Бич Божий

Ракома — Новгород, лето 977 года

Олаф Трюгвассон, выдав прошлой осенью дочку замуж, собирался отправиться на родину в мае нынешнего года. Но Малфрида написала письмо: у неё должен быть ребёнок, и, по всем расчётам, он родится не позднее июля. Разумеется, отплытие отложили на месяц. А пока муж со своими подручными делал последние приготовления для далёкою путешествия, мать Торгерда пожелала съездить в Ракому, где жила их дочка, чтобы находиться там во время родов.

Княжья вотчина, как и раньше, представляла из себя райский уголок. Тут, помимо Малфриды с матерью, наслаждались летом и его дарами повзрослевшие Савинко с Миленой (им исполнилось по одиннадцать), Верхослава с тринадцатилетним Улебом и беременная Неждана с Волчьим Хвостом. Часто приезжали князь и посадник — посмотреть на жён, справиться об их самочувствии, отдохнуть самим.

Жили припеваючи: в воздухе, наполненном ароматом хвои, звонко трещали крыльями голубые стрекозы; вечерами Неждана и Верхослава часто пели на два голоса. Несколько статичный Савинко любил удить рыбу: А Улеб немного ухаживал за Миленой — незатейливо и по-детски; сводная сестра ему нравилась — дочь несчастной Юдифи поражала воображение мальчика живостью ума и насмешливым взглядом ясных лазоревых глаз; в ней читалась порода Нискиничей, общие черты у Малуши, Добрыни и Владимира — круглое лицо, синие глаза, нос пупырышком... Верхославов сын мог часами сидеть на крыльце и строгать ножичком мягкую осиновую ветку, вырезая из неё разные фигурки: то собаку, то лошадь, то медведя, то зайца...

Верхославе исполнилось тридцать восемь, и она была счастлива замужем за Добрыней; он своей любовью пробудил в ней женское начало, и она хотела подарить Добрыне ребёнка — и надеялась, что ещё не поздно... Образцовую парочку представляли собой Волчий Хвост и Неждана; Угоняев сын шагу не давал ступить жене на сносях, прыгал вокруг неё и влюблённо смотрел; весело было смотреть на них, жарким июньским полднем спрятавшихся в тени яблоневого дерева, ласково шепчущих друг другу что-то на ушко... А Малфрида переносила беременность тяжело. Если в первые месяцы пятнадцатилетнюю женщину мучили головные боли, тошнота, то потом начались отёки, кожа покрылась тёмными пигментными пятнами, а когда она смотрела на свет, то в глазах плавали какие-то точки. Мать Торгерда не отходила от дочери. Помогала и Верхослава. Обе подружились: новгородка учила норманнку блюдам из русской кухни, а жена Трюгвассона показывала, как обычно вяжут на спицах... В общем, ничто не предвещало неприятностей и ударов судьбы.

Безмятежная жизнь оборвалась вечером второго июля. Прискакал князь Владимир с несколькими гридями — взбудораженный, нервный. Он взбежал на крыльцо, двери распахнул, крикнул с придыханием:

— Собирайтесь! Живо! Завтра с утра уезжаем в Новгород!

Потрясённые обитатели княжьего дома высыпали из клетей, стали спрашивать: что, зачем да откуда. Раздражённо поблескивая очами, сын Малуши ответил коротко:

— На подходе Свенельд-мерзавец с полчищами воинов. Нам грозит опасность!

Понемногу остыв с дороги, выпив квасу, съев окрошки и пирога с капустой, Святославлевич смог поведать спокойно. Нынче утром появились в городе трое беженцев из спалённого Овруча — Милонег Жериволич, раненный в бою, бывший причта Немчин и Путята Ушатич, воевода Олега. Ярополк и Свенельд разгромили город, князь погиб, вместе с лошадью упав в ров с водой, и Древлянская земля перешла к Клерконичам. А на очереди — северные земли, Псков и Новгород. У Свенельда в войске — двадцать с лишним тысяч. А дружина Добрыни и возможное ополчение новгородцев — приблизительно втрое меньше. Беглецы рассказали, что буквально чудом вырвались из Овруча и решили как можно скорее сообщить о коварных замыслах Ярополка младшему сыну Святослава. Но болезнь Милонега помешала быстро двигаться: им пришлось в Полоцке застрять в доме у тамошнего князя Роговолда; он, потомок дружинника, верой и правдой служивший Рюрику Ютландскому и далёкий родственник самого Свенельда, собирается встретить киевлян хлебом-солью. А узнав, что Немчин с компанией убежал из Овруча и спешит к Владимиру, попытался их задержать под предлогом лечения раненого витязя. Даже дал собственный бальзам из целебных трав. Но пока Жериволов сын приходил в себя, доблестный Путята тайно раздобыл трёх коней, и друзья бежали и । Полоцка, разминувшись с войсками Свенельда чуть ли не на два с половиной часа, не больше.

— И поэтому мы с Добрыней приняли решение, подытожил князь, — забираем вас и бежим по Волхову в Старую Ладогу. А затем — вместе с конунгом Олафом — в Швецию и Норвегию Переждём опасность, сделаем Трюгвассона королём, а затем с варяжскими полками возвратимся в Новгород, отвоюем его назад. А иначе — смерть от людей Свенельда.

Все подавленно молчали.

— Мой Малфрид не мочь, — вдруг заговорила Торгерда. — Девочка родить не сегодня завтра. Как её возить?

— Что поделаешь, — мрачно посмотрел на неё Владимир. — Но оставить здесь, на возможное бесчестье и даже гибель, хуже во сто крат.

— О, не есть пугать, — засмеялась жена Трюгвассона. — Дедушка Клеркон есть родня и Свенельд, и я. Он не причинять для Малфрид плохое.

— Ошибаешься, матушка. Родственные узы ничего для него не значат. Чай, Олег для Свенельда тоже не был чужаком!

Побеждённая этой логикой, тем не менее варяжка тихо причитала:

— Но везти Малфрид в такой положений? Эр Дэ мёд? Очень есть опасность!..

Вставил слово и Волчий Хвост:

— Княже, ты не гневайся, но Неждана и я тоже не поедем.

— Ты с ума сошёл? — навалился на стол Владимир. — Внучку князя Мала уничтожат в первую голову!

— Да откуда они узнают? Мы переоденемся в обычное платье, станем жить не в Новгороде, а в одном из селений, что присужено мне отцом.

— Тут-то Угоняй и разделается с тобой.

— Нет, не думаю. Для отца — что Добрыня, что Свенельд — в равной степени не свои, киевляне. Он не выдаст.

— Ох, не знаю, Мизяк, не знаю... — покачал головой сын Малуши.

— Да и нам с Улебом ехать нечего, — высказала мысль Верхослава. — Нас не тронут наверняка, а бросать дом и скарб просто сил не хватит... На чужбине — какая жизнь? Слова иноземного я не знаю. Ни на торжище не пойти, ни прислуге не отдать распоряжений как следует. Скука смертная.

— Странно говорить, возразил ей князь. — Ты жена Добрыни. И за ним обязана следовать, разделить и печали, и тяготы, коли надо. Или дядя тебе не люб, хочешь с ним расстаться?

Дочка Остромира вспыхнула, как девочка:

— Не тебе судить о моей любви! Я с Добрыней сама разберусь в наших отношениях.

— Ну гляди, тётушка, гляди... Все глядите. Не желаете с нами ехать — пожалуйста. Могбы приказать, но хочу с вами по-хорошему. Сами думайте. Завтра на рассвете возвращаюсь в Новгород. Кто со мной — милости прошу. Кто останется — на себя пеняйте. Как сказал — так тому и быть!

Ночь прошла в торопливых сборах. В Ракоме не задерживался никто, но вот ехать ли в дальние края, многие не знали. И, как водится, откладывали решение, сомневались, маялись.

Князь не спал. Сидя в одиночестве, пил пиво из огромной кружки, думал о грядущих событиях, спрашивал себя: сколько осталось жить? А потом успокаивал себя: если верить давнему гаданию Соловья, то ещё достаточно. Ну а как Богомил ошибся и Свенельд сможет его убить? Всё внутри восставало против этого, и хотелось жить, править, побеждать...

Дверь негромко скрипнула. Святославлевич посмотрел на вошедшую: это была Малфрида — в белой ночной рубашке, чепчике, с выпирающим пузом, бледная, худая.

— Воля, — прошептала она. — Я хочу сказать, что согласна ехать... Давеча ты корил Верхославу, что негоже отрекаться от мужа... И твои слова мне запали в душу. Я твоя навек. Мы с тобой — точно нить с иголкой — вместе!

Тронутый её искренним порывом, он вскочил и пошёл к жене. Обнял за костистые плечи, жарко поцеловал и прижался щекой к щеке.

— Добрая Малуша! Ты моя любимая. Увезу тебя от врагов поганых. Если не смогу отомстить за всё, сын, которого ты родишь, отомстит за нас!

— Да, — сказала ему норвежка, — мне почему-то кажется, что у нас будет только сын!..

А с рассветом погрузились в повозки. Двигались по лесным дорогам достаточно спешно, но стараясь не растрясти бедную Малфриду. Та лежала на тюфяках и сознательно глубоко дышала, перебарывая тем самым подступавшую к горлу дурноту. Утро стояло тихое, ясное, пригожее. Впереди скакали Мизяк и Владимир, а с обеих сторон процессию охраняли гриди. Деревянные ободья колёс тарахтели на сосновых корнях, выпиравших из земли. Слышалось чириканье птиц. Кони размеренно махали хвостами в такт копытам. Каждый думал лишь об одном: что произойдёт завтра, послезавтра, на той неделе? Кто из них останется жив?

В Новгороде, в детинце, всё дышало близким отплытием: на подводах вывозилось оружие, сундуки с одеждой, провизия; бегали холопы, суетились управляющие хозяйством.

— Слава всем богам, вы приехали вовремя! — встретил князя Добрыня. — Только вас и ждём. Три ладьи наготове, коли надо, то загрузим четвертую...

— Нет необходимости, — зло сказал племянник, спрыгивая с лошади. — Волчий Хвост и Неждана ехать не хотят. С ними заодно Верхослава. Я не знаю, что делать с ними.

У Добрыни от гнева дёрнулся правый ус. В голосе зазвучал металл:

— Разберёмся, поговорим...

— Разбирайся сам. Я зайду с Малфридой в покои, заберу кое-что из книг, драгоценности и мечи. А затем повезу женщин на ладьи.

— Добре, поспеши. Мы должны отплыть не поздней полудня...

И пока князь грузился в отдельный возок, во дворце Остромира состоялась напряжённая сцена между новгородским посадником и его женой. Верхослава произнесла:

— Не сердись, Добрынюшка. Будь мы молодыми, без детей и хозяйства, я бы полетела с тобой, словно голубица за голубем. Но подумай сам: у меня Улеб, у тебя Савинко с Миленой. Смогут ли они долго плыть по морю, жить в чужой стране — неизвестно где, неизвестно как? Трюгвассон там изгнанник. Предстоит борьба. Вправе ли детей обрекать на это?

— Но оставить вас разве я могу?! Ты Свенельда не знаешь. Хитрый, подлый зверь. Милонег поведал, как варяг предал князя на Днепровских порогах. Не помилует ни мою жену, ни моих детей. Не уехать — гибельно!

— Нет, поверь, любимый, будет всё иначе. Он войдёт в Новгород без боя. Сможет править сам или посадить близкого себе человека. Мстить тебе ему станет как бы не за что. Дети не опасны. Я с Улебом — тем более. А Неждана и Волчий Хвост уйдут из города, станут жить в селе. Не волнуйся, любезный мой. И доверься мне. Обещаю тебя дождаться и вручить всех твоих детей в полном здравии.

Он сидел на лавке и думал. Наконец поднял на жену грустные глаза:

— Я люблю тебя, Верхославушка. И разлука наша — точно острый нож, воткнутый под сердце. Горе горькое, мука смертная, камень на душе. Я с тобой сроднился. По живому резать — больно, нестерпимо. Или ты не чувствуешь, отпускаешь с лёгкостью?

Дочка Остромира опустилась перед ним на колени и большими ладонями ласково накрыла руки своего ненаглядного. Со слезами проговорила:

— Я ль не доказала моей любви? Ты — единственный, кто сумел разжечь у меня в груди яркий пламень незнакомой доселе нежности... Без тебя-то мне — смерть. И одна надежда — на далёкую нашу встречу. Поезжай, хороший. Помни о жене. И вернись с победой.

Он жарко поцеловал её и заплакал в ответ. Так они не могли расстаться, и целуясь, и плача, глядя в глаза друг другу, шепча нежности, давая клятвы в верности. А потом Добрыня поднялся, вытер платком лицо и сказал, обретя уверенность:

— Что ж, пойду попрощаться с близнятами. Накажу слушаться тебя и любить, как родную мать. Будь и ты с ними ласкова, пожалуйста.

— Да они для меня — как родные дети.

А Владимир повёл на ладью тёщу и Малфриду, усадил, обложил подушками. Снова сошёл на берег, обнял Мизяка и Неждану.

— Ну, попутного ветра, — пожелал ему Волчий Хвост. — Да хранят вас Перун и Макошь. Соберите побольше сил и сметите Свенельда злого с нашей святой земли — прямо к лешим в лес!

— Будь здоров, — вторила Неждана. — Чтобы сын твой родился сильным, как наш общий дедушка — князь древлянский Мал.

Туг на пристани показались Богомил, сын его Божата, Рог и Бочка. Стали говорить:

— Войско киевлян в трёх верстах от города! Скоро будет здесь!

— Где ж Добрыня? — забеспокоился князь. — Надо отплывать.

Вскоре прискакал и посадник. Соловей произнёс магическое напутствие, предсказал трудную дорогу, много испытаний, но счастливый финал. Стали прощаться.

— Мы с отцом гадали, — сообщил Божата. — Всё располагает к этому, что ещё увидимся.

— Я уверен в этом! — князь пожал руку друга.

— Мы с тобой ещё взбудоражим Новгород. Вытрясем его, как ковёр, запылившийся за зиму. Сделаем действительно Новым и поставим Перуна на холме Славно!

— Да благословят тебя боги!

— Помните о нас и молитесь!

Дядя и племянник поднялись по трапу. А на мачте надулся огромный парус. Вёсла вспенили воду, помогая ладьям вырулить в фарватер.

— Слава князю Владимиру! — крикнул Соловей.

— Пусть Дажбог и Хорс светят ему в пути!

— Лихом не поминайте!.. — крикнул в ответ Добрыня.

К вечеру приплыли в Старую Ладогу. Олаф Трюгвассон, узнав о случившемся, стал немедленно собираться в дорогу. Рано утром следующего дня десять ладей норвежского конунга вместе с тремя новгородскими были уже в пути. Оказавшись в Ладожском озере, обогнули Воронов мыс и последовали вдоль берега. Ветер благоприятствовал, и часов через пять караван судов плавно вошёл в Неву.

Бросили якорь, закусили и выпили, а когда наступило время ложиться спать, у Малфриды начались родовые схватки. Тут уж глаз не сомкнул никто. Хлопотали вокруг неё мать Торгерда и помощник волхва Немчин, а Владимир, взяв жену за руку, успокаивал и бодрил. В три часа утра дикий крик роженицы перешёл в громкий плач ребёнка.

Ошалевший князь выбрался на палубу, вытер пот с лица.

— Кто родился? — бросился к нему Трюгвассон.

С интересом смотрели на них Милонег и Путята, а Добрыня привстал.

Посмотрев на всех глупыми от счастья глазами и бессмысленно улыбаясь, сын Малуши пробормотал:

— Мальчик, мальчик... Поздравляю деда!

И мужчины расцеловались.

— Есть хороший знак! — конунг потрепал зятя по плечу. — Первый шаг на дорога к слава — и твоя, и моя, и наша. Высшая, верховная слава!

— Да, — ответил Владимир. — Так и назову: Вышеслав.

— Вышеслав, — согласился Олаф. — Есть любимый внук!

Из воды пожелтевшей Ладоги поднималось рыжее рассветное солнце.