Авраам Линкольн

КАНДИДАТ В ПРЕЗИДЕНТЫ

— Мне сообщили, что среди нас присутствует уважаемый гражданин Иллинойса, один из тех, кем Иллинойс будет гордиться всегда. Позвольте пригласить его занять почётное место на сцене…

Представитель оргкомитета выдержал паузу, и три тысячи зрителей и делегатов съезда республиканцев штата, плотно забивших рассчитанный на 900 человек «Вигвам» (временную конструкцию, возведённую специально для примечательного события), обернулись к задним рядам, откуда поднялся и попытался пробраться вперёд долговязый…

…Авраам Линкольн! — и вслед за этими словами зал взорвался радостными криками. Линкольна подхватили, подняли над густой толпой и стали передавать вперёд над головами, пока полдюжины депутатов не поставили «уважаемого гражданина» на сцену. Корреспондент запомнил овации, напоминающие рёв морского шторма, и шляпы, «летевшие вверх так интенсивно, что в качестве шляп их больше нельзя было использовать». Прежде чем продолжить работу съезда, тот же представитель оргкомитета снова попросил слова: «Позвольте одному старому местному демократу сделать съезду свой подарок». Толпа благодушно воскликнула: «Принимаем!» — и сзади по проходу двинулось к сцене удивительное сооружение из двух мощных, хотя и потемневших от времени брусьев от знакомой всем фермерской ограды. Между ними был натянут большой плакат:

Под слоганом было пояснение, что эти два бруса — из тех трёх тысяч, что накололи в 1830 году для изгородей «Том Хэнкс и Эйб Линкольн, чей отец был первопроходцем графства Мейсон». Неважно, что Хэнкса звали Джон, а отец Линкольна не был «первопроходцем графства Мейсон». Главное — этот перформанс так наэлектризовал и без того восторженную толпу, что она разразилась возгласами «Лин-кольн! Лин-кольн!», от которых упала в зал часть потолка. Кандидат в кандидаты встал для ответной реплики. Он пощупал брусья и подтвердил, что в своё время наколол немало подобных и, пожалуй, даже получше…

Конструкцию эту соорудил кузен Линкольна, потрёпанный жизнью Джон Хэнкс, действительно бывший демократ. Он воспользовался тем, что съезд проходил в том самом Декейтере, через который в 1830 году прошла и остановилась неподалёку перебравшаяся в Иллинойс семья Линкольн. Хэнкс отыскал изгороди тридцатилетней давности и приволок осязаемые свидетельства того, что кандидат Эйб — свой, человек из народа, начинавший с привычного фермерского труда и выбившийся в люди. При помощи двух старых брусьев республиканцы устроили настоящее шоу, затмив попытки некоторых делегатов поддержать кандидатуры известных, но «чужих» республиканцев вроде Сьюарда.

Линкольн в зрелом возрасте не любил прозвище Эйб и не очень радовался, когда ему напоминали о тех давних временах, когда оно было получено. Он бежал от чисто физического труда, вырывался из глубинки изо всех сил: перебрался в город, освоил «интеллигентные» профессии, женился на девушке из семьи «аристократов Юга», заседал в Конгрессе и сражался за место в сенате… Кроме того, Авраам не любил постановочных театральных эффектов на съездах, но тем не менее смирился — они были в русле политической традиции. Линкольн сам приложил усилия для победы в 1840 году президента Гаррисона, избиравшегося под лозунгом «Бревенчатая хижина и домашний сидр», а потом и для победы в 1848-м президента Тейлора, шедшего на выборы под лозунгом «Грубо, но эффективно». Наконец, это вписывалось в республиканские идеалы социальной мобильности, «свободной земли, свободного труда и свободных людей».

На следующий день съезд принимал резолюцию. Делегаты постановили, «что Иллинойс выбирает кандидатом в президенты Авраама Линкольна и что делегаты на Чикагский съезд обязаны сделать всё возможное для его номинации, а также голосовать за него все как один». Когда одинокий сторонник Сьюарда попробовал возразить, председатель решительно осадил его: «Да неужто вы настолько слепы и глухи, что не видите и не слышите, что наш съезд буквально сидит на вулкане энтузиазма в пользу Линкольна, что он только что извергнул троекратное „ура!“ в его честь?» Резолюция была принята.

Это означало, что на съезде в Чикаго Линкольну будут гарантированы 22 голоса. Чтобы понять, что значили эти голоса, нужно иметь в виду, что претенденты Чейз, Бейтс и Кэмерон обеспечили себе примерно по 50 голосов, а массовая поддержка Сьюарда в густонаселённом Нью-Йорке и в целом на востоке страны сразу гарантировала ему 150 голосов.

Место проведения съезда Республиканской партии было определено задолго до Декейтера и до официального объявления о выдвижения Линкольна в число кандидатов. Норман Джудд ещё в декабре 1859 года предложил Чикаго (Иллинойс) в качестве «нейтральной» территории, одинаково благосклонной ко всем основным претендентам (ловкое слово «основным» — Линкольна к их числу тогда не относили). Идея была воспринята как разумная. За оставшееся время тот же Джудд убедил руководство железных дорог Иллинойса устроить огромные скидки на билеты в Чикаго, что значительно облегчало приток в город многочисленных групп поддержки «кандидата от оград». К новому городу-гиганту (110 тысяч жителей) сходилось 15 железных дорог, его силуэт складывался из шпилей пятидесяти шести церквей и громад элеваторов. Чикагцы очень гордились наличием восьми десятков бальных залов и, возможно, не меньше гордились тысячей салунов и винных лавочек. Но даже большой город разбух от неимоверного числа гостей и делегатов, которые собрались здесь ради республиканского съезда, начинавшегося в среду 16 мая 1860 года. Специально для этого события был возведён свой «Вигвам»: деревянный, двухэтажный, расцвеченный флагами и баннерами, похожий на гигантский амбар с башенками по углам. Он был рассчитан на 12 тысяч человек, однако быстро стало ясно, что мест всем не хватит.

Гости съезжались целыми поездами. Только Нью-Йорк прислал две тысячи «болельщиков» за Сьюарда, Пенсильвания отрядила для группы поддержки 1500 человек, ещё сотни и сотни ехали самостоятельно из Новой Англии. Из Иллинойса и Индианы прибыли более десяти тысяч. Дудели и гремели оркестры, двигались туда и обратно бесконечные процессии с флагами и транспарантами, в барах и лобби отелей гудела густо набившаяся публика. Был потерян счёт отдавленным ногам, ушибленным рёбрам и ненароком разбитым носам; для ночёвки заняты даже бильярдные столы^{341}.

По сложившейся традиции сами кандидаты на номинацию в Чикаго не приехали. Общепризнанный фаворит Сьюард, например, ждал дома в штате Нью-Йорк (и даже, говорят, набрасывал письмо об официальном согласии на номинацию). Линкольн оставался в Спрингфилде, хотя и шутил: «Я не слишком кандидат, чтобы оставаться дома, но слишком кандидат, чтобы поехать в Чикаго». На съезде его представляли проверенные друзья во главе с судьёй Дэвидом Дэвисом; в основном юристы, коллеги по Восьмому судебному округу. Не все они верили в успех своего протеже, но работать предполагали честно, тем более что при всей популярности других претендентов не было ни одного, преимущества которого не имели бы оборотной стороны.

Не был исключением и сенатор, бывший губернатор Нью-Йорка Уильям Сьюард, признанный лидер партии, опытный и расчётливый, иногда до цинизма. У него был блестящий политический менеджер, богатый и ловкий манипулятор Тёрлоу Уид, за ним стояла многочисленная делегация Нью-Йорка. Тем не менее за долгую политическую карьеру Сьюард нажил немало врагов и соперников, в том числе из числа бывших друзей и союзников. Среди них был влиятельнейший журналист, мечтающий о карьере политика, Хорас Грили. Его не включили в нью-йоркскую делегацию, но он ловко оказался в Чикаго в качестве представителя далёкого Орегона и агитировал против Сьюарда. Сьюарда считали чересчур радикальным. Он часто говорил о «неразрешимом конфликте» между Севером и Югом, о существовании «высшего закона», стоящего над Конституцией США, что многие трактовали как неуважение к основному закону страны и претензию на то, чтобы самому решать, что значит этот «высший закон». Радикализм Сьюарда, даже при всех его попытках в последние перед съездом месяцы казаться более умеренным, мог привести партию к поражению на выборах в нескольких ключевых штатах, таких как Пенсильвания и Индиана. О той же проблеме говорили представители Иллинойса и Нью-Джерси. Выборы 1856 года показали, что победа республиканцев зависит от успеха в четырёх упомянутых штатах, а противники Сьюарда упирали на то, что он не добьётся успеха ни в одном из них.

По этой же причине проблематичны были шансы Салмона Чейза из Огайо, тоже сенатора и дважды губернатора своего штата, тоже излишне радикального. Умеренный до консерватизма Эдвард Бейтс из штата Миссури был слишком тесно связан с движением против иммигрантов («незнайками»), чем вывел из себя недавних выходцев из Европы, особенно из Германии. Саймон Кэмерон из Пенсильвании имел противников даже в делегации своего штата и к тому же заработал сомнительную репутацию — многие говорили о его коррупционности. С точки зрения Линкольна неплохим кандидатом был бы Джон Маклин, один из двух членов Верховного суда, голосовавших против решения по делу Дреда Скотта, но теперь, в 75 лет, Маклин казался слишком дряхлым.

Линкольн не был фаворитом ни по одному из необходимых для выдвижения критериев. Но даже его сравнительно скромный послужной список в политике мог сыграть ему на руку: он не успел приобрести могущественных врагов.

В одном из писем Линкольн выразил суть стратегии предстоящей предвыборной борьбы: «Моё имя ново для мира большой политики, и, очевидно, поначалу его мало кто поддержит. Вот почему наша задача в том, чтобы избежать нападок на других и этим оставить им возможность перейти на нашу сторону в том случае, если они будут вынуждены отказаться от своей „первой любви“. Это оправданно во всех случаях, в том числе тогда, когда нам придётся поддерживать выбранного кандидата»^{342}. Таким образом, стратегия была выработана: ни с кем не ссориться, стать для большинства делегаций «выбором номер два», чтобы по мере отпадения самых безнадёжных претендентов тур за туром подбирать их голоса.

Общим ходом негласных переговоров руководил судья Дэвис. Он отрядил посланцев к делегациям других штатов. К вермонтцам направился их земляк, делегацию штата Мэн посетил уроженец этого «кедрового штата». По той же схеме обрабатывались другие представители Новой Англии. Конечно, не дремала и делегация Нью-Йорка. За день до открытия съезда ловкий Тёрлоу Уид прислал предложения иллинойсской делегации: если они согласятся выставить Линкольна в качестве вице-президента при Сьюарде, то за это получат 100 тысяч долларов на проведение избирательной кампании в своём штате и соседней Индиане. Однако ловкий судья Дэвис узнал, что похожие предложения получили и другие делегации. Это добавило энергии негласному движению «Остановить Сьюарда»^{343} и увеличило шансы: с теми, кто не хотел голосовать за Линкольна, можно было договориться хотя бы о том, чтобы не поддерживать Сьюарда.

Линкольну ушла телеграмма: «Дела идут, имейте только крепкие нервы и не удивляйтесь никаким результатам. Поверьте, Ваши шансы не хуже других. Мы работаем с делегациями аккуратно, без суеты, обсуждаем детали. Не ожидайте слишком многого, но доверьтесь нашему благоразумию. И снова повторю: держите себя в руках при любом результате».

Результаты были: практически удалось убедить делегатов от Индианы на первом же голосовании отдать за Линкольна свои 26 голосов. Во втором туре можно было рассчитывать на значительное число голосов от Пенсильвании при условии, что у представителя Иллинойса будут шансы на продолжение гонки. Ещё одним важным приёмом была раздача обещаний. И хотя Линкольн прислал из Спрингфилда записку: «Я не одобряю никаких посулов и не буду связан ими в будущем», Дэвис прокомментировал её: «Линкольн далеко, он не знает, с чем тут приходится сталкиваться. Будем двигаться дальше, как будто ничего не слышали, и он потом с нами согласится»^{344}. Кто-то предположил, что записка претендента сделана «на всякий случай», «для протокола» — иначе она слишком сковывала действия его «штаба». И делегатам от Индианы было предложено место в будущем республиканском правительстве.

В день открытия съезда в «Вигваме» ещё пахло свежеструганой сосной. Тысячи делегатов и гостей набились внутрь, не оставив свободным «ни одного квадратного фута» (делегаты и партийные лидеры сидели в центре, на большой платформе; зрители с билетами — на галереях, зрители без билетов стояли на галёрке у дальней стены гигантского помещения). Вдвое больше народа осталось снаружи. «Сьюардитам» не терпелось начать с голосования, но общим решением первым делом съезд занялся выработкой единой партийной платформы. Днём выборов кандидата стала пятница, 18 мая.

В ночь накануне напряжение достигло предела. Никто не спал. Представители делегаций сновали от штаб-квартиры к штаб-квартире. Решительная борьба шла за голоса пенсильванцев. Тёрлоу Уид сулил им большие деньги «на проведение политической кампании» в случае их голосования за Сьюарда. Ни ему, ни судье Дэвису не удалось уговорить пенсильванцев отдать во втором туре голоса за своего кандидата (первый был отдан «обязательному» Кэмерону), но Дэвис добился поддержки в третьем туре после ещё одного голосования-«комплимента» за престарелого Маклина (если, конечно, Линкольн не сойдёт с дистанции, а Кэмерон получит в его будущем правительстве министерский пост). На ещё одном полуночном совещании Иллинойс заручился поддержкой делегатов от Нью-Джерси.

Особым направлением работы стала «борьба за массы». Учитывая, что на исход голосования может повлиять выражение симпатий и антипатий зрительской толпы, Ламон и Джесси Фелл воспользовались связями с организаторами (пригодился выбор Чикаго в качестве места съезда!) и напечатали дополнительный тираж входных билетов. Сторонники Линкольна получили их вместе с распоряжением занять места в «Вигваме» как можно раньше: тогда значительная часть клакеров Сьюарда просто не попадёт внутрь. В группу поддержки включили горлопанов; говорили, что один житель Чикаго кричал так, что его было слышно на дальнем берегу озера Мичиган. «Дирижёром» был назначен Фелл: все должны были действовать по взмаху его носового платка.

Утро 18 мая почти сразу началось с номинации претендентов. Объявление имени Сьюарда сопровождалось громкими одобрительными криками («как клич команчей, как рёв пантер»). Но они не шли ни в какое сравнение с тем ураганом оваций, который устроили многочисленные сторонники Линкольна, едва было произнесено его имя и взметнулся платок Фелла. «Поднявшийся шум, — писал один из корреспондентов, — не поддаётся описанию. Представьте, что завизжали в ужасе сразу все свиньи, забитые когда-либо на бойнях Цинциннати, что взревели разом две дюжины самых мощных паровых гудков, — тогда вы сможете получить кое-какое представление о случившемся»^{345}. Десяток остальных номинантов был встречен гораздо скромнее.

Как и ожидалось, в первом туре никто не набрал необходимых для номинации 233 голосов из 465. Лидером предсказуемо стал Сьюард, получивший 173,5 голоса (депутат мог делить голос между двумя кандидатами). Линкольн неожиданно стал вторым со 102 голосами, затем шли Кэмерон (50,5 голоса), Чейз (49), Бейтс (48), Маклин (12). Фримонт, кандидат в президенты 1856 года, получил только один голос. Труды судьи Дэвиса и его команды не пропали даром: программа-минимум — пройти во второй тур с ощутимым числом голосов — была выполнена. Делегация Нью-Йорка имела похоронный вид: сторонники Сьюарда моментально подсчитали, что по сумме голосов «антисьюардиты» лидируют.

Второй тур должен был показать итоги всех предыдущих переговоров. По мере того как представители делегаций вставали и объявляли, кому они отдают свои голоса, сторонники Сьюарда мрачнели всё больше. Им удалось заработать только 11 дополнительных голосов, а «линкольниты» прибавили целых 79! Но и второй тур голосования не принёс решающего перевеса: Сьюард по-прежнему лидер (184,5 голоса), совсем близко Линкольн (181), за ним Чейз (42,5) и Бейтс (35).

От напряжения, казалось, загустел воздух. Клерк объявил третий тур голосования. Огромная аудитория притихла; было слышно, как шуршат по бумаге грифели карандашей и стрекочут поодаль телеграфные аппараты… Линкольн остановился в полушаге от номинации — он получил 231,5 голоса из необходимых 233. Но пока не было объявлено официальных результатов, ещё можно было что-то изменить. Сидевший вместе с делегацией из Огайо Джозеф Медилл, эмиссар Дэвиса, наклонился к руководителю делегации Дэвиду Картеру: «Если вы поддержите Линкольна, ваш Чейз может просить всё, что захочет!» Картер среагировал быстро и попросил слова. Все уже догадывались, зачем.

Этот большой угловатый человек поднялся с места и громко, хотя и заикаясь, произнёс: «Г-господин п-председатель! Я объявляю, что Огайо п-передаёт че-четыре голоса от ми-мистера Чейза мистеру Ли-Линкольну».

На мгновение повисла пауза, а потом Феллу даже не пришлось махать белым платком — так дружно и громко заревели многочисленные зрители. Люди танцевали, махали тростями, а если не хватало места, подпрыгивали. Шляпы летали над головами, «как рои ос». Делегация Иллинойса вскочила на лавки. Делегация Нью-Йорка сидела с видом бледных мраморных статуй; у некоторых текли слёзы. С крыши «Вигвама» бабахнула сигнальная пушка, и в зале запахло порохом; с реки и с озера загудели пароходы, зазвенели колокола всех городских церквей, завыли заводские гудки… В общем шуме несколько делегаций поспешили также переменить голоса в пользу победителя; он набрал 354 голоса. А потом и приунывшие представители Нью-Йорка попросили отдать триумфатору все голоса Сьюарда, чтобы партийное решение было объявлено единогласным!^{346}

Линкольн ждал новостей в офисе спрингфилдской республиканской газеты. Туда ворвался, размахивая телеграммой, сияющий редактор и прокричал: «Трижды ура Аврааму Линкольну, следующему президенту Соединённых Штатов!» Линкольн выслушал троекратное «ура!», заглянул в телеграмму, выдержал шквал рукопожатий и сказал: «Мне надо домой; там ждёт одна маленькая женщина, которой эта новость интереснее, чем мне».

Вечером восторженные толпы, нагудевшиеся на улицах Спрингфилда и уже порядком «ратифицировавшие» номинацию, отправились к ставшему знаменитым дому на углу Восьмой и Джексон-стрит и устроили его обитателям то, что тогда называлось «серенадой» — пение и приветственные возгласы под окном знаменитости. Линкольн не мог не выйти и не сказать собравшимся нескольких прочувствованных слов. К кандидату в президенты направились многочисленные желающие пожать ему руку, и он пригласил их в дом, извинившись, что тот слишком скромен для такого события. Кто-то воскликнул: «Ничего! В будущем марте мы переселим тебя в домик побольше!»

На следующий день руку Линкольна буквально сводило от бесконечных рукопожатий. Дом был переполнен друзьями и знакомыми, из Чикаго прибыла делегация Республиканской партии — официально уведомить Линкольна, что он выдвинут кандидатом в президенты и что в вице-президенты номинирован Ганнибал Гэмлин из штата Мэн (для сохранения политического и географического баланса в пару к бывшему вигу с Запада подобрали кандидата из бывших демократов с Востока). Известный скульптор Леонард Волк терпеливо дожидался своего часа, чтобы начать увековечивать новую знаменитость. Потянулись за подробностями журналисты.

Пришла пора новых забот. Авраам засел за изучение принятой на съезде партийной платформы. Программа была составлена так, что выглядела привлекательно для самых разных социальных групп. В уступку консерваторам республиканцы смягчили формулировку пункта против распространения рабовладения на Территориях США: в программе 1856 года они собирались «безусловно обязать Конгресс» не пускать рабовладение на Территории, а в программе 1860-го — только запретить Конгрессу и местным законодательным органам разрешать рабовладение на Территориях. Для тех, кто собирался трудиться на собственной земле, планировалось провести особый закон — «Акт о гомстедах», позволяющий любому гражданину США приобретать за весьма умеренную цену участок принадлежавшей государству земли для её обработки. Желанное для Юга возобновление работорговли объявлялось преступлением (рабов тысячами ввозили контрабандой), однако право каждого штата на свои «самобытные институты» (читай: право Юга на рабовладение) подтверждалось. Территорию Канзас предлагалось поскорее принять в Союз в качестве свободного штата. Ещё один волнующий всех вопрос — о таможенных пошлинах — предлагалось решить в пользу сдержанно протекционистского тарифа. Это было на руку промышленникам Севера, однако «умеренность» позволяла успокоить и экспортёров сырья с Юга. Сам Линкольн ранее выступал за «умеренный, тщательно выверенный протекционистский тариф», который бы не стал «постоянным предметом политических склок, споров, неопределённостей и перемен», ведь именно из-за таможенных тарифов в 1832 году была предпринята первая серьёзная попытка южных штатов покинуть Союз. Иммигрантов должны были привлечь предложения не ограничивать въезд в страну и гарантировать приехавшим получение гражданства.

Линкольну как «старому вигу» было приятно увидеть специальные пункты о необходимых Северо-Западу «внутренних улучшениях», за которые он сражался ещё в начале своей политической карьеры. Помимо обустройства речных русел и берегов для навигации (где ты, гудок парохода «Талисман»?) предполагались организация регулярного почтового сообщения от океана до океана и, главное, строительство трансконтинентальной железной дороги. Это было принципиальное отличие от идей демократов, придерживавшихся в делах экономики принципа приоритета частной инициативы над государственным вмешательством.

Из программы партии было совершенно понятно, что её кандидат будет бороться за высший пост только от имени «свободной», нерабовладельческой части страны. Это вовсе не лишало его шансов. Очень много зависело от того, как пройдёт выдвижение главного конкурента, кандидата от правящей Демократической партии, которым, судя по всему, должен был стать сенатор Стивен Дуглас.

Сенатор был не на шутку обеспокоен. Раскол в Демократической партии был особенно заметен на фоне единства республиканцев. Как когда-то виги, демократы оказались разобщены проблемой рабовладения. К тому же Дуглас нажил себе врагов в лице президента Бьюкенена и его сторонников-«буканиров»: ему не могли простить противодействия проюжной «лекомптоновской конституции» для Канзаса. Более того, «фрипортская доктрина», обеспечившая Дугласу победу в недавней борьбе за место в сенате, теперь стала работать против своего автора. Как говорил один сенатор из Индианы: «Эту группу людей, именующих себя „антилекомптоновские демократы“, я считаю и буду считать аболиционистами, прогнившими во всех смыслах этого слова. Мне претит оппозиция любого из них, начиная с лживого лицемерного демагога-предводителя Дугласа и заканчивая самым жалким щенком из их своры».

На Юге «фрипортская доктрина» вызывала неменьшую ненависть, чем республиканская идея о федеральном запрете на распространение рабовладения. Несмотря на то, что Дуглас имел здесь немало сторонников, радикальные апологеты рабовладения сделали ставку на принцип «всё или ничего»: либо захватить лидерство в демократической партии и поставить у руля «своего» президента, либо разрушить партию и, в случае вероятной после этого победы республиканцев, объявить о выходе из Союза. Одним из поборников лозунга «Нет доминированию Севера!» был Роберт Ретт из Южной Каролины, давний пламенный сторонник создания независимого государства южных штатов, другим — вспыльчивый Уильям Янси из Алабамы, обуянный мечтой «воспламенить сердца южан, наставить их умы, внушить смелость — и в нужный момент единой скоординированной акцией поднять хлопковые штаты на революцию»^{347}. Их союз повлиял на исход партийной конференции демократов, собравшихся для выдвижения кандидата в президенты в Чарлстоне (Южная Каролина) 23 апреля 1860 года, на три недели раньше, чем республиканцы.

Стивен Дуглас резонно рассчитывал, что сможет добиться своего выдвижения в кандидаты (ставки за его выдвижение были десять к одному). Радикалы прибыли с планом, разработанным Янси: если при обсуждении партийной платформы не будет принят пункт о свободном и защищённом федеральным законодательством распространении рабовладения на все территории, то делегации «хлопкового Юга» покинут съезд. Дуглас предполагал обойти проблему, чтобы потом взвалить её решение на Верховный суд США. Ему было важно, чтобы на съезде сохранился кворум: по правилам демократов кандидат в президенты должен быть избран не менее чем двумя третями голосов. Всё зависело от того, скольких делегатов «уведут» Янси и его сторонники. Когда обсуждение дошло до «камня преткновения» и стало ясно, что большинство не на стороне радикалов, пламенный Янси обвинил северян (в том числе демократов) в стремлении поработить Юг. Он призвал всех участников съезда объединиться в признании рабовладения «позитивным добром», а белых — «господствующей расой, которая заставит негритянскую расу делать ту грязную работу, для которой негров и создал Господь»^{348}. Ему гневно ответил депутат из Огайо: «Вы хотите приковать всю партию к колесницам рабовладельцев!» Зал взорвался: депутаты вскочили на сиденья стульев, «крича, как пантеры, и жестикулируя, как обезьяны»; репортёры застрочили карандашами, зрители на галёрке встрепенулись в ожидании зрелища…

…которое состоялось лишь два дня спустя. Именно тогда в разгар обсуждения партийной программы одна за другой стали подниматься и покидать зал делегации Алабамы, Миссисипи, Луизианы, Южной Каролины, Техаса, Флориды; заметно поредели ряды представителей Арканзаса, Миссури, Джорджии, Вирджинии и маленького Делавэра. А поскольку для выдвижения кандидата в президенты требовались голоса двух третей не от присутствующих, а от общего числа депутатов, выдвижение Дугласа (или кого-то ещё) было сорвано. Пятьдесят семь туров, два дня голосований и переголосований не принесли «маленькому гиганту» больше половины голосов. Съезд провалился. Оставшиеся делегаты договорились собраться 18 июня в Балтиморе.

Из Демократической партии образовались две. В июне демократы собрались на раздельные съезды, которые избрали двух кандидатов в президенты: помимо Стивена Дугласа с его «народным суверенитетом», ещё Джона Брекенриджа из Кентукки, признававшего рабовладение «несомненным добром» и принявшего в качестве программы введение Рабского кодекса и его распространение на все Территории.

Балтимор оказался урожайным на новых кандидатов: там же сформировалась новая партия — Конституционные юнионисты, — намеренная сохранить целостность страны на основе «среднего курса». Поскольку в партию вошли бывшие «незнайки» (know-nothings), требовавшие «оставить всё, как есть», республиканцы прозвали их «бездельниками» (do-nothings). Их кандидатом стал Джон Белл из «пограничного» штата[32] Теннесси.

Появление троих претендентов-соперников вместо одного значительно облегчало задачу Линкольна. «Не хотелось бы говорить, — замечал он в одном из писем, — но теперь становится ясно, что успех республиканского кандидата неминуем». Тем не менее он делал ставку только на свободный Север, а Дуглас имел сторонников по всей стране. К тому же сенатор-демократ переменил стратегию, заявляя на Юге, что его цель — прежде всего предотвратить раскол страны и спасти единый Союз.

Теперь всё зависело от исхода не одной, а трёх президентских схваток: противостояния Линкольн — Дуглас на Севере, Брекенридж — Дуглас на Юге и Белл — Дуглас в лежащих между ними «пограничных» штатах.

По существовавшей тогда традиции кандидат не участвовал — по крайней мере публично — в предвыборной борьбе; её вели доверенные лица, партийные штабы всех уровней, президентские клубы, пресса и книгоиздатели. Для них по настоянию издателя Скриппса Линкольн надиктовал наиболее полную автобиографию, хотя искренне не понимал, чем она может заинтересовать читателя. Диалогом со Скриппсом начинается не менее дюжины биографий Авраама Линкольна: «Да ладно, Скриппс, что можно выжать из моей ранней жизни… Её всю можно уместить в одну фразу из „Элегии“ Грея: „Неброские и краткие анналы бедноты“»[33]. Тем не менее биография разошлась миллионным тиражом.

Дом Линкольнов и офис юридической конторы «Линкольн — Херндон» превратились в места паломничества. Оставаясь доступным для всех желающих пообщаться со своим кандидатом (или поглазеть на достопримечательность Иллинойса), Линкольн видел, что дом нараспашку не очень вдохновляет Мэри, что Херндон изо всех сил терпит мешающую работать шумную толпу. Выручил губернатор Йейтс, выделивший свою приёмную на втором этаже Капитолия штата. У Авраама появился собственный секретарь, педантичный и ответственный 28-летний Джон Николаи (из немецких эмигрантов), в помощь которому позже отрядили 22-летнего знающего и щеголеватого Джона Хэя. Николаи и Хэю будет суждено проработать с Линкольном практически до конца его дней.

Стол Николаи стоял прямо у двери приёмной, и на нём громоздились груды газет и самых разнообразных почтовых отправлений. Помимо писем, книг и рисунков, кандидату в президенты присылали трости, топоры, деревянные молотки, куски старых изгородей, которые он якобы когда-то срубил, фрагменты брёвен хижин, где он якобы ночевал, цепи землемера. Одну большую цепь, выточенную из цельного куска дерева, Линкольн повесил на дальней стене за своим столом, там же приткнул в угол высокий брус от какой-то изгороди. Дарили что угодно, включая одежду, вязаные шерстяные носки и шёлковые шляпы. Авраам шутил: «Ну, Мэри, не выиграем выборы, так хоть гардеробчик обновим»^{349}.

Вскоре встала проблема, куда всё это складывать: приёмная была небольшая, 15 на 12 футов (меньше 17 квадратных метров), с диваном и несколькими стульями. Визитёров было множество, от фермеров до сенаторов, и Линкольн не мог ни кому отказать, приговаривая: «Я теперь общественная собственность; покорнейший слуга общества». Один из посетителей заметил: «С Линкольном чувствуешь себя не просто легко; он располагает к себе интересными и увлекательными историями и цитатами из классиков. Немногие согласятся поговорить с ним на литературные темы, хорошенько не подготовившись». Один южанин из Миссисипи был поражён, увидев не воинственного и невежественного фанатика, а дружелюбного и умного джентльмена и к тому же умеренного и мудрого политика^{350}.

А Юг клеймил избирательную платформу республиканцев, увидев в протекционистском тарифе, «Акте о гомстедах» и «внутренних улучшениях» за счёт госбюджета явную попытку «ограбления» Юга Севером. Сенатор Дуглас колесил по стране, объявляя, что только он сможет сохранить мир и неделимый Союз. И всё же Север, Запад и тихоокеанское побережье выказывали заметное предпочтение республиканцам, тем более что престиж демократов сильно подрывали бездеятельный и бесцветный президент Бьюкенен и его малоспособная, сильно приворовывающая администрация. Шансы на выигрыш были весьма велики. То, что очень многие возлагают надежды на репутацию Честного Эйба и на выдвинувшую его оппозицию, стало ясно после победы республиканцев на местных выборах: в августе 1860 года — в Вермонте и Мэне, в октябре — в Пенсильвании и Огайо.

Символом энергичной избирательной кампании 1860 года стали факельные марши «бдящих» из республиканских молодежных клубов: многих привлекала особая униформа — кепи и короткие плащи-накидки, защищавшие от летевших с факелов искр и капающей горячей смолы. Маршировали «бдящие» особыми зигзагами, будто прочерчивая символ избирательной кампании — фермерскую изгородь из ставших популярными «линкольновских» брусьев.

Делом Линкольна было отслеживать ход кампании и руководить деятельностью коллег. Он анализировал события по всей стране и рассылал многочисленные рекомендации. Он предупреждал Уида и Сьюарда об усилении активности Дугласа в Нью-Йорке, просил Ганнибала Гэмлина тщательно готовить местные выборы в Мэне, ибо их исход повлияет на решение многих избирателей. А вот сам он публичных заявлений не делал. В то время правила требовали от кандидата в президенты хранить молчание по политическим вопросам: всё уже сказано, изложено в платформе партии, и не нужно было давать поводов к перетолкованию тех или иных положений. Тем не менее письма с расспросами шли, и ответы на них рассылал Николаи, изготовивший специальный шаблон:

Знакомым, просившим тех или иных политических разъяснений, Линкольн иногда отвечал и сам, но смысл ответа был примерно таким же:

Но на некоторые послания просто невозможно было не ответить. В октябре одиннадцатилетняя Грейс Бедел из штата Нью-Йорк предложила кандидату в президенты отпустить бороду: «Все леди любят бородачей, а значит, уговорят своих мужей голосовать за Вас». Грейс обещала, что в благодарность уговорит голосовать за республиканца четверых своих братьев. Линкольн написал: «Что касается бороды, то поскольку я никогда её не носил, не покажется ли это смешным или слишком наигранным сейчас?»^{352} Но совет Авраам не забыл и начал отращивать бороду сразу после выборов, состоявшихся 6 ноября 1860 года.

Большую часть этого дня Линкольн провёл в своей приёмной в Капитолии. Поначалу он считал неприличным голосовать за самого себя, но энергичный Херндон заметил, что в бюллетень для голосования включены депутаты местного уровня и лишать их даже одного голоса избирателя было бы несправедливо. Тогда кандидат в президенты аккуратно оторвал верхнюю часть бюллетеня со своим именем (тогда это не считалось порчей) и отправился на избирательный участок. Республиканцы встречали и провожали его овациями, и даже демократы уважительно приподнимали шляпы. Кто-то выкрикнул: «Мистер Линкольн, голосуйте за Дугласа, он столько для вас сделал!»

Потянулись часы ожидания результатов. Сначала пошли новости из графств Иллинойса, потом из соседних штатов, наконец из штатов более отдалённых, но самых необходимых для выигрыша кампании. Возможно, важнейшей оказалась телеграмма от Саймона Кэмерона, пришедшая около полуночи: «Пенсильвания Ваша — 70 000 голосов! Нью-Йорк гарантирован. Как славно!» Вскоре, когда спрингфилдские дамы (Мэри, конечно, была в их числе) пригласили всю компанию перекусить, пришла телеграмма об окончательной победе и в Нью-Йорке. Поднялся шум восхищения, и прямо между столиками с кофе и сэндвичами запели одну из самых популярных агитационных песенок «Как хорошо быть республиканцем!». Линкольн с небольшой группой друзей ретировался непосредственно в телеграфную контору, чтобы читать телеграммы сразу с ленты. Через час, когда итоги окончательно обрисовались, Авраам отправился домой, но уснуть не мог. За окнами не прекращалось бурное веселье, в четыре утра гулко ухнула пушка; в душе избранного президента эмоциональный подъём всё решительнее сменялся ощущением груза ответственности.

Итоговые результаты стали известны примерно через сутки. На первом этапе выборов Линкольн набрал 1 866 452 голоса, Дуглас — 1 376 957, Брекенридж — 849 781, Белл — 588 879. Раскол стоил Демократической партии поста президента: в сумме Дуглас и Брекенридж превосходили Линкольна по числу отданных за них голосов избирателей. Рабовладельцы Юга оказались в меньшинстве, значительно уступив сторонникам единой страны и противникам распространения рабовладения. А поскольку президента выбирала коллегия выборщиков, победа Линкольна была совершенно легитимна, ибо тут Линкольн получал абсолютное большинство: 180 голосов выборщиков за него против 123 за всех остальных (72 — за Брекенриджа, 39 — за Белла, 12 — за Дугласа). Кроме того, Линкольн обошёл Дугласа во всех северных штатах и на западном побережье (Калифорния, Орегон). Только в Нью-Джерси голоса разделились (четыре выборщика за Линкольна, три за Дугласа). На основе такой статистики никто не мог назвать Линкольна «случайно» выигравшим выборы, особенно если учесть, что в десяти южных штатах, вопреки идеалам свободы и демократии, его имя вообще не было включено в бюллетени для голосования.