Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 16

— Вот и жена ваша права, что крыс не жалует, — продолжала Её Высочество, идя не спеша, чтобы не оступиться, поднимаясь по лестнице, — в молодости, была я ещё совсем юна, как раз то было в доме наших родственников, у этой подлой ди Кастелло ди Армачи, там я пошла… — госпожа не стала уточнять куда она ходила и продолжила: — И не заметила большую чёрную крысу, а крыса юркнула ко мне под подол и от ярости своей или от глупости стала карабкаться по чулку вверх… Господи, Матерь Божья! — она осенила себя знамением и, кажется, передёрнула плечами, как от чего-то противного. — До сих пор помню эти её когти на коже, она ведь, мерзкая, добралась до самого конца моего чулка.

— Ну, в подобной ситуации… — начал генерал и добавил уже едва слышно: — Я бы не стал упрекать это ловкое животное.

— Что? — она не расслышала последних его слов, остановилась на лестнице и повернулась к нему. — Вы что-то сказали, барон?

— Ничего значимого, госпожа, — ответил Волков с едва уловимой улыбкой. — Ровным счётом ничего значимого.

Принцесса стояла на ступеньку выше и смотрела ему прямо в глаза, держа его за руку, и вдруг, вдруг стала серьёзной и произнесла:

— Барон.

— Да, Ваше Высочество, — отвечал он как можно спокойнее.

— Я никогда в жизни не была в столь ужасной ситуации, — начала принцесса, — понимаете, барон, я не была в плену, никогда не была в бою, в меня никогда не попадали эти страшные стрелки, мне до сих пор не доводилось быть без служанок, прачек, поваров и ночных ваз, но лучше я буду с вами сидеть в этой башне и ходить вниз… к крысам… чем вернусь к этим нечестивцам Тельвисам, которых я ненавижу больше, чем крыс… — тут она сделала паузу и, заглядывая ему в глаза, сказала. — Барон, я многое готова вытерпеть: и жажду, и голод, и крыс… Но я должна знать, что вы сможете защитить меня… вырвать меня из когтей колдунов!

«Ну, хоть не потребовала с меня клятвы, что я сие осилю!».

Генерал стоял тут с принцессой на тёмной лестнице и держал её за руку, сам он был в виде таком, что в любом другом случае и не подумал бы предстать перед Её Высочеством. Не высохшая ещё от дождя рубаха, простые панталоны, мокрые шоссы, грубые сапоги, незапахнутый гамбезон; казалось бы, всё в его виде говорило о небрежении и непонимании того, кого он держит за руку, тем не менее он совсем не смущался этого своего небрежного вида и, машинально постучав пальцами по эфесу меча, барон вздохнул и заговорил на удивление спокойно и просто:

— Ваше Высочество, не знаю я, как сложится дальше наша судьба, про будущее лишь одному Господу ведомо. И друг мой, что идёт к нам на помощь, может быть обманут колдунами, побит вражеским отрядом, может быть разбит и отступит, а колдунам придёт откуда-то подкрепление, и мы в этой башне окажемся без помощи, без воды и без надежды… И я от когтей нечестивых, может статься, и не смогу вас защитить, но вот что я знаю наверняка: если вы попадёте снова в свою тюрьму под присмотр Жужи и Гопши… или как там звали этих ваших тюремщиц… то я об том знать уже не буду.

— Не будете? — не поняла маркграфиня и решила всё прояснить: — Это почему же?

Волков только едва заметно усмехнулся и ответил:

— Потому что к тому времени я уже либо буду убит, либо буду умирать от ран.

Да, вот теперь ей всё стало ясно, и генерал почувствовал, как её пальцы сжали его руку чуточку сильнее. И то для него значило больше, чем целая тирада разных вежливых слов. Маркграфиня ещё несколько мгновений глядела ему в глаза, а потом, так ничего и не молвив, подобрала юбки и стала дальше подниматься на верх башни.

А там кипела работа; всё, что было найдено внизу, теперь уже разрезанное на полосы, при помощи палок скручивалось в некое подобие верёвок. Хенрик и Кляйбер обливались потом, но доспехов не снимали. И правильно делали. Волков сам был арбалетчиком и знал, на что способны некоторые из этого ремесла. Это оружие не страшно, когда ты сидишь, как маркграфиня, близко к стене, а когда ты что-то делаешь, не прикрытый надёжно, и арбалетчик о том знает, он может закинуть болт и на башню, что называется, наудачу — а вдруг выйдет — если, конечно, в болтах нужды у него не имеется. А вот фон Готт им помогал мало, этот сильный молодой человек неожиданно сник, может, от жары и солнца, а может, от жажды. Он сидел в тени у зубца, сняв шлем и подшлемник, и лениво поглядывал, как его товарищи трудятся. А это было нехорошо. При сидении в осаде, то знает любой командир, лучше, чтобы не было тех, кто отлынивает от работы, когда все остальные трудятся. Одно дело, когда рыцарство сидит в покоях и пьянствует, пока простые солдаты, например, укрепляют стены и ставят «коридоры» в местах возможных проломов. В том случае всё ясно, рыцарству при штурме встать придётся в первых рядах для отражения оного. Но тут-то все были равны. И кавалерист Кляйбер, хоть и уступал в благородстве оруженосцам Волкова, тем не менее простым солдатом не был. На то он и кавалерист. И поэтому генерал, усадив маркграфиню на её лавочку, сразу приказал своему оруженосцу:

— Фон Готт, наденьте шлем и посмотрите, где у них остались стоять арбалетчики. Где прячутся.

— Да, генерал, — отозвался тот после усталого вздоха.

— Посмотрите заодно, что они вообще там делают, — продолжал Волков недовольно, — а то сидите, спите… А они, может, уже таран привезли или лестницы на стену поднимают.

— Да куда им… — пренебрежительно отвечал фон Готт, — они после нашего хода по замку и по стене ещё раны зализывают.

Тем не менее он надел подшлемник и шлем и, взяв в руки павезу, стал из-за щита и каменной кладки выглядывать наружу.

Волков же уселся в тени. Было ему жарко, и он чуть прикрыл глаза. Пока не о чем было волноваться, так что доспех надевать нужды, кажется, не было. Маркграфиня тоже вела себя тихо, сидела себе и не лезла ни к кому ни с просьбами, ни с жалобами. Она вообще казалась умной, просто ждала и смотрела, как старший оруженосец и кавалерист крутят из полотняных полос шнуры.

— Два, — сообщил фон Готт, обернувшись к своему командиру через некоторое время.

— Чего два? — уточнил Хенрик, прерывая свою работу и вытирая с лица пот.

— Два арбалетчика, — пояснил фон Готт. — Один — вон, на третьем этаже, за перилами прячется. А второй на башне. Тоже присел за зубцом. Но я не видел, заряжен ли у него арбалет.

— А-а, — понял Хенрик.

— А внизу холопы разбирают уголья, — продолжал оруженосец, из-под щита выглядывая вниз. — Солдат пока не вижу нигде.

А веревка вяжется плохо, так как тот материал, который они нашли, при попытке скрутить его начинал просто рваться. Неплохой кусок верёвки получился из скатерти. Скатерть была из очень хорошего холста. Но одной её было мало. Волков видел, что верёвка, которая получается из этого полотна, вряд ли будет длиннее пары копий, а всё остальное, что они принесли снизу, было гнилым хламом.

«Два копья. Этого маловато будет. Верёвки не хватит, он спрыгнет в ров и сломает ноги. И это если верёвку со стены спускать, а не с башни».

Честно говоря, на всё это генерал глядел с малой верою. Он почему-то не сомневался, что колдуны об их затее всё знают, и, решись он отправить Кляйбера к Брюнхвальду, того непременно перехватят. Непременно. Волков глядел, как ловко кавалерист крутит верёвки, и очень не хотелось ему терять этого человека. Так что решения он всё ещё не принял. А то, что люди его заняты изготовлением верёвок, — так пусть крутят, пусть занимаются.

Фон Готт, прислонившись к зубцу и закрываясь щитом, продолжает глядеть вниз, во двор, и сообщает:

— Конного куда-то посылают, кажется. Коня уже оседлали, а двое залезли на башню, вон уже мост опускают.

Хенрик и Кляйбер останавливаются, прекращают работу, принцесса тревожно глядит на оруженосца, что продолжает наблюдать. Только Волков даже не отрывается от стены, как будто это всё его не касается. Так и сидит.

— Ворота отворяют, — продолжал фон Готт.

Только тогда Волков встал и подошёл к южной стене башни; он заглянул вниз и, подождав, увидел, как в открывшиеся ворота выехал человек и, проехав по опущенному мосту, достаточно скоро погнал коня по дороге на юг.

— За подмогой, видать, послали, — с заметной тревогой произнёс из-за его спины Кляйбер. Он тоже смотрел вслед уезжающему верховому.

Генерал обозлился на кавалериста: чего ты, дурак, безнадёги тут нагоняешь? Но вслух, так, чтобы слышали все остальные, ответил:

— Так за подмогой они давно посылали. Уже один отряд пришёл.

— А этот тогда куда? — интересуется Кляйбер.

— Почем же мне знать, — говорит генерал и, чтобы как-то сменить тему, продолжает — Кляйбер, давай-ка кувшин, будем пить воду. Ваше Высочество, где те припасы, что вы взяли с собой? Нужно немного и поесть, а то мы завтракали на рассвете.

— Мой узелок внизу, — сразу отозвалась принцесса. Она хотела встать, но Волков, больше всего боявшийся, что арбалетчики кинут в неё болт откуда-нибудь с лестниц замка, махнул рукой: сидите. Не мелькайте лишний раз.

— Я сбегаю, — вызвался Кляйбер.

— И вино там же, — добавила маркграфиня.

— Принесу, — отозвался кавалерист и стал спускаться на второй этаж.

Рядом с принцессой было самое безопасное место на башне, Волков так поставил её скамеечку, чтобы ни с одной стороны сюда невозможно было кинуть болт. Тут, у ног Её Высочества, все и собрались, когда вернулся Кляйбер с едой и вином.

Сначала генерал открыл вино и налил в ту самую гнутую чашку из меди, которая некогда была то ли ковшиком, то ли соусником и из которой пила маркграфиня.

— Прошу вас, Ваше Высочество, — Волков протянул ей чашку с вином.

Она взяла сосуд, но не успела отпить, так как генерал произнёс:

— И от лица моих товарищей я выражаю вам большую благодарность за вашу прозорливость, принцесса; не будь вы так предусмотрительны, не видать бы нам этой еды.

Она лишь улыбнулась скромно и теперь уже выпила вина из гнутого ковшичка. А еда была хорошей. Целый пшеничный хлебец, румяный сверху и жёлтый по бокам; видно, что печёный на сливочном масле, которого пекарь не пожалел. А ещё там был молодой сыр, небольшая головка, такой, от которого отслаиваются солёные вкусные ломтики, когда его берёшь пальцами; сыр был ещё мокр от рассола. Ещё ломоть свежайшей розовой ветчины, по краям с жёлтым салом в палец толщиною, и большой печатный пряник с узором, твёрдый, сухой, к которому нужно молоко, чтобы размочить его. Еды на пятерых было вдоволь и хватило бы, чтобы всем пообедать, но генерал, не зная, когда всё закончится, произнёс:

— Кляйбер, дели всё на три части.

— На три? Ага, понял, господин, — говорил кавалерист, ножом своим отрезая от всего «на глаз» по трети.

А сам генерал взял и отломил кусочек жёлто-белого влажного сыра, съел его и, вздохнув, произнёс:

— Сыра лучше не есть.

— Неужто испортился? — удивилась принцесса. — Я его перед самым выходом из крынки достала.

— Сыр хорош, — ответил ей генерал. Он не удержался, взял и оторвал ещё один длинный кусочек от головки. — Да уж больно солон, жажду вызовет, а воды у нас, — Волков кивнул на кувшин, — всего-то ничего, и вина нет вдоволь напиться. Так что сыра не ешьте, а то измучаетесь после.

Этот совет ни у кого радости не вызвал, сыр был на вид роскошен. Но к рекомендациям своего командира, люди его знали, уж лучше прислушаться.