Авраам Линкольн

НЬЮ-САЛЕМ

Авраам, с его тягой к познанию мира, к книгам и дискуссиям, искал другой жизни, но какой — он, наверное, в то время не мог точно сказать. Главное — ухватиться за любую подходящую возможность вырваться из вечного сезонного круговорота фермерских забот. Такую возможность ему предоставил местный торговец Дентон Оффут, любитель выпить и поболтать, человек ловкий и изобретательный. Его можно было назвать предпринимателем — в том смысле, что он постоянно что-то предпринимал, чтобы разбогатеть. Весной 1831 года он взялся финансировать сплав большого «плавучего сарая» с товарами: сначала по речушке Сангамон, потом по реке Иллинойс и вниз по Миссисипи. Семейство Линкольн имело опыт в таких делах, и Авраам подрядился изготовить транспорт, сопроводить груз до Нового Орлеана и вернуться с выручкой.

Вояж Авраама мог закончиться в самом начале, ещё на Сангамоне, на мельничной дамбе у Нью-Салема. «Ковчег», перегруженный товарами, не смог перевалить через дамбу — поток воды, текущей поверх неё, был слишком слаб. Носовая часть зависла над пустотой, а кормовая стала заполняться речной водой. Казалось, груз потерян. Однако Линкольн удивил окружающих (на такое шоу сбежался весь городок) парадоксальным решением: перенёс часть бочек со свининой и мешки с зерном на берег, там попросил у кого-то коловорот и… пробуравил в зависшем над плотиной днище приличное отверстие. Вода, заполнившая лодку, вытекла, осадка стала заметно меньше, осталось только заткнуть отверстие и перевалить через препятствие.

Путешествие по Иллинойсу и Миссисипи прошло без особых приключений. Самым запоминающимся стал эпизод погрузки в «ковчег» очередной партии свиней. Никакими ухищрениями их не удавалось загнать на борт, пришлось каждую ловить, связывать и под истошный визг завозить по сходням в тачке.

В мае они были в Новом Орлеане. Теперь к прежнему восхищению городом добавился критический взгляд: это было ещё и место азартных игр, пьяных драк, воровских притонов и публичных домов, а кроме того, давний центр атлантической торговли рабами.

Как вспоминал Джон Хэнкс, Линкольн увидел «рабов, скованных цепью, с которыми обращались крайне жестоко: били кнутом и плетьми. Сердце его обливалось кровью, и он был так потрясён, что не мог ничего сказать. Вид его был печален, настроение — подавленное». «Могу точно сказать, — добавлял Хэнкс, — что там и тогда сформировалось его отношение к рабству. Оно было выжжено в нём словно железом — именно в мае 1831 года»^{26}.

Это свидетельство часто оспаривается биографами Линкольна, однако юридический партнёр и весьма осведомлённый первый биограф Линкольна Хернодон также утверждал, что то, о чём говорил Хэнкс, он сам часто слышал от Линкольна в 1850-е годы^{27}.

В июле 1831 года Авраам вернулся, но уже не к отцу, а в Нью-Салем. Этот городок появился всего два года назад, по обычному для фронтира сценарию. Некто Джеймс Ратледж, «старожил» Иллинойса, переселившийся из Кентукки 12 лет назад, поставил на высоком берегу Сангамона мельницу и лесопилку. Этого было достаточно, чтобы создать центр притяжения для окрестных фермеров. Вскоре Ратледж открыл таверну, дававшую приют приехавшим по делам. Рядом обосновались всегда нужные кузнец, бондарь, шляпник и сапожник, появились врач и учитель. Следом открылись почтовый офис, лавки с набором ходовых товаров и, конечно, «салун», торгующий спиртным распивочно и навынос…

В течение двух лет на жительство в Нью-Салем перебрались более сотни человек, соорудивших две дюжины разнокалиберных строений: от солидной двухэтажной таверны до миниатюрных (8 x 12 футов — примерно 2,5 x 3,5 метра) жилых хижин.

Предприимчивый Оффут решил, что здесь будет весьма выгодно содержать лавку, и предложил Линкольну место приказчика: ему приглянулся сильный и находчивый молодой человек, столь ловко снявший лодку с мельничной дамбы. Для Линкольна это была долгожданная самостоятельная и в определённой степени стабильная работа (15 долларов в месяц!), и он, едва вернувшись из Нового Орлеана, согласился.

Поначалу Аврааму приходилось спать прямо в лавке, в кладовой, между ящиками и бочками. Позже он перенял обычную практику неженатых молодых людей, не имеющих собственного дома: устраивался на постой к какой-нибудь семье за небольшую плату либо за работу по хозяйству. По вечерам, примерно с восьми до одиннадцати часов, он обязательно выкраивал время для чтения.

Чтобы освоиться в Нью-Салеме, Аврааму пришлось пройти своеобразный обряд инициации. В Нью-Салеме и его окрестностях верховодила озорная компания парней, живших неподалёку, в селении Клари Гроув. Эти ребята с одинаково бурной энергией копали по просьбе соседей пруд или колодец — и заталкивали какого-нибудь бедолагу в пустую бочку, чтобы скатить его с горки; помогали бедной вдове — и незаметно связывали хвосты лошадей зазевавшихся путников. Они могли отдать последнее бедняку или сироте, а могли всё проиграть в карты. Жизненная сила у них била через край. Соревнование в любом виде притягивало их как магнит, будь то бег, борьба, стрельба в цель, метание лома или молота, петушиные бои или такое популярное со времён европейского Средневековья развлечение, как «гандерпуллинг» — срывание на полном скаку привязанного к ветке дерева гуся, непременно за намазанную скользким салом шею.

А хвастливый Оффут стал расписывать клиентам, что Линкольн не имеет равных ни в беге, ни в борьбе, что он побеждал во многих состязаниях ещё в Индиане. «Парни из Клари Гроув» и сами были не прочь испытать нового долговязого приказчика Оффута, но теперь это стало делом принципа. Однажды осенним днём 1831 года Оффут стал в очередной раз расхваливать Линкольна, и один из покупателей предложил заменить слова делом. Он объявил, что готов поставить десять долларов на то, что Линкольн уступит в схватке предводителю ватаги из Клари Гроув Джеку Армстронгу. Авраам не хотел такой схватки на пари, но Оффут уговорил его: нужно поддерживать и свою репутацию, и популярность лавки.

Состязание было организовано по всем правилам: борьба без помощи ног, из определённой позиции, до тех пор, пока один из соперников не окажется прочно прижатым к земле.

Армстронг был крепко сложенным опытным бойцом. Однако Линкольн был выше его — шесть футов четыре дюйма (1,93 метра) и весил под 214 фунтов (97 килограммов). Он был не столько мускулистым, сколько, как свидетельствовал его давний друг Херндон, «жилистым» и в поединках умело использовал свои необычно длинные руки, почти 15 лет ежедневно «упражнявшиеся» с тяжёлым топором дровосека.

Казалось, весь Нью-Салем собрался поглазеть на схватку. Зрители заключали пари: на деньги, на виски, на полезные хозяйственные мелочи. Затем поединок начался.

В картинках и комиксах о жизни Линкольна будущий президент ловко проводит боковой захват и эффектно бросает соперника на землю: тот летит по широкой, впечатляющей зрителей дуге. Однако свидетельства сильно расходятся в деталях: то ли Линкольн выиграл по очкам, то ли была объявлена ничья, то ли Армстронг, чувствуя, что проигрывает, применил запрещённый приём… Несомненно только, что Авраам сумел завоевать симпатии противника, и с тех пор Джек Армстронг стал его близким приятелем, а «парни из Клари Гроув» — верным окружением, всегда готовым прийти на помощь.

Линкольн сумел расположить к себе почти всех жителей Нью-Салема в первые же месяцы жизни в городке. Его сочли усердным, покладистым, но при этом сильным и непохожим на других^{28}. Кроме того, за время работы в лавке Авраам заработал прозвище Честный Эйб. Сохранились истории, как, уже закрыв лавку и пересчитывая выручку, Авраам обнаружил, что взял с одной из покупательниц на шесть центов с четвертью больше положенного, и на ночь глядя отправился за три мили пешком, чтобы вернуть деньги. В другой раз Линкольн перепутал гирьки и взвесил покупателю не полфунта чаю, а только четверть, и с раннего утра пустился в дальний путь, чтобы передать кулёк с недовешенным товаром.

Ещё одним выдающимся даром Линкольна оказалось умение рассказывать к месту разные забавные истории. Порой они были грубоваты, но в мужской компании вполне допустимы. В одной из них, например, действовал герой Войны за независимость полковник Итон Аллен. Приехав в Лондон после заключения мира с Британией, он был потрясён пренебрежительным отношением англичан к жителям бывших колоний, особенно к столь почитаемому там главнокомандующему Джорджу Вашингтону. Чтобы досадить Итону Аллену, хозяева одного из домов повесили портрет Вашингтона в отхожем месте и с нетерпением ждали реакции американца. Аллен прокомментировал ситуацию так: «Вы нашли очень удачное место для портрета. Англичанам нужно держать его именно там. Ведь ничто не заставляет их проср…ся так быстро, как взгляд на генерала Вашингтона!»^{29}

Но однажды, когда от Авраама ждали очередного забавного рассказа, он показал, что не только и не столько балагур и весельчак. Его всего-то попросили выступить с пародийной речью, чтобы осадить двух неопытных местных политиков, отказавшихся от традиции выставлять избирателям бочку эля. Готовились посмеяться, а услышали серьёзную речь о необходимости правительственных мер по постройке дорог и расчистке речных путей. И выслушали внимательно, хотя Авраам заметно волновался: то засовывал руки в карманы штанов, то вынимал и жестикулировал^{30}…

Так Авраам попал в дискуссионный клуб, в котором сходились «интеллектуалы» городка: учитель, доктор, мировой судья, почтмейстер… Впрочем, кавычки в определении этих уважаемых людей вовсе не обязательны. Доктор Джон Аллен, например, окончил Дартмутский колледж и организовывал в округе воскресные школы. Учитель Ментор Грэхем помогал соседям, в том числе и Аврааму, совершенствоваться в грамматике. Джек Келсоу, «местный самобытный и непрактичный гений», оказался большим поклонником Шекспира и Бёрнса — двух любимых авторов Линкольна, из которых оба могли цитировать наизусть большие куски.

Образованные друзья Линкольна решили, что ему вполне можно пойти в политику. Был в этом и определённый расчёт: Авраам мог стать представителем среднего класса, вырвавшегося или вырывающегося из вечного сезонного круговорота сельской жизни. С их программой 23-летний Честный Эйб выступил в местной газете 15 марта 1832 года. Его обращение «К жителям графства Сангамон» было первым решительным шагом по дороге политика:

Обращение было длинным и чрезмерно подробным. Искусством политического убеждения молодой Линкольн владел не в полной мере. Грамматические ошибки он попросил поправить своего знакомого, коммерсанта Джона Макнамару.

Это определённо была программа национальных республиканцев (будущей партии вигов[10]), программа известного политика, сенатора Клея, приложенная к местным проблемам и требованиям. Клей и его сторонники считали, что сильное федеральное правительство сможет направить страну по пути к всеобщему процветанию^{32}. Единый Государственный банк и федеральные пути сообщения должны связать отдельные штаты и территории в цельное могучее государство. Противостоящие вигам демократы были против правительственного вмешательства во внутренние дела. Как позже говорил Эндрю Джексон, он опирался на людей «неподкупных и не подкупающих», на «фермеров, механиков, рабочих», которые «любят свободу и хотят равных прав и общего равенства перед законом», «знают, что их успех зависит от их собственной предприимчивости»^{33}. Тот же единый федеральный банк казался Джексону и демократам монстром, подчиняющим себе свободных предпринимателей.

В завершающих строках послания Авраам объяснил мотивы своего «хождения в политику»:

Словно в поддержку намерений молодого политика в Нью-Салем пришли известия из Цинциннати: местный предприниматель Винсент Бок объявил, что с началом навигации постарается провести пароход «Талисман» от реки Иллинойс вверх по её притоку Сангамон. Успех означал возможность регулярного сообщения городков, лежащих на этом пути, с «цивилизацией», то есть постоянный приток товаров из «центра», регулярную почтовую связь, гарантированный сбыт урожая за достойную цену, за звонкую монету… Одни только известия вызвали всплеск энтузиазма, а уж когда пришло сообщение о том, что пароход идёт, радости горожан не было предела. Газета «Дневник Сангамон» разразилась длинным, восторженным, хотя и довольно топорным стихотворением местного поэта — настолько топорным, что никто до сих пор не берётся доказывать резонное предположение об авторстве Эйба Линкольна.

Линкольн был первым среди тех, кто отправился к месту впадения Сангамон в Иллинойс, в городок Бёрдстаун: сопровождать пароход и «улучшать речной путь», не дожидаясь политических решений. Для этого вся компания вооружилась жердями и пилами на удлинённых ручках, чтобы расталкивать скапливающиеся у отмелей стволы упавших в воду деревьев и срезать свисающие над рекой и мешающие навигации ветви.

Пароход полз вверх по течению, проходя по четыре мили в сутки. По берегам его сопровождали толпы зрителей, скакали всадники, бежали крикливые мальчишки. Многие жители округи вообще видели такое пыхтящее чудо первый раз в жизни; оно казалось триумфом цивилизации. Правда, много позже Линкольн говорил об этом пароходе как о курьёзе: «Шумные друзья порой напоминают мне пароход, ходивший некогда по реке Иллинойс. Когда его строили, то допустили одну серьёзную ошибку: сделали слишком маленький котёл и слишком мощный свисток. Поэтому, когда нужно было подать сигнал, пароход останавливался: весь пар уходил в свисток»^{35}.

«Талисман» добрался почти до Спрингфилда, где капитану и команде устроили праздничный приём — с танцами, развлечениями, выпивкой. Потом вода весеннего паводка стала заметно убывать, и пароход нужно было спешно выводить обратно. Чтобы вернуться к Бёрдстауну без приключений, капитан нанял лучших знатоков русла Сангамон, и Линкольн был одним из них.

Прибытие «Талисмана» было важным доводом, подтверждающим политическую правоту Линкольна, и к тому же важным жизненным подспорьем: за работу лоцмана Авраам получил целых 40 долларов. Это было очень кстати, потому что дела у Оффута не клеились, и магазин приходил в упадок. Фантазёр Оффут то строил (руками Линкольна) загон на тысячу свиней, собираясь выгодно продать их где-то на юге, то обещал местным фермерам, что закупит и привезёт огромную партию зерна по притягательно низким ценам, и собирал деньги вперёд. Наконец торговля Оффута, по выражению Линкольна, «сдулась и обмякла», и предприниматель расправился со всеми проблемами и долгами простым и распространённым на американском фронтире способом — просто исчез из Нью-Салема. А Линкольн остался без работы.

Сильно расстроиться он не успел — ему неожиданно нашлось дело особого рода. В апреле примчался гонец от губернатора с тревожными известиями: предводитель индейцев сауки Чёрный Ястреб попытался вернуться на земли предков в Иллинойсе. Когда-то он заключил договор с губернатором, что уйдёт на запад и никогда не пересечёт пограничной реки Миссисипи. Однако страшная, непреодолимая сила — голод — погнала индейцев обратно. Весной 1832 года сотни воинов с жёнами и детьми переправились на каноэ на территорию Иллинойса и двинулись на родовые земли. Индейцы искренне не понимали, что такое частная собственность на землю, и собрались сажать кукурузу на своих старых угодьях. Это предвещало неизбежные конфликты с белыми поселенцами.

Губернатор Иллинойса должен был прогнать индейцев. Он немедленно объявил о наборе добровольцев для поддержки регулярных войск. Четверть из причисленных к ополчению (белых мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет) отозвалась на призыв. В основном это была молодёжь, не обременённая семьями и не слишком загруженная полевыми работами^{36}. В числе добровольцев был и Линкольн. 21 апреля 1832 года он был выдвинут на должность капитана, то есть командира роты из шестидесяти девяти ополченцев — в то время они сами выбирали себе начальников. Выборы проходили просто: кандидаты выступали перед строем, «рассказывая, какие они достойные люди, в каких войнах сражались, умирали и проливали кровь, и как они готовы снова, во славу отечества, возглавить новых бойцов»^{37}. После выступлений к каждому подходили те, кто признавал его командиром. Соперником Линкольна был зажиточный мельник Киркпатрик, но даже те, кто сначала вышел к Киркпатрику, поразмыслив, перешли на сторону Линкольна, где собралось очевидное большинство.

Первым сержантом выбрали Джека Армстронга, и неудивительно — костяком роты были озорные «парни из Клари Гроув». Это была первая победа Линкольна на официальных выборах; потом он не раз говорил, что этот успех принёс ему больше удовлетворения, чем любой другой.

Впрочем, Линкольну пришлось на деле доказывать своё право командовать, а роте — учиться подчиняться. На первую попытку отдать команду, вспоминал Линкольн, ему ответили: «Идите к чёрту, сэр». Но постепенно капитан Авраам научился добиваться своего. Однажды в расположении роты оказался вполне лояльный индеец с рекомендательным письмом от командующего. Ополченцы приняли его за «проклятого шпиона» и собрались расстрелять, «раз уж мы сражаемся с индейцами». Линкольн буквально встал между жертвой и обвинителями и не дал свершиться неправедному суду. Когда же кто-то заявил, что капитан струсил, тот немедленно отреагировал: «Если кто-то сомневается в моей храбрости, пусть проверит прямо сейчас». Желающих не нашлось, индейца не тронули. В другой раз Линкольна вызвал на борцовский поединок могучий ополченец Томпсон из соседнего графства, и капитану пришлось поддерживать свою репутацию на глазах сразу у двух рот; ставкой в поединке было удобное место для ночлега.

Говорят, война — это месяцы скуки, перемежающиеся минутами ужаса. Война Чёрного Ястреба вылилась в рутину и трудности походной жизни: изнурительные переходы, несколько дней без подвоза продовольствия (в результате — засады на свиней и погони за курами), дисциплинарные взыскания. Капитану Линкольну приходилось отвечать за проступки своих парней. Однажды он попал под арест за то, что кто-то из подчинённых без его ведома стащил спиртное из офицерской части военного лагеря (бойцы провели такой весёлый вечер, что на утренней поверке были не в состоянии стоять в строю)^{38}.

Много позже Линкольн вспоминал о своём единственном военном опыте с иронией. Во время одного из выступлений в Конгрессе в 1848 году он критиковал попытки представить одного из кандидатов в президенты, Льюиса Касса, как военного героя. «В таком случае, — обращался Линкольн к конгрессменам, — я тоже военный герой. Я тоже сражался, проливал кровь и отступал. Как и Касс, я не участвовал в сражении, но, как и он, был рядом и видел поле боя — некоторое время спустя. Я, правда, не сломал свою шпагу в отчаянии от поражения, поскольку у меня не было шпаги, зато как-то раз я порядком попортил свой мушкет. Конечно, генерал Касс намного опередил меня в сборе черники, зато я, похоже, обошёл его в охоте за черемшой… Я тоже голодал и пролил немало крови в схватках — с москитами. Так что я не меньше, чем генерал Касс, могу претендовать на выдвижение в президенты»^{39}.

Впрочем, жестокие сцены Линкольну видеть приходилось. Однажды вечером он принимал участие в похоронах солдат, погибших в стычке с индейцами: «Красный свет от заходящего солнца освещал мёртвые тела. Они лежали головами к нам, и на макушке каждого отчётливо выделялось красное пятно размером с доллар — на том месте, с которого краснокожие сняли скальп. Это выглядело пугающе, к тому же красный солнечный свет, казалось, залил всё вокруг…»^{40}

Ополчение тогда собиралось на 30 дней, и когда срок истёк, рота была распущена. Большинство отправилось по домам, но у Авраама не было своего дома в Нью-Салеме, и он записался на службу ещё на месяц — уже рядовым в отряд разведчиков, за 21 цент в день. Потом ещё на месяц, снова рядовым. Наконец исход войны стал ясен, надобность в помощи ополчения отпала, и в июле Линкольн окончательно расстался с военной службой. (Война закончится через три недели; Чёрного Ястреба доставят к президенту Эндрю Джонсону, тот отправит вождя в почётную ссылку. Через 100 лет имя воинственного индейца и его портрет в качестве эмблемы возьмёт знаменитая хоккейная команда НХЛ «Чикаго Блэкхокс».)

Авраам возвращался, как сам потом писал, «вдохновлённый своей популярностью среди ближайших соседей». Кроме того, он обзавёлся новыми знакомствами. Одним из самых ценных приобретений на будущее стала дружба с Джоном Т. Стюартом (они вместе служили в отряде разведчиков^{41}), но всю его важность Линкольн поймёт только через несколько лет.

Нельзя также не упомянуть, что за службу Линкольну причиталось 124 доллара, что оказалось весьма кстати.

Однако была и оборотная сторона долгого отсутствия Авраама в Нью-Салеме: выборы, на которые он так рассчитывал, проводились в начале августа, и на агитацию времени почти не оставалось. Линкольн пытался наверстать упущенное, выступал по всей округе, везде, где только мог найти собиравшихся людей — собиравшихся не ради него, но по вполне житейским поводам, вроде публичных торгов. Авраам ходил тогда в видавшей виды соломенной шляпе, грубом пальто с короткими рукавами и комично маленькими фалдами, коротких брюках и тяжёлых чёрных ботинках, которые в то время называли «чугунами» или «утюгами». Между брюками и ботинками были хорошо видны синие носки^{42}. Но, несмотря на такой внешний вид, он завоёвывал симпатии слушателей — и словом, и, случалось, делом.

На ярмарке в Папсвилле, в 11 милях от Нью-Салема, Линкольн прервал свою речь, как только увидел, что на одного из его друзей бросились несколько местных драчунов. Он спрыгнул с фургона, бывшего его трибуной, пробился сквозь толпу к главному зачинщику, схватил его одной рукой за шиворот, другой за штаны и отшвырнул на «дюжину футов» (как утверждали очевидцы). «Мой друг, — объявил Линкольн нападавшим, — справится с любым из вас, но честно, один на один»^{43}. Желающих проверить не нашлось, конфликт угас, и Линкольн продолжил речь: «Сограждане! Друзья уговорили меня стать кандидатом в Законодательное собрание. Моя политика неспешна и приятна, как танец немолодой женщины. Я выступаю за национальный банк. Я сторонник усовершенствования местных путей сообщения и высокой ввозной пошлины. Это и есть мои политические принципы. Я буду признателен, если вы меня выберете. Если не выберете — тоже»^{44}.

Итог выборов одновременно огорчил и обрадовал его. Выбирали четверых представителей из тринадцати кандидатов; Авраам оказался восьмым. Зато в Нью-Салеме и окрестностях за него проголосовало 277 выборщиков из трёхсот! (Через три месяца на выборах президента США те же выборщики отдали всего 70 голосов за лидера национальных республиканцев сенатора Клея.) Стало понятно, что Линкольну не хватает известности; он прожил в Иллинойсе чуть более полутора лет, и всего в нескольких милях от Нью-Салема избиратели недоуменно говорили: «А кто такой этот Линкольн? Никогда о нём не слышали». Некоторые после объяснений припоминали: «А, это тот парень, что возил в Нью-Орлеан свиней Оффута…»^{45} Зато Авраам приобрёл опыт участия в избирательной кампании и уверенность в своих силах. Политика казалась ему одновременно подходящим и почётным делом. И, кстати, достойно оплачиваемым. Но до новых выборов оставалось два года, и их нужно было как-то прожить, то есть найти средства к существованию.

Весьма привлекательной казалась Аврааму работа юриста: она была близка к политике и позволяла ему реализовать свои достоинства — красноречие, ответственность, умение работать, любовь к книгам и память. Но ни достаточного опыта, ни необходимых знаний у него не было, только желание. Идею пришлось отложить до лучших времён. Куда более доступным было ремесло кузнеца, и здесь опыт у Авраама имелся, да и силы ему было не занимать. Однако для этого занятия Авраам не видел перспектив — это был для него только физический труд, близкий к повседневным заботам приземлённой фермерской жизни, словно возвращавший его в Индиану, под отцовское попечение…

«Он оказался без цели и без занятий, — писал пятидесятилетний Линкольн о себе тогдашнем, 23-летнем, — но стремился остаться рядом со своими друзьями… да и податься ему, собственно, было некуда»^{46}.

Это объясняет быстрое решение Линкольна воспользоваться первым подвернувшимся случаем заняться делом. Прежние хозяева местной торговой лавки бросали этот бизнес и хотели поскорее расстаться с остатками товаров. Они продали половину доли Уильяму Берри, капралу в роте Линкольна на недавней войне с Чёрным Ястребом, а вторую согласились уступить Линкольну в долг под расписку: имя Честного Эйба служило надёжной гарантией. Вскоре владелец ещё одной лавки, Рэдфорд, сильно испортил отношения с «парнями из Клари Гроув», и однажды вечером они разгромили его магазинчик. Рэдфорд, напуганный обещанием, что «в следующий раз его кости разделят участь оконных стёкол», немедленно продал руины лавки и товары чуть ли не первому встречному, некоему Грину, готовому заплатить 400 долларов, а тот сразу перепродал всё Линкольну и Берри, положив в карман 250 долларов разницы в цене. К скромным накоплениям Линкольна и Берри была прибавлена лошадь Линкольна с седлом и упряжью, а на оставшуюся сумму составлена долговая расписка, снова скреплённая добрым именем Честного Эйба^{47}. Оставалось только преуспеть в торговле.

Ассортимент товаров был предназначен для удовлетворения элементарных нужд жителей городка и окрестностей: чай и кофе, соль и сахар, простые ткани вроде ситца и муслина, шляпы и шляпки, обувь. И ещё виски, который, по утверждению Берри, будет притягивать покупателей, «как мёд притягивает мух»^{48}. На беду трезвенника Линкольна главным потребителем запасов алкоголя стал сам капрал Берри, что стало заметно сокращать доходы. Но зато работа в лавке позволяла общаться с большим количеством людей и оставляла время для чтения, а значит, для дальнейшего самообразования.

Жители Нью-Салема запомнили характерную позу читающего Авраама: он располагался в тени дерева, ложился на спину, длинные ноги закидывал на ствол, а потом, словно стрелка солнечных часов, перемещался вокруг дерева вслед за тенью.

Не прошло и полугода, как стало ясно, что партнёрство Линкольна и Берри не способствует процветанию дела. Союз любителя припасть к книге и любителя приложиться к бутылке оказался недолговечным. Вместо доходов росли долги. Уже в марте 1833 года Берри, не спросясь Линкольна, выправил лицензию на торговлю спиртным не только «навынос», но и «распивочно». Лавка, таким образом, превращалась в кабак, и сколько ни говорил Берри, что видит в этом единственный способ получить хоть какую-то прибыль, Линкольн, неизменный противник употребления спиртного, отказывался поддерживать его затею. Вскоре он передал Берри свою долю и вышел из дела. К его сожалению, долги остались висеть на обоих партнёрах, а вот бизнес, по выражению Линкольна, «слинял». Великодушные заимодавцы один раз перенесли оплату, но в 1834 году наступил крайний срок. Берри к тому времени окончательно спился, а Линкольну насчитали долгов на 1100 долларов — сумму по тем временам настолько гигантскую, что Авраам назвал её «национальным долгом». На расплату за попытку стать коммерсантом уйдёт не менее десяти лет^{49}. Однако само желание Линкольна полностью расквитаться с долгами, вместо того чтобы по примеру Оффута бежать «в неизвестном направлении», только усилило уважение друзей и соседей, поддержало репутацию Честного Эйба.

А между тем не истекло ещё и половины двухлетнего срока между выборами. Линкольн чувствовал себя на самом дне жизни: без постоянного занятия, без куска хлеба. Земля снова притягивала к себе: на фронтире всегда были востребованы люди, умеющие хорошо работать руками, и спрос на подёнщиков не иссякал. Но Авраам считал, что достоин работать головой, и принимался за привычные изготовление брусьев для ограды или шелушение кукурузы только в самом крайнем случае.

Выручила новая должность, которая была бы для Линкольна идеальной, если бы требовала полной занятости и соответственно оплачивалась. Это была должность почтмейстера — нижняя ступенька федеральной чиновничьей лестницы, восходившей от мелких провинциальных городков до президента США. Президентом тогда был Эндрю Джексон, демократ, при котором началась эпоха «дележа добычи» после выборов — вознаграждения партийных соратников разными по важности и доходам федеральными должностями. Линкольн был сторонником Клея и противником переизбрания Джексона; тем не менее демократы не противились его назначению почтмейстером, как он сам объяснял, «ввиду незначительности должности». Действительно, доходы такого мелкого чиновника складывались из комиссионных за отправку и получение почтовых отправлений (писем, газет, журналов, брошюр и т. п.) и зависели от интенсивности почтового оборота.

В Нью-Салем почту привозили раз в неделю в мешках, притороченных к седлу. Только этот единственный день требовал достаточно напряжённого труда, соответственно и доход составлял всего несколько десятков долларов в год. Зато это был гарантированный доход, причём всегда наличными, и Линкольн мог подрабатывать в округе только по мере необходимости. Были и другие преимущества. Свои письма почтмейстер отправлял и получал бесплатно, и так же бесплатно ему доставлялась одна ежедневная газета на выбор. Почтмейстер мог читать всю периодику, приходившую в его контору: подписчики частенько не спешили за своими газетами и журналами. Федеральная должность освобождала от необходимости тратить время на сборы ополчения и исполнение обязанностей присяжного заседателя в суде. Она придавала особый статус (правительственные чиновники были редкостью во всём графстве) и обеспечивала «офисом» — помещением в лавке самого успешного торговца Нью-Салема Сэма Хилла. Считается, что именно став почтмейстером, Линкольн впервые обзавёлся своим характерным символом — высоким цилиндром. С этого времени у него выработалась устойчивая привычка хранить в этом цилиндре важные бумаги («Он носит свой офис в шляпе», — стали говорить про Авраама). Значительно расширился круг общения Линкольна — в его контору приходила вся округа. Иногда Линкольн сам отправлялся доставлять письма, сложив их в свой цилиндр.

А ещё «неполная занятость» оставляла время для чтения. Линкольн по-прежнему выбирал те книги, которые позволяли ему избавляться от самых заметных пробелов в образовании.

Как-то за завтраком Авраам признался своему наставнику, учителю Ментору Грэхему:

— Я бы хотел изучить грамматику…

— Если ты планируешь выступать перед публикой, то это первое из того, что нужно сделать.

— Если бы у меня был учебник, я бы начал прямо сейчас…

— Я знаю, у кого есть учебник: у одного из Вэнсов, но они живут в шести милях отсюда…

Грэхем ещё не закончил завтрак, когда Линкольн пустился в неблизкий путь (конечно, пешком). К вечеру он вернулся счастливым обладателем потрёпанного учебника Кирхэма.

«Через мои руки прошло четыре, а то и шесть тысяч учеников, — вспоминал Грэхем, — и ни один из них не мог сравниться с Авраамом в быстроте овладения основами английской грамматики»^{50}.

Справившись с грамматикой, Линкольн засел за геометрию. На это его подтолкнули совершенно конкретные причины: друзья нашли ему ещё одну работу — помощника землемера («геометра»), которая позволяла обеспечивать себе достойное существование, но требовала соответствующих навыков. Главный землемер графства Джон Кэлхун оказался перегружен заказами — настолько высоким был спрос на обустройство ферм, дорог и городских участков под застройку. Линкольн узнал, что его рекомендовали Кэлхуну в помощники, когда в лесу занимался привычной работой — заготавливал брусья для изгородей. Первым делом Авраам поинтересовался, не потребуют ли от него каких-либо перемен политических убеждений (его будущий начальник был демократом), и объявил, что будет работать, только если не надо будет поступаться ими^{51}. Обещание было дано, и Авраам, вооружившись необходимыми книгами, стал денно и нощно штудировать основы нового ремесла.

К концу 1833 года 24-летний Авраам приобрёл (снова в долг) приличную лошадь и набор инструментов землемера: двадцатиметровую мерную цепь, железные колышки и подержанный компас.

Свои первые измерения Линкольн произвёл в январе 1834 года и получил за них две выделанные оленьи шкуры, которые жена Джека Армстронга Ханна использовала для укрепления рабочих штанов новоиспечённого помощника землемера («чтобы защитить самые уязвимые части тела от шипов и колючек»). Работы стало прибавляться — Кэлхун доверил помощнику всю северо-западную часть своих «владений». Линкольн проводил топографическую съёмку дорог и участков для школ, нарезал сотни акров фермерских земель, размечал лесные делянки, вымерял участки новых растущих городов, очередных Питсбурга, Олбани или Нового Бостона. Честность и ответственность Линкольна стали известны далеко за пределами Нью-Салема: «Когда возникали земельные споры, появлялся мистер Линкольн и своими цепью и компасом всё улаживал к общему удовлетворению»^{52}. Примечательно, что в 1835 году новый главный землемер графства, сменивший Кэлхуна, пожелал оставить Авраама своим помощником.

Вроде бы жизнь стала налаживаться: времени хватало и на работу, и на подработку, и на общение с жителями, и на чтение книг. «Такой способ зарабатывать на хлеб, — вспоминал позже Линкольн, — поддерживал гармонию души и тела»^{53}. Но тут один из владельцев долговых расписок через суд потребовал немедленных выплат по «национальному долгу». Линкольну пришлось продать всё, что он имел: и лошадь, и весь набор инструментов землемера. Это казалось катастрофой.

На помощь пришли друзья. Джеймс Шорт выкупил всё проданное на торгах и вернул Аврааму. Линкольн сможет отблагодарить Шорта через много лет, когда станет президентом: тогда уже «дядюшка Джимми» будет испытывать серьёзные финансовые трудности, и Линкольн сделает его своим доверенным лицом и назначит инспектором одной из индейских резерваций в Калифорнии с окладом 1800 долларов в год^{54}.

Между тем близился первый понедельник августа 1834 года — принятая тогда дата выборов в Законодательное собрание. 19 апреля имя Линкольна появилось в местной газете в коротком объявлении о выдвижении кандидатов. В последующие три с половиной месяца 13 претендентов на четыре желанных места затеяли нешуточную предвыборную борьбу. На этот раз Линкольн обходился без программных заявлений: в округе больше симпатизировали демократам. Как землемер он разъезжал по графству и заодно проводил «кампанию рукопожатий»: знакомился с избирателями, пожимал руки, рассказывал истории, шутил, а бывало, принимал участие в состязаниях.

В одном из селений Линкольн появился в самый разгар уборки хлеба. После того как его прямо в поле представили собравшимся (их было человек тридцать), кто-то произнёс:

— Мы будем голосовать только за кандидата, который умеет работать руками!

— Если это единственное условие, — отвечал Линкольн, — считайте, я уже заполучил ваши голоса.

Он взял косу и пошёл работать так ловко, что оставил позади всех работников. «Не думаю, что здесь он потерял хотя бы один голос», — заметил один из свидетелей этого импровизированного соревнования. На другой день Линкольн выступал в селении Берлин. При его первом появлении доктор Барретт смерил кандидата взглядом и воскликнул: «Неужели не могли прислать никого получше?» Но сразу после речи Линкольна Барретт признал: «Этот парень великолепен! Он разбирается в делах лучше остальных кандидатов вместе взятых!»^{55}

Иногда Авраама сопровождали «парни из Клари Гроув», готовые «пресечь любые обидные замечания в адрес их кумира»^{56}. Примечательно, что многие из этих парней были сторонниками демократов с их приоритетом индивидуальной свободы и личной инициативы. Но почти вся округа Нью-Салема готовилась голосовать за Линкольна, во-первых, потому что испытывала к нему личное расположение; во-вторых, потому что Авраам сумел увлечь всех идеей прокладки канала от реки Сангамон к Бёрдстауну, к реке Иллинойс, а значит, к транспортной артерии Миссисипи. В Нью-Салеме, со времён рейса «Талисмана» жаждавшем прочной связи с внешним миром, эта идея пользовалась поддержкой вне зависимости от партийных симпатий^{57}. Более того, местные демократы «говорили своим демократическим братьям в других частях графства, что те должны помочь выбрать Линкольна, иначе никакой поддержки своим кандидатам они не получат»^{58}. По всей видимости, именно в ответ на такое обращение демократы затеяли сложную политическую комбинацию: объявили Линкольну, что поддержат его, отказавшись от двух своих кандидатов, но только для того, чтобы отобрать голоса у самого опасного конкурента, лидера вигов Джона Стюарта. Авраам неожиданно оказался активной фигурой в политической игре: ради собственной победы он осложнял борьбу своему единомышленнику и хорошему знакомому. Но неужели нужно было отказаться от своей мечты?

О том, как Линкольн справился с этой моральной проблемой, вспоминал сам Джон Стюарт: «Помню, мы были на соревнованиях по стрельбе. Претенденты выставляли приз (тушу быка, которую победители делили в соответствии с занятыми местами) и заодно проводили агитацию. Линкольн действовал честно и достойно, подойдя ко мне и сообщив о предложении демократов. По опыту предыдущей выборной гонки 1832 года я был совершенно уверен в своём успехе — видимо, чересчур, поскольку был молод, — и сказал Линкольну, что он может объявить демократам, что принимает их голоса… Теперь мы знали их тактику и сосредоточились на борьбе против только одного из них»^{59}.

Выборы состоялись 4 августа 1834 года. Линкольн (он получил 1376 голосов) пришёл вторым, отстав всего на один процент голосов от почтенного демократа Джона Доусона, израненного 42-летнего ветерана войны 1812 года, отца семерых детей (1390 голосов). Третьим стал демократ Уильям Карпентер (1170 голосов). Джон Стюарт зацепился за последнее проходное место (1164 голоса)^{60}.

Это была серьёзная победа. Но поначалу казалось, что жизнь не изменилась. До первой сессии Законодательного собрания оставалось несколько месяцев, и Авраам вернулся к привычным занятиям: принимал и отправлял почту, уезжал из Нью-Салема отмерять земельные участки, общался, шутил, рассказывал истории и, как всегда, много читал.

Характерная картина той осени: к Линкольну, свесившему босые ноги с каких-то брёвен и погрузившемуся в книгу, подходит знакомый фермер:

— Авраам, что ты читаешь?

— Я не читаю.

— А что же ты делаешь?

— Я изучаю право.

— Право! Господи всемогущий — он изучает право!

Это была настоятельная рекомендация Джона Стюарта, с которым Линкольна ещё более сблизили выборы. Стюарт, уже тогда практикующий юрист, помог не только добрым советом, но и нужными книгами.

В ноябре книги пришлось отложить — пришла пора ехать в столицу штата Вандалию на заседания Законодательного собрания. Но прежде Линкольн отправился в гости к доброму знакомому, зажиточному фермеру Кольману Смуту.

— Кольман, скажи, ты голосовал за меня?

— Голосовал.

— Тогда одолжи своему избраннику 200 долларов. Мне нужно обзавестись подобающим костюмом, чтобы прилично выглядеть в собрании.

Смут одолжил деньги, а позже, вспоминая об этом, не забывал добавить, что Линкольн вернул их вовремя и сполна^{61}. А Линкольн приобрёл первый в своей жизни костюм (60 долларов — две годовые зарплаты почтмейстера!) и отправился в городок Вандалию, тогдашнюю «политическую Мекку» Иллинойса.