Божьим промыслом. Пожары и виселицы

Глава 29

Женские трупы, да ещё и во множестве, и обглоданные к тому же, — не лучшие новости во время обеда. Волков же, прежде чем вернуться на кухню, поглядел, как из подвала выкатывают во двор первую бочку вина и как солдаты аккуратно сносят с балкона огромное зеркало в красивой раме, взглянул на пленного, который спал под лестницей, и решил, что рядом с трупами находиться неприятно, но задержаться тут хоть до следующего дня будет всё-таки полезно. И тут он подумал… И помахал рукой Нейману, который наблюдал за укладкой вещей в телеги, и, когда тот подошёл, сказал ему:

— Капитан, подготовьте письмо для полковника Брюнхвальда. Пусть пушки сюда не тащит, пусть оставит их там, где они есть, всё равно завтра из замка уйдём по заре, к чему лошадей мордовать. А вот людей пусть пришлёт немного. Нам со всем тут не управиться.

— Подготовлю письмо и принесу вам на подпись, — пообещал капитан.

И он вернулся за стол к маркграфине. И та, отложив вилку, отпив пива и промокнув рушником губы, спросила его:

— Ваш человек был так взволнован, что-то случилось?

— А… Нет. Ничего серьёзного, — генерал уж точно не хотел, чтобы принцесса узнала про кучу мёртвых женских тел под замком. Она бы, несомненно, начала просить его покинуть замок как можно быстрее, а ему так много всего нужно было ещё вывезти. Волков волновался о том, что у него телег не хватит, да и лошадей тоже, Вилли даже ещё до купальни не добрался. А уж про мёртвых… он не очень беспокоился. — Просто сей офицер излишне чувствителен.

— Ваш офицер чувствителен? — маркграфиня даже засмеялась и наколола себе кусочек грудинки на вилку.

«Умная она всё-таки, такую сразу не проведёшь».

Женщина хотела ещё что-то сказать ему, да тут появился Нейман с листом бумаги пером и походной чернильницей, он с поклоном извинился и протянул генералу письмо; тот пробежал текст глазами и, сочтя его правильным, тут же подписал.

— Гонца я отправлю немедленно, — пообещал Нейман, забирая и пряча бумагу.

Генерал лишь кивнул ему в ответ. И чтобы принцесса больше не задавала ему ненужных вопросов, он сам спросил у неё:

— Как вам солдатская стряпня, Ваше Высочество?

— О, после дня впроголодь — просто прекрасно, — отвечала женщина. Её щёки порозовели, видно, от пива, так как она, судя по всему, допила свою кружку, как и генерал. — Или вы думаете, барон, что простая еда мне не по вкусу?

— Маркграфство Винцлау слывёт землёй богатейшей, думаю, что пиры, которые давал ваш супруг, изобиловали яствами удивительными, — отвечал генерал.

— Супруг мой пиры не жаловал, был у нас один лишь пир, которой проходил у нас ежегодно, — вспоминала принцесса.

— То, видно, был пир герба.

— Да, пир фамилии и герба Винцлау, что приурочен к осенним фестивалям и ярмаркам, что случаются в честь сбора урожая. Рождественский ужин, так он для близких. Ну и ещё один пир в честь весеннего съезда дворянства, что случался после Пасхи, в разговение, тогда же проходили и рыцарские турниры. Я вам говорила, он любил охоты, — рассказывала принцесса, вспоминая те времена. — А пока я была в плену у нечестивых, я ела и простую еду: и горох, и бобы, и кашу из овса.

— Горох и бобы варить долго, а колбаса жарится за мгновение, едва сковорода раскалиться, — он сделал знак солдату, и тот, поняв его, сразу взял кружку господина и снова наполнил её пивом. — Значит, ваш муж балов и пиров не любил, а предпочитал забавы мужские, то есть охоты, а не войны.

— Да, — она покачал головой, — войны не жаловал. А ещё любил своих собак и своих соколов. Ах да… лошадей ещё. И любил выводить новые породы. Скрещивал меж собой самых рьяных собак, потом со щенками нянчился, как с детьми. Мог умиляться их ушам или лапам, словно то дети его. Таскал с собой щенков, кормил сам, брал за стол, сидел в псарне, пока какая-то сука не ощенится. Таков был маркграф, — и тут в её словах генерал услышал женскую обиду. Кажется, маркграфине пристрастия мужа не очень нравились.

— А вы, Ваше Высочество, видно, любите балы? — догадался генерал.

— Балы? — она улыбнулась и призналась: — В молодости, до замужества… очень. А как их не любить: музыка, вино, танцы до утра. Я молода, у всех на виду, все мной восхищаются. Няньки глядят за мной, а кавалеры просят дозволения танцевать со мной. Умоляют об одном лишь танце. Просят шарф, чтобы назавтра на турнире повязать его на локоть или на шлем. Просят быть дамой сердца. А иной нахал, на страх нянькам, и поцеловать мог украдкой, — она поначалу засмеялась и почти сразу стала грустной. — Но то было до замужества и до того, как умер мой сын. После уже не так всё было весело. Господин мой не любил долгие балы. Скучал вечно без своих собак, — и снова в словах женщины прозвучала обида. — Да и я танцевать разлюбила. А у вас, барон, есть дети?

Волков вздохнул, он не стал говорить об одной дочери, что умерла, едва родившись, чтобы не развивать печальной темы умерших детей, и вспомнил лишь живых:

— Тех, про которых я ведаю… так у меня два законных сына и две незаконных дочери, одной из которых я никогда не видел. Мне о ней один раз написала её мать.

— И каковы ваши дети? — спросила принцесса.

— Сыновья меня пока не радуют: горласты, грубы, дерутся меж собой, учиться не желают. Впрочем, они ещё малы, может, в будущем будет толк. А дочь, та, что живёт в моём имении, так просто ангел, спустившийся с небес.

— А ваша супруга… — маркграфиня съела кусочек грудинки, — думаю, она из фамилии знатной.

— И почему же вы так думаете? — удивился генерал. Опять она была проницательна, опять умна.

— Знатные фамилии всегда желают видеть таких умелых воинов, как вы, своими родственниками, — объяснила принцесса. — И потому выдают за таких людей, как вы, невест знатных, но не из первых ветви династии.

Тут Волков улыбнулся:

— Мне досталась невеста наиправёйшей ветви, моя жена урождённая Мален, дочь графа Малена, прямая родственница курфюрста Ребенрее, — он мог ещё похвастаться тем, что его племянник и вовсе граф Мален, но счёл это похвальбой и не стал того делать. А ещё он не хотел больше говорить про свои семейные дела и завёл было речь про книги, он-то считал, что она много их читала, вот только пришёл солдат и доложил, что вода в чане уже вскипела, и спросил, пора ли поднимать её в купальню для госпожи. И та сказала, что пора, так как очень хочет выкупаться. И снова просила барона быть при ней.

«Этак скоро прослыву я камеристкой».

Тем не менее он, конечно же, согласился. Во-первых, зазорного в этом ничего не было. Виночерпием, конюшим или постельничим быть у представителей первых фамилий империи никакому барону не было зазорно. А наоборот — в том был немалый почёт. Во-вторых, более тут никого на такую роль не было, а госпоже нужна была помощь, в самом деле, не солдата же ей для того давать в купальню и не молодого офицера, а в-третьих… Генерал был вовсе не прочь долить в лохань купающейся маркграфине горячей воды и потом подать даме простыню после купания. Возможно, то от пары кружек пива было, но думалось ему, что он будет подавать принцессе простынь, и может такое статься, глаз от такой приятной вдовушки в сторону отводить вовсе и не станет.

Лохань спрятали за ширмой и наполнили водой, а генерал вышел из комнаты, чтобы госпожа могла насладиться купанием в одиночестве. Но дверь закрывать он не стал, чтобы слышать, если вдруг она позовёт его. Хмель и приятные мысли об обнажённой принцессе за стеной вовсе не мешали ему думать о делах. Волков глядел, облокотясь на перила балкона, как солдаты сносят вниз вещи и заполняют ими телеги, и понимал, что телег-то не хватит.

— Нейман, посмотрите в сарае, у колдунов была карета, она нам тоже пригодится, — ну не в телеге же везти маркграфиню, телег и так явно не хватало.

— Конечно, генерал, — отозвался офицер.

Но не только это волновало генерала, он также хотел знать почему в ущелье под западной стеной замка лежат женские трупы. И поэтому он добавил:

— Нейман, а ещё растолкайте там этого пленного, пусть притащат его сюда.

— Да, генерал, — отвечал капитан и принялся выполнять распоряжения.

И карет в каретном сарае оказалось аж две, и солдаты стали выкатывать их во двор.

«Видно, одна из них та, на которой приехала принцесса; впрочем нам обе не помешают».

Во второй он собирался ехать сам. А вот с пленным ничего не вышло: солдат, отправившийся поднимать раненого, вышел из-под лестницы, задрал голову и сообщил:

— Господин, а он подох!

Тут генералу и сказать было нечего. Подох! Мёртв! А ведь он пил воду из колодца в подвале. И в той же воде сейчас моется принцесса. Волкову тут стало вдруг нехорошо, тревожно, и он, постучав о косяк двери, спросил:

— Ваше Высочество, вы в порядке?

— В порядке, — донеслось из комнаты. Но она тут же поправилась: — Барон, распорядитесь, пожалуйста, принести мне пить. Уж больно горяча вода в купальне.

«Горяча вода?».

Генерал вздохнул и отослал солдата на кухню за кружкой пива. А потом увидал солдат, что как раз выкатывали из подвалов вторую бочку с вином, и того сержанта, что нашёл колодец.

Но они все были в порядке, ещё и смеялись, мерзавцы, — видно, кроме воды из колодца в подвале, они выпили ещё и вина из разбитых бочек. Точно выпили.

«Может, пленный сдох и не от отравы, а от раны».

Во всяком случае, генерал очень на то рассчитывал, а тут солдат вернулся с кухни и принёс кружку с пивом, Волков забрал у него кружку и спросил, чуть заглянув в покои:

— Ваше Высочество, принесли питьё, можно войти?

— Входите, барон, — донеслось из-за ширмы.

Он отдал шлем и подшлемник стоявшему рядом с дверью фон Готту: держите, — а сам переступил порог. Вчера генерал выходил из башни с топором, мечом и павезой на левой руке на пылающий двор, к десятку злейших врагов, мечтающих о его смерти, и сердце у него так не билось, как билось сейчас, когда он заходил в комнату купающейся принцессы.

— Я тут, Ваше Высочество, — произнёс он, остановившись у ширмы.

— Подходите, барон, — донеслось из-за неё.

И тогда он вошёл… Ну, маркграфиня была почти целомудренна, она находилась в лохани, в воде, но под простынёй, её волосы были хитро закутаны в полотенце, тем не менее Волков видел её великолепные плечи, не рыхлые и не костлявые, видел её красивые руки и… грудь почти полностью, мокрая простыня едва-едва прикрывала соски. Женщина придерживала материю, чтобы та не спадала. Лицо её раскраснелось от горячей воды, и она протянула свою руку к нему: давайте. И генерал передал ей кружку с пивом.

— Благодарю вас, барон, — маркграфиня улыбнусь ему. И тут же стала с удовольствием пить из неё. А так как простая глиняная кружка была тяжела для женской руки, она взяла её двумя руками, вовсе не думая о том, что мокрая простыня, прикрывавшая её, сползёт вниз и откроет её грудь полностью. Но женщина даже и не подумала вернуть простыню на место, она с наслаждением продолжала пить пиво из кружки, а Волков стоял рядом и делал вид, что ничего предосудительного во всём этом нет. Подумаешь, принцесса сидит перед ним в лохани для купания с голой грудью, что ж тут такого?

«Роль камеристки, может быть, даже и интересна».

И только когда принцесса напилась и отдала ему кружку, она подняла полотно из воды и прикрыла грудь, при этом едва заметно улыбалась и кивала ему:

— Спасибо вам, барон.

Он вышел за ширму, а потом вышел и из её покоев, и уже на балконе остановился и допил то пиво, что осталось в её кружке. Проглотил и не заметил. Ох, как ему стало жарко ещё там, у лохани, а тут даже захотелось снять ну хотя бы кирасу с горжетом и поножи. Теперь, после того как он увидал её, ни о чём другом ему и не думалось. Ни о мёртвых бабах за стеной, ни о медных тазах, что начали носить из купальни люди Вилли, ни о подходе к замку его товарища Брюнхвальда. А фон Готта, что начал ему что-то говорить, генерал и вовсе не слышал, так как голова его была занята всего одной мыслью: «Уж не могло быть такого, чтобы это произошло случайно. Она знала, что я всё вижу, и даже не попыталась прикрыться, словно хотела, чтобы так случилось. Пила себе пиво, хоть грудь была вся на виду».

Что ж, от незамужней женщины всякого можно ждать, тем более от молодой вдовы. Пусть даже и от невесты. Она явно пыталась его… ну, хотя бы заинтересовать. И это было лестно барону. А то, что её наречённый жених — близкий родственник его сеньора… Так то генерала не сильно волновало. Подумаешь! Тем более, что жених её был совсем молодой человек, едва ли не годившийся ей в сыновья.

Волков молча сунул в руку солдату пустую кружку из-под пива, а сам, облокотившись на перила балкона, стал глядеть вниз, но вряд ли что мог там рассмотреть, да он и не пытался, так как голова его была занята только маркграфиней. Только ею.