Авраам Линкольн

ВАНДАЛИЯ

В те времена верхом шика считалось разогнать дилижанс на подъезде к столице и влететь на улицы Вандалии с грохотом колёс, щёлканьем бича и кряканьем рожка, потом сделать крутой поворот, резко затормозить перед почтовым офисом и доставить пассажирам одновременно чувство облегчения и удовольствия. Облегчения — оттого, что тряское 34-часовое путешествие наконец-то закончилось. Удовольствия — оттого, что дилижанс оказывался в плотной нетерпеливой толпе местных жителей, явно обрадованных его прибытием. Правда, вскоре выяснялось, что радость толпы вызвана вовсе не приездом политиков (к этому здесь привыкли), а прибытием долгожданной почты и свежих новостей. Народные избранники могли спокойно выйти, забрать багаж и отправиться в одну из близлежащих таверн, дающих стол и кров. Таверны могли носить громкие названия вроде «Отель Националь» или «Новый Белый дом», но при этом представляли собой двухэтажные бревенчатые строения и вмещали не более тридцати-сорока постояльцев. Мы не знаем, где именно обосновалась спрингфилдская делегация, знаем только, что лидер вигов Джон Стюарт и Линкольн поселились в одном номере.

Благодаря этому Авраам сразу попал на политическую кухню штата. Делать политику было удобнее всего именно в дни работы Законодательного собрания: одновременно с депутатами в городок съезжались сенаторы, судьи и, соответственно, адвокаты, истцы и ответчики, а также лоббисты, многочисленные искатели должностей и просто любопытные. Семейные люди привозили жён и взрослых дочерей — людей посмотреть и себя показать.

Вечерами таверны превращались в многолюдные клубы. В облаках сигарного дыма, под звон стаканов и хлопанье пробок шло живое общение, часто приправленное довольно крепкими словами. Впрочем, когда появлялись леди, манеры становились более изысканными. Всё-таки это было светское общество (насколько это возможно в пограничном штате): вместо меховых енотовых шапок с хвостами носили шляпы, вместо охотничьих курток — костюмы и фраки, вместо мокасин — ботинки, а вместо грубых домотканых джинсов или кожаных штанов — сшитые портным брюки.

Стюарт, уже живший и работавший в Вандалии, познакомил Авраама с городком, в котором им предстояло дважды провести по два — два с половиной месяца.

Вандалия существовала на картах 14 лет. Основанная специально как столица штата, она была когда-то построена на самой границе фронтира, на окружённом лесами высоком холме над рекой. Однако к 1834 году цивилизация ушла далеко на север, и бывшая граница «обитаемого мира» стала обжитым пространством Южного Иллинойса. Путешественник из «внешнего мира» — с восточного побережья или даже из Европы (таких иногда заносило в эти края) — видел в Вандалии скромный городок в сотню строений с населением менее тысячи человек^{62}. Но для Линкольна столица казалась большим городом, по разительному контрасту с Нью-Салемом, который был раз в десять меньше. В Вандалии пересекались две большие дороги: та, по которой приехали делегаты графства Сангамон (она вела с юга, из Теннесси и Кентукки, на север Иллинойса, к Великим озёрам), и «Национальная дорога» от обжитого Атлантического побережья на неизведанный Запад. Эта дорога должна была скоро превратиться в полноценное шоссе: специально для неё строили постоянные мосты и рубили деревья для превращения колеи в настоящую «проезжую часть». Дорога начиналась в 781 миле к востоку от Вандалии, в столице Соединённых Штатов Вашингтоне, и обрывалась через 80 миль к юго-западу, у вод грандиозной Миссисипи, у города Сент-Луис, прозванного «воротами на Запад».

Линкольна поражали широкие улицы и чёткий план города, а видавший виды путешественник с востока отмечал, что на улицах нет тротуаров и они заполнены, в зависимости от сезона, то пылью, то грязью.

Город называли «бревенчатой столицей»^{63}: он был почти полностью построен из дерева. Деревянными были и губернаторский дом, и новая тюрьма. Но два общественных здания, собственность штата, были из кирпича: то, что поменьше, вмещало в себя местные присутственные места; то, что побольше, двухэтажное, было зданием Законодательного собрания, Капитолием Иллинойса^{64}.

В это здание 25-летний Линкольн вошёл в понедельник, 1 декабря 1834 года. Палата представителей, собравшая 55 депутатов, располагалась на первом этаже. Она была заставлена длинными столами (один на троих), на которых стояли пробковые чернильницы. Стол спикера располагался на небольшом возвышении. По краям палаты находились ящики с песком для промокания чернил; любители жевать табак использовали их как плевательницы. С края кадки с питьевой водой свешивались три лужёных черпака. Камин и чугунная печь согревали депутатов во время зимних заседаний; по вечерам в зале зажигали свечи в высоких подсвечниках. Время от времени с потолка падали куски штукатурки, прерывая, как вспоминал очевидец, «самых красноречивых ораторов».

Пятого декабря Линкольн выступил со своим первым законопроектом. Он поднялся с места и высоким голосом с характерным кентуккийским акцентом предложил билль об ограничении юрисдикции мировых судей. Борьба за это предложение показала ему, как непрост путь от законопроекта до закона. Билль утопили в бесконечных процедурах: передали на рассмотрение в один комитет, потом в другой, пока он незаметно не истёрся в пыль от бесконечных откладываний и проволочек.

Впрочем, у молодого депутата были и успехи: он добился для своего друга паромщика Сэмюэла Мьюзака официального разрешения построить платный мост через Солёный ручей в графстве Сангамон, а на следующей сессии провёл закон о переносе части главной дороги штата к этому мосту. Большинство биллей и принятых законов были такого же или даже более мелкого масштаба («о перемене имени Клайборн Белл на имя Клайборн Элдер Белл»), но именно на первые годы работы Линкольна в Законодательном собрании Иллинойса пришлось резкое ускорение шествия по США индустриальной революции. Линкольн голосовал за выделение средств штата на строительство канала между рекой Иллинойс и озером Мичиган — важнейшего отрезка системы, соединяющей Атлантическое побережье США через бассейн Миссисипи с Мексиканским заливом. А из «десятилетия каналов» уже вырывалась с лязгом и гудками эра паровозов и рельсов. На следующей сессии, зимой 1835/36 года, Линкольн голосовал за поддержку строительства железных дорог.

И всё-таки большую часть времени Линкольн смотрел и слушал: вбирал опыт, постигал премудрости парламентских процедур. По основным вопросам он голосовал вместе со своей фракцией, полагаясь на авторитет Стюарта, руководившего деятельностью вигов на сессии так ловко, что его прозвали «Пронырливый Джерри». У Стюарта Линкольн учился искусству политического компромисса и даже бартера: «ты проголосуешь за моё предложение, а я проголосую за твоё». Однако Авраам, как специально подчеркнул его биограф и партнёр Херндон, установил для себя границы этичных и неэтичных политических манёвров: подкупить Честного Эйба с самого начала было невозможно^{65}.

О том, что Линкольн серьёзно относился к работе законодателя, свидетельствует статистика: он пропустил только восемь заседаний при средней цифре в 14 пропусков на депутата. Из 124 голосований без его участия прошли только семь^{66}. Свой двадцать шестой день рождения он провёл в заседаниях и голосованиях. А на следующий день, 13 февраля 1835 года, его первая сессия закончилась. Чуть ли не впервые Линкольн получил достойную оплату за свой труд: в общей сложности 258 долларов за два с половиной месяца работы. Правда, почти вся сумма ушла на уплату накопившихся долгов (в январе умер пьяница Берри, и все его долги по лавке перешли к Линкольну).

«В результате временного пребывания в Вандалии, — подводил итоги первой сессии Линкольна его биограф, сенатор Альберт Дж. Беверидж, — он обзавёлся новыми друзьями, получил представление о законотворчестве и о связанных с ним манипуляциях. Он видел, как реализуются на практике основные конституционные принципы. Он слышал, как насущные вопросы обсуждаются информированными и компетентными людьми. Он встречал образованных и воспитанных женщин. В общем, побывал в новом, ином мире, после которого бревенчатая избушка в селении над рекой Сангамон вряд ли могла оставаться столь привлекательной…»^{67} Новый мир отличался ещё и необыкновенным пульсированием энергии, которой во время сессий буквально захлёстывали столицу штата его самые энергичные и предприимчивые представители. Линкольн сумел заглянуть за неширокие рамки провинциального горизонта, и теперь жизнь Нью-Салема казалась ему слишком неспешной и приземлённой.

Друзья заметили, что по возвращении из Вандалии страсть к самосовершенствованию разгорелась в Аврааме с новой силой. Продолжая исполнять обязанности почтмейстера и землемера, он с головой погрузился в изучение права. Определённым стимулом стало поразившее его наблюдение, сделанное в Вандалии: многие юристы, заседавшие в Законодательном собрании, не оканчивали никаких специальных учебных заведений (в Иллинойсе того времени было негде и не у кого учиться на юриста). Они самостоятельно читали сборники актов и юридические справочники, откуда и получали знания, необходимые для сдачи экзамена и приобретения лицензии.

Годы спустя Линкольну довелось давать советы студентам-правоведам, и он поделился своими методами обучения: «Если вы окончательно решили стать юристом, считайте, что полдела уже сделано. Не столь важно, будете ли вы читать литературу с кем-то или самостоятельно. Я читал самостоятельно. Достаньте книги, читайте их, изучайте до тех пор, пока не поймёте заключённых в них основных принципов — это главное. Необязательно жить в большом городе — я занимался в Нью-Салеме, в котором никогда не жило более трёх сотен жителей. Книги, как и ваши способности их уразуметь, одинаковы везде… Всегда имейте в виду, что ваша решимость добиться успеха важнее всего остального»^{68}. Этот метод, по мнению Линкольна, «очень простой, хотя и трудоёмкий, утомительный и занудный. Достаточно раздобыть нужные книги и тщательно читать, изучать их… Работать, работать, работать — вот главное». Линкольн приводит список самых нужных книг, по которым, как считается, занимался он сам^{69}.

Первыми в нём стоят классические «Комментарии к законам Англии» оксфордского профессора сэра Уильяма Блэкстоуна (Линкольн рекомендовал минимум дважды прочесть их от корки до корки). Этот увесистый том известный историк Дэниел Бурстин назвал «Самоучителем для будущих юристов». С момента первого выхода «Комментариев» (в последней трети XVIII века) их читали и заучивали близко к тексту многие будущие адвокаты. Сам президент Джефферсон рекомендовал этот логичный и ёмкий свод знаний^{70}. Вдобавок к этому теоретическому сочинению Линкольн получил от Стюарта несколько книг о юридической практике, дающих советы о поведении адвоката в различных судебных ситуациях, предупреждающих о тонкостях терминологии и словоупотребления. Большое влияние оказала на Авраама работа Джозефа Стори об особой традиции в английском и американском правосудии — «праве справедливости», использующемся, если юридические нормы входят в противоречие с нормами справедливости. Наконец, Линкольн не мог не изучить свод действующих законов штата Иллинойс и четыре тома комментариев к американским законам.

У Линкольна была и своего рода правовая практика. Не обладая официальным статусом, он не имел права получать деньги за помощь в юридических вопросах, но накапливал опыт, знакомства и признание окружающих. Вооружившись сборником образцов для создания юридических документов, Авраам почти с самого начала жизни в Нью-Салеме помогал друзьям и соседям составлять контракты, оформлять сделки, соглашения, завещания и тому подобные юридические документы, требующие правильной формы. «В 1834 году, — вспоминал один из жителей Нью-Салема, — мой отец собрался продать односельчанину большую партию товара. Я знал, насколько Линкольн искусен в таких делах, и предложил попросить его помочь с бумагами. Мы нашли его сидящим на каком-то пне и рассказали, чего хотим. Он ответил: „Хорошо. Если вы принесёте мне чернила, ручку и чистый лист, я напишу всё прямо здесь“. Я принёс всё необходимое, а он поднял с земли обломок какой-то доски, положил на колено и на таком „столе“ написал бумагу по сделке»^{71}. Порой Линкольн выступал представителем одной из сторон в каком-нибудь мелком деле (например, в споре, кому из двух соседей принадлежит свинья) перед местным совестным судьёй — тоже безвозмездно^{72}.

В конце концов настало время подводить итоги напряжённым двухлетним занятиям. В марте 1836 года Линкольн получил в местном суде обязательную справку, подтверждающую, что он является «человеком хороших моральных качеств»^{73}, и 9 сентября 1836 года выдержал у двух опытных судей экзамен на право заниматься юридической практикой во всех судах штата Иллинойс^{74}.

К. тому времени Линкольну пришлось пройти через горнило предвыборной борьбы за сохранение своего места в Законодательном собрании, более жёсткой и напряжённой, чем в предыдущую кампанию. Это был год президентских выборов. Герой демократов Эндрю Джексон завершал второй президентский срок и по неписаной традиции не мог больше занимать пост главы государства[11]. Он надеялся, что его заменит вице-президент, демократ Мартин Ван Бурен. Виги противопоставили ему сразу нескольких кандидатов, что в итоге распылило голоса их сторонников. Борьба на местных выборах развернулась от столицы до окраин. Партийная дисциплина стала настолько строгой, что демократы Нью-Салема (и «парни из Клари Гроув», и даже близкий друг Армстронг) не могли голосовать за вига Линкольна. Более того, резко усилился накал словесных баталий между претендентами в депутаты.

Одним из соперников Линкольна был Джордж Форкер, бывший лидер вигов. В тот момент, когда Форкеру предложили стать демократом и получить за это уютную правительственную должность с годовым окладом три тысячи долларов, его политические взгляды изменились. Вскоре новоиспечённый демократ построил богатый дом в Спрингфилде и на зависть всем водрузил над ним громоотвод (на который ходили смотреть, как на музейную диковину). Форкер считался сильным оратором, мастером сарказма, и на митинге в Спрингфилде, где Линкольн выступил довольно успешно, взялся, как он сам выразился, «осадить этого молодого человека». Речь его была произнесена снисходительным тоном и основывалась на высмеивании конкурента, стоящего рядом со скрещёнными руками и проявляющего достойную выдержку. Затем Линкольн взял слово для ответа.

Он сказал: «Этот джентльмен завершил выступление словами, что „молодого человека надо осадить“ и что он „сожалеет, что эта задача выпала именно ему“. Я не так молод по годам, как по искушённости в политических трюках и уловках; но, сколько бы мне ни было отмерено прожить, я скорее соглашусь умереть молодым, чем, как этот джентльмен, переменить свои убеждения и одновременно получить должность, приносящую три тысячи долларов в год, а затем устроить в доме громоотвод, чтобы защитить себя от Божьего гнева!»^{75}

Ответ был настолько удачным, что публика взорвалась смехом и овациями, а друзья унесли Авраама с места выступления на плечах. А дом с громоотводом надолго стал достопримечательностью: жители Спрингфилда показывали его в связи с речью Линкольна даже много десятилетий спустя.

Были и более тонкие игры. Один из бизнесменов Спрингфилда, Роберт Аллен, публично заявил, что настолько уважает депутатов от вигов Авраама Линкольна и Нинью Эдвардса (сына сенатора), что, хотя и обладает компрометирующими фактами, способными полностью разрушить их шансы на предстоящих выборах, не будет предавать их огласке. Линкольн, как только узнал об этом, немедленно выступил на страницах «Ежедневника Сангамона» с резким обращением к Аллену:

Надо ли говорить, что ни ответа, ни фактов опубликовано не было? В первый понедельник августа 1836 года Авраам Линкольн получил наибольшее число голосов из семнадцати кандидатов в депутаты и по-прежнему первенствовал в своём Нью-Салеме. В истории Иллинойса эти выборы запомнились ещё и тем, что все девять выбранных депутатов (семь членов собрания и два сенатора штата) были ростом выше шести футов (183 сантиметров). Всю компанию прозвали «Длинная девятка» по аналогии то ли со старой длинноствольной морской пушкой, то ли с популярным сортом длинных сигар. Линкольн был самым высоким из всех, но не это сделало его лидером фракции вигов. Прежний лидер, Стюарт, пытался пробиться в Конгресс США и счёл справедливым, что его преемником в Вандалии будет набравшийся опыта Линкольн.

Единственное, что могло серьёзно огорчать Линкольна, — это то, что он был лидером меньшинства Законодательного собрания. А большинство возглавил впервые избранный в собрание Стивен Арнольд Дуглас, 23-летний адвокат из Джексонвилла.

Биография Дугласа чем-то похожа на биографию Линкольна[12]. Он рано лишился отца и вырос под присмотром дяди на ферме в штате Нью-Йорк. Школьное образование ограничивалось тремя месяцами в год — зимой, когда затихали полевые работы. К пятнадцати годам у Дугласа выработалась неприязнь к фермерскому труду, он считал, что заслуживает чего-то большего. Его увлекала политика, восхищал герой войны 1812 года и умелый государственный муж Эндрю Джексон. Матушка надеялась, что сын будет зарабатывать на жизнь изготовлением мебели, но Стивен оказался слишком болезненным для такого ремесла. Он был отправлен учиться в академию (государственную школу), а потом поступил учеником в одну из юридических контор. Однако для получения профессии юриста законы штата Нью-Йорк требовали от соискателей семи лет образования и четырёх лет практики. Тогда Дуглас оставил родные места, отправившись на «великий Запад». Где конкретно искать благосклонность фортуны и место адвоката, он не знал. Но когда матушка при прощании спросила: «Когда же, сынок, мы снова увидим тебя?» — он уверенно ответил: «По дороге в Конгресс США, мама!»

В Иллинойс судьба привела Дугласа с последним долларом в кармане. Работы юриста не находилось, и он, чтобы иметь кусок хлеба, стал бродячим учителем (благо наступил зимний сезон и фермеры были готовы ненадолго отправить своих чад в поход за знаниями). Той же зимой 1833/34 года Стивен начал свою юридическую практику (ограниченную отсутствием лицензии) и заработал первые два доллара. Когда же школа закрылась, карьера Дугласа начала продвигаться с повышенной скоростью: 1 марта он смог сдать экзамен на юриста, тут же получил лицензию и начал работу в Джексонвилле (городе, названном в честь почитаемого им президента). Там же Дуглас продемонстрировал умение разбираться в политике и недюжинные ораторские способности, которых так не хватало местным демократам.

В 21 год Дуглас стал юристом и заметным (пока в местном масштабе) политиком. Он был ходячей демонстрацией идей демократического равенства: носил грубые кентуккийские джинсы, обращался к собеседникам по имени и был готов обсуждать политические вопросы со всеми желающими на улице или в салуне. В результате у каждого собеседника складывалось впечатление, что Дуглас именно его близкий друг^{77}. Закалившись в избирательной кампании лета 1834 года и помогая затем депутатам-демократам писать впечатляющие билли (так же, как Линкольн помогал коллегам-вигам), Дуглас показал себя умелым организатором. В 1836 году он был назначен окружным прокурором, а потом стал депутатом Законодательного собрания и в своём графстве привёл демократов к победе^{78}. 5 декабря 1836 года Дуглас и Линкольн встретились в зале Законодательного собрания Иллинойса и с этого дня стали на многие десятилетия серьёзными политическими конкурентами.

«Команда Дугласа» пользовалась большинством голосов, чтобы, где возможно, взять верх над «командой Линкольна»: от выборов спикера собрания до выборов представителя Иллинойса в сенат США. (Демократ-победитель закатил такую вечеринку с шампанским, что заплатил 600 долларов за еду, спиртное и разбитую посуду. Говорили, что немало посуды побил Дуглас, устроивший под конец танцы на столах^{79}.)

Правда, в ту сессию вигов и демократов объединяло общее желание «внутренних улучшений». «Ежедневник Сангамона» писал: «Это не партийная программа! Все наши жители объединены искренним стремлением к введению в нашем штате внутренних улучшений, столь нужных, столь желанных, абсолютно необходимых для процветания»^{80}.

Именно Дуглас предложил не только построить канал, но и провести от места его окончания железную дорогу к Миссисипи да ещё соединить её двумя дополнительными ветками. Депутаты восхищались собственной смелостью: будущее казалось настолько многообещающим, что штат без всяких предварительных изысканий и экспертных заключений решил взять под залог ценных бумаг кредит в десять миллионов долларов! Сюда входили расходы на каналы, и на целую сеть железных дорог, и на улучшение фарватера пяти важнейших рек, и 200 тысяч на компенсационные выплаты графствам, не получавшим прямой выгоды от всех этих вложений. Когда билль стал законом, Вандалия озарилась иллюминацией и загрохотала фейерверками.

Тогда никто не знал, что в ближайшее время разразится мощный экономический кризис и за четыре года долг Иллинойса увеличится в полтора раза, причём за долларовую акцию будут давать не более 15 центов. Одни только выплаты процентов будут в десять раз превышать годовой доход штата, а памятником идее всеобщих улучшений станут, по замечанию историка Пола Саймона, «мосты из ниоткуда в никуда, недорытые каналы, дороги, невесть где начинающиеся и непонятно куда пропадающие». Из всех проектов будет реализован только проект канала Мичиган — Иллинойс^{81}.

Впрочем, тогда мало кто думал и о том, какие масштабы приобретёт проблема рабовладения. Линкольн в то время был среди тех, кто верил в постепенное и неизбежное отмирание рабства в США, поэтому не уделял этой проблеме большого внимания. Его высказывания о рабовладении в тот период весьма немногочисленны, а официальное выражение мнения вообще сводится к одному протесту-обращению к Законодательному собранию от 3 марта 1837 года.

В тот день Линкольн и ещё один представитель «Длинной девятки», юрист Дэн Стоун, «коротко определили свою позицию по вопросу о рабстве», которой Авраам, по его собственному признанию, придерживался потом не менее двух десятков лет^{82}. Причиной официального выступления стала реакция собрания и сената на меморандумы, полученные от коллег из нескольких штатов. Встревоженные распространением аболиционизма — радикального движения за немедленную, всеобщую и безоговорочную отмену рабовладения, — представители этих штатов попросили соседей высказать своё отношение к рабству, аболиционизму и проекту государственной отмены рабовладения на территории федерального округа Колумбия (он вместе со столицей США Вашингтоном находился в федеральном подчинении, поэтому там рабовладение могли отменить прямым решением американского Конгресса). Демократическое большинство Законодательного собрания Иллинойса, поддержанное многими вигами, приняло и отправило соседним штатам резолюцию: правительство США не властно вмешиваться в права собственности на территории отдельных штатов, в том числе и в право собственности на рабов в рабовладельческих штатах, освящённое Конституцией; собрание не одобряет создание обществ аболиционистов, равно как и проповедуемых ими доктрин; правительство США не может отменить рабство на территории округа Колумбия против воли его жителей.

Линкольн был одним из шестерых голосовавших против такого ответа («за» проголосовали 77 депутатов). Они с Дэном Стоуном предложили свой проект резолюции, отмежёвывающийся и от рабовладельческой, и от аболиционистской идеологии. Авторы считали:

В таком изложении взглядов видна проблема, стоявшая перед Линкольном и другими противниками рабства: рабовладение — это моральное и политическое зло, но на его страже стоит священная Конституция. Борьба радикалов против рабовладения оказывается борьбой против Конституции, частной собственности, законности и порядка. При этом в позиции Линкольна и Стоуна в отношении отмены рабовладения в округе Колумбия видны пути разрешения этой проблемы в национальном масштабе: в принципе отмена возможна «сверху», но только по требованию населения.

Любопытно, что протест Линкольна и Стоуна был озвучен всего за день до окончания очередной сессии, через шесть недель после принятия резолюции о рабстве. Как считал историк и политик Пол Саймон, это был политический расчёт: протест стал известен только после того, как в Законодательном собрании был решён вопрос, считавшийся куда более важным, — о переносе столицы штата^{84}. «Длинная девятка» стояла за Спрингфилд, но у города была ещё дюжина конкурентов, в том числе и Вандалия, не желавшая признавать очевидное: она не удержалась в качестве центра освоенного Иллинойса.

Ещё в 1833 году в штате было проведено первое общее голосование о возможной будущей столице, но ни один из городов-кандидатов не получил очевидного преимущества. Лидировал с 7511 голосами Альтон, удачно расположенный на Миссисипи, ненамного отставали Вандалия (7148 голосов) и находящийся почти в самом центре штата Спрингфилд (7044 голоса). Значительное число сторонников имели и другие городки, в том числе небольшое селение с претенциозным названием Географический центр^{85}.

Вопрос снова встал на зимней сессии 1836/37 года, и разногласия оказались столь велики, что решение о переносе столицы едва не было отложено «до лучших времён», что означало «навсегда». Иногда всё держалось на перевесе в один-единственный голос. В такой сложной ситуации Линкольн показал себя знатоком парламентских процедур и умелым руководителем делегации. Его номер в таверне стал штабом, а «Длинная девятка» выступила ядром группы активных сторонников переноса столицы в Спрингфилд. Именно Линкольн сразу отсёк небогатые и малонаселённые городки, организовав принятие дополнительного условия: город-претендент должен быть в состоянии внести 50 тысяч долларов и предоставить два акра земли для обустройства новой столицы. Если же учесть, что многие сторонники «малых» городов считали Спрингфилд «претендентом номер два» после своего родного гнезда, эта мера пошла на пользу столице графства Сангамон. Затем, когда нависла угроза очередного откладывания слушаний, Линкольн отправил коллег на поиски депутатов-прогульщиков, чтобы доставить их к утреннему заседанию. Ещё пятерых депутатов смогли уговорить присоединиться к сторонникам Спрингфилда, пообещав поддержку в получении их графствами доли от финансирования «внутренних улучшений». В результате, когда собрание приступило к голосованию о переносе столицы, Спрингфилд уже не был «одним из»: в первом туре он опережал по числу голосов двух любых других конкурентов, вместе взятых (он имел 35 голосов, тогда как Джексонвилл и Вандалия — всего 30). А затем к Линкольну стали присоединяться те, кто в первом круге не мог этого сделать из-за обязательства перед избирателями голосовать за свой город. Оказавшись в очевидном меньшинстве, депутаты один за другим принимали сторону вероятного победителя. Только сторонники Вандалии держались до последнего, но в итоге Спрингфилд получил 75 голосов, а все остальные участвовавшие во втором туре претенденты — 50.

Настал черёд пировать «Длинной девятке». В одну из таверн близ Капитолия были приглашены все депутаты; самый богатый из «Длинной девятки», сын сенатора и бывшего губернатора Нинья Эдвардс, взял на себя все расходы на угощение. 81 бутылка шампанского и неисчислимое количество сигар, устриц, миндаля и изюма обошлись ему в круглую сумму, зато праздник удался на славу^{86}.

Линкольн вернулся с сессии в Нью-Салем только для того, чтобы попрощаться с давними друзьями и знакомыми. Городок, в котором он научился зарабатывать на жизнь не только руками, но и головой, доживал свой век. Нью-Салем не смог одолеть законов экономической географии и после 1835 года уже не развивался, а боролся за выживание. Пароход «Талисман», чей громкий гудок весной 1832 года породил столько надежд и восторгов, сгорел на верфи в Сент-Луисе, а с ним и мечты о навигации и широкой торговле с «внешним миром». Гудок ушёл в пар. Жители стали перебираться в окрестные селения. Большинство переезжало за две мили вниз по реке, в недавно обмеренный землемером Линкольном Петербург. Туда же в 1836 году была перенесена почтовая контора, и Линкольн потерял должность почтмейстера. К 1840 году Нью-Салем стал городом-призраком с кучкой брошенных разваливающихся домов.

А возродит его почти век спустя… Авраам Линкольн. Именно благодаря его имени на высоком берегу Сангамона будет восстановлен деревянный городок эпохи освоения фронтира. Американцы индустриальной эпохи будут пригибать головы, входя в «лавку Берри — Линкольна», с удивлением рассматривать забытые приспособления вроде устройства для сбора золы и беседовать с «жителями» Нью-Салема, одетыми в домотканые костюмы и самодельную обувь по моде ушедшей эпохи.

Весной 1837 года адвокат Линкольн отправился на новое место жительства — в город, ставший с его помощью столицей Иллинойса. Стюарт, опытный политик и успешный адвокат, предложил ему место младшего партнёра в своей юридической конторе. Они стали сотрудничать ещё осенью, вскоре после получения Линкольном лицензии, но только 15 апреля 1837 года «Ежедневник Сангамона» официально сообщил: «Дж. Т. Стюарт и А. Линкольн, юристы, объявляют о начале совместной юридической практики. Обращаться в Спрингфилд, Хоффман Роу, второй этаж, офис № 4».

Считается, что именно 15 апреля 1837 года Линкольн появился в Спрингфилде, чтобы поселиться там (и прожить потом почти четверть века с небольшим перерывом). Большим везением для Авраама стало то, что первым, к кому он обратился в столице за помощью, оказался 23-летний Джошуа Спид. Они ещё не были лично знакомы, но Джошуа являлся большим почитателем Линкольна с того времени, как услышал и на всю жизнь запомнил его предвыборную речь про громоотвод. Вот как вспоминал сам Спид их встречу:

«Это было весной 1837 года. Он въехал в Спрингфилд на одолженной у кого-то кобыле, и вся его собственность помещалась в двух седельных сумках. Я был тогда в Спрингфилде торговцем и содержал большую лавку, где продавались мануфактура и бакалея, а также посуда, книги, лекарства, постельное бельё, матрасы — словом, ходовые товары для окрестных жителей. Линкольн вошёл в лавку с седельными сумками в руке и сказал, что хотел бы купить всё необходимое для того, чтобы обустроить спальное место для одного: матрас, наволочки, простыни, пододеяльники, подушку, покрывало… Я насчитал товара на 17 долларов. Линкольн сказал, что это довольно дёшево, но какова бы ни была сумма, заплатить он не может. Вот если я открою ему кредит до Рождества и при этом его новая работа юриста будет приносить доход, тогда он непременно заплатит. А потом добавил самым печальным тоном: „Если же у меня ничего не получится, я не представляю, когда смогу заплатить“. Когда я взглянул на него в тот момент, мне показалось, да и теперь кажется, что я никогда не видел более печального лица.

Я сказал: „Похоже, вы сильно переживаете от того, что вынуждены просить одолжения, но я могу предложить вам план, который поможет избежать долгов и при этом свести концы с концами. У меня наверху есть большая двуспальная кровать, и вы можете спать там рядом со мной“. — „Где ваша комната?“ — спросил он. „На втором этаже“, — ответил я и указал на витую лестницу, поднимавшуюся из лавки наверх.

Он подхватил свои седельные сумки, поднялся в комнату, бросил их там на пол и вернулся с явно переменившимся настроением. С нескрываемым удовольствием он воскликнул: „Что ж, Спид, вот я и переехал!“ Ему было тогда 27 лет; юрист без клиентов и без денег, всё состояние которого умещалось в двух седельных сумках»^{87}.

С этого момента Спид стал ближайшим другом Линкольна — несмотря на серьёзные расхождения в политических взглядах, в том числе в вопросе о рабстве.

Нашёлся ещё один «добрый самаритянин», Уильям Батлер, клерк из местного суда. Из уважения к Линкольну он предложил ему столоваться у себя, ни словом не упоминая о плате. В результате Авраам почти на четыре года обеспечил себе минимум, необходимый для проживания в новой столице штата: стол и дом.

В том же году в Спрингфилде был устроен грандиозный банкет в честь успеха города в борьбе за право стать этой новой столицей. В одном из центральных отелей собралось шестьдесят-семьдесят самых уважаемых людей города. Среди музыки, песен, восторгов и восклицаний было произнесено несколько десятков тостов: за Иллинойс, достойный братского круга штатов великой республики, за его Законодательное собрание, отдельно за Северный и за Южный Иллинойс, за Спрингфилд; за «Длинную девятку», за губернатора, за всё и вся… (газетный репортёр сбился на двадцать втором тосте — наверное, перепил)^{88}.

Банкет был словно приурочен к началу практики Линкольна в Спрингфилде, к началу его большого пути… И к середине его жизни, пришедшейся на март 1837 года. Откроем толстый том хроники «Линкольн: день за днём» — на полдороге между февралём 1809 года и апрелем 1865-го.

Тринадцатого марта 1837 года начал весеннюю сессию суд графства Сангамон, и на следующий день Линкольн представлял там Дэвида Вулдриджа в двух делах: «Хоуторн против Вулдриджа» и «Вулдридж против Хоуторна». Это были его первые дела в качестве адвоката, начатые с подачи Стюарта ещё осенью 1836 года, довольно заурядные: один фермер (Вулдридж) попросил другого вспахать три десятка акров целины, пообещав заплатить и отдать часть пашни в пользование, а потом отказался от своих обещаний, припомнив, что когда-то Хоуторн, будучи арендатором, не вернул довольно приличную сумму, взятую в долг. Линкольн убедил стороны прийти к соглашению, не дожидаясь решения суда, и дело было снято со слушаний^{89}. Линкольн не выиграл и не проиграл дело, но, скорее всего, остался доволен исходом. Много позже он советовал начинающим адвокатам по возможности не доводить дело до суда: «Уговаривайте ближних своих решать дела компромиссом везде, где только это возможно. Обращайте их внимание на то, что номинальный победитель в суде на деле часто оказывается проигравшим — потерявшим слишком много времени и слишком много денег. Адвокат, выступающий миротворцем, получает прекрасную возможность быть действительно добрым человеком. Всё равно на его долю останется ещё очень много дел…»^{90}