Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 20

На войне ничем нельзя пренебрегать. Ничем. Казалось бы, ты опытен, и доспех твой прекрасен, ты не лезешь под удары, ты внимателен первое время. Вот только всегда быть настороже утомительно. И даже опытный человек начинает пренебрегать мелочами, исходя из своего опыта и считая, что в данном месте ничего с ним плохого случиться не может. Что арбалеты с появлением хорошей брони утратили свою смертоносную силу, что теперь из них ещё нужно как следует попасть, не в грудь, не в чрево, а, к примеру, только в открытое лицо, в общем, попасть нужно очень точно, чтобы нанести хоть какой-то урон человеку в броне, так что стрелять должен отменный стрелок. Ну а в кромешной тьме это сделать и вовсе невозможно. Если, конечно, человек в броне не будет освещать себя чем-то. Но света, что давала головёшка, было мало. И лица она не освещала, поэтому…

— Хенрик! — говорит генерал, и в его голосе слышится и испуг, и раздражение. — Что с вами?

— Рука, сеньор! — сдавленно отвечает первый оруженосец и приседает возле зубца стены.

— Кляйбер, — едва не кричит Волков. — Огня, огня дай.

— Что там, генерал? — рядом с ними появляется фон Готт. Волков никогда не слышал, чтобы фон Готт говорил с таким волнением. — Что с ним?

— Ступайте к принцессе! И разожгите побольше огня, — рявкает на него Волков, а сам присаживается рядом со своим первым оруженосцем, начинает впотьмах искать и ощупывать руки и сразу, сразу натыкается на липкую деревяшку.

Старый арбалетчик едва нащупал это — и по богатому оперению понял: то был болт, который зовётся ламбрийское шило. Узкий, длинный, калёный наконечник, предназначенный для пробития кольчуг и стёганок. А вблизи — и плохого железа.

— Свет! — снова со злостью требует генерал. — Кляйбер!

— Несу, несу! — откликается тот.

Принёс и, раздувая новую головешку, светит как может.

«О Господи!».

Случается такое, редко, но случается, что не очень-то хороший арбалетчик делает удивительный выстрел. В полной темноте, едва разглядев огонёк на соседней занятой врагом башне, кинет на свет болт в надежде, что повезёт и снаряд нанесёт хоть какой-то урон врагу. Казалось бы: да разве такое выйдет, разве так можно выстрелить? А вот и бывает… Одни болт из двадцати, а может и из пятидесяти, кинутый наудачу, но свою цель да сыщет.

Болт ударил Хенрика как раз в ту руку, которой он держал головешку. Генерал сразу понял, что дело плохо. Снаряд размозжил в кисти почти все кости, кроме той, что вела к мизинцу, проткнул руку насквозь, выбил из пальцев головешку и остался в руке. Но достать его из руки было несложно.

— Крепитесь, друг мой, — говорит Волков, пытаясь разглядеть перепачканный кровью болт в разбитой руке оруженосца. — Надобно вытащить его.

— Хорошо, сеньор, — отвечает Хенрик. — Давайте, я потерплю.

— Кляйбер, свети мне.

И кавалерист стал, как мог, светить ему, то и дело покачивая головешкой, чтобы вызывать пламя.

Проталкивать болт вперёд смысла не было, наконечник-шило намного тоньше древка снаряда. И генерал просто взял болт за оперение, потянул и вытянул его назад. Бросил на пол…

— Кляйбер, да свети же!

И стал осматривать руку своего первого оруженосца. Да, он с первого раза всё оценил правильно. Рука была изрядно разбита. Но большой палец и мизинец были в порядке.

— Держать оружие… — говорил Хенрик, тоже разглядывая свою кисть, — в этой руке мне… мне, видно, уже не придётся.

Он тяжело дышал, обломки костей, видно, ранили плоть руки, из неё капала и капала кровь, обильно заливая одежду и доспех оруженосца, да и всё вокруг.

— Левой будете драться, — ответил ему генерал и обернулся назад. — Фон Готт, дайте воды. Воду принесите!

Тот сразу принёс воду и хотел было присесть рядом, но Волков, взяв у него кувшин, напомнил строго:

— Будьте при принцессе! Кляйбер, свет!

Он, как мог экономя воду, стал промывать рану. Смывал кровь, но она тут же набегала снова. Бежала она обильно, и рука молодого воина сильно распухла.

— Я сейчас, — произнёс генерал и встал. — Кляйбер, будь при нём.

Сам он подошёл к маркграфине, но прежде, чем заговорить с нею, приказал фон Готту:

— Фон Готт, принесите вина.

И когда тот ушёл, он присел на колено возле принцессы, и она, уже истомившаяся от неведения, спросила у него:

— Ну, что с ним?

— Рука плоха, и ему надобен хороший врач для того, чтобы сохранить хоть что-то от неё.

— Ах, как же то ужасно, он ведь так молод, — в её голосе послышались слёзы, — а сколько ему лет?

— Не знаю, не помню… — отвечал ей генерал. — Девятнадцать, а скорее, двадцать уже.

— Ах, как жаль его, — всхлипнула принцесса. — Ах, как жаль… Господи, я буду молиться о нём… Могу ли я как-то помочь ему?

— Я о том пришёл вас просить.

— О чём же, только скажите, что надобно?

— Вино, я хочу напоить его вином, так как боль в руке у него сейчас сильна, а вино, как известно, притупляет боль, — объяснял ей генерал и продолжал: — А ещё надобно немного материи, остановить кровь, так как она не унимаясь течет.

— Материи? — принцесса не поняла его. — Вы о моём плаще?

— Плащ шерстяной, шерсть не хороша для раны, — продолжал Волков и, увидав фон Готта с вином, сказал оруженосцу: — Дайте ему вина, пусть выпьет, сколько сможет.

— Да, генерал, — ответил тот и поспешил к раненому.

А генерал, уже и не думая стесняться, сказал маркграфине:

— У вас нижняя рубаха из хорошего холста, прошу вас отдать немного, одну полосу, чтобы я смог спеленать рану Хенрику, иначе он потеряет крови столько, что и шевелиться не сможет. А больше хороший материи нам взять негде.

— Одну полосу? — маркграфиня замерла. Но она не могла понять. — Что же… Но как я вам её дам?

— Я обрежу полосу по подолу, — объяснил Волков.

— Ну тогда конечно же, — женщина встала и чуть приподняла подол платья, — режьте.

Стилетом своим резать ткань ему было не с руки, и он крикнул:

— Фон Готт, дайте свой кинжал!

Оружие у этого человека всегда было в порядке, но даже острым кинжалом Волкову было непросто отрезать полосу плотной материи шириной в ладонь. А Её Высочество терпеливо стояла, подобрав подол, пока он резал. Наконец дело было сделано, и Волков подошёл к Хенрику, с руки которого уже натекла заметная чёрная лужа, и сказал ему:

— Крепитесь, друг мой, вам придётся потерпеть немного. Свети, Кляйбер!

— Да, господин, — отвечал кавалерист, размахивая головешкой, чтобы раздуть в ней ещё хоть немного пламени.

— Готовы, Хенрик? — спросил генерал.

— Я готов, сеньор, — едва прошептал первый оруженосец.

Но Волков его расслышал и, аккуратно взяв его руку, стал обматывать её полотняной полосой, которая тут же краснела от наполнявшей её крови.

«Ишь как течёт! Видно, важную жилу порвало».

И тогда генерал стал заматывать руку оруженосцу покрепче, отчего тот сразу опустил голову вниз и начал скрежетать зубами и что-то говорить едва слышно, то ли молиться, то ли сквернословить. Но руку у своего сеньора он не вырывал, крепился, хоть и было ему в эти мгновения очень нелегко.

— Вот так, — произнёс барон, закончив с повязкой, — теперь пейте вино. Выпейте побольше.

Но Хенрик на этот раз не торопился исполнять приказ своего сеньора; он просто держал открытую флягу в левой руке и спрашивал, при этом глядя на генерала:

— Рукою теперь мне больше не владеть?

— Говорю же вам: будете работать левою рукой. А эта будет для щита, да и узду вы держать в ней сможете, — уверял его Волков.

Он думал, что ещё сказать этому молодому человеку, какие слова подобрать, когда, к его облегчению, вдруг заговорил фон Готт:

— Генерал, эти сволочи что-то затевают.

Волков встал и подошёл к нему, и они оба были осторожны, наученные горьким опытом, и выглядывали во двор аккуратно.

— Вон они, — говорил фон Готт, указывая вниз, — таскают что-то. Мешки какие-то пронесли, сундук только что… Не очень тяжёлый…

Это было правдой: из замка, из покоев господских, скудно освещая себе путь лампами среди густого тумана, сносили сверху по лестницам холопы графа какие-то мешки, заносили их в распахнутые двери конюшни, в которой тоже был какой-то свет. Там сгружали куда-то, иной раз с металлическим звоном.

— То точно не оружие, — заметил оруженосец. — Но всё равно затевают что-то.

Да, то скорее был звон серебра. Тонкого, столового серебра. Тут к ним подошёл и Кляйбер.

— Шевелятся, да? И что это значит?

— Это значит, Карл Брюнхвальд рядом, — произнёс генерал.

— Э… Точно, — в голосе кавалериста послышалась злая удовлетворённость. — Барахлишко, значит, решили увезти. Волнуются, видно…

«Я бы тоже волновался, если бы в одной из башен моего замка засел отряд врагов, а другой отряд, большой, подходил к тем врагам на помощь. — Волков усмехнулся. — Если ещё знать, что враги те лютые и непримиримые… Конечно, волновался бы».

Он повернул голову к Кляйберу.

— Ну, ты готов?

— Чего? — спросил тот и тут же сам договорил: — Бежать до Брюнхвальда? А может, уже не нужно? Ну, ежели полковник уже рядом, а эти подлюки ценности прячут.

— Нужно, — произнёс генерал с необыкновенной твёрдостью. — А про погоню не волнуйся, я постою у ворот, только ты не мешкай, иди вниз от замка, но не по дороге.

— Это понятно, — нехотя соглашается кавалерист.

— Прячься в тумане; как светать начнёт, будь особенно острожен, местных обходи. Донесут. Неизменно донесут, — продолжал генерал уверенно. — Но если кого встретишь с конём, телегу или пахаря, купи коня, — и тут барон настоял: — Не отбери, а обязательно купи, сколько бы ни просили. Как купишь, так быстро уезжай.

— Да то понятно, понятно, говорили уже… — соглашался Кляйбер всё с такой же неохотой.

И Волков его понимал. Дело-то было и вправду рискованное. Но та роль, которую генерал отводил для себя, была ещё более рискованной.

— Сеньор, вон видите… — напомнил о себе фон Готт. — Вон из подвала тащат что-то… Сундук, что ли…

Да, то был сундук, и был он велик, и тащили его на двух длинных шестах восемь человек, так он был тяжёл, а перед ними шла баба и несла лампу, освещала им путь.

— Серебро! — сразу догадался кавалерист. — М-м-м… Бегут. Видно, полковник и вправду рядом уже.

«Да, это серебро. Огромный сундук. Пудов на десять, наверное, а может и больше!».