем туре голосования Трамбл набрал 51 голос и стал сенатором.

Мэри была безутешна. Подруга Джулия в одночасье стала для неё госпожой Трамбл и личным врагом.

Но Линкольн считал, что победа общего дела важнее личных амбиций, и пришёл вечером чествовать Трамбла, сдержанного, хорошо образованного и гладко выбритого «янки из Коннектикута». Трамбл, в свою очередь, был настолько признателен Линкольну, что объявил о готовности прислушиваться к его советам по вопросам борьбы против рабовладения и «народного суверенитета». Более того, на этой вечеринке демократы — противники «Канзас — Небраски» в благодарность за джентльменское поведение Линкольна сами предложили ему поддержку на выборах 1858 года. Сам Трамбл позже подтвердил это письменно: «Я продолжаю поддерживать продвижение на место, ныне занятое Дугласом, моего друга, который столь способствовал моему избранию». Получалось, что поражение выводило Линкольна на прямое соперничество с Дугласом на следующих выборах сенатора. Всё это помогло Аврааму пережить сравнительно недолгий приступ меланхолии.

В марте 1855 года Линкольн признавался одному из клиентов: «Я погряз в политике и, соответственно, забросил дела. А теперь, после того как меня побили, я вернулся к работе». Это был год его не самого удачного выхода на большую юридическую арену в связи с делом о комбайнах Мэнни и Маккормика. Одновременно это был год серьёзного анализа положения в стране. Летом 1855 года Линкольн пришёл к выводу, что «мы не можем больше надеяться на мирное отмирание рабовладения» и что «самодержавный правитель России скорее согласится отказаться от престола и провозгласить республику, чем наши американские рабовладельцы добровольно отпустят своих рабов». Теперь для Линкольна главный вопрос в политике формулировался так: «Можем ли мы как единая нация навечно оставаться полурабской, полусвободной?»^{280}

Ответ на такой вопрос нужно было искать сообща. Но в составе какой партии? Линкольн делился сомнениями со своим другом Спидом: «К какой партии я принадлежу? Спорный вопрос. Я думаю, что я виг, но, говорят, партии вигов больше нет…» Осуждала рабовладение набиравшая силу партия «незнаек» (её члены на любой вопрос о деятельности партии отвечали: «Ничего не знаю»), но она была слишком националистическая, выступала против «понаехавших» иммигрантов и за «Америку для американцев». Для Линкольна это было ещё большим нарушением принципа всеобщего равенства: «Как нация мы начинали с декларации „все люди созданы равными“. Теперь это читается как „все люди созданы равными, кроме негров“. Когда власть возьмут „незнайки“, это будет значить „все люди созданы равными, кроме негров, иностранцев и католиков“»^{281}. «Незнайки» считали, что они «настоящие американцы», но Линкольн иронизировал: «А я думал, настоящие американцы ходят в набедренных повязках и с томагавками». Линкольну ничего не оставалось, как обратить внимание на набирающую силу Республиканскую партию.

Первый шаг в этом направлении был сделан в феврале 1856 года в Декейтере, где в день рождения первого президента США Джорджа Вашингтона собрался съезд редакторов газет, противостоящих «Акту Канзас — Небраска». Журналисты обсуждали общую политику подготовки к очередным президентским выборам. Единственным человеком, не принадлежащим к журналистскому цеху, был Авраам Линкольн. Он помог выработать довольно консервативную декларацию, в которой намечалось призывать к восстановлению Миссурийского компромисса, поддерживать закон о беглых рабах и не вмешиваться в дела рабовладения в тех штатах, где оно существовало. Главное же — решено было созвать в мае съезд всех антирабовладельческих сил Иллинойса. Названием «Республиканская партия» здесь пока ещё не пользовались.

В вечер закрытия конференции Авраам блистал на банкете. В ответ звучали тосты за Линкольна — будущего губернатора штата (от этой чести Авраам немедленно отказался) и за Линкольна — будущего сенатора. Этот тост Линкольн принял, встал и под аплодисменты заявил, что такое пожелание ему очень по душе.

За подготовку съезда, намеченного на 29 мая 1856 года, взялись все антирабовладельческие силы штата. Херндон, ярый аболиционист, организовывал в графстве Сангамон собрания по выдвижению делегатов. Линкольн в это время был «в объезде округа», но его дружно выбрали одним из представителей.

Объединительный съезд собрался в городке Блумингтон, где жил судья Дэвис. В большом и богатом доме старого друга Авраам и поселился. Он серьёзно отнёсся к мероприятию и приехал заранее. Пока было время, сходил в местную ювелирную лавочку и за 37,5 цента купил себе очки — впервые в жизни, в 47 лет. Потом отправился на станцию встречать поезд из Чикаго, наполненный делегатами съезда.

Всего собралось 270 делегатов. Из них — консервативных вигов, сдержанно-патриотичных «незнаек», ярых аболиционистов и даже демократов, выступивших против «Канзас — Небраски», — и сложилась Республиканская партия Иллинойса. Опытный юрист Орвил Браунинг долго совещался с двадцатью влиятельными политиками, представлявшими весь политический спектр, и предложил общую идейную платформу — умеренную, а потому устроившую всех. Почти каждое её положение начиналось с фразы «Несмотря на всю разницу наших взглядов на другие вопросы…». Едиными делегаты были в оппозиционности существующему «недостойному» правительству по вопросу дальнейшего распространения рабовладения. По их мнению, Конгресс США имеет право и должен запретить рабовладение на всех новых территориях (доныне свободных), в том числе в Канзасе и Небраске. Кроме того, предполагалось противостоять всем попыткам разрушить Союз штатов, расколов его на «свободную» и «рабовладельческую» части.

На долю Линкольна выпало почётное право произнести заключительную речь. Ею он как бы прощался с ушедшей в прошлое партией вигов. Эту речь многие считают лучшей его речью, но, увы, она ушла в прошлое вместе с теми, кто её слышал. Текст не сохранился, и историки называют её «потерянной речью Линкольна». Выступление было по большей части импровизацией, и оратор ничего не записал заранее. Что же касается репортёров, обязанных фиксировать выступления политиков… «Как журналист я был обязан подробно передавать содержание речей в „Чикаго трибюн“, — признавался один из делегатов конвента Джозеф Медилл. — Я законспектировал в нескольких абзацах то, что Линкольн произнёс и первые восемь — десять минут, но потом его выступление затянуло меня так, что я забыл делать хоть какие-то пометки; я вместе со всем залом вскакивал, хлопал, одобрительно восклицал — до самого конца его речи. Я прекрасно помню, как Линкольн закончил, сел и сдержанно пережидал бурю оваций. Я очнулся от какого-то гипнотического транса и тут же вспомнил о репортаже для „Трибюн“. Увы, на листе были только несколько вводных абзацев. Некоторым удовлетворением стало то, что никто из присутствовавших газетчиков не смог послать в свои издания отчёты о речи: все они так же, как и я, были настолько захвачены эмоциями, что никто не оставил никаких заметок и набросков»^{282}.

Каким-то чудом краткий отчёт о речи появился в еженедельнике «Альтонский курьер». Только из него и известно, о чём говорил Линкольн. Он назвал рабовладение главной причиной национальных проблем. Выступающий сослался на публицистов-южан вроде Джорджа Фицхью[26], далеко ушедших от своего прежнего восхваления рабства как неоспоримого блага для чернокожих — теперь они говорили, что его пора распространить и на белых работников. Именно поэтому для борьбы с такой «ересью» все, кто готов противостоять рабовладельческой силе, должны объединиться в один союз. Если же южане начнут пугать жупелом распада Союза, то им нужно твёрдо ответить: «Союз должен быть сохранён во всей своей целостности и чистоте своих принципов». Линкольн закончил знаменитыми словами Дэниела Уэбстера, обращёнными когда-то к сторонникам отделения Южной Каролины от Соединенных Штатов: «Теперь и всегда, Свобода и Союз, единый и неделимый!»

Увы, пересказ не передаёт настроения речи Линкольна. Херндон, как и все, заворожённо слушавший Авраама, отбросив карандаш и бумагу, вспоминал: «Его речь была преисполнена огня, энергии, силы. Там была логика — и был пафос, там был энтузиазм; там были справедливость, равенство, правда и право, раздувавшие божественное пламя негодования в душах людей, выведенных из себя несправедливостью. Его речь была жёсткой, колючей, вызывающей и яростной»^{283}.

Но при всей ярости и негодовании молодая Республиканская партия была ещё слишком рыхлым образованием, объединённым общим «против» и не имеющим общего «за». В предстоящей уже осенью 1856 года борьбе за пост президента республиканцам предстояло соперничать с очень серьёзными конкурентами. Демократы благоразумно не стали выдвигать в кандидаты в президенты сенатора Дугласа — слишком многих он разозлил «Канзас — Небраской», вызвавшей «кровопускание в Канзасе». Как и боялись наиболее проницательные умы, теоретические дебаты переросли на крайнем Западе в открытый конфликт и борьба за дугласовский «народный суверенитет» стала вооружённой. В мае 1856 года большой отряд сторонников рабовладения с пятью пушками устроил погром в оплоте фрисойлеров городе Лоуренс: сжёг редакции газет и гостиницу, разграбил жилые дома и резиденцию «свободного губернатора». В ответ радикальный аболиционист Джон Браун, бородатый старик с горящими глазами воинствующего пророка, провозгласил принцип «око за око», создал партизанский отряд и начал жестоко убивать безоружных поселенцев, поддерживающих рабство. В отместку была разорена усадьба Брауна… Счёт убитых пошёл на сотни. В том же мае конгрессмен из Южной Каролины Престон Брукс устроил «кровопускание в Конгрессе» — прямо в Капитолии жестоко избил сенатора Чарлза Самнера, острого на язык противника рабовладения из Массачусетса, сломав о его голову трость с тяжёлым серебряным набалдашником. Окровавленный Самнер упал без сознания; три года он будет лечить и не залечит до конца полученные травмы. А Бруксу начнут приходить новые трости «от благодарных южан» с пожеланиями прибить побольше янки-аболиционистов. На заседания Конгресса народные избранники стали ходить вооружёнными.

Чтобы снизить градус общественного противостояния, демократы подобрали на пост президента нейтральную кандидатуру Джеймса Бьюкенена, бывшего госсекретаря, имевшего впечатляющий послужной список и удачно отсидевшегося за океаном, в качестве посла в Лондоне, в последние бурные годы. Националисты-«незнайки» объявили себя Американской партией и выдвинули кандидатом экс-президента Милларда Филмора, привлекавшего избирателей обещаниями «держать в рамках понаехавших».

Общенациональный партийный съезд республиканцев собрался 17 июня в просторном мюзик-холле Филадельфии. На роль первого кандидата-республиканца претендовали лидеры партии: энергичный сухопарый сенатор из Нью-Йорка Уильям Сьюард и широкоплечий губернатор Огайо Салмон Чейз. Но в итоге было решено выдвинуть не столько сильного политика, сколько яркую, привлекательную и положительную личность, известную всей стране. Кандидатом в президенты провозгласили «Следопыта дальнего Запада», красавца и смельчака Джона Фримонта, одного из первых сенаторов свободного штата Калифорния. Личные достоинства Фримонта были приумножены удачным браком, в котором — редкий случай — любовь переплелась с расчётом^{284}. Его жена Джесси, красавица и умница, была дочерью знаменитого сенатора Томаса Харта Бентона, многолетнего лидера Демократической партии и сторонника освоения Запада. Тесть, теоретик освоения Запада, помогал зятю-практику в организации наиболее громких экспедиций, чем немало способствовал его успеху и известности. Ко всему прочему, имя кандидата эффектно звучало продолжением девиза Республиканской партии: «Фри сойл, фри лэйбор, фри мен, Фримонт!» — «Свободная земля, свободный труд, свободные люди, Фримонт!». Партийные поэты принялись строчить тексты агитационных песен вроде такой:

Вице-президентом многие видели Авраама Линкольна, хотя большинство склонялось к кандидатуре бывшего сенатора от Нью-Джерси Уильяма Дайтона. Он и набрал при окончательном голосовании большинство голосов — 253. Но даже тот факт, что на общенациональном партийном съезде кандидатуру Линкольна поначалу поддержали 110 делегатов, означал, что адвокат из Иллинойса стал общенациональной политической знаменитостью, пусть и не первой величины. Авраам был в очередном «объезде округа», когда друзья — судья Дэвис и адвокат Уитни — сообщили ему приятную и неожиданную новость о выдвижении его кандидатом в вице-президенты. Он сначала просто не поверил: «Полагаю, что не я. В Массачусетсе есть ещё один известный Линкольн; думаю, что он».

Линкольн взялся за организацию политической кампании Фримонта в Иллинойсе со всей энергией, хотя считал более приемлемой кандидатурой на президентский пост члена Верховного суда США, решительного противника рабства Джона Маклина. Главную свою задачу Авраам видел в том, чтобы перетянуть бывших вигов — сторонников Филмора на свою сторону. Он выступил более чем с пятьюдесятью речами, в которых доказывал необходимость объединения. Те, кто голосует за Филмора, убеждал Линкольн, фактически голосуют за Бьюкенена. Туда, где Линкольн выступить не успевал, шли литографированные экземпляры его агитационной речи; от руки были проставлены только дата и подпись.

Линкольн предсказывал: «Если сторонники Фримонта и Филмора объединятся, то в Иллинойсе мы побьём Бьюкенена. А разделённых — он нас побьёт». Предсказание сбылось, но, увы, в пессимистической части.

Четвёртого ноября 1856 года в Иллинойсе за Фримонта проголосовало 96 180 избирателей, за Бьюкенена — 105 344, за Филмора — 37 451. В то же время претендент на пост губернатора Иллинойса от демократов ожидаемо проиграл единому кандидату. Схожая картина была и по всей стране: Бьюкенен набрал 45,3 процента голосов, в то время как сторонники Фримонта и Филмора поделили своё «большинство»: 33,1 и 21,6 процента соответственно^{286}.

И всё-таки республиканцы восприняли результаты выборов оптимистично. Они чувствовали себя не проигравшими, а чуть-чуть не выигравшими. Банкет республиканцев Чикаго меньше всего напоминал поминки по выборам. В заново сформировавшейся двухпартийной системе соперниками демократов стали они, а не растворившаяся партия вигов и не дышащая на ладан Американская партия. Один из партийных поэтов писал: «Если за несколько месяцев существования мы почти победили, / То что будет через четыре года?»^{287}